Глава 8

Дистанционный нокаут

– Привет, Спартак, – хихикнул Сенька на следующий день, с утра.

Я промолчал. Сенька чистил ботинки. Тщательно, полировал бархоткой, наносил воск, снова полировал, снова наносил, подогревал свечой, гляделся в своё отражение. Видимо, в ближайшее время намечались большие похороны, видимо, шаховский Диоген на самом деле был плох. Близок, близок День «С».

– Не, ты не Спартак, – продолжал глумиться Сенька. – Ты Петрушка. Дворовый мальчик князей Шереметевых…

Почему мой брат такая сволочь? Потому что потому. Ладно, поглядим. Главное, держать себя спокойно. Не поддаваться на провокации.

– Куда ботиночки надраиваешь? – спросил я в ответ. – Косари забили зайца? А, нет, это, наверное, птичий грипп. Резня в курятнике, есть где разгуляться.

– Евлампий, – не унимался Сенька. – Дворовый мальчик Евлампий. Барыня отправила его в москательную лавку, купить полфунта олифы…

– Коровье бешенство, говорят, надвигается. – Я тоже не уступал. – Ты запасся материалом? Труд предстоит немалый…

– Ты Герасим! – Сенька гляделся в свой ботинок. – Госпожа велит бросить в прорубь её никчемную чихуахуа, ты бросаешь, потом всю жизнь страдаешь по утопленной собачке, ты видишь в ней родственную душу…

– По утопленным собачкам ты у нас большой спец.

– Нет, ты не Герасим, ты гувернант! Как там у классика… «мосье француз, Трике убогой…». Это ты – Трике убогой.

– А ты говёный гробовщик.

Умные аргументы я утратил, и мы замолчали. Отдохнули.

– Что-то ты в подозрительно хорошем настроении, – прищурился Сенька. – Или что-то изменилось?

Сенька оставил в покое свои ботинки, бережно поставил их на подоконник. Выхватил из карманчика зеркальце, погляделся, остался недоволен причёской. Куда-то он явно собирался сегодня, наверное, к мэру. Проведать здоровье Диогена. Собачки. Ну-ну.

– Идёшь работать, как я погляжу? – ухмыльнулся Сенька. – Это хорошо. Что на первую зарплату купишь? Цветы мамашке, костыли папашке?

Я не ответил. Не сказав ни слова, я отправился на работу, а по пути у меня возникла смешная идея. Роскошная такая, я сам себе хихикнул даже. И обдумывал эту идею на протяжении всей дороги.

Упырь уже поджидал меня. Не возле коммунхоза, на полпути. Околачивался у десятого магазина, смотрел, как разгружают хлеб. Меня завидел ещё издали, замахал рукой, не удержался, побежал навстречу. И никакой трещины в асфальте не нашлось, никакой вулкан не проснулся, сбоку не вылетел на полной скорости спасительный грузовик, вертолёт не потерял управление, видимо, ещё время не пришло.

– Привет! – воскликнул Упырь, будто брата своего увидел, украденного цыганами ещё во младенчестве.

Сапоги на нём были красные. На Упыре. Но не резиновые, а кожаные.

– Здорово, – сказал я. – Репеллентом намазался?

– Чем?

– Мазюкой от клещей. Знаешь, такие, энцефалитные. Один укусит – и всё, паралич мозга.

Упырь почесал шею. Словно к ней уже присосалась целая тысяча клещей.

– Ладно, не дергайся, – успокоил я. – У меня у самого мазюки нет. Да и шанс поймать клещей в наших местах мал. Натрёмся бензином, они и не полезут. Давай поторапливаться, полвосьмого, косильщики собрались…

Возле коммунхоза мялась небольшая толпа. В полуготовности. Возле забора скучал «газон».

– Ого! – восхитился Упырь.

