Глава 35

– Не вечный огонь? А что? – непонимающе подал голос Сигизмунд, выйдя из центра круга.

Фон Арнсберг бросил на него презрительный взгляд, будто крысу увидел, выползшую из норы.

В этот момент Артем понял, что его оруженосец Сизи точно не агент этого странного сообщества, удерживающего Оксану.

– Оксана где? – жестко спросил он.

Фон Арнсберг вместо ответа спустился в каменное кольцо ниши, занял место в центре и демонстративно приложил руку к уху.

– Вы хотели узнать, что это? – будто не слыша вопроса, произнес.

Учитывая акустические особенности, он вполне мог и не расслышать.

– Где Оксана? – Артем настаивал.

– А? – снова приложил ладонь к уху старик.

Артем понял, что играть бессмысленно. Пусть выскажется. Тем более, изнутри все-таки отчетливо скребся коготок любопытства, прорываясь сквозь туман страха, кирпичную стену логики поведения и запертую бурю других эмоций.

– Да, господин фон Арнсберг, что это? – спросил он, подыгрывая.

– А вы сами как думаете? – фон Арнсберг уже сделал пару шагов в сторону, чтобы расслышать голос снаружи.

– Я думаю, это – ванна.

Фон Арнсберг взошел по ступеням. Двинулся к собеседнику, говоря:

– Вы совершенно правы, мой русский друг. Это святой бассейн. Никакого огня, костра или ринга. Надо было не платить этому экскурсоводу.

Артем пожал плечами.

– Я и не платил. И не выбирал его. Ваши дровосеки постарались.

Артем обвел взглядом мрачную толпу вокруг.

– Вы слишком умны для славянина, Артем. Не там родились.

– А вы, видимо, не в то время, – парировал Артем.

Фон Арнсберг улыбнулся.

– Да, вот, не повезло. Или повезло родиться, но не пришлось гордиться, так у вас говорят? – последнюю фразу фон Арнсберг произнес по-русски.

– Похоже.

– Это бассейн. Он и есть вход в Валгаллу. Только вода нужна сюда особенная. И еще кое-что. Вы привезли, полагаю, нужную мне вещь?

Артем тронул рукой сумку через плечо, пошевелил ремнем.

– Буду драться, но не отдам, – с полуулыбкой ответил он.

Короткие очереди трескучего старческого смеха полоснули по каменным сводам главной нацистской башни, заглушив на время равномерный гул динамиков антинацистской выставки.

– Конечно, конечно. Да я и не настаиваю, Артем. Носите с собой. Оружие пачканное. Оно ж орудие убийства, верно? На нем кровь. Вы думаете, прикасаясь к такому, вы не подцепите его негативной ауры? Я не хочу.

– Зачем сюда пригласили тогда? Где Оксана? Я свои обязательства выполнил.

– Так и я выполнил, – жестко сказал фон Арнсберг. – Я вашу барышню и пальцем не тронул. А сюда вы приехали на экскурсию. Место знаковое, безопасное. Сюда даже полиция Германии не суется по каким-то причинам, а уж ваших тут за милю унюхают. Где нам еще поговорить о делах?

Все это время Сигизмунд стоял в трех шагах и внимательно слушал.

– Вы, уважаемый, можете походить по выставке. Вон, сколько картин вокруг. Или поднимитесь в зал Группенфюреров, там на пуфике можно поваляться. Устали, небось, с дороги, – стальные пули голоса фон Арнсберга отскочили рикошетом от стен прямо в Сигизмунда. Тот скорчился от попаданий.

Двое «дровосеков» встали за спиной у Причалова. Один его легонько подтолкнул. Сигизмунд умоляюще взглянул на Артема. Артем скорчил гримасу повиноваться.

Увели Сизи, как на расстрел.

– Артем, тут такое дело, я ведь не коллекционер, – доверительно сообщил фон Арнсберг. – Вы же поняли, что эта вещь мне нужна по другим причинам.

Артем кивнул.

– Я вижу у вас он с собой, – сделал жест старик в сторону подглядывающего сквозь пузыри защитной пленки клинка, торчащего из сумки.

