Глава 26

Сны

Я проснулся три раза.

Я проснулся в первый раз. Почувствовал через сон чьё-то радостное присутствие. Открыл глаза. На подоконнике сидел Сенька. Сенька грыз тыквенные семечки и сплёвывал очистки в окно. Если бы он грыз семечки в большом доме, он бы не плевал в окно, он бы вёл себя по-человечески. А здесь, у меня, можно и легко плевать, даже не в окно, а на пол.

Мне не хотелось видеть Сеньку, это не тот человек, которого приятно видеть, вернувшись к жизни.

Нет, я немного просыпался ещё вчера, но это не считается. Проснулся, никого нет, я лежу дома, живой, голова чуть гудит, над ушами повязка. Сел в койке, проверил, что сидеть могу, лёг обратно и уснул. Думать ни о чём не хотелось.

А сегодня я проснулся и увидел брата.

– Ну, ты и горазд подрыхнуть! – восхитился Сенька. – Ну ты вааще…

– Ты ещё на свободе? – спросил я.

– А почему мне не на свободе быть?

Я заметил кроссовки. На Сеньке были дорогие кроссовки, не та чушь, что продаётся у нас на базаре, а фирмовые, настоящие, в нашем городе такие не продаются. Сенька заметил.

– Нормальные кроссы, – сказал он. – Нравятся?

– Нравятся.

– Ещё бы. Мэр умеет быть благодарным. Тебе, кстати, тоже кое-что причитается…

– Собака-то как? – перебил я.

– Какая собака?

– Ну та. Собака Секацкого? Которую ты спёр?

– Тише ты! – прошипел Сенька. – Чего орёшь?

– Я не ору…

– Вот и не ори, – Сенька спрыгнул с подоконника и приблизился. – И запомни, что я никогда никакую собаку не крал!

– Хорошо. Как скажешь. Но если кто-то вдруг узнает…

Я вздохнул и поглядел в потолок.

– Украсть собаку у самого Озерова…

Сенька показал мне сразу два кулака.

– Ты не бойся, Сень, я не скажу, – смиренно успокоил я. – Зачем мне тебя подставлять…

– Ладно, ладно. – Сенька перешёл на шёпот: – Не изображай из себя идиота. Что хочешь?

– Да ничего я от тебя не хочу. Пока… Подумаю. Что с собакой-то стало?

– Закопал потихоньку…

– Потихоньку?

– Потихоньку, – с досадой сказал Сенька, – в узком кругу, тет-а-тет, сам понимаешь. Но это всё ерунда, собака. Там гораздо интереснее…

Сенька огляделся, достал из кармана недешёвый мобильный телефон. Телефон был тоже на меня рассчитан, но я восхищаться не стал, обойдётся.

Брат включил музыку, работал телефон довольно громко.

– Тут интересные детали выясняются, сейчас тебе расскажу…

Сенька приблизился ко мне почти вплотную.

– Сначала я заинтересовался собакой, – принялся рассказывать он. – Я эту собаку оттащил в лес, ну и это, короче, посмотрел, что там у неё внутри. Думал, а вдруг чего ценное… Ну, глупо, конечно, ничего интересного там не оказалось, какие-то водоросли… Ну я шкуру закопал, а водоросли в реку выкинул. И тут ошейник увидел…

Сенька осторожно подкрался к окну, выглянул, вернулся.

– Ошейник оказался с секретом.

Я улыбнулся внутренней улыбкой. Ещё бы без секрета.

– Там был такой тайничок, я его открыл. Но ничего в этом тайничке не было. Я опять расстроился, а потом подумал, что Секацкий ведь не дурак, чтобы что-то в такой явный тайник спрятать. Он наверняка что-нибудь оригинальное бы придумал. И стал я на этот ошейник смотреть…

Тут мне стало страшно. И очень неприятно. Даже ноги задрожали, хотя я и лежал. И предчувствия такие… тошнотворные.