Вообще контингент был обычный для подобных сфер производства. Если говорить, как в телевизоре теперь говорят, люди с альтернативным родом занятий. Бомжары и всякие маргиналы подмостные. Ну как если бы в наш городок вдруг забросило из шестнадцатого века корабль с флибустьерами, и они решили немного подработать в привычной для себя сфере – помахать слегонца мачете. На неподготовленного человека это могло произвести впечатление, на меня нет, я ездил в пригородных поездах.

– Это наши коллеги, – сказал я. – Не бойся, они уже давно откинулись.

– Откуда откинулись? – не понял Упырь.

– Из зоны. Да шучу, шучу, обычные алкаши, тихий народ. Если что, кричи. У тебя телефон какой?

Упырь достал телефон. iPhone. Я такой только по телику видел. Фотокамера, видео, МП3, радио, игры, навигация, ещё какие-то примочки, дорогая, а главное, красивая штука. Не для наших местностей.

– Лучше спрячь, – посоветовал я. – И больше не бери с собой, здесь тебе не Канада. Упрут. И тебя, и сотик.

Упырь послушно спрятал аппарат. Мне не жалко было ни телефон Упыря, ни его самого, просто если бы у него спёрли этот телефон, то наверняка начались бы всякие разборки. И на меня бочару вскатили бы, я ведь за ним присматриваю.

Мы подошли ближе, устроились на старых шпалах возле забора и стали ждать. Из конторы коммунхоза слышался костяной звук – бригадир Синицын играл на бильярде. Флибустьеры курили такие плохие сигареты, что от них у меня даже на расстоянии начинало горло заворачиваться. Хорошо хоть недолго – шаровое бумканье стихло и бригадир появился на пороге. Выглядел он помято, но бодро.

– По машинам! – крикнул Синицын.

Флибустьеры забросили на плечи бензопилы и с лязгом шагнули к «газону». И разом из флибустьеров переделались в банду кинематографичных маньяков, предпочитающих мачете более современные способы расчленения. Мы добрались до машины последними, и нам достались самые поганые места – на колёсах. Любая колдобина отзывалась в позвоночном столбу. Хорошо хоть ехали недолго, до федеральной трассы и всё по асфальту.

Трассу уже давно строят, но никак не построят. То асфальта не хватает, то щебня, то ещё какой дряни строительной. Поэтому за время простоев вокруг трассы разрастаются всякие молодые берёзы-осины, их надо рубить. Каждый год.

Работа простая, как Катька и сказала. Маньяки топорами и пилами калечат кустарник, а мы с Упырём его относим подальше и собираем в кучи, потом сгниют. А может, не сгниют, может, японцы купят. Японцы к нам давно подбираются, у нас для них много интересного. Целая река топляков. Целый Эверест шишек. Я уж про опилочные дороги молчу. Есть у нас такая древнерусская традиция – высыпать опилки на просёлочные дороги с целью улучшения прямоезжести. За десятилетия прения и трамбовки все эти опилки сами по себе переработались почти что в целлюлозу, можно ковшом её собирать. А у нас этих дорог километры. Администрация города всё ведёт с японцами переговоры, но никак не может договориться. В цене не сходятся. Ну, да это не моё дело.

Мы с Упырём оказались самыми молодыми работягами, остальные были все мальчонки предпенсионного возраста, скорее всего их сюда с биржи труда подогнали. Я сразу взял хороший темп и заставил себя почувствовать к работе интерес, сказал себе, что не дурью маюсь, а занимаюсь важным и полезным делом. Когда работаешь с интересом, то время течёт гораздо быстрее. А потом мне ещё Упыря хотелось замотать. Замотать, чтобы он вернулся сегодня домой, раззудил бы болящие плечи, подумал бы хорошенько и решил, что завтра ему на труды выходить не стоит.

