Глава 17

– Вы сказали, что после Третьего рейха Германия в искусстве ничего не создала? – держа в руках бокал искрящегося в закатных лучах шипучего напитка, спросила Оксана, с явным недружелюбием глядя в голубые глаза фон Арнсберга. – А что же создали в Третьем рейхе, кроме факельных шествий во имя диктатора и газовых камер в концлагерях?

Фон Арнсберг был явно готов к подобному вопросу, вероятно, слыша его неоднократно за всю свою долгую послевоенную жизнь, и с предвкушаемым удовольствием откинулся на спинку стула.

– Клеветники хорошо умеют с помощью маленьких трюков достигать большого эффекта. Сотни миллионов людей знают Адольфа Гитлера чуть ли не с вечной плеткой в руке, с диким лицом и с грязной свисающей на лоб челкой. Понятно, что тот, кто знаком только с этой карикатурой, уверен, что имеет дело с кровожадным человеком, который вполне мог быть инициатором самых больших преступлений.

– А он, значит, никакой не диктатор? И вовсе не инициатор самых больших преступлений? – резко спросила Оксана.

– Так уж вышло, что я лично видел Адольфа Гитлера, – фон Арнсберг улыбнулся. – В 1937-1938 годах время от времени встречался с ним, в большинстве случаев в частном порядке, очень часто вечерами. Это было спокойным временем его дня, которое он охотно проводил вместе со своими хорошими друзьями. Перед началом войны, правда, мы практически не встречались, а во время войны я его вообще ни разу не видел. Но, милая фроляйн! Могу сказать, что я никогда не видел Гитлера с плеткой. Также я ни разу не видел его с челкой, свисающей на лоб. У него всегда были хорошо лежащие, подстриженные и причесанные волосы. Я, конечно, видел его и в ярости, но крайне редко, ну и только тогда, когда он был очень рассержен. Кстати, если такое случалось в присутствии женщин, он сразу просил у них прощения за свою резкость.

– Милейший человек, – процедила сквозь зубы Оксана.

– Зря вы ерничаете, Оксана, – фон Арнсберг был само спокойствие. – Кстати, одно очень яркое качество фю… Гитлера… не упоминается почти никем из историков: его чувство юмора. Например, если Геббельс должен был идти к Гитлеру с плохими новостями, он всегда приносил с собой пару новых анекдотов, которые действовали на Гитлера как успокоительное. Геббельс хорошо умел рассказывать анекдоты.

– Вы встречали и Геббельса? – вставил вопрос Артем, которого диалог фон Арнсберга и Оксаны явно интересовал как человека, увлекающегося историей. Ему, конечно, было неловко от резкости Оксаны, но еще более от вольно излагаемого фон Арнсбергом материала, явно противоречащего итогам Нюрнбергского трибунала. Как юрист, также неплохо знавший тему того судебного процесса, Каховский конечно хотел аргументированно разделать фон Арнсберга, так как того сугубо личное мнение или даже симпатия к общеизвестному мировому преступнику не могли соревноваться по значимости с многотомным обвинительным заключением нацизму и сотням допрошенных свидетелей.

– Геббельса тоже встречать приходилось. В большей степени потому, что я работал на него. Точнее, я был на побегушках у его адъютанта. А, как вы знаете, именно ведомство Геббельса занималось искусством, в том числе театром, кино и средствами массовой информации. Кстати, – фон Арнсберг вновь повернулся к Оксане. – Многие известные актеры, прежде всего из кино, написали мемуары. Большинство из этих людей я встречал лично и поэтому знаю точно, что они думали «тогда» о Гитлере и Геббельсе и что они выдумали «после этого», чтобы пройти денацификацию. То есть стать вновь любимым ребенком власти, так же, как они это делали в свое время у Гитлера и у отвечавшего за театр и кино имперского министра Геббельса.

Известный метод. В мемуарах эти люди просто путают свои переживания ужасных двадцатых годов с воспоминаниями тридцатых годов, так как в тридцатые годы с ними уж слишком хорошо обращались. О некоторых «дамах» я могу сказать, что их прилипчивость граничила с бесстыдством. Часто мы – молодые адьютанты и помощники – буквально прятались от них, когда, появляясь в министерстве, они начинали голосить, как сильно восторгаются Гитлером и Геббельсом и каким благом был национал-социализм для всего немецкого народа. А Гитлер любил кино. И хотел, чтобы немецкое кино в мире знали. И вынужден был договариваться с этими людьми, терпя их назойливость. Для него назойливость не была достаточной причиной, чтобы отказываться от хороших актрис.

– Актеров-коммунистов он тоже терпел? – еще более зло спросила Оксана.

Фон Арнсберг был готов и к этому вопросу, потому ответил, не раздумывая:

– Да, представьте себе, были весьма приличные люди искусства, которые сделали карьеру, будучи, скажем так, не совсем удобными. В Германии все тогда знали о гениальных актерах, которые даже не скрывали, что были коммунистами. Генрих Георге, Ойген Клепфер, Эмиль Яннингс, Вернер Краус, Матиас Виманн, Густав Грюндгенс, Александр Голлинг, почти все они (за исключением певцов) – не были национал-социалистами, многие даже были открытыми противниками национал-социализма.

Гитлер и Геббельс были согласны не мерить актера по политическим критериям, иначе настоящий, хороший театр прекратит свое существование как таковой, а это в свою очередь принесет вред народу, потому такое делать нельзя. Народ был на первом месте!

Оксана хмыкнула. Фон Арнсберг, наклонившись к ней, тихо и победоносно выдал домашнюю заготовку:

– В одном можно быть уверенным: политики понимают в театре больше, чем актеры в политике. Пожалуй, так было и будет во все времена и у всех народов.

Артему надоело слушать этот нацистский бред, и он решил, наконец, вмешаться.

– Я лично не готов спорить с вами, господин фон Арнсберг, насчет актеров немецкого кино времен Гитлера, – начал он с расстановкой. – Не уверен, что их кто-то помнит. Все помнят режиссера Ленни Рифеншталь и то, не за «Триумф воли», а за фильм об Олимпиаде 1936 года. Но, как и вы уверены в том, что политики понимают в театре больше, чем актеры в политике, так и я уверен в том, что ни Гитлер, ни Геббельс не потерпели бы среди актеров Рейха евреев, какими бы гениальными они ни были. Все ваши выводы, возможно, даже основанные на личных наблюдениях, становятся лишь частным случаем, если просто прочесть брошюрку «Untermensch» – «Недочеловек». Эта книжица была выпущена в 1942 году и разошлась тиражом в три с половиной миллиона экземпляров, кстати, не только через пропагандистские каналы в воюющий Вермахт, но и через книжные магазины. Вы наверняка ее читали?

Фон Арнсберг улыбнулся.

– Не только читал, дорогой мой Артем, но и приложил руку к написанию. Время было сложное, скажу я вам. Это – пропагандистский продукт. Не придавайте этому значения.

– Как это? – Артем подсел на любимого конька – спор. В конце концов – юрист. – То есть ваше мнение о Гитлере как о человеке, принимающем инакомыслие среди актеров, надо воспринять как заслугу Гитлера. А его возвеличивание одной расы, хотя нет… даже не возвеличивание, а понимание иных рас в виде недочеловеков, начиная с «Майн Кампф», написанной задолго до этой вашей брошюрки, на это не стоит обращать внимания?

Оксана с любовью смотрела на своего Арти, одобрительно кивая головой.

Фон Арнсберг понял, что немного перегнул палку, и попытался смягчить тональность спора.

– Да ладно вам, Артем. Что вы старика пинаете? В конце концов ваше старшее поколение тоже боготворит Сталина, хотя был еще тот гусь, нашему вождю не чета. При Гитлере немцу жилось отлично, если не коммунист, не священник и не еврей. Коммунист или еврей – уезжай из страны. Священник – сними сутану. И все будет хорошо. У вас же в СССР тогда вообще было непонятно, кем лучше не быть. Репрессивная машина Сталина во всех видела врагов народа и расправлялась с ними. Так что давайте лучше закончим эту щекотливую тему. Вы же юрист, вы меня сейчас будете бить цитатами Нюрнбергского процесса, потому что вы кое-что читали. А я вам буду возражать, как почти участник этого процесса, и к чему мы придем? Опять же дама ваша и так расстроена, приехали в такое место, в такую погоду, а говорим о таких вещах… Извините меня, фроляйн Оксана, просто что-то нахлынуло. Возраст, знаете ли… Я просто очень хорошо помню то время, это был подъем.