Сенька рассказывал дальше:

– Я смотрел-смотрел и решил потом этот ошейник разобрать…

У меня затряслись руки.

– Взял ножичек и эту плетёную кожу стал расплетать. Она хорошо была сплетена, люди старались, я, наверное, целый час мучился, стараясь всё это расплести. И расплёл. И кое-что обнаружил…

Сенька резко оглянулся на окно, затем не вытерпел, закрыл занавесками.

– Я снял эту плетёную дребедень, а под ней обнаружил вот эту кожу. Ну, я её тоже открепил. И вот знаешь, что я нашёл?

Мне страшно было спрашивать.

– Смотри! – Сенька продемонстрировал кожаный лоскут.

Лоскут был размером примерно с два носовых платка. Хорошая кожа, немного протёртая на сгибах, а так как новенькая. Правильно Геннадий Иванович сказал, умели раньше делать, из такой кожи хоть сейчас можно было перчатки шить. Но кожа была чистая, ничего не нарисовано.

Сенька перевернул кожу.

Карта. Это была несомненная карта, такие я часто видел в кино. Правда, непонятно, что именно на этой карте изображено, стрелочки, точечки, крестики, всё, как полагается. Направление на юг, направление на север, река. И большой восклицательный знак недалеко от реки.

– Ну как? – Сенька лучился самодовольством.

Он мог лучиться. А я вот полный идиот. Не мог догадаться посмотреть кожу! Что стоило? Чего я такой деревянный? Что у меня с мозгом-то? Почему он догадался, а я не догадался? Может, он на самом деле умней? Может, я на самом деле тупой? Почему клад или метеорит или… ну я не знаю, что там спрятано, нашёл именно он? Почему у меня ничего не получается?

Я неуспешный человек. Наверное, так оно и есть.

– Ну, чего молчишь? – Сенька ткнул меня пальцем. – Обалдел совсем?

Обалдел. Сам отдал в его руки. Хотел, называется, разыграть. Разыграл. Почему везёт всегда ему?

– Ты кому-нибудь это показывал? – спросил я.

Мне было плохо. Просто невероятно плохо.

– Что я, баран, что ли! Не дурак, сам знаю, что нашёл. Я уже с картой нашей сравнивал – подходит! Место определил почти с точностью. Там болота! И место такое, никто там не искал! Никому и в голову не могло прийти…

– Погоди, – остановил я брата. – Не спеши, надо всё продумать…

Что же это выходит?.. Раньше старый дом принадлежал учителю истории, Геннадий Иванович о нём тогда рассказывал. А если это действительно не Секацкий? И не метеорит? А если это… клад? Откуда? В наших местах ведь никогда ничего не происходило…

Тут я чуть не подпрыгнул. Я вспомнил о Пугачёве, про которого рассказывал тот же Геннадий Иванович! Об отрядах Пугачёва здесь, у нас. А если это на самом деле Пугачёв? У меня выскочил пот. Я даже язык себе прикусил, стараясь не выдать накинувшегося волнения. Золото бунтовщицкое так ведь и не нашли!

А что, если так – старый учитель истории искал метеорит и наткнулся на клад Пугачёва? Тогда времена были лихие, он решил попридержать информацию, а потом умер неожиданно… А клад там до сих пор лежит!

– Так и быть, – гадким голосом сказал мой брат. – Когда возьмём метеорит, я тебе десять процентов выделю!

И Сенька покровительственно похлопал меня по щеке.

– Послушай теперь меня, – негромко сказал я. – Послушай и не перебивай. То, что я скажу, это очень важно. Ты сейчас возьмёшь эту кожу и спрячешь её. Не знаю где, но спрячешь. А где-то через неделю мы этим займёмся. Понял?

– Я займусь, – сказал он. – Я займусь. Нет, конечно, ты можешь мне помогать…

Я поймал его за шею, рывком приблизил к себе – чуть лбами не стуканулись. Сказал. Спокойно так, не повышая голоса:

– Слушай меня, говно. Если Озеров узнает, что это ты его музей бомбанул, он тебе ноги выкрутит. Ты понял?!

