Глава двадцать шестая

Большинство женщин, с которыми мне приходилось встречаться в кабинете по лечению зависимостей, были поистине необыкновенными. И Труди не составляла исключения.

Долгие годы ей удавалось удерживаться на полноценной работе помощницы по хозяйству, несмотря на тяжелую героиновую зависимость. Она ухаживала за роскошным домом очень богатой семьи с Ближнего Востока и несколько десятилетий не попадала ни в какие неприятности: трудилась с утра до вечера, делала вид, что с ней все в порядке, хотя на самом деле жизнь ее катилась под откос.

Она впервые оказалась в тюрьме, и когда вошла в мой кабинет и села, я увидела облегчение на ее лице. Изможденная, исхудавшая, Труди, чувствуя себя, наконец, свободной, рухнула на стул передо мной, но глаза ее были сухими и безжизненными, словно все слезы она выплакала много лет назад.

В свои сорок с небольшим она выглядела гораздо старше. Сморщенная кожа шелушилась на носу, в темных спутанных волосах просвечивала седина. Голос охрип от сигарет, и время от времени она разражалась кашлем.

– Ну вот, теперь можно расслабиться, – едва заметно улыбнувшись, сказала Труди.

Мне до сих пор казалось странным, что кому-то в тюрьме лучше, чем на свободе, но я слышала это уже столько раз, что попросту привыкла. Думаю, зависимость от наркотиков и так воспринималась ею как пожизненный приговор.

А потом она произнесла нечто, оставившее глубокий след в моей душе. В кабинете не было окна, но Труди посмотрела куда-то вдаль с таким счастливым видом, словно вглядывалась в прекраснейший пейзаж.

– Больше всего на свете мне хочется жить за границей, на лодке. Только это, больше ничего.

Ее слова напомнили мне картину, висевшую в кабинете, когда я занималась частной практикой: там была изображена пара, греющаяся на солнышке, на берегу бирюзового моря. В моменты особенной усталости я глядела на эту картину и мечтала о том, как шагну внутрь, как Мэри Поппинс в фильме.

– Наверное, все этого хотят, – улыбнулась я ей в ответ.

Она сказала, что начала принимать наркотики, чтобы забыть о насилии, которому подвергалась.

– Сначала меня избивал собственный парень, причем бил туда, где не видно синяков. Обычно кулаком в живот, по ребрам. Одно время я работала с тремя сломанными ребрами. Бил по спине всем, что под руку попадалось, бывало, даже сковородой. Но чем дольше это тянулось, тем меньше он беспокоился о том, что подумают люди, и стал бить меня по лицу.

– О Боже! – вздохнула я.

– Я наловчилась замазывать синяки. Побольше тонального крема, особенно вокруг глаз. Потом перестала особенно стараться, но никто ничего мне не говорил. Да и зачем, правда? Большую часть времени люди, у которых я работала, не жили в том доме; они сидели за границей, а я присматривала за их поместьем.

Она замолчала, словно осознав, в чем только что призналась. Тут же нахмурилась и скрестила на груди руки.

– Но я ничего у них не крала, если вы об этом думаете. Ни разу. Никогда бы не украла. Я работала круглые сутки, чтобы самой себя содержать.

Я тут же перебила ее:

– Я ничего такого и не думаю, Труди. И я вас не осуждаю.

Она немного смягчилась.

– Знаю, док. Вы кажетесь хорошим человеком. Просто не хочу, чтобы вы были плохого мнения обо мне.

– Я и не думаю так, – улыбнулась я.

Удивительно, насколько женщинам в Бронзфилде гораздо важнее, чем мужчинам в Скрабс, было то, как я к ним отношусь. Порой казалось, что это объясняется их большей потребностью во мне с психологической точки зрения.

– Почему же вы продолжали жить с таким ужасным партнером? Вы пробовали уйти от него?

– Столько раз, что со счета сбилась! – резко бросила она. – Но он угрожал меня убить, если я уйду, и я его боялась. В конце концов, я просто сдалась, не могла с ним больше бороться. Да и потом, я привыкла считать, что никого лучше мне не найти. За эти годы я совсем перестала себя ценить, глядя в зеркало, я себя ненавидела.

Голос Труди дрогнул, лицо исказилось.

– Я ненавидела свои волосы, свое лицо, свое тело. Я выглядела старой и измученной, ходила в синяках. Кто захотел бы встречаться с такой, как я?