– Вы уже сказали об этом. Я свои обещания выполняю, – сухо ответил Артем.

– Да, да…, – фон Арнсберг сложил руки за спиной. Зашагал по периметру ванны. Сделав три шага, развернулся к Артему, сделал два навстречу.

– Слушайте, Артем. Поедем со мной? Тут недалеко. Там кортик передадите. А то мне его брать как-то… Я верующий человек.

– Кому передам? – спросил Артем. – И где Оксана? Слушайте, господин фон Арнсберг, был уговор, я вам ножик, вы мне подругу. Так? Я вам ножик привез. Где моя Оксана?

– Артем, вы так кипятитесь, будто эта баба – ваша жена, и будто вы не получили миллион евро от меня? – чуть повысив градус общения, сказал старик. – Вы не в той ситуации, чтобы диктовать условия. Вы еще живы, потому что я мудр, и потому что мой партнер господин Брауншвайгер еще не получил искомого артефакта. Кстати, мне наплевать – получит он его или нет, я не верю в эту библейскую лабуду.

– Вы не ответили на вопрос, Оксана жива? И как мне ее увидеть? Я могу бросить тут этот долбанный кортик к вашим ногам, будете подбирать его с пола, может на священных камнях он очистится от скверны. И можете меня грохнуть, у вас тут, небось, и свиноферма в подвале, для уничтожения трупов. Действующий крематорий вам не разрешили в музее? – Артем злился.

– Ваша смелая дерзость, вот еще одна причина, почему вы еще живы, Артем. Вы мне нравитесь. Мы можем быть друг другу полезны. Но не рекомендую злоупотреблять моей симпатией. Все-таки подруга голодает, Сигизмунд этот ваш вообще ни при чем, ну и об остальных ваших близких подумайте, – фон Арнсберг говорил твердо, но без злости, чувствуя свое превосходство.

– Хорошо, – смягчился Артем, сделав над собой усилие. – Куда мы поедем, и как мне увидеть Оксану. Дайте мне с ней поговорить.

– А, другой разговор. Я вам все охотно объясню, – старик дружески тронул Артема за рукав куртки. – Мы сейчас поднимемся в зал группенфюреров и заберем вашего еврейского друга. Не оставлять же его ночевать под черным солнцем? Поедем в Бюккебург, там есть приличное место – замок принца цу Шаумбург-Липпе. Не слыхали о таком?

Артем отрицательно покачал головой.

– Ну, вот, там вы мне передадите кинжал. Только сначала я попрошу вас кое-что сделать с ним. Скажем, пройти процедуру дезинфекции. Да, и вам не помешает, кстати. Вы с вашей профессией должны регулярно чистить ауру, а то хватаете там среди заключенных всякого дерьма.

– Оксана? – напомнил Артем.

– Да, Оксану вашу посетите сегодня в местном полицейском участке, камере предварительного заключения. Убедитесь в ее целости, поговорите о жизни. Спросите о питании. У вас же есть удостоверение европейского адвоката?

– За что она задержана? Что вы с ней сделали? – Артем еле сдерживался, чтобы не схватить старика за лацканы его зеленого охотничьего пиджака и вытрясти оттуда.

– Да ничего я с ней не сделал, успокойтесь. Наоборот. Если вы помните, ваша женщина отличилась в Сан-Суси. Один человек погиб, еще один официант получил тяжкое телесное повреждение, лишился глаза. Вы что думаете, такие вещи разрешены в демократическом обществе?

«Старая скотина», – взбешенно думал Артем. Получается, все это время Оксана находилась в полиции по подозрению в совершении тяжких преступлений, а Артем, как идиот, вместо стандартных адвокатских процедур, повелся на ультиматум и пытался ее освободить, привезя сюда кортик для старика, в чем не было совершенно никакого смысла?