Сенька дёрнулся, но я прихватил его покрепче и прижал покрепче.

– А Озеров может узнать! Он это может влёгкую узнать! Ты понял?!

– Да! – плаксиво пискнул он. – Понял! Понял я…

Я оттолкнул его, он стукнулся о полку, на пол свалилась книга. «Последняя война». Прощай, профессор Блэксворт. Редкая дрянь.

– Пошёл вон, – сказал я.

– Ты чего? – обиженно сказал Сенька. – Да я так… Как хочешь… Я и хотел тебе предложить, но если ты так хочешь, то пусть всё будет так…

Сенька стал вдруг послушным и спокойным, маленьким, таким, каким и надлежит быть младшему брату.

– Пошёл вон, – повторил я.

Снаружи что-то брякнуло, Сенька скупым движением кулака смял кожу, затем спрятал её в карман. Ну, хоть не съел.

– Завтра договорим, – сказал я.

Сенька кивнул, поднял книжку, вернул её на полку и исчез.

Клад это хорошо, думал я. И метеорит это тоже хорошо. И вообще всё хорошо. Всё хорошо.

Я думал. Как мы будем искать метеорит, то есть клад, как мы будем его откапывать и заявлять на него права, как будем тратить полученные деньги, я фантазировал и придумывал и не мог никак остановиться, и постепенно мне стало казаться, что всё это сон. Что Сенька и его кожа и весь этот рассказ – это всё приснилось, привиделось на границе сознания, я устал от всех этих мыслей и уснул снова.

* * *

Я проснулся во второй раз, почувствовал на лбу шершавую холодную руку. И сразу понял, что это бабушка.

– Всегда знала, что мой сын – кретин, – сказала бабушка. – Но никогда не думала, что такой.

Я вспомнил про клад, и в голову пришло, что никакого клада-метеорита нет, Сенька решил меня разыграть. Каким-то образом он узнал, что я его разыграл с ошейником и решил в ответ разыграть меня. И теперь я попадаю в довольно сложную ситуацию. Что делать? Продолжать ему подыгрывать, или сказать что я обо всём догадался?

Ладно.

– Ты что? – Бабушка взяла меня за подбородок, повернула к себе. – Голова не кружится? Не тошнит? Сколько пальцев видишь?

Бабушка сунула мне под нос два пальца.

– Восемь, – ответил я.

– Всё в порядке, – облегчённо выдохнула бабушка. – Сотрясения нет. Ну-ка, лежи спокойно…

Бабушка подцепила меня за веки, блеснула бодрым глазом.

– Головой ты, похоже, стукнулся, – сказала она, – сосуды полопались. Но ничего страшного, полежать придётся. Какое-то время. Я думаю, ты давно заболел, ты мне давно не нравился. Ты жар чувствовал?

– Иногда…

– Иногда. А вдруг это менингит начинался? Когда чувствуешь жар в голове, то надо идти к доктору, а не по лесу разгуливать. Может плохо кончиться. А пока ты должен лежать.

– Буду лежать, – пообещал я. – Полежу.

– Вот и хорошо, – сказала бабушка. – А теперь лекарства.

Бабушка достала из кармана пузырёк с английскими надписями, по виду жутко дорогой, встряхнула, набрала в ложку белой ароматной жидкости. Сунула мне. Жидкость была вкусная.

– Антибиотики, – пояснила бабушка. – Теперь ничем не заболеешь.

– Никогда? – спросил я.

– Никогда, – ответила бабушка.

Она оглядела мою комнату, скептически покривилась. Затем уставилась на меня с прищуром:

– Ну и что? Что там произошло?

– Заблудились…

– Заблудились, – покивала бабушка. – Где там блудиться-то? В двух соснах, в трёх берёзах? Там негде блудиться, дорогой, негде. Что на самом деле произошло?

– Да то и произошло на самом деле, заблудились, как первоклассники…

Бабушка приложила к губам палец.