Она поглядела мне прямо в глаза и повторила:

– Кто захотел бы?

Мое сердце разрывалось от сочувствия к ней. Она была не первой, кто боялся остаться одной. Просматривая карту Труди, я поняла, что она и до этого подвергалась насилию, с самого детства. Даже спрашивать не пришлось: Труди оказалась сообразительней и сама поведала мне, почему предпочитала мириться с побоями.

– Я ведь и не знала другой жизни. Отец был алкоголиком. Он так избивал мою мать, просто до неузнаваемости. Топил, лупил кочергой – это было ужасно. А когда он ее не бил, то насиловал на глазах у нас с сестрами. Он четыре раза пытался ее убить, прежде чем она от него ушла.

Что можно ответить на подобный рассказ? Ее история была невероятно далека от той счастливой семейной жизни, к которой привыкла я. Страшно было думать, что, пока тебя обнимают мама с папой, другие дети смотрят, как их мать избивают до полусмерти. Но такова жизнь. Благодаря работе в тюрьмах у меня, наконец, открылись глаза на то, в каком мире мы в действительности живем.

– Но этим все не кончилось, – продолжила Труди. – Мама недолго оставалась одна. Встретила Карла, думала, что он хороший человек, но он оказался в точности как мой отец. Мне было четыре, когда он начал ко мне приставать.

– О, Труди! – потрясенная, я покачала головой.

– Да, настоящий кошмар, но, понимаете, я же ничего другого и не видела! А моя мать считала, что все в порядке, раз я, ложась по ночам в кровать, говорю «спокойной ночи, папа», словно родному отцу. Раз делаю вид, что счастлива. Я сама виновата, что ничего ей не сказала.

Я тут же вмешалась:

– Вы ни в чем не виноваты! Вы же были ребенком!

Труди стала нервными движениями тянуть вниз рукава свитера.

– Надо было ей сказать, но я же считала, что это нормально. Думала, что насилие и побои – это и есть семейная жизнь. Потом он перешел от приставаний к настоящему сексу. Я просила, чтобы он перестал, что мне больно. Но тогда он выходил из себя, бил меня и угрожал. Говорил, за каждый раз, что я сопротивляюсь, будет избивать мою мать.

Голос ее сорвался.

– Что я могла поделать? Приходилось ему уступать.

Она снова поглядела на свои руки и подергала за рукава, хотя ткань больше не хотела тянуться. А потом, с горечью в глазах, произнесла:

– Когда я ему наскучила, он стал приводить к нам своих дружков.

В ужасе я закрыла рот рукой.

– Не отправлял меня в школу, чтобы они могли со мной развлекаться, пока матери не было дома. Она работала на трех работах, чтобы нас всех содержать. И меня пускали по кругу.

Еле слышным голосом Труди добавила:

– Делали это по очереди.

Она всхлипнула.

– Ну, что нас не убивает, то делает сильнее.

Пожав плечами, Труди уставилась в пол.

– Вы когда-нибудь посещали психотерапевта? – спросила я.

– Не-а.

– Рассказывали кому-нибудь, что с вами случилось?

– Ну да, – язвительно ответила она. – Сказала как-то моему бывшему, тому, что избивал меня все эти годы. Как-то вечером расклеилась, начала себя жалеть, ну и выложила ему все. Думала, он мне посочувствует.

– И что?

– Да ничего подобного! Наоборот, стал использовать это против меня. Каждый раз, когда я сбегала после его побоев, угрожал, что, если не вернусь, он расскажет моей сестре, что ее отец был педофилом. Я не хотела, чтобы сестра страдала, потому что ее Карл никогда не трогал. Я боялась, она не захочет со мной знаться, а ведь она единственная, кто остался из моей семьи. И знаете, что самое страшное, док? – спросила Труди. –  Не побои и не насилие. А то, что потом мать вернулась к моему настоящему отцу. Получалось, я терпела все эти побои и изнасилования зря! Совершенно зря, понимаете! – выкрикнула она.

Мгновение мы сидели в молчании. Я видела, что внутри у Труди по-прежнему бушуют боль и гнев.

– Вы с вашим партнером до сих пор вместе? – поинтересовалась я.

– Нет, я от него все-таки ушла. И набралась храбрости обо всем рассказать матери.

– И что она ответила?

– Ну, теперь она чувствует себя виноватой. Говорит, что ничего не знала, но, по-моему, ей просто не хотелось знать. Не могу сказать, что возненавидела ее за это. Я понимаю, ей тоже приходилось несладко.