Голос фон Арнсберга дрогнул. Он заговорил очень быстро, было видно, что хочет досказать мысль и на этом закончить зашедший слишком далеко диспут.

– Немецкое радио получило тогда такое высокое положение в мире, что Германия стала председательствовать во Всемирном союзе радио. Немецкие симфонические оркестры прославились именно во времена Гитлера. Немецкий спорт только при Гитлере действительно пришел к своему большому мировому значению, это продемонстрировала Берлинская Олимпиада. А немецкая юриспруденция, вам ли не знать, Артем, добилась как раз при Гитлере такого уважения в мире, что Всемирный совет судей переместился в Германию. Руководителем этого совета стал доктор Роланд Фрайслер. Немецкими локомотивами, немецкими автомобилями, немецкими кораблями в мире исключительно восхищались, их покупали или заказывали. Немецкие врачи начали играть всемирно значимую роль. Из всех частей мира прибывали иностранные эксперты, чтобы увидеть автобаны Гитлера и попытаться подражать им у себя дома. Эх, да что там…

Фон Арнсберг махнул рукой. Казалось, еще пара слов и он проронит скупую нордическую слезу.

Артем и Оксана переглянулись. Это не ускользнуло от внимания фон Арнсберга. Он поправил галстук-бабочку и сделал знак кому-то. Через несколько секунд этот кто-то вырос рядом с фон Арнсбергом и согнул свои двести сантиметров роста, приблизив ухо к шепоту босса. Выслушав указания, «гренадер», как его мысленно назвал Артем, удалился, а фон Арнсберг встал и постучал ножиком по хрустальному бокалу, привлекая внимание.

– Дорогие дамы и господа! Наконец, думаю, пора нам заняться тем, ради чего мы собрались. Взглянуть на произведения искусства, которые любезно были предоставлены нашими коллегами-коллекционерами из разных стран. К моему великому сожалению, ни одна из присутствущих здесь дам не является членом нашего общества, и не потому, что наш Устав это не позволяет, а видимо, потому, что женщинам вообще чуждо холодное оружие. Женщины – существа, обладающие ядерным, химическим и психотропным оружием, да, я не оговорился, иначе они бы не смогли обаять нас, таких красавцев, видимо, видят что-то архаичное в нашем увлечении клинками, потому ни одна не вступила до сих пор в наш скромный союз.

Площадка перед дворцом разразилась скромным одобрительным смехом и короткими аплодисментами.

– А посему, милые дамы, вы продолжаете наслаждаться закатом в этом прекрасном дворце и скромными кулинарными изысками, которые вот уже вносят. Одновременно вашему вниманию будет представлена коллекция шляпок фрау Тирбах, так что это еще одна причина, по которой мужчины покинут сие действо весьма поспешно. Я не встречал ни одного мужчины, который добровольно бы посетил шляпный магазин.

Сообщество за столами снова дружно засмеялось и зааплодировало шутке. При последних словах говорящего через центральные двери главного зала потянулась вереница официантов с серебряными подносиками, на которых были водружены какие-то экзотические закуски, расставляемые на столы.

– Мужчины, члены общества, как предписано Уставом, должны лицезреть выставку только на голодный желудок, как перед причастием. Шучу конечно.

Торжественное собрание вновь ответило непродолжительным смехом и хлопками.

– А посему, дорогие мои коллеги по «Немецкому клинку», прошу за мной, предадимся нашим тайным увлечениям на полчасика, а потом вернемся к неуспевшим еще соскучиться пассиям.

Фон Арнсберг отодвинул стул и тронул Артема за плечо:

– Артем, вы, как потенциальный член общества, имеющий рекомендации, конечно же, идете с нами. Я думаю, вашей милой спутнице не составит труда какое-то время провести без вас, тем более я познакомлю вас, Оксана, с прелестными дамами, которые тоже не разделяют нашу страсть к средневековой дикости. Не удивляйтесь, есть тут и мужчины, кто не является членом общества, но приглашены, – это эксперты. Их мнение мы выслушиваем, когда надо, но на показы специально не пускаем. Таковы правила.

В этот момент две почти одинаковые пары смокингов с платьями из-за соседнего столика одновременно встали и пересели за «хозяйский», мило улыбаясь лицами их носителей.

Оксана пожала плечами на вопросительный взгляд Артема и взяла бокал шампанского, всем своим видом демонстрируя, что протестовать не намерена, а немецкие клинки ей чужды, как и сообщил фон Арнсберг.

Президент клуба пригласил Артема следовать за ним, большая часть мужчин также поднялись с мест, и все потянулись в распахнутые двери дворца. Артем и фон Арнсберг возглавили колонну. Пройдя главный зал, где Артем перепутал Данаю с Венерой, они оказались в коридоре, и фон Арнсберг вдруг остановился у резной двери.

– Давайте на минутку зайдем в королевский кабинет, Артем. Мне вам нужно что-то сказать прежде.

Артем послушно последовал за хозяином, но на мгновение обернулся. К удивлению, коридор был пуст. Никто из гостей не последовал за ними. Видимо, все эти люди знали, что фон Арнсберг и Артем идут по своим делам, и не решились беспокоить. Это показалось Артему уже не просто странным, а подозрительным, но он спокойно шагнул в раскрытую дверь «королевского кабинета». Этот момент впоследствии Артем будет неоднократно вспоминать и пытаться смоделировать по-разному свое поведение, прояви он чуть больше интуиции.

Кабинет оказался далеко не королевским, это вообще трудно было назвать кабинетом. Закатное солнце, только что ласково светившее в глаза на веранде великолепного дворца Фридриха Великого, как по велению злого колдуна, превратилось в яркий круг настольной лампы, горевшей в этом мрачном помещении без окон. Одну из четырех стен занимало зеркало, как в допросной комнате, хорошо знакомое Артему по встрече с Анатолием (Глыбой) Агарковым в Москве годом ранее; а лампа, заменившая закатное солнце, стояла на таком же столе, который полицейские, освободившие тогда Артема, определили как «большой детектор лжи». Артем до деталей помнил ту встречу с Глыбой, представителем потомков Корея, предлагавшим обмен кадильницы на деньги и прочие блага. Принимая на себя обязанности хранителя артефакта, дающего власть над судебной системой и не позволяющего системе уйти от принципа божественной справедливости, Артем понимал, что эта его миссия не будет простой прогулкой. Столкнувшись с перемещением во времени (о котором он и сегодня вспоминал лишь как о странной игре воображения), с убийством «курьера из прошлого», с изменениями, произошедшими в его адвокатской жизни, с таинственной смертью потомка Корея – высокопоставленного сотрудника ФСБ Анатолия Агаркова, Артем каждый день ждал возникновения эсктремальной ситуации, когда или получит по голове, или будет отравлен, как тогда. От постоянного нервного напряжения Артема сначала спасал алкоголь, потом спорт, а затем все же пришлось по совету врачей пропить курс легкого антидепрессанта, хотя этому он отчаянно сопротивлялся.

Дверной замок за спиной щелкнул. И это был не ожидаемый скрежет зубцов двухсотлетнего ключа в тронутой ржавчиной личинке, это был характерный пневмощелчок современной двери шлюзового типа. Лампа, слепящая глаза авиационным прожектором, не давала возможности разглядеть, что творится в полумраке этого пугающего пространства, но Артем явно чувствовал, что они с фон Арнсбергом здесь не одни.

– Артем, не пугайтесь, что вы так побледнели? – участливо и чересчур вежливо осведомился фон Арнсберг. – Я хотел вас представить одному нашему другу. Другу нашего общества. Хотя, вы, вероятно знакомы.

Темнота пространства за настольной лампой ожила, и через мгновение знакомый холодный муравей страха побежал по спине Артема. Перед ним материализовался 64-размерный Анатолий Агарков, по-детски поправивший очки, ткнув в дужку у переносицы толстым пальцем.

– Ну, вот и снова свиделись, Артем Валерич, – низким грудным голосом с оттенками дружелюбия сказал Глыба. – Хорошо выглядите, спортивно.

Артем попытался справиться с приступом ужаса и кашлянул. Получилось нелепое крякание. Глыба и фон Арнсберг заулыбались.

Понимая, что в эту минуту бить по голове или травить его никто не будет, Артем справился с волнением и как можно язвительнее ответил:

– Здравствуйте, Анатолий Александрович. Вы тоже выглядите для покойника весьма свежо. И костюмчик у вас все той же марки, значит, пребываете в достатке.

Глыба еще шире улыбнулся и снова ткнул пальцем в переносицу, поправляя очки.