– Тогда я могу сама тебе рассказать. – Она выбралась из койки и переместилась на табуретку напротив меня. – Я могу сама. Как всё происходило.

Глаза у бабушки были молодые-молодые, я это вдруг только сейчас заметил. Даже прожилок красных не было. А вот у матери уже прожилки, причём неслабые.

– История очень глупая, – сказала бабушка. – Я закурю, ты не против?

Я не успел ответить, как бабушка закурила.

– Началось всё с того, что один дурак-инженер работал две недели без перерыва, потому что его, видите ли, попросили. Его попросили, а отказать он не мог. И некто… попал в реанимацию. А его начальник сказал, что проблема решаема. Вполне. У него есть сын, странный мальчик, его почему-то все не любят, особенно в чужом городе. И неплохо будет, если с ним кто-нибудь подружит…

Бабушка очень хорошо говорит. Складно и умно, почти как по телевизору.

– И вот один мальчик начинает дружить с другим мальчиком, хотя ему этого совсем не хочется. Очень скоро мальчик решил, что ему всё это надоело. Он себя очень плохо чувствовал, не из-за того, что ему приходилось дружить со странным мальчиком, а из-за того, что он чувствовал, что его предали…

– Никто меня не предавал, – буркнул я.

– А при чём здесь ты? – Бабушка затянулась. – Я не про тебя говорю, я говорю про одного мальчика. Мне продолжать или тебе неинтересно?

– Интересно. Чуть-чуть…

– И вот постепенно один мальчик начал думать, что неплохо бы от другого, странного мальчика, избавиться. На это было две причины. Во-первых, он с ужасом представлял, что ему придётся с кем-то постоянно водиться, а ему этого совсем не хотелось. Во-вторых, он задумал сделать это назло. Впрочем, вполне может быть, причин было и больше. Вполне может быть… Ну, это неважно. Как оказалось, избавиться от странного мальчика оказалось довольно легко. Ему даже ничего особенного не пришлось придумывать, всё будто само толкало под руку…

– Ба, – я зевнул, – слушай, я устал немного и спать хочу. Давай ты мне потом эту историю доскажешь, а?

– Да, конечно. – Бабушка затушила сигарету. – Мне всё равно пора уходить. Скоро твои родители придут, а я их не хочу видеть.

Бабушка встала.

А я на самом деле опять хотел спать. И уснул.

Я проснулся в третий раз и обнаружил – со мной на диване спит одетый Вырвиглаз и выглядит он мерзко: морда синяя, лысая, с красными пятнами, а в складках кожаной куртки застряло огромное количество мелких головастиков с лапками. От Вырвиглаза пахло тиной и рыбой.

Отличное пробуждение номер три. Да ладно, на самом деле отличное. Я дома. Всё кончилось.

Я вздохнул и попробовал почувствовать в себе пустоту, или обречённость, или жалость к себе из-за бездарно проходящей жизни, или какую-никакую тоску и печаль, или стыд за произошедшее.

Но ничего я не почувствовал, мне было хорошо и злобно. Сегодня, в это утро, всё не казалось мне ни скучным, ни безрадостным. Даже будущее, даже оно было вполне удобоваримым.

Я поднялся. Ноги держали. Голова не качалась. Горизонт не заваливался. Я отправился умываться и долго умывался, а когда вернулся, Вырвиглаз уже открыл глаза и смотрел в потолок. Дышал тяжело и надсадно.

– Я тебя не ходил искать, – сразу же сообщил он. – Что мне, делать нечего? Я не жаба, по болотам прыгать.

– Ничуть не сомневался.

– А суета поднялась, – сказал с удовольствием Вырвиглаз. – Все искали. Экстрасенса хотели вызывать, да он, жаба, денег запросил. Вертолёт гоняли с утра до вечера, спелеологов вызывали – они в провалы опускались, теперь твоему папаше до конца жизни не расплатиться!

Вырвиглаз счастливо хохотнул.