Она сделала паузу, глядя вбок и о чем-то размышляя. А потом произошло нечто совершенно неожиданное: ее лицо расцвело широкой улыбкой.

– Самое чудесное, что я наконец-то нашла любовь. Настоящую любовь. У меня появилось будущее. Я рада, что попала в тюрьму. Теперь смогу слезть с наркотиков. Вы не поверите, док, но я счастлива, что здесь очутилась. Можно больше не притворяться. Все закончилось.

Она покачала головой и повторила:

– Все закончилось.

То же чувство облегчения, с которым она вошла в кабинет, снова охватило ее. Труди перестала натягивать вниз рукава, перестала ерзать на стуле – тело ее расслабилось.

– Это мой шанс бросить наркоту. Вернуть свою жизнь обратно. Вы поможете мне, док?

Ее слова прозвучали музыкой для моих ушей.

– Ну конечно помогу! Какой у вас срок?

– Полтора года. Я столько принимала, что влезла в долги, и пришлось самой торговать. Альтернативу я даже не рассматривала.

Было понятно, о чем она говорит.

– Я снимаю шляпу перед девушками, которые торгуют собой, но я просто не могла после всего, что пережила в детстве. Просто не могла.

Я понимающе кивнула. Эта история была мне хорошо известна.

– Да, я снимаю перед ними шляпу, но это не для меня.

Я начала стучать по клавиатуре.

– Так как мы поступим с метадоном?

До того, как Труди попала в тюрьму, она была на 70-миллилитровом протоколе и помимо этого принимала героин. Совершенно очевидно, что у нее была тяжелая зависимость. Мы сошлись на плане медленной детоксикации, так как времени впереди имелось достаточно. Я успокоила ее, сказав, что, если станет трудно, мы сможем еще немного притормозить. Труди поблагодарила меня вежливым кивком.

– Я очень надеялась, что вы так скажете. Не хочу торопиться. У меня больше года, чтобы слезть.

Она поднялась, собираясь уходить, но тут вдруг остановилась.

– Чуть не забыла! – воскликнула она. – Я ходила к психиатру, и мне поставили диагноз, посттравматический стресс. Теперь по пятницам я посещаю группу психологической поддержки. Это очень здорово, там есть другие женщины, которые пережили то же, что и я.

– Очень рада за вас, Труди, – улыбнулась я.

– Раньше люди всегда приходили ко мне со своими проблемами, потому что я общительная. Всегда готова выслушать. А теперь, наконец-то, кто-то слушает и меня!

Внезапно она сделала шаг вперед и заключила меня в объятия. На короткий момент я ощутила, что счастье так и брызжет из нее. Грустно, что Труди рассматривала тюрьму как последнее прибежище, но в ее глазах была решимость, которой она совершенно точно не набралась бы, не окажись в Бронзфилде.

– Вы очень хороший человек, – сказала я. – Ужасно, что вам пришлось пройти через все это. Мысль о том, что со временем вы и правда будете жить где-нибудь на лодке, искренне радует меня.

Труди рассмеялась.

– Так и вижу, как ныряю за раковинами. А на корме сидит маленькая собачка.

Улыбнувшись, Труди добавила:

– И мой здоровяк на пляже, чинит что-нибудь.

Не прекращая улыбаться, она вышла за дверь, и я ощутила прилив надежды. У нас с Труди было впереди полтора года, чтобы провести детоксикацию от метадона; в сочетании с психотерапией имелись все шансы до освобождения из Бронзфилда избавить ее от наркотической зависимости и от желания вернуться к препаратам, вновь оказавшись на свободе. Я должна была сделать ее мечту реальностью.

В этот момент, в ту самую секунду, я поняла, что нахожусь на своем месте. Никогда в жизни работа не приносила мне такого удовлетворения. Мой путь к ней был извилистым, но большего и желать было нельзя. Я чувствовала и надеялась, что действительно помогаю этим женщинам, радовалась этому и гордилась собой. И пока во мне нуждаются, пока я могу помочь, я буду продолжать работать врачом и по-дружески поддерживать моих пациенток.

В дверь постучали. Медсестра просунула голову в кабинет, и из коридора до меня донеслись разговоры, крики и ругань заключенных.

– Ваша следующая пациентка здесь, док, – сказала она.

Я улыбнулась.

– Тогда пусть заходит.