Фон Арнсберг угадал мысли Артема и попытался успокоить:

– Не отчаивайтесь, мой друг, не все так плохо. Ваша подруга только сегодня утром была задержана на вокзале в Бюккебурге. На нее указали, как на ту, которая выбила глаз официанту в Сан-Суси. Об убийстве ничего никому неизвестно, а вот насчет частичной потери зрения в полицию Бюккебурга обратился потерпевший. Вчера вечером. И полиция так удачно задержала некую Оксану Бурмистрову, очень похожую по описанию на даму с того злосчастного приема, где пострадал официант. У вас, мой дорогой друг, есть шанс посетить сегодня вашу теперь уже подзащитную, обсудить тактику защиты. Завтра очная ставка с потерпевшим. Если он своим оставшимся глазом ее опознает, то полиция продолжит расследование и скорее всего найдет видео-запись, где преступница запечатлена в режиме High Defi nition. И вряд ли даже у самого крутого адвоката Германии получится ее оправдать, в лучшем случае получит лет пять вместо десяти. Я видел эту запись, на самооборону непохоже, просто гостья перебрала шампанского. Медосвидетельствование-то у нас имеется, как вы понимаете, его полиция тоже получит.

– Вы хотите сказать, что одноглазый официант может ее и не узнать? – предположил Артем.

– Вы поразительно толковы для адвоката, – фон Арнсберг в очередной раз показал свои безупречные зубы, чудо немецкой стоматологии. – Все будет зависеть от ряда факторов. Так что, давайте насладимся продолжением экскурсии, которую вам проведет лучший гид. Так сказать участник событий, происходящих здесь в те далекие, но славные годы.

Они в сопровождении группы туристов-переростков прошли в зал группенфюреров.

«Мой дом называется домом молитвы» – прочел Артем надпись над входной дверью.

Фон Арнсберг вдруг заговорил, подражая голосу гида:

«Зал группенфюреров» – особое место в замке, на его мраморном полу мозаикой вы видите выложен символ «чёрного солнца», а вокруг установлены двенадцать колонн, поддерживающие массивный потолок. По замыслу Гиммлера после смерти тела группенфюреров должны были быть сожжены, а пепел выставлен в двенадцати урнах.

Старик улыбнулся и перешел на свой обычный голос:

– Гиммлер вообще был большой поклонник легенды о короле Артуре и его рыцарях «Круглого стола». Так что там, где эти оранжевые мешки-пуфы для медитации, на одном из которых спит ваш Сигизмунд, должен был быть круглый дубовый стол. Гиммлер переворачивается в гробу, наверное, видя этот кошмар.

Артем с интересом оглядел это место для собраний двенадцати верных – огромное, метров тридцать пять в длину и пятнадцать в ширину. Сквозь множество арочных окон помещение заливалось солнечным светом до краев. Представил посредине артуровский стол и двенадцать массивных кресел с обивкой из свиной кожи с личными гербами.

– Для великого магистра Ордена – рейхсфюрера СС были предусмотрены апартаменты в южном крыле замка, – голосом гида продолжил фон Арнсберг. – А подвал был оборудован собственным крематорием: там в печах должны были предаваться очистительному огню гербы умерших членов высшего совета. Так что, Артем, если бы мы захотели, у нас был бы и сегодня крематорий, музей все-таки. Не обольщайтесь насчет запретов.

Артем прошел по пепельно-серому мрамору пола к центру, где дюжиной ног ощетинился паук свастики. Только ноги паука-солнца не были черными, как это принято считать. Паук был темно-зеленым, из какого-то редкого мрамора и сидел аккурат над потолочной четырехлучевой свастикой в крипте, откуда они только что поднялись. Получалось, все свастики, от пола подвала до потолка, составляли ось, пронизывающую мистический бассейн и этот, наполненный естественным светом зал.

Вокруг, как акулы, барражировали рослые туристы в темных одеяниях, разглядывая потолки и всматриваясь в витражи окон. В глубине оранжевого мешка-пуфа диссонировал с серой мистической композицией Сигизмунд Причалов, потешно вытянув свои пухлые нижние конечности в рыжих туфлях. Он явно спал.

– Жив, ваш друг, не волнуйтесь, – сказал фон Арнсберг. Просто спит. Минут десять еще проспит.

Судя по всему, Сигизмунд не очень хотел спать, поэтому уснул насильно.