– А я им говорю – чего вы его ищете, ничего с ним не случилось, могу поспорить – специально всё это устроил, жаба…

Тут он увидел себя в зеркале, замолчал, затем принялся выковыривать из себя головастиков, и они с резиновым звуком падали на пол.

– Что, хмурое утро? – поинтересовался я.

– Хмурее не бывает, – выдавил Вырвиглаз. – В батор вчера опять… не пошёл, пришлось вернуться на точку. А там уже все рассосались, одни коряги остались, знаешь, такие…

Вырвиглаз выразительно замолчал, снял с себя молодую мёртвую лягушку, посмотрел ей в глаза. В принцессу она не превратилась, Вырвиглаз вышвырнул её в окно.

– Такие жабы… – Вырвиглаз выставил челюсть. – Короче, самый отстой, никакого ассортимента. Самые поганые девки во всём районе. Не, во всей области.

– И ты, конечно, там был принцем? Все на тебя кинулись жестоко? Еле отбился?

– Нет, – удивительно легко рассмеялся Вырвиглаз. – Никто на меня не кинулся, я Неуловимый Джо, видишь ли…

Вырвиглаз рассмеялся ещё громче, на пол упали последние лягушки. Он смеялся так легко и хорошо, что даже мне захотелось засмеяться.

– Ну, я решил: если всё равно они все корявые, выберу любую – разницы-то нет. Отсчитал пять штук с правого края, а там какая-то дура в платье. Ты когда в последний раз видал метёлку в платье?

– Никогда, – ответил я.

Это было неправдой. Сарапульцева всегда в платье ходит.

– Вот и я никогда. Ну, думаю, дерёвня Пердяевка, село Свинопятое. Но делать уже нечего, познакомился. Угадай, как зовут?

– Юля?

Вырвиглаз ответил взрывом хохота, видимо, я угадал.

– Ну, мне что Юля, что Дуля, ты же знаешь. Но то, что Юля – это ещё ничего. Она ещё со шрамом. С вот таким.

Вырвиглаз стянул на левой стороне лица кожу в кулак и продемонстрировал, какой у девушки шрам. Через всё лицо.

– Ну, мне плевать. – Вырвиглаз вытер смеховые слёзы, – шрам так шрам, платье так платье. Говорю ей, ну что, клюшка, пойдём в детский садик? Ну, она помялась для порядка и согласилась, пошли мы в теремок…

– В теремок?

– Ну да, в теремок. Там, знаешь, всякие теремки в садике. Машины ещё из фанеры, короче, дребедень разная. Ну мы идём, а шрам у неё блестит так в лунном свете…

Видимо, это обстоятельство здорово Вырвиглаза забавляло.

– А в домике занято, какие-то алкаши бутылками гремят. Ну, думаю, фиг с ними, обойдёмся, в конце концов, на воздухе тоже ничего. Пошли в кораблик, сели, давай целоваться. Не знаю, то ли на гвоздь она наткнулась, то ли комар, она, короче, как дёрнется! Я её и укусил.

– В шею? – поинтересовался я.

– Почему в шею, за губу. А она давай ныть. Я разозлился, ругаюсь, она расстроилась, захныкала громче. А я вдруг слышу, рядом кто-то разговаривает. Ну, мне почему-то почудилось, что менты. Я ей рот зажал и сам притаился. Так минут двадцать и просидели.

– А потом? – спросил я.

– Потом я её провожал за мост, далеко, километра три. Ничего дура оказалась, интересная. Есть о чём поговорить, этого… какого-то читала, короче. Может, сегодня тоже провожу.

– А головастики?

– А, – Вырвиглаз тряхнул куртку, – это меня тамошние придурки отлупить хотели. А я от них убежал, да в темноте в канаву провалился, руку вывихнул.

И Вырвиглаз показал опухшую руку.

– Тебе повезло, – сказал я.

Вырвиглаз серьёзно кивнул.

– Знаешь, прикол какой? – спросил он.

– Не знаю.

– Она тоже баторская. Не, она местная, но тоже типа без предков. Тётка только. Ну, её в батор и устроили, по месту жительства, так сказать.

– Из-за ожога? – усмехнулся я.

– Ну и что, что баторская, – не ответил Вырвиглаз. – Пускай. Вон у меня отец – тоже сирота. И ничего, нормально.

– Ну да, – согласился я. – Это точно.

– Наличие родителей ни о чём не говорит, – рассуждал Вырвиглаз. – Вон у этого твоего Дениса родители крутые, а срали они на него. Они его не искали даже, им плевать.

– Что?

– Знаешь, я что думаю? – Вырвиглаз оглянулся и перешёл на шёпот: – Я думаю, что он на самом деле мертвец.

Я наступил на головастика, неприятное ощущение.

– Ну, помнишь, я тебе рассказывал? Как в Америке жмуриков оживляют? Я думаю, тут тоже это. Они его купили, оживили, а теперь вот он их забодал. Он кого хочешь забодает, он даже меня начал забадывать…

– Чушь несёшь.

– Не чушь. Когда вы потерялись, все кинулись вас искать. Твоя мамаша как ищейка…

– Заткнись, – посоветовал я.

– А что? Ничего постыдного тут нет. Как ищейка – с утра до вечера искала, сама по лесу рыскала. А его мамаша в Москве. И до сих пор, между прочим, там. На биеннале.

– На чём?

– А кто его знает. Ей звонили, она сказала, что приедет, но не приехала. А папашка его – упёр на совещание в Кострому и не напрягся. У него какие-то проблемы опять, между прочим.

Один из головастиков пошевелил лапками, нет, показалось. А нет, не показалось. Наверное, гальваническое электричество, или как оно там называется.

– Говорят. – Вырвиглаз понизился почти до неслышимости. – Говорят, что мать родила его по медицинским показаниям.

– Что? – Я достал из угла совок и веник, стал собирать представителей фауны, а то ещё Сенька опять заявится, восторгам не будет предела.

Ну, а того, вроде как шевелящегося, обметал осторожно.

– По медицинским показаниям, – повторил Вырвиглаз.

– Как это?

– Просто. Знаешь, есть такие болезни, от которых можно вылечиться, только родив ребёнка. Некоторые так и рожают. Родят – и излечатся.

Головастики собрались в совке невысокой безрадостной горкой. В печку их, что ли, кинуть?

– И что это за болезни? – спросил я.

– Понятия не имею, я что, баба, что ли? Вот такие вот чебуреки. Мать его родила, а теперь он вроде как не при делах. Предназначение своё выполнил и может быть свободен. Не, бабки, шмотки – всё это есть, но… Ну, как собака дорогая.

Головастик попытался перевернуться. Значит, жив.

– Ты же только что прогонял, что он оживлённый?

– Кто оживлённый?

– Кто-кто, Денис. Ты же мне сам говорил, что его оживили.

– Да какая разница! – отмахнулся Вырвиглаз. – Он такой же, как мы! Побочный продукт!

– Ты за всех не расписывайся…

– Да брось, Леденец! Ты что думаешь, что твои предки тебя жутко хотели?

Я не стал убеждать. Я никогда не задумывался над этим вопросом.

– Все по залёту, – смеялся Вырвиглаз. – То есть, конечно, по Великой Любви. И по медицинским показаниям!

Зря его опять не побили.

– Слушай, Вырвиглаз, откуда ты всё это знаешь, а? – спросил я.

– Да все жабы болтают, весь город. Говорят, что… Короче, ты же знаешь, что баторских девок посылают работать или на хлебозавод, или в поликлинику. Юлька работает в поликлинике. Так там все про это знают. Про медицинские показания. Какова жаба, да?

– Кто, Юлька?

– Да при чём тут Юлька! Мать Дениса! А прикинь, если он это знает? Как жить?

– Да. Жить дерьмово.

– То-то я гляжу, что он такой… Всё с нами да с нами. Я бы на его месте из дома вообще сбежал бы. Подальше. Ты вот когда-нибудь его родителей видел?

– Отстань, а?

– Не, ты скажи, видел? – продолжал приставать Вырвиглаз.

– Отца. Один раз. Давно.

– Вот видишь! А Денис про них везде звенит, везде ими хвастается…

Мне-то что? Это что, как-то его характеризует особо? Мало ли кого бросили? У него было трудное детство, он убил сорок пять человек, пожалейте его. Да мало ли кого кинули? Меня бы так кинули! Восемь сортов мороженого! Хай энд! У меня «Бентли», жизнь не удалась! Я что теперь, пожалеть его должен?

– А он для них лишь медицинская необходимость. Он им на фиг…

– А ты почему не дома? – перебил я Вырви-глаза.

– А, – тот отмахнулся, – отец в рейсе опять, дома тишина. Я туда редко заглядываю… Кстати, сколько времени?

– Десять.

– Десять?! – Вырвиглаз заволновался. – Во, блин…

– Куда-то спешишь?

Вырвиглаз гляделся в зеркало, причесывался, правда рукой.

– К Юльке. Она попросила ей велик наладить, у неё тётка в Фатьянове, а велик сломался… прокруты… Я у тебя семейник возьму?

– Возьми. Только чёрный. В сарае.

Я подцепил головастика пальцем, посмотрел. Налил в стакан воды, сбросил тварь туда. Она дохляцки перевернулась брюхом вверх.

– Ладно, пока, – Вырвиглаз бросил последний взгляд в зеркало, – я пойду.

Даже не спросил, есть ли чего-нибудь пожрать.

Остался один. Был совершенно спокоен. Даже прилив сил ощущался. Или что-то другое. Медицинская необходимость… Какое мерзкое словосочетание-то! Будто чирей выдавили.

Я вспомнил Упыря. Мне не было стыдно. Стыдно! Какого мне должно быть стыдно?! Мне плевать! Плевать на Упыря! Я стукнул кулаком по столу, стакан подпрыгнул, головастик удачно булькнулся обратно.

Я что, виноват? Он сам виноват! Они сами виноваты. Они это придумали, не я. Загнали меня в угол, я вообще не хотел ни с кем знакомиться!

В окне снова возник Вырвиглаз.

Вырвиглаз – тот человек, который идёт в цирк с лазерной указкой. Чтобы светить в глаза вольтижёрам и сбивать с толку ловиторов, в надежде, что кто-то всё-таки сорвётся.

Сволочь.

– Слушай, у тебя полтинника не будет?

У меня было двадцать рублей. Я отдал.

– Спасибо. Я приглашу тебя на свадьбу. Кстати, выглядишь, как дерьмо.

Вырвиглаз исчез во второй раз.

Никогда это не закончится, никогда. Бесконечность – это восьмёрка на боку, и с этим придётся жить.

Ладно, подумал я, ладно. Потом. Все ещё будет потом, у меня будет ещё время. Много времени. Нанотехнологии сделают своё чёрное дело, мы будем жить долго, почти вечно, и время будет у всех.

Сколько угодно времени, досыта.

Жалость – последнее чувство. Никого жалеть не надо. Ну, не совсем никого. Старушек, больных детей, голодных собак. А больше никого. Будешь их жалеть – только хуже всё кончится. Может, это, конечно, не так, может, я ошибаюсь… Но жалости заслуживают лишь больные и беспомощные. Остальные – нет. Остальных в шею. Только в шею.

Потому что когда жалеешь, то для всех получается хуже, и для тебя, и для окружающих, даже для тех, кого жалеешь. Жалость должна быть исключена, она даёт всем лишь бесполезные надежды, ничего, кроме бесполезных надежд.

Так.

Я вздохнул и тряхнул стакан, звонко стукнул его о спинку койки. И тут же земля качнулась, стёкла звякнули, форточка распахнулась, и с неба послышался свист рассекаемого острым ракетным рылом воздуха.

Головастик шевельнул хвостом, дёрнул глазками и задышал.