Глава семнадцатая

Вызовы на попытки суицида случались у нас, к сожалению, нередко. Все боялись услышать объявление о синем коде. Пробегая по длинным коридорам крыла С, я не знала, успею на помощь или нет. Охранники и медсестры мчались туда же со всех сторон.

Каждый год я ходила на тренировочный курс по первичной реанимации, потому что в тюрьме она требовалась регулярно, и полезно было освежить навыки.

На галерее возле камеры собралось всего пару человек, и я поняла, что беднягу обнаружили только что. Вся запыхавшаяся, я с радостью заметила, что в камере уже есть врач – кто-то, кого я еще не знала, – и он делает непрямой массаж сердца. Незнакомец поглядел на меня сквозь упавшие на лоб темные волосы, слипшиеся от пота. Давить на грудь с достаточной силой очень тяжело, поэтому обычно врачи сменяют друг друга.

– Слава Богу, вы здесь, – выдохнул он.

Я упала на колени рядом с заключенным, готовая приступать. Камера показалась совсем крошечной, хотя впечатление это наверняка было ошибочным. Молодой доктор, поднявшись на ноги, перешел к сестре, которая давала пациенту кислород из специального мешка. Та, передав мешок ему, отступила к дверям.

– Не стойте там, – рявкнул он на нее, – из-за вас ничего не видно.

Все сильно нервничали, но это не оправдывало его грубость. Вспомнился мой приятель Заид, с которым мы ходили в обед наблюдать за крысами. Ему надоело разрываться между требованиями службы безопасности и медицинскими задачами. Устав от бесконечных сложностей, связанных с доставкой пациентов на консультации в госпиталь, он решил уволиться из Скрабс, что очень меня огорчило. Заид никогда бы так не сорвался, подумала я, складывая руки и начиная ритмично давить мужчине на грудь.

Раз, два, три…

Интересно, почему мужчина решил повеситься?

Четыре, пять, шесть…

Он был белый, немного за пятьдесят. На шее от веревки осталась ярко-красная странгуляционная борозда.

Семь, восемь, девять…

– Сколько уже так? – спросила я.

Новый доктор поморщился.

– Больше пяти минут.

– О! – воскликнула я между толчками, гадая, сколько времени до этого заключенный пробыл без кислорода. Я продолжала давить и считать. На каждые тридцать счетов второй врач делал два нажатия на кислородный мешок, наполняя воздухом легкие пациента. К счастью, быстро явилось подкрепление с дефибриллятором, и на груди мужчины закрепили электроды. Охранник заранее разорвал футболку, чтобы обеспечить доступ. Машинный голос произнес: «Требуется разряд; Разряд сейчас; Разряд».

– Руки! – выкрикнул новый доктор.

Я быстро отстранилась, упершись спиной в металлическую раму кровати.

Тело заключенного содрогнулось – врач нажал на кнопку. Сердце мое колотилось; мы продолжали попытки реанимации, пока не прибыла скорая помощь. К тому моменту возле камеры столпилась охрана, и прибежали еще две медсестры, включая Сильвию.

Когда фельдшеры скорой увезли заключенного, все притихли, переваривая случившееся и испытывая невероятное облегчение от того, что мужчине удалось сохранить жизнь.

Я поднялась, размяла затекшие ноги и подошла к Сильвии, которая стояла на галерее, опираясь на поручни. Встав рядом с ней, я также свесила с поручней руки. Она сочувственно глянула, не говоря ни слова. Самого страшного она не застала, но ей и не надо было. Все мы знали, что это такое – вызов на попытку суицида.

Наконец, она заговорила, и ее слова музыкой отозвались у меня в ушах:

– Может, кофейку?

– С удовольствием! – немедленно откликнулась я.

Прежде чем отправиться в сестринскую, я обратилась к одному из охранников, стоявшему неподалеку.

– Вы знаете, кто он и за что сидит?

Тот покачал головой.

– Знаю только, что его недавно приговорили к 20 годам.

Похоже, заключенный наглядно продемонстрировал нам свое отношение к такому приговору. К тому, как воспринял перспективу провести в Скрабс следующие два десятка лет.

Мы с Сильвией молча пошли по галерее, погруженные каждая в свои мысли. Я пыталась себе представить, что чувствует человек, которого запирают в камере на такой огромный срок, и насколько этот мужчина, имени которого никто не знал, впал в отчаяние, что совершил попытку бегства – единственным доступным ему способом.