– Господин фон Арнсберг, – обратился Артем к своему странному гиду. – Зачем вам кортик? Зачем вообще все это? Слишком сложно все, не находите? Какой-то обычный, пусть даже раритетный клинок, и столько всего наворочено? Сан-Суси, похищение людей, трупы, отравления, шантаж, миллионы евро, да ради чего это все?

Фон Арнсберг внимательно посмотрел на собеседника. Казалось, думал, отвечать или нет. Глянул, как на покойника, перед которым можно и раскрыть карты. Заговорил:

– Вы же верующий человек, Артем?

Артем кивнул.

– А как верующий человек, вы понимаете, что мир создан Богом. Просто его по-разному называют. Ни одна религия не может претендовать на истинную. Гитлер не был религиозен, например, хоть мать и была католичкой.

Артем скривил губы, разведя руки в стороны и усмехаясь, мол, а это тогда что?

– Да, бросьте, Артем. Гитлер был озабочен властью и верховенством немецкой нации. Он просто умел поставить людей на значимые для рейха места. Геббельс отвечал за пропаганду, кто скажет, что она была неэффективна? Современное телевидение до сих пор пользуется сеткой вещания радио рейха. Гиммлер создавал новую религию. Религия, говоря вообще отвлеченно, это связь человека и того мира, где все началось и все существует. То, что принято называть Богом. Очевидно, если Бог есть, или был, то все содержание человеческой жизни и сознания, зависит от него. Все точки жизненного круга человека должны соединяться с Богом равными лучами. Посмотрите на свастики в полу и на потолке.

Артем невольно повиновался.

– Только тогда является единство, цельность и согласие в жизни и сознании человека, только тогда все его дела и страдания в жизни превращаются из бесцельных и бессмысленных явлений в разумные, необходимые события. В действительности же для современного человека, даже такого, кто верит в Бога, религия не имеет этого центрального значения. Она прячется в маленький чулан нашего внутреннего мира, просто один из множества различных интересов. Очень жалкая вещь – современная религия. Точнее, ее нет совсем, как центра духовного тяготения.

– А что есть? – спросил Артем. Его начал интересовать рассказ этого человека.

– Религиозность. Как личный вкус: одни имеют этот вкус, другие нет, вроде как, я люблю театр, а вы – нет. Как увлечение, хобби. В обществе господствует нравственный разлад и безначалие, да что в обществе?! В голове и сердце каждого отдельного человека – каша с изюмом и курагой!

Старик заложил руки за спину и двинулся по часовой стрелке мелкими шажками вокруг свастики на полу.

– Это безначалие – очевидный факт. Но мы также знаем, что человечество не может жить без начала, оно его всегда ищет. Современная западная цивилизация, отвергнувшая религиозное начало, стремится заменить чем-нибудь отвергнутых богов. Взять наш социализм, например.

– Какой наш? – спросил Артем.

– Да тот наш-ваш, пролетарский или национальный, который заменил веру в Бога на какое-то время, – ответил фон Арнсберг. – Социализм – относится к практическим интересам общественной жизни. Он оправдан, как последнее слово западного исторического развития. Французская революция, с которой обозначился характер западной внерелигиозной цивилизации, провозгласила как основание общественного строя – права человека вместо прежнего божественного права. Свобода, равенство, братство. Пустые слова!

– Почему? Разве у вас сейчас не торжество свободы, равенства и братства? – съязвил Артем.

Фон Арнсберг подошел к спящему Сигизмунду и пнул ногой мягкий мешок под ним, служивший ложей. Сигизмунд даже не вздрогнул, продолжая равномерно сопеть.

– Вот оно, торжество свободы и равенства, – зло сказал фон Арнсберг. – Свободный гражданин разлегся там, где ему спать вообще не положено. В святом месте. Н-да…

Он обошел вокруг Причалова, всмотрелся в его лицо.

