Глава 2

Плохая примета

«Мой брат – оригинальный человек.

Это правда. Многие специально выдумывают для своих историй разных оригинальных братьев, а мне и выдумывать не надо, у моего брата оригинальности хоть отчерпывай. Он её в «Боровик» сдавать может, как клюкву. Так уж получилось. Некоторых как половником в лоб отоварили, все люди как люди, а эти с необычностями. Бабушка моя говорит так – «ненарочненькие». Или «ненарошненькие», точно не знаю, как правильно. Наверное, это от того, что в нашей семье все остальные очень обычные люди. Должна же была природа на ком-то отыграться?

Вот она на нём и отыгралась.

Хотя, если уж правду говорить, в районе нашем мой брат не самый ещё. В Коммунаре парень живёт, так он анаконду в бане держит. Настоящую анаконду, из Латинской Америки, где взял – неизвестно. И баню ему приходится каждый день топить, чтобы змея не замерзла, хорошо хоть, что он ещё в леспромхозе работает, с дровами нет проблем. Из-за этой анаконды у парня куча неприятностей, его даже из дома выгнали, но он анаконду так и не выпустил.

Такой вот серпентолог.

Так что мой брат – это далеко не № 1, всё-таки он змею не держит.

Зато мой брат помешан на похоронах. Многие считают, что это круче анаконды, но я не согласен – с анакондой в бане нельзя соревноваться.

Сенька похоронный маньяк просто, хоронит всех. У него велосипед, он на нём объезжает окрестности. Сейчас асфальт везде положили, так что объезжать легко, не то что раньше. Сенька едет и на дорогах подбирает разную дохлую мелочь. Сейчас машин стало больше и этой мелочи тоже стало больше, раз в неделю Сенька обязательно кого-нибудь притаскивает. То ежа расплющенного, то кролика, то иволгу, но чаще всего собак.

Собак много в последнее время стало, это из-за того, что кладбище разрослось. Народ приобрел привычку оставлять на могилах всякую еду – конфеты, печенье, бутерброды, за это даровое питание долгое время велась борьба между собаками и воронами, победили четвероногие. Они очень расплодились в районе кладбища, были наглы и правила дорожного движения игнорировали. Отчего частенько попадали в аварии с летальным исходом.

Попадут, а потом валяются, растопырив лапы. Они валяются, привлекают мух, а тут как раз появляется Сенька на своём велосипеде. Грузит труп, везёт к себе в сарай, а там уже мумифицирует. Ну, не по-настоящему, кишков не вынимает и мозг через серебряную трубочку не высасывает, так всё, доступными средствами оперирует, обматывает плотно скотчем, так что получается кокон. После чего кладёт в гроб и со всеми церемониями хоронит, всё как полагается, музыка играет, барабаны бьют, сборную Канады на кладбище везут…

Раньше Сенька мастерил настоящие гробы, из сосновых досок, но потом понял, что это очень накладно. Доски дорогие, а гвозди все приходится из разных полезных строений тырить, например из крольчатника. За крольчатник Сенька, кстати, был порот. И после этого стал всех хоронить в картонных коробках или во фруктовых ящиках. По средам с утра он всегда идёт к Озерову и берёт ненужную тару, так что у нас за домом целый запас, настоящая гора.

Поначалу Сенька закапывал всех за моим домом, но мать воспротивилась, поскольку хотела на этом месте развести хрен с прицелом на то, чтобы потом из него делать аджику к «Вятке». Так что пришлось братцу другое место подыскивать. Впрочем, это только радости Сеньке добавило, поскольку он сначала осуществил торжественную эксгумацию прахов (я чуть от вони не задохнулся), а потом уже осуществил обратное захоронение на новом месте. Но где, не говорит, хотя я подозреваю.

Поэтому его Черепом и зовут. И побаиваются и сторонятся. Да и сам Сенька этому способствует, распускает слухи о том, что все, кто его обидит, лягут в гроб не позже чем через год.

И в настоящих похоронах он тоже участвует, кстати. Он как наденет свои чёрные очки, как обрядится в чёрный костюм, как повяжет траурную повязку – ну просто такой маленький ангел смерти, как с картинки. Поэтому «Ритуал-М», единственное похоронное бюро в нашем городе его часто привлекает. Если у усопшего какие награды при жизни были, то Сенька идёт перед процессией и несёт их с важным видом на красной подушечке…»

* * *

Я устал и поставил точку. Потом перечитал, кое-где исправил, а в одном месте зачеркнул. Это я вообще-то не сразу написал, не сегодня, полторы недели ушло – рекорд. Ну, кое-где я приврал немножечко, но это ничего, я специально поглядел в книжки – там врут ого-го как. Это и понятно, когда пишется так, как есть, то и читать неинтересно. А вот когда понагородят всякого – тогда другое дело. Хоть и смешно, понимаешь, что всё фигня, а интересно – как ещё наврёт?

Но в целом получилось ничего, мне понравилось. Я не ожидал от себя, что так вот выйдет складно, может, у меня талант. Мой брат хоронить мастер, а я в тетрадке писать умею. Хорошо.

Хотя, пожалуй, длинновато. Длинно. Про то, что Сенька боксёр, я, пожалуй, зря написал, это как-то не к месту. Но очень хотелось, чтобы было много, настоящие писатели всегда пишут много. И я не мог остановиться. Ну да ладно, я ведь на Нобелевскую премию и не претендую. И вообще, я только пробую. А вдруг у меня и правда талант? Сочинения я всегда хорошо пишу, меньше четвёрки никогда не бывает. А вдруг в этом моё будущее?

Я закрыл тетрадь, стал отдыхать и злиться. Я как-то кино посмотрел про одного человека, так он там так бесился, что весь дрожал и валил направо-налево предметы. Усилием злобы. Поглядит на стакан, а тот в стену. А ближе к концу фильма он так научился злиться, что мог машины переворачивать.

Мне бы так хотелось.

Поэтому я стал тренироваться. Ставил на полку спичечный коробок и пытался его уронить. Ставил, пыхтел, напрягался до красноты, иногда даже в животе начинало болеть, иногда аж глаза чуть не выскакивали. Но коробок не падал. Не падал и не падал, даже и не сдвигался немного.

Ничего у меня не получилось и в этот раз, все мои упражнения привели лишь к тому, что вместо двух минут в самом начале тренировок я теперь могу злиться почти пять.

Сегодня я прозлился три с половиной, думал, дождусь до пяти, но потом в окно потянуло жареной картошкой, такой как раз, как я люблю – если сначала её сварить в мундирах, а потом остудить и пожарить с луком. Хорошо бы ещё колбаса была жареная. Я бросил злиться, стал думать про колбасу, потом книжку немного почитал. Но в колбасном аромате читалось тяжело, какая-то рассредоточенность наваливалась, думалось только про еду.

Я почитал ровно двадцать минут и отправился в большой дом.

Я живу в старом доме, а родители в новом. Раньше все жили в старом доме, он маленький совсем и чёрный, один угол в землю врос, а потом отец взял кредит и стал строить новый, деревянный, но побольше и посветлее, со вторым этажом. Он его, правда, до конца пока ещё не достроил, но жить можно. Вот все и ушли туда, я тоже ушёл, хотя мне в старом доме больше нравилось, там тише. Отец хотел продать старый на дрова, но бабка развопилась, принялась орать, что из этого дома её отец на войну уходил, ну, как всегда, короче. Так и не продали. И оказалось у нас на участке целых два дома.

А потом надоело жить со своