Глава пятнадцатая

Если спросить Дэвида, он наверняка скажет, что речь моя стала грубее. Нетрудно нахвататься ругательств, когда на работе только их и слышишь. К счастью, он – человек понимающий, так что предпочел никак не комментировать поток брани, который я обрушила на дамочку в Астон-Мартине, нетерпеливо сигналившую сзади, чтобы я скорей выезжала на магистраль.

– Сделай глубокий вдох, – вместо этого посоветовал Дэвид со своим мягким йоркширским выговором.

Меня начали раздражать обитатели нашего респектабельного квартала и, как ни странно, перестали раздражать заключенные, с которыми приходилось работать. Что-то во мне переключилось. Тюремные пациенты стали моей реальностью. Их жизнь, их борьба, их необыкновенные истории были куда интересней бесед, к которым я привыкла на соседских вечеринках с коктейлями.

Речь и мое настроение нисколько не изменились и на следующий день, когда вечером пришлось работать в Центре первой ночевки. К этому моменту я потеряла счет дежурствам, в которые принимала заключенных в Скрабс. Я работаю тут уже столько, что могу управляться с компьютерной системой с закрытыми глазами, – подумала я, уставившись в замерший экран.

– Да мать твою так! – прошипела я на компьютер.

Потом виновато поглядела на заключенного, сидевшего напротив, и извинилась:

– Простите!

– За что? – спросил он. Это был бездомный всего с парой сохранившихся зубов. –  Мне-то что за дело, если вы ругаетесь!

Мы с ним уже встречались раньше, и он всегда казался человеком спокойным и вежливым. Можно сказать, мы даже стали друзьями. Однако я все равно удивилась, когда он сказал:

– Как приятно снова встретиться, доктор Браун! Все равно что увидеть ангела в этой чертовой дыре.

Я, не сдержавшись, хихикнула, и он улыбнулся мне в ответ. Думаю, это был один из лучших комплиментов, что мне когда-либо делали.

– Спасибо, приятель! – ответила я.

Я все еще улыбалась, когда следующий заключенный вошел в кабинет. Однако улыбка мгновенно исчезла при виде того, с кем мне предстояло иметь дело. Мужчина смотрел на меня с каменным лицом. Он глубоко затолкал руки в карманы джинсов и скривил рот. Я насторожилась. После Кая я внимательно отслеживала у заключенных все признаки потенциальной угрозы или агрессии.

Я изобразила улыбку в попытке сгладить напряжение.

– Пожалуйста, садитесь, – указала на стул напротив.

У него была бритая голова, шея покрыта татуировками. Рукава он закатал до локтей, демонстрируя еще тату. Возраст немного за тридцать. Белый. Среднего роста и телосложения. Я ощутила, как внутри нарастает тревога, и постаралась расслабиться. Он плюхнулся на стул. Скрестив руки, уставился на меня с таким видом, будто вот-вот съест.

Из записей, сделанных медсестрой, я узнала, что его зовут Иен, и единственное лекарство, которое ему требуется – ингалятор от астмы.

Я начала печатать, назначила ему ингалятор и задала все рутинные вопросы. Мне давно стало ясно, что многие заключенные, выглядящие озлобленными, просто маскируют свою боль. Обычно я старалась их понять, а не ударяться в панику, чем-нибудь им помочь, а не просто выписать рецепт.

Я спросила Иена насчет семьи и родственников. Есть ли у него кто-нибудь?

– Есть девушка. И ребенок, – равнодушно ответил он.

– А сколько вашему ребенку?

– Три года. Ее зовут Мия.

Он немного расслабился и перестал хмурить брови.

– Вы, наверное, по ним скучаете?

– Да, нам всем приходится нелегко, когда меня сажают.

– Они собираются вас навестить? Какой у вас срок?

– Пять месяцев.

При мысли о дочери и о подруге тень улыбки промелькнула у него на лице.