Глава восемнадцатая

Мне была жизненно необходима хорошая прогулка в лесу за домом. Я мечтала оказаться на лоне природы, чтобы отвлечься от тяжелых событий прошедших месяцев, снова обрести гармонию, побыть вдалеке от насилия и от постоянного шума. Пешие прогулки были лекарством от стресса, который неизбежно возникал при ежедневном столкновении с печальными фактами и событиями. Работа в тюрьме может быть весьма мрачной, угнетающей и утомительной. Воссоединение с природой проливало бальзам на душу, и со временем приобретало для меня все большую важность.

Шагая по лесной тропинке, я повторяла в голове строчки из любимого стихотворения:

 

Зачем дана нам жизнь, коль за делами,

Мы забываем ею наслаждаться?

 

В детстве я выучила этот отрывок из «Отдыха» Уильяма Генри Дэвиса наизусть, и смысл его с тех пор не утратил для меня своей значимости.

Я остановилась посреди леса, прислушиваясь к его шорохам. Голосам птиц, шуршанию опавших листьев, колышимых осенним ветерком. Вытянув шею и подставив лицо солнцу, я смотрела сквозь кроны на пушистые белые облачка, принимавшие разные формы, что проносились по небу, и шептала слова стихотворения.

В конце концов, мир не так уж и плох, подумала я с улыбкой.

И его красоту никогда нельзя принимать как должное. Каждый день меня окружали люди, лишенные этой свободы, готовые отдать все на свете, чтобы стоять здесь и наслаждаться простыми вещами.

Мне надо было лишь перешагнуть через порог, чтобы оказаться среди зелени. Некоторым заключенным, с которыми я сталкивалась, предстояло ждать 5, 10, 15 лет, чтобы сделать то же самое. Многим вообще никогда больше не придется гулять в лесу. В лучшем случае они смогут любоваться клочком неба из тюремного двора.

Я сделала глубокий вдох, наполнив воздухом легкие. Пошла дальше, размышляя о мужчине без обеих ног, об Азаре, с таким трудом привыкавшем к тюрьме, о Джареде – подростке, с которым встретилась много лет назад. Они, и многие другие, были со мной на этих прогулках. Все они, каждый по-своему, обогатили мою жизнь, напомнив о необходимости ценить то, что у меня есть, в особенности – чудесную семью. Научили никогда не завидовать богатству, роскоши и не принимать свою свободу как данность.

Временами такие мысли доводили меня до слез, но сейчас, вспомнив строчки из стихотворения, я чувствовала себя счастливой и обновленной. Я была свободна, здорова, у меня было ради чего жить.

Я подошла к опушке, и свет стал ярче. Между деревьев проглянула лужайка, залитая золотым осенним солнцем. Нос уловил сладкий аромат спелой ежевики, оплетавшей подлесок. Я стояла и смотрела вокруг. Сорока пяти минут прогулки оказалось достаточно, чтобы вернуть душевное равновесие, и я чувствовала себя умиротворенной, в полном согласии с окружающим. А еще ощущала, что работаю не зря, и возможно, да, вполне возможно, все-таки делаю доброе дело.

* * *

Позитивные мысли возникли снова на следующий день, когда я шла по крылу В, возвращаясь в медицинский блок. Заключенные находились в холле – был свободный час. Когда я только начала работать в Скрабс, меня предупредили, что в свободный час ходить по крыльям нежелательно, как не стоит перемещаться по тюрьме в определенные моменты, когда большие группы заключенных в сопровождении охраны следуют с работ и на работы, а также в обучающие классы.

Однако я нисколько не боялась, чувствовала себя так, будто являюсь частью обстановки. Бывало, заключенные останавливались, чтобы поздороваться со мной, рассказать, как у них дела, на что-нибудь пожаловаться; порой они меня здорово смешили, поскольку многие отличались редким чувством юмора. Я наслаждалась нашим общением и благодаря ему понимала, что стала здесь своим человеком и больше не кажусь всем аутсайдером.

Проходя мимо бильярдного стола, услышала, как кто-то меня окликнул, перекрикивая шум:

– Док! Док!

Я обернулась и подняла голову вверх.

С галереи свесился мужчина, наблюдавший, что происходит внизу, скрестив на перилах руки. Он широко улыбался.

– Привет, док, помните меня?

Я сразу же его узнала. С момента нашей встречи мне неоднократно вспоминалась его история. Он попытался что-то сказать, но слова потерялись в общем гуле: разговорах, криках, ударах бильярдных шаров. Высокие потолки многократно усиливали каждый звук. Он поднял руку.

– Подождите минутку, я сейчас спущусь.

Мужчина молниеносно сбежал по металлическим ступенькам, торопясь ко мне.

Я приветствовала его радостной улыбкой; было приятно увидеться с ним. До этого мы встречались лишь раз, но чувства, которые он во мне пробудил, никуда не исчезли. Запыхавшись, он выдохнул:

– Я очень надеялся с вами повидаться!

Он нисколько не напоминал того озлобленного, язвительного хулигана, сидевшего в моем кабинете несколько недель назад. И явно пребывал в отличном настроении.

– Как дела, Иен? – спросила я.

Он с трудом сдерживал свое счастье. Похожие на ледышки голубые глаза сверкали от радости – редкое зрелище в Скрабс.

– Я связался с матерью!

На мгновение я потеряла дар речи. Ни за что на свете не подумала бы, что Иен примет оливковую ветвь примирения. Он казался таким разозленным, таким обиженным тем, что его бросили в приюте, невозможно было представить, чтобы он изменил свое мнение. Может, мои слова все-таки достигли цели?

Он пристально на меня посмотрел.

– Вы были правы, док. Оно того стоило. Мама приедет навестить меня в эти выходные.

Лицо его озарилось широкой улыбкой, и с глазами, блестящими от счастья, он объявил:

– Мы снова будем семьей!

Я искренне хотела его обнять, но не осмелилась сделать это, стоя посреди тюремного холла. Этот волшебный момент подтвердил, что иногда простые вещи, которые ты делаешь для людей, поступки, о которых почти забываешь за повседневной суетой, могут иметь большое значение. Пара ободряющих слов, сказанных мною Иену при первой встрече, могли в корне изменить его жизнь. По крайней мере, мне приятно было так думать.

Семья зачастую была для заключенных самым главным. Ее наличие означало, что кто-то думает о них, навещает, ждет, готов помочь снова встать на ноги после освобождения. Она являлась той движущей силой, которая помогала им справляться со всеми тяготами.

Пускай не лекарствами, но я помогла Иену другим путем. Поворот в его судьбе заставил меня по-новому посмотреть на свою работу. Похоже, она оправдывала себя, и та малая толика личного участия, которую я могла себе позволить, играла важную роль в жизни некоторых людей.

– Желаю вам с мамой хорошо провести время. Надеюсь, у вас все получится. Мне интересно знать, как все пройдет, – сказала я, прежде чем уйти.

Мне и правда хотелось бы послушать, как прошло его свидание с матерью, однако существовала вероятность, что мы больше никогда не увидимся. Некоторые заключенные покидали мою жизнь так же стремительно, как входили в нее. Я могла лишь надеяться, что все-таки помогла им на их нелегком пути.

* * *

В тюрьме оказывались посетители, которые ни за что не хотели уходить. Большую часть времени мы неплохо уживались, стараясь не попадаться друг другу на глаза. Но со временем моя чаша терпения переполнилась, и случилось это во время обеда.

У меня выработалась привычка в обеденный перерыв урывать часок для сна. Я следовала той же процедуре, что и по утрам: раскладывала спальный мешок на трех составленных стульях в тихом кабинете для психотерапии в центре психологической поддержки. Как ни странно, потревожили меня лишь однажды за все 7 лет, что я проработала в Скрабс. Наверное, та медсестра сперва решила, что наткнулась на мертвое тело.

– О, это вы, доктор Браун! – воскликнула она и тут же вышла из кабинета.

Через пару секунд я снова мирно спала, до того уставала на работе. Существовало одно секретное лекарство, помогавшее мне засыпать побыстрей. Вместе с подушкой и спальным мешком я держала в сумке плитку своего любимого молочного шоколада. Улегшись в свой уютный кокон и опустив голову на дорожную подушку, я натягивала на глаза маску и вслепую тянулась рукой к сумке, чтобы отломить квадратик шоколадки.

Это чувство, когда он тает во рту… божественная сладость… я засыпала за какие-то мгновения.

В тот день все было точно так же. Шоколад растаял на языке. Я заснула.

Проснувшись исполненной сил, я решила проверить, сколько еще осталось в сумке шоколада, чтобы внезапно не остаться с пустой оберткой. К своему ужасу, рядом с плиткой я обнаружила мышиные испражнения – и не только в сумке, но также в самой упаковке! Совершенно очевидно, что часть я съела вместе с шоколадом! Меня едва не стошнило. В тот вечер я увезла сумку со всем ее содержимым домой, все выстирала и с тех пор хранила продуктовые запасы только в плотно закрытых пластиковых контейнерах.

Я сама была виновата. Надо же было решить, что они не станут рыскать у меня в сумке в поисках угощения – ведь мыши в тюрьме обитали повсюду!

Вскоре после этого заключенный из крыла Е пожаловался мне, что приберег на полке шоколадное яйцо, чтобы как-нибудь побаловать себя, но ночью, проснувшись, обнаружил мышь, доедавшую его заначку.

О да, я его понимала!