– Когда-то тут спал монарх. Потом наступила свобода. Власть монархии и феодалов заменилась властью капитала и буржуазии. Вот, лежит тут и спит, буржуа, мелкий капиталист. Мог спать и пролетарий. Только вот… Или капиталист, или пролетарий. Одна свобода еще ничего не дает народному большинству, если нет равенства. Революция провозгласила его. Но в нашем мире, основанном на борьбе, на неограниченном соревновании личности, равенство прав ничего не значит без равенства сил. А что силы равны у всех? Равноправность оказалась действительною только для тех, кто имел в данный исторический момент силу. У буржуев деньги, потому они и сильнее. Победила буржуазная революция не в интересах народа, а в интересах того, у кого деньги. Для чего? Чтобы они накопили еще больше. Революция, утвердившая в принципе демократию, на самом деле произвела плутократию. Народ управляет собою только Де-юре, а Де-факто же верховная власть принадлежала ничтожной его части – богатой буржуазии, капиталистам. При всей своей свободе в действительности рабочие превратились в порабощенный класс пролетариев, в котором равенство – это равенство нищеты, а свобода, чаще просто – свобода сдохнуть с голоду. Если же говорить о справедливости, то не справедливо ли, чтобы богатство принадлежало тому, кто его производит, то есть рабочим? Разумеется, капитал, то есть результат предшествовавшего труда, столь же необходим для произведения богатства, как и настоящий труд, но никем и никогда не было доказано, что одни лица должны быть только капиталистами, а другие только рабочими. Таким образом, стремление социализма к равноправности материального благосостояния, стремление перенести это материальное благосостояние из рук меньшинства в руки народного большинства является совершенно естественным. Но социализм неизбежно, роковым образом вступает в противоречие с самим собою, он хочет осуществить правду в обществе, а в чем же состоит эта правда?

– В равномерности материального благосостояния, – ответил Артем. – Это само собой.

– Верно! – воскликнул фон Арнсберг. – Но, получается, материальное благосостояние – это идеальная цель? Стремление к материальному благосостоянию – это ведь только натуральный факт человеческой природы. Значит, что? Социализм провозгласил, что материя имеет свои права, и стремление к осуществлению этих прав очень естественно, но это и есть только одно из натуральных стремлений человека, и, конечно, не самое лучшее! Провозглашать восстановление прав материи, как нравственный принцип – все равно что провозглашать восстановление прав эгоизма! Если же материальное благосостояние не есть цель для социализма, то целью является только справедливость в распределении этого благосостояния, как вы верно заметили. Между христианством и социализмом, получается, только та небольшая разница, что христианство требует отдавать свое, а социализм требует брать чужое.

Настала очередь улыбнуться Артему.

Фон Арнсберг увлеченно продолжал.

– Если допустить, что требование экономического равенства со стороны неимущего класса – это требование только своего, справедливо ему принадлежащего, то и в таком случае это требование не может иметь нравственного значения. Брать свое – есть только право, а не заслуга. Очевидно, что если общественный строй основывается на эгоизме отдельных лиц, то общественная правда должна основываться на принципе самоотрицания или любви. Но в пользу кого каждый человек должен жертвовать своей волей? Кого любить? Всех? Весь мир? Или кого-то отдельного? Того, у кого власть? По природе люди неравны между собою, так как обладают неодинаковыми силами, вследствие же неравенства сил они необходимо оказываются в насильственном подчинении друг у друга, следовательно, по природе они и несвободны; по природе люди чужды и враждебны друг другу.

Фон Арнсберг показал рукой в окно.

– Если осуществление правды невозможно в царстве природы, то оно возможно лишь в царстве благодати, то есть на основании божественного начала? Так? Получается, социализм, если последовательно развивать его принцип, приводит к требованию религиозного начала в жизни и знании.

Религия – это воссоединение человека и мира с безусловным и всецелым началом. Понимаете? Великий смысл отрицательного западного развития, нашей западной цивилизации – полное и последовательное отпадение человеческих природных сил от божественного начала, стремление на самих себе основать здание вселенской культуры. А потом, через несостоятельность и провал такого стремления – воссоединение с божественным началом.

Старик стал в центр свастики-черного солнца – на полу.

– Так вот! Наша идея была в том, чтобы создать справедливость не для всех, а только для одной нации, что, согласитесь проще, чем для всех. Идеальная модель, как по Аристотелю, так как допускается одна простая и естественная вещь – класс рабов. А так как справедливость в любом обществе невозможна без божественного начала, мы должны были дать нашей нации новую религию. И вы сейчас находитесь в ее сердце, где она зарождалась.