– Надеюсь, по крайней мере, они обещали.

Я обрадовалась, что он уже не так напряжен и начинает открываться. Заглянула в его карту.

– Вы всегда жили в Эктоне?

– Не, я вырос в Сандерленде. В приюте.

– Обидно. А родителей своих знаете?

Иен, до того сидевший со скрещенными руками, поднял их и сильно потер кулаками глаза.

– Мать объявилась только недавно. В первый раз за всю жизнь.

Я почувствовала острый прилив счастья за человека, которого практически не знала.

– Вы с ней собираетесь увидеться?

Кроссовкой он постучал по ножке моего стола.

– Не, мне все равно. Не собираюсь с ней встречаться.

Он повозился на стуле. Иену явно становилось неловко, а мне – все больше его жаль.

– Почему же так?

В кабинете повисло молчание. Он смотрел в пол, о чем-то размышляя. Наконец, поднял на меня глаза, и я увидела, что они полны печали.

– Потому что я боюсь, что она снова меня бросит.

Был поздний вечер, я очень устала. Но история Иена тронула меня за живое. Внезапно чувство потери, грусть и беспомощность овладели мной, показалось, что я вот-вот сломаюсь. Я представила себе, до чего ужасно было бы никогда больше не увидеть сыновей. Сердце мое болело и за мать Иена. Бог знает, что заставило ее столько лет назад отказаться от сына. Мне захотелось помочь и ей тоже, не только Иену.

Я подумала о Джареде из тюрьмы Хантеркомб. Как он рос в приюте и как мечтал увидеться с матерью.

У Иена была отличная возможность залечить часть ран, причиненных ему в прошлом. Я не отличалась излишней наивностью, чтобы думать, что после встречи с матерью жизнь его наладится, как по волшебству; наверняка у нее самой полно проблем. Однако я видела, как он страдает и мечтает найти ответы на вопросы, терзавшие его все эти годы.

Я осторожно заметила:

– Я ведь сама мать. Мне кажется, она мечтает с вами повстречаться. Может, это стоит риска?

И тут эмоции вдруг одержали надо мной верх и слезы потекли по щекам. Иен словно почувствовал эту силу материнской любви, и что-то словно переключилось в нем. Молодой мужчина, на первый взгляд показавшийся мне таким страшным и озлобленным, пожалел меня и, словно поменявшись со мной ролями, потянулся меня утешить. Он поднялся и тепло, искренне меня обнял. Я вытерла слезы. Лицо у него было таким ласковым, а глаза глядели с неподдельной добротой.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и собрался уходить, но я была уверена, что у него в душе борются противоречивые эмоции.

– Иен, – окликнула я его, – удачи!

Никакой агрессии не осталось и в помине. Он одарил меня благодарной улыбкой.

* * *

Закончив с Иеном в десять часов вечера, я собралась домой. Мы с Хадж вместе вышли из Центра первой ночевки и прошли по галерее четвертого этажа в крыле В, а потом спустились по бесконечно длинной металлической лестнице к воротам. Отпирать их было гораздо удобней вдвоем.

Хадж понадобилось что-то забрать из шкафчика, так что дальше по направлению к проходной я пошла одна мимо долгой череды окошек крыла В, оставив слева красивую часовню.

Иногда заключенные кричали мне «доброй ночи, док!» или «спокойной ночи, мисс», а иногда и «да благословит вас Бог». Я никогда не знала точно, из какого окошка долетали возгласы, но ощущала себя гораздо счастливее и заново обретала силы от их признательности.

Однако в тот вечер никаких приветствий не было. Плечи мои горбились от тягот пережитого дня. Я поплотней завернулась в пальто, так как на улице дул пронизывающий ветер. Проходя мимо крайних камер в карцере, в дальнем конце крыла В, я услышала грубый окрик:

– Давай, вали домой, старая шлюха. Надеюсь, по дороге тебя переедет автобус.

Не поднимая глаз, я продолжила путь. Я была слишком измотана, чтобы обращать внимание на оскорбления, и ощущала полное безучастие. День выдался тяжелый, и я торопилась домой, однако обидные слова продолжали крутиться у меня в голове. Выйдя из здания тюрьмы, я побрела к проходной.

Я всегда испытывала чувство облегчения, выходя за тюремные стены, где за мной уже не следили сотни незнакомых глаз, выглядывающих в окна. В тех, кто проходил под окнами, частенько чем-нибудь бросали: в одну медсестру попал апельсин, а на доктора как-то вылили карри. Заключенные так развлекались, но всегда существовала угроза получить по голове чем-то более существенным. Однажды чуть было не попали: в крыле С на меня и одну из сестер вылили воду (то есть мы понадеялись, что воду, а не мочу). Мы не сговариваясь ускорили шаг, не осмеливаясь поднять головы.

В этот вечер я была совсем не в настроении для подобных игр. Ночь выдалась сырой и промозглой. Изо рта у меня вырывались облачка пара, отчетливо различимые на фоне тюремных стен. Еще одни ворота, и я окажусь в последнем дворе, ведущем к проходной.

Я отдала ключи дежурному охраннику, прикрепила на цепочку жетон и пожелала ему доброй ночи.

– Увидимся завтра, док, – голос его исчез за массивными железными дверями, которые захлопнулись у меня за спиной.

Я зажмурилась и сделала глубокий вдох. Задержала ледяной воздух внутри, а потом выдохнула, выпуская из себя все тяготы прошедшего дня.

* * *

Я подложила под спину подушки, взяла в руки чашку слабого чаю и стала пить, наслаждаясь тем, что нахожусь, наконец, в своей постели. Дэвид рядом уже засыпал. Открыла книгу, рассчитывая, что пара страничек меня быстро усыпит; так и вышло, веки быстро отяжелели. Не открывая глаз, я выключила ночник и погрузилась в сон.

Однако организм меня обманул. В два часа ночи я вдруг пробудилась и, несмотря на тишину вокруг, никак не могла снова заснуть. Я думала о заключенных в карцере, лежащих на койках, глядя в потолок. Когда теряешь счет времени, дни и ночи кажутся, наверное, целой вечностью.

Отчаянно хотелось спать. Я очень устала, предстояло вставать в половине пятого, но сон никак не шел. Ворочаясь под одеялом, я чувствовала себя так, будто все мои проблемы разрослись до гигантских размеров. Я спрашивала себя, правильно ли живу. Зачем так тяжело работать, если люди, которым я пытаюсь помочь, желают мне смерти? Действительно ли я облегчаю заключенным жизнь, или все это лишь пустая трата времени? Мне совсем не хотелось уходить, но казалось, момент для этого настал.

Дэвид пошевелился, потом перевернулся на другой бок. Я позавидовала тому, как глубоко он спит. Если бы у меня так не ломило все тело, я спустилась бы потихоньку в кабинет и излила свой гнев на чистую страницу на экране компьютера, хотя теперь, будучи расстроенной, опасалась это делать: в последний раз все закончилось статьей в журнале.

Вместо этого я тоже перевернулась и, сама не заметив, задремала. Проснувшись примерно час спустя, я почувствовала себя на удивление отдохнувшей.

В постель я ложилась с сознанием своей беспомощности, но встала полная решимости не позволить обидным словам взять надо мной верх.

Я бесшумно заперла за собой входную дверь, стараясь не разбудить семью, и быстро, чтобы не замерзнуть, прошла к машине. Повернула ключ зажигания, включила печку и стала смотреть в зеркало на выхлоп, вырывающийся из трубы. Я ощущала уверенность и спокойствие. Сорок минут предстоящей дороги до Лондона достаточно, чтобы подыскать нужные слова и сообразить, из какой камеры, скорее всего, раздались те проклятия.