* * *

Работа, которой я занималась в Скрабс, сильно отличалась от той, к которой я привыкла во время своей частной практики. Тюремная медицина больше походила на пожаротушение, когда приходится подавлять один кризис за другим. Мне нравились динамика и адреналин, но какая-то часть меня скучала по «детективной» стороне профессии. Поэтому, когда возникла просьба осмотреть заключенного, который очень плохо себя чувствовал, я с радостью приступила к делу.

Весь в поту, он вошел в кабинет, пошатываясь и дрожа. Это был высокий, худой сомалиец, которого, как говорилось в карте, перевели к нам 2 дня назад из другой тюрьмы. Я инстинктивно попыталась его подхватить, поскольку он едва держался на ногах, и осторожно усадила на кушетку.

Потом представилась и попросила описать симптомы болезни. Но он лишь смотрел на меня, не в силах произнести ни слова. Из карты было известно, что ему 23 года.

Сильвия попросила меня его осмотреть, потому что сильно о нем тревожилась.

– Сколько он уже в таком состоянии?

Она пожала плечами.

– С самого прибытия, но мы не знаем, сколько он проболел до перевода, а в карте всего пара слов.

Абди лежал на кушетке, обливаясь потом и дрожа. У него была высокая температура. Постепенно он начал реагировать и смог ответить на мои вопросы. Сказал, что у него сильно болит голова и его часто рвет, а в предыдущие несколько недель он ощущал постоянную слабость, общее недомогание и кашель.

Шея у него немного опухла, но сыпи я не заметила. Осмотрев глаза, обратила внимание на нистагм – непроизвольные движения глазных яблок. От фонарика он тут же отвернулся, что говорило о светобоязни. Ему явно было очень плохо; требовалась срочная госпитализация. Однако, как всегда, я знала, что за нее придется сражаться. Абди по-прежнему лежал на кушетке; он был такой высокий, что его длинные худые ноги свешивались за край.

Когда я заканчивала осмотр, старший офицер крыла С зашел проверить, как у нас дела. Раньше мы с ним не пересекались, хотя я точно слышала его голос с выраженным акцентом джорди, разносящийся по коридорам тюрьмы.

– Ну и что тут у нас, док? – поинтересовался он, уперев руки в бока. –  Сильвия говорит, вы хотите его в госпиталь послать, – он кивнул головой в сторону Абди.

Я ужасно устала от борьбы и отстаивания решений, которые считала единственно возможными.

– Ему нужно срочное лечение, и его нужно отвезти сейчас же! Я подозреваю серьезное инфекционное заболевание, затрагивающее нервную систему. Ему необходимы внутривенные инъекции антибиотиков.

Я искоса взглянула на Абди, но он никак не реагировал, словно не слышал моих слов. В каком-то смысле я была даже рада. Мне не хотелось его волновать. Однако я знала, что должна как следует надавить на офицера, чтобы парня отправили в больницу.

Тот тем временем рассмеялся, раскачиваясь на каблуках.

– Да вы, похоже, шутите!

Потом, постучав по часам, заметил:

– Сейчас уже пять. Это не может подождать до тех пор, пока у нас будет больше охраны? Думаю, до утра он вполне доживет, док!

Я была в ярости. Не хватало еще, чтобы человек без медицинского образования вступал со мной в споры! От злости я вновь обрела силы и решимость. После всех сражений, которые мне пришлось выдержать за последние несколько лет, я научилась не позволять тюремным офицерам, неважно какого ранга, на меня давить.

Я встала в ту же позу, что и он, уперев руки в бока, и прошипела:

– Это нужно сделать сейчас!

Яд в моем голосе, наконец, сработал.

– Ладно, док, как скажете, – ответил офицер и связался по рации с диспетчерской, прося вызвать скорую помощь.

Я повернулась обратно к Абди.

– Молодец, – похвалила меня Сильвия, – знаю, порой это очень нелегко.

Она поглядела на Абди, который так и лежал в полузабытьи.

– Побудешь с ним пока? – попросила я ее. – Мне надо в приемник.

– Иди-иди, – махнула она рукой, – конечно, я с ним посижу.

Я шла по коридору поступью победительницы, сознавая, что добилась своего, но тут услышала свое имя, эхом разнесшееся по коридору крыла С. Только одна женщина в этом заведении обладала легкими, способными издать такой звук.

– Добрый вечер! – приветствовала я начальницу Фрейк; от нервного напряжения мой голос звучал на октаву выше.

Она сделала знак подойти поближе. Смешно было до сих пор так ее пугаться, но я ничего не могла с собой поделать.

– Здравствуйте, доктор Браун, – сказала она, – надо поговорить.