Я удивлялся. Ну, что этому барану в голову пришла идейка поработать, это понятно. Такому дурню, наверное, ещё и не такое придумывается. Но куда его родители смотрят? Если бы я был Чековым-старшим, то своего сына ни в жизнь не отпустил бы на такую кретинскую работу, да ещё в компании с социальными отбросами. Я бы его вообще на работу бы не пустил, он у меня лучше бы на ядерного физика обучался бы. Хотя, может, это такой воспитательный ход. Вон по телику показывают, что в Америке детишки миллионеров вовсю пашут в фастфуде, так что вполне реально, что упырские предки на таких позициях стоят. Воспитание трудом. Трудишься за копейки и ценишь папашкины миллионы.

Но в целом, конечно, мрак.

Проработали мы четыре часа, до обеда, как положено, затем Синицын отвёз нас в город и вывалил в центре. У меня болели руки и спина, очень хотелось есть, а ещё хотелось поваляться на койке. Упырь снова принялся приглашать меня к себе в гости, но я сказал, что надо идти к отцу в больницу.

Он отвязался, больной папаша – это святое.

Ни в какие больницы я, разумеется, не пошёл. Но и домой не пошёл, отправился в центр. Надо было развернуть придуманную ещё утром идейку.

В центре нашего городка царит настоящее захолустье. Если честно, то у нас везде захолустье, в центре это гораздо острее чувствуется. Если долго гулять в центре, то приходишь в странное состояние, описанное многими писателями, даже в книге «Последняя война» есть такое описание. Там профессор Блэксворт, устав мучить грызунов, ящериц и другую мелкую тварь, отправляется в Оклахому, туда, где он в детстве бегал меж золотых полей и запускал американского воздушного змея. И, увидев развалины своего семейного гнёздышка, он чувствует, что время исчезло и будто бы он оказался вне пространства, отрезанный от жизни непробиваемой стеной…

Вот и у меня такие же ощущения возникают в центре нашего городка. Наверное, от того, что здесь нет никаких новых магазинов, никаких ярких вывесок, а есть много всего из прошлого века. Два жёлтых двухэтажных дома, построенных ещё пленными немцами. Пустырь на месте старого сгоревшего райсуда. Гостиница времён феодальной раздробленности. Множество давно брошенных сараев, которые прогнили так, что уже не горят, а сносить их некому. А страннее всего старая железобетонная штука, на которую вешали раньше всяких героев труда, а теперь там только всякие надписи сомнительного содержания. В основном с негативными характеристиками девушек, проживающих за линией. Рядом площадь, на которой до сих пор нет асфальта, а вокруг всякие учреждения, тоже все с каким-то замшелым духом и с не менее замшелыми вывесками. Когда к нам заносит кого-то из Москвы или из Питера, то они смотрят на эти вывески и начинают оглядываться – проверяют, где они. Здесь или в каком-то другом времени. «Райпос», «Райбыт» «Гортоп», «Фооро». Я сам, когда это «Фооро» увидел, обалдел немного, потом папашка объяснил, что это всего лишь «Филиал областного общества рыболовов и охотников».

А ещё железная дорога рядом.

И здесь так бывает – приходишь, погуляешь вокруг сараев, посмотришь на железную дорогу немного, потом глядишь – уже полтора часа прошло. Вот так.

Я сегодня бродить не стал, забрался в кусты между «Культтоварами» и библиотекой. Отсюда хороший вид – вся площадь как на ладони, и сберкасса, и гостиница, и дом быта, то есть «Райбыт». Центр, одним словом, жизнь кипит. Вот и сегодня кипеж возле сберкассы наблюдался, народ что-то делил, гудел, пенсионеры бодро били друг друга клюками и вцеплялись друг другу в глотки. Пенсия, однако. Это я шучу немного, сегодня клюками не бились, до пенсии ещё две недели. Да и наблюдал я в основном за гостиницей.

Гостиница – учреждение многопрофильное. Сама гостиница уже давно на втором этаже, а на первом разные радости жизни обосновались. Две парикмахерские, компьютерный клуб, клуб трезвенников «Оптималь», похоронное бюро, телеателье, много другого. Ждать пришлось недолго, примерно через двадцать минут на пороге гостиницы образовался мой братик. Я правильно рассудил – парикмахерская начинает работать в полдень, Сенька мимо неё сегодня не пройдёт.

И он не прошёл.

И выглядел на все сто двадцать. Строгий серый костюм, строгие чёрные очки, ботинки блестят так, что через площадь слепишься, трость. Интересно, откуда у него трость?

Он немного покрасовался на крыльце, вальяжно поглядел на часы, затем направился вдоль улицы Крупской. Я выбрался из кустов и как бы невзначай со своим родственничком столкнулся, вроде случайно, только что лбами не стукнулись.

Сенька недовольно поморщился.

– Хорошо выглядишь. – Я принял инициативу. – Куда ковыляешь? Проведать здоровье долгожданного песика?

– По делам, – не раскололся Сенька. – По делам, знаешь ли… А ты как? Норму-то справил?

Я покивал.

– Ясно. – Сенька поморщился. – Работа и труд, кирколопата… Впрочем, это твоё дело. Куда после смены? Домой или к барину?

Сенька поглядел на часы.

– Смотри, опоздаешь, барин не одобрит… Ещё высечет не ровён час, сгоряча-то… Шпицрутенами. На конюшне.

Я сдержался.

– Ладно, Фрол, беги, – подмигнул Сенька. – А то ещё на самом деле влетит. Плёткой-семихвосткой…

– Да ты за меня не волнуйся, – успокоил я. – Я успею. Забыл тебе сказать, кстати, я тут недавно в музее был нашем.

– Лося нюхал?

– Кто лося не нюхал? – меланхолично вздохнул я. – Только лось тут ни при чём, я тебе про музей хотел сказать. Так вот, брат мой, в музее выставлена собака Секацкого.

– Живая? – иронично спросил Сенька.

– Дурак, что ли? Живая… Чучело, конечно. Такое… чучельное.

– И что? – насторожился Сенька.

– Что-что, я же тебе русским языком говорю – собаку Секацкого нашли. Стоит себе в музее. Ньюфаундленд.

– Разве у Секацкого была собака? – не поверил брат.

– Была, – врал я. – Но это всё пока в тайне держится – она у них как неучтённый экспонат проходит. Но Катька рассказала, что это точно псина самого Секацкого – её Озеров где-то выкупил…

– А кроме собаки? – прищурился Сенька. – Кроме собаки, ничего больше не нашли?

– Не знаю, – равнодушно сказал я. – Сам узнай. Ошейник, кажется, ещё там есть…

Тут я вспомнил про комод на чердаке, про ошейник в этом комоде, улыбнулся и подумал, что моё вранье стало обрастать правдоподобием. Так, кстати, часто случается: чего-нибудь от души прогонишь, а потом вокруг этого вранья начинает всё организовываться, как бы само собой. Правда, я не знал пока точно, зачем я всё это придумываю, но это был вопрос девятнадцатый.

– Ошейник, говоришь… – скучно промурлыкал Сенька, но я понял, что он заинтересовался.

Клюнул. Он всё-таки ещё молодой, хотя и такой умный вроде как.

– Он пока не выставляется, пока в фондах хранится. Сам понимаешь, такую вещь не будут просто так выставлять, чтобы каждый дурак пришёл и посмотрел… Он пока в сейфе лежит. Но Катька мне уже показывала…

– Ну и?!

– Ошейник как ошейник. Тяжёлый, железный. Изучат и на пса приладят. Скоро.

Сенька задумался и стал с сомнением смотреть вдоль улицы Крупской.

– Очень интересная информация, бразер, очень интересная, – сказал он. – Спасибо, можешь идти…

– Сам можешь идти, – огрызнулся я.

И отправился домой. Больше всего мне хотелось сделать две вещи. Во-первых, всё-таки пообедать, физический труд он голод вызывает. Во-вторых, хотелось подумать. Про то, что произошло. На трезвую, то есть на спокойную, голову. Я сказал себе, что думать не буду, но сейчас вот я вдруг понял, что не получается, начал думать ещё по пути домой, плёлся по Любимова и медленно наливался злобой.

Я понимал, как всё это происходило, как мать и отец всё решали. Они так решали: «Из двух зол выбирать следует меньшее, а он всё равно ничего пока не понимает…» – ненавижу все эти народные мудрости.

Когда я начинал это представлять, ну, как они сидят и всё планируют, про то, что я должен с этим гнилорожим дружить, что говорит мать, что говорит отец… Причём картина эта возникала в таких мелких и паскудных подробностях…

По-настоящему злиться нельзя. Во всяком случае, слишком часто. Можно заболеть. Вон взять соседей. Соловьёв-старший злой как собака. И поэтому у него регулярно обостряется язва, его отправляют в Кострому, где делают операцию, примерно раз в год это происходит. И потом он даже в сортир сходить нормально не может, как зайдет, так мат на всю улицу стоит. И всё это от злобы.

Хотя это он, может быть, как раз оттого злой, что больной? Ну, не знаю.

Короче, надо было что-то сделать для отвлечения. Для перемены мыслей. Для соскоку. И я стал думать про то, как неплохо бы взять и попасть в прошлое. Год этак в тысяча восемьсот двадцать седьмой. С моими сегодняшними знаниями.

Это всегда помогало. Настроение поднималось, я начинал воображать, как я всё правильно устрою. Как для начала я изобрету динамит, крекинг нефти и двигатель внутреннего сгорания, построю заводы и введу восьмичасовой рабочий день, как построю свой собственный город, как будет там хорошо жить, а на завтрак всегда печёная курица и бутерброды с икрой.

Отчасти помогло и в этот раз. Я увлёкся строительством виртуальной империи, подзабыл про Упыря и не заметил, как добрался до дома.

Дома было хорошо. Родители на работе, а Сенька отправился хлопотать о похоронах пока ещё живой собаки Шахова. Я заглянул в холодильник, нашёл тушёную капусту, поставил греться на газ. Отломал от батона горбушку, стал есть.

Почти сразу в окно постучали. Я испугался, что это пожаловал голодный Вырвиглаз, но оказалось хуже.

Упырь.

Улыбался. Недавно же разошлись…

– А я это… К тебе решил зайти.

– Зачем?

– Просто. Мы уже сколько дней дружим, а так ещё толком и не поговорили.

– О чём? – спросил я.

– Обо всём.

По кухне пополз запах горелой капусты.

– Погоди, я сейчас.

Я не спеша перемешивал капусту и думал: неужели он такой дурак? Неужели он не понимает, что мне неохота с ним дружить? Неужели он такой кретинчик?

Капусту я спас, аппетит спасти не удалось. Поглядел в окно. Никуда он не делся, стоял под окном, нюхал георгин.

– У тебя хобби есть? – спросил он.

– Есть, – ответил я. – Люблю пожрать, знаешь ли.

– Я тоже, – хихикнул Упырь. – Мама говорит, что я такой обжора, каких свет не видел.

Да насрать, какой ты там обжора!

Подумал я, но вслух ничего не сказал.

– Тут у вас цветы такие хорошие, как называются?

Остатки аппетита стремительно рассасывались в прах. Упырь продолжал:

– А мы ещё не успели никаких цветов посадить, но мама посадит обязательно. Когда цветы возле дома растут – это здорово и красиво. Может, твоя мама моей маме даст потом семян…

За что мне всё это?! В прошлой жизни я был негодяем, это не вызывает никаких сомнений. Это точно. Я предавал Родину, отбирал у голодающих хлеб, жестоко обращался с животными. Теперь у меня есть Упырь. Моя мама даст его маме семян!

– У нас цветов нет пока, только старые какие-то, засохшие. И пруд во дворе. А папа в пруд рыбу выпустил, китайского оранжевого карпа, ему надо специальный корм привозить, специального китайского червя. Ты рыбалку любишь?

Я про рыбалку не ответил, сказал:

– Послушай, Денис, я это… У меня такая привычка, я не люблю есть, чтобы кто-нибудь рядом был и смотрел. Тебя можно попросить, ты не мог бы пойти ко мне?

– К тебе?

– Ну, в другой дом. В старый. Там посиди, посмотри, а я как пообедаю, так приду.

– Без проблем. Ты мне ключ дай.

– Там открыто.

Упырь исчез. Я осторожно выглянул в окно. Упырь исчез.

Капуста остыла, была тёплая, я не люблю когда тёплая, а ладно…

Устроился за столом, взял ложку, стал есть безо всякой радости. Может, кровь начать пить? Как Упырь. Буду выходить ночью, охотиться на баторцев. Хотя нет, на баторцев и не поохотишься, у них ведь туберкулёз.

Интересно, вампиры болеют туберкулёзом?

Капусту прикончил безо всякого удовольствия. Хотя и не прикончил, так, дожевал. Приканчивать можно бифштекс размером с тарелку, или стерлядь под белым луковым соусом, или огромную тарелку с блинами. А капусту не прикончишь.

Я помыл тарелку, поставил на огонь чайник. Выпью чаю. Мяты накрошу, успокоюсь слегка. Вспомнил про тетрадь. С записями. Вдруг Упырь найдёт?

Рванул к себе.

Упырь скромно сидел на стульчике и читал «Последнюю войну». До тетради моей он не добрался.

– Классная книжка, – сказал Упырь. – А ещё что-нибудь такое есть?

– «ЦРУ против СССР». Рекомендую. Вся правда о холодной войне. Культовая книга, сейчас нигде не найти.

– Дашь почитать? – загорелся Упырь.

– Дам.

Конечно, дам. Чем больше он читает, тем меньше мы общаемся.

– У тебя брат есть? – спросил Упырь. – Ты говорил тогда.

– Есть.

– А у меня нет, – грустно сказал Упырь. – А мне всегда хотелось…

– Тебе повезло, – перебил я. – Мой брат – редкий урод и психопат. Если бы у тебя был мой брат, твоя жизнь стала бы ужасна.

– Почему?

– У матери случился авитаминоз во время беременности. А потом ещё… Ну, одного из моих предков закопали живьём. А он очухался в гробу. И четыре часа пытался из этого гроба выбраться, даже зубами грыз. Потом его всё-таки откопали, он остался жив и поседел, все закончилось более-менее нормально. Но потом выяснилась забавная деталь – многие в нашей семье стали увлекаться похоронным бизнесом. Видимо, это отпечаталось в генетических структурах. Это и до сих пор проявляется, почти в каждом поколении. Мой брат вот теперь… Короче, он хочет кого-то похоронить. Он пока ещё держится, но при случае запросто похоронит любого. Живьём. Его надо опасаться.

Эту историю рассказал Вырвиглаз. Скорее всего он её выдумал. А я ещё немного допридумал, Вырвиглазова история заканчивалась на том месте, где его предка откопали, и ничего в его генных картах не отпечаталось. А про Сеньку это уже я сам добавил.

– Поэтому я и перебрался в другой дом, – закончил я.

– Как интересно… А у меня отец стреляет хорошо, он в детстве чемпионом был. А у тебя отец чем занимается?

– Он электрик. Они же с твоим вместе работают.

Упырь промолчал почему-то. Я думал, что сейчас он скажет, что хорошо бы, чтобы его отец возил моего отца на работу, а мой отец дал бы его отцу отличные пассатижи, это было бы здорово, но Упырь промолчал. Сидел, разглядывал комнату. Шея у него прыщеватая на редкость, трудно определить, что хуже, шея или рожа.

– А чего мы будем делать в выходные? – Упырь принялся изучать потолок.

Подгорелая капуста чуть не выскочила обратно. Но я удержался.

– Не знаю, – сказал я. – Как погода будет…

– Я в Интернете смотрел, написано, что жарко. Может, за грибами сходим?

– За грибами?

– Ну да. За грибами. Или на рыбалку. Что надо делать?

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну, чем вот ты занимаешься?

– В школу хожу. Потом уроки делаю. Книжки читаю.

– А летом? – продолжал допытываться Упырь. – Летом что делаешь? Вот сегодня? Ты сходил на работу, пообедал, дальше что ты будешь делать?

– Лежать буду.

Я подошёл к койке и улёгся. Задрал ноги на спинку.

– Лежать? – удивился Упырь.

– Лежать. Ты не пробовал лежать днём?

– Зачем?

– Мысли отличные в голову приходят. О разном. Ты вот знаешь, что все великие изобретения были сделаны либо лежа, либо в сортире? Наверное, это не случайно. Эдисон лампочку в сортире изобрёл.

– Лампочку Яблочков изобрёл, – поправил Упырь.

– Лёжа, – добавил я. – Он лежал на топчане в комнатах Прянишникова, смотрел на ползающих по потолку клопов и изобретал лампочку. А до этого полчаса сидел в сортире. А потом уже её Эдисон изобрел. Тоже в сортире. Жизнь происходит в сортире.

Упырь почесал голову.

– Так что, для того чтобы изобрести лампочку, достаточно сидеть в сортире?

– Не, просто сидеть недостаточно, надо иметь талант. Если у тебя есть талант – можешь сидеть. А если таланта нет – сиди не сиди, – ничего не высидишь. Вот наш сосед – Соловьёв. Тоже изобретатель. Как идёт в туалет, так вся улица знает, что он изобретать пошёл. В таком, знаешь ли, изобретательском экстазе пребывает… Стекла дрожат. И что, ты думаешь, в жизни он изобрел? Самогонный аппарат, вот и все изобретения. Так что это дело такое, тонкое…

Я замолчал, принял сосредоточенный вид и уставился в потолок. Упырь не знал, что ему, бедолаге, делать. Он в очередной раз ощупал своими кефирными глазками комнату, поглядывал на меня, поглядывал в окно. Но я молчал, я не собирался ему помогать. Я ждал.

А этот гад сидел. Сидел, вертелся, затем снова взял «Последнюю войну» и принялся читать. Так и продолжалось. Я смотрел в потолочную балку, Упырь читал. Читал, жаль, что книгой нельзя подавиться.

Не знаю, то ли от усталости, то ли от капусты – тушёная капуста замечательное снотворное, лучше сгущёнки, я уснул. Проспал, наверное, час, днём всегда недолго спишь.

Проснулся от негромкого разговора. Оглядел вполглаза комнату. В комнате никого не было, разговаривали на крыльце. Я медленно, чтобы не скрипнули пружины, выкрутился из койки, аккуратно продвинулся к двери, выглянул.

На ступеньках сидели Упырь и Сенька. Сенька продолжал пребывать в парадном виде, только пиджак снял. Он что-то рисовал в блокноте, объяснял, обводил руками наш небогатый горизонт.

Я прислушался.

Судя по всему, Сенька вправлял Упырю бизнес-проект. По организации первого в области и в Нечерноземном регионе кладбища домашних животных. Причём не абы какого, а европейского класса. С VIP-боксами, с охраной, с подсветкой – одним словом, солидное кладбище для солидных людей, то есть для солидных животных солидных людей.

Интересно, где он его организовывать собирается? Неужели в нашем городишке? Вряд ли. Солидных людей у нас маловато.

Я стал слушать дальше и выяснил, что кладбище домашних животных должно образоваться всё-таки в областном центре – там целевая группа наличествует. Много достаточно богатого народу, которому жалко своих тузиков и ромуальдов на помойку в обувных коробках выкидывать.

– Я всё просчитал, – излагал Сенька, – клиенты у нас будут. Во-первых, там собачий питомник всероссийского значения, во-вторых, конный завод, в-третьих, Золотое кольцо. А иностранцы очень любят, чтобы их твари были не кое-как похоронены, а в значительных местах. Мы сможем выйти, таким образом, на международный рынок…

Упырь слушал, кивал серьёзно, будто на самом деле собирался заняться кладбищенским бизнесом. Я представил Ипатьевский монастырь в лучах заходящего солнца, представил маленькие аккуратные могилки возле древней стены, безутешных американцев и немцев, траурный звон… И как-то страшно стало, подумал я, что у брата моего может и в самом деле что-нибудь получиться.

Я неосторожно наступил на половицу, она скрипнула, оба поглядели на меня. Я спросил:

– Ну что, Сенька, сдох у Шахова пёс?

– Что?

– Собака Шахова сдохла, спрашиваю?

– Нет пока, – вздохнул Сенька, – крепкая, тварюга, попалась. Но скоро сдохнет, я в этом не сомневаюсь… Ладно, мне пора, много дел. Отдыхайте.

Сенька многозначительно кивнул Упырю и направился в большой дом.

– Что он тебе предлагал? – спросил я.

– Кладбище организовать. Для домашних животных…

– Я бы на твоём месте не соглашался. Это он говорит так, что для домашних животных. А на самом деле первым закопает тебя.

– Да?

– Да. Псих, я же тебе говорил. Закопает тебя для тренировки. Сколько времени?

– Пять скоро. Я прочитал, кстати, книжку.

– Когда это успел?

– У меня быстрочтение. Я в такую развивающую школу ходил, нас там учили всё делать быстро. У нас был парень, так он читал так – поглядит на страничку и уже всё, прочитал. У него было непосредственное восприятие действительности, минуя понятийный аппарат, он сразу воспринимал всё. То есть если он видел кучу рассыпанных спичек, то он сразу говорил, сколько их, как в «Человеке дождя», только он был не дурак, а вполне нормальный…

– У меня есть отличная книга, – попытался я его остановить, – называется «ЦРУ против СССР», я тебе рекомендовал…

– Да что ты говоришь! А у нас нет библиотеки. Отец против книг, он считает, что книги набирают пыль и вообще держать книги – этот пошло. Поэтому у нас все книги в компьютере, библиотека целая, сорок тысяч томов, там чего только нет, даже книги про охоту на Аляске, там на Аляске такие здоровенные утки водятся, и у них розовое мясо…

Я снял с полки «ЦРУ протии СССР» и сунул Упырю, думал, может, он уйдёт, но он не ушёл. Он сидел у меня почти четыре часа, почти до самого вечера. Он рассказывал про техники быстрого чтения и техники дальновидения, когда безо всякого вооружённого глаза можно зрить вдаль и всё видеть, что полагается. А потом сразу начинал про технику ниндзей, когда те безо всяких приспособлений взбираются по совершенно гладкой стене…

Упыря вдруг переклинило на всякие сверхвозможности, и в этот вечер я узнал о сверхвозможностях много. Как научиться задерживать дыхание на семнадцать минут с помощью особых упражнений для брюшного пресса, как печь специальные пироги – ешь и не толстеешь, напротив, килограммы влёгкую тают. Как научиться дистанционному нокауту – концентрируешь в области солнечного сплетения энергию чи, а потом высвобождаешь её разом, и противник падает в бессознательность. Как овладеть секретами предвидения будущего – для этого достаточно научиться чувствовать лептонные потоки. Как искать клады с помощью лаврового листа – его надо варить в лунной воде, а затем подвешивать на паутину, собранную в равноденствие. Как сварить обычные макароны так, чтобы из них получилась взрывчатка. И даже как прыгать с парашютом без парашюта, просто так, используя внутренние левитационные возможности.

Когда солнце село, я знал столько, сколько не нужно было знать. Упырь говорил и говорил, а потом неожиданно замолчал, будто вспомнил про что-то важное. И ушёл, оставив меня в глубоком дистанционном нокауте.

А ночью мне всё это ещё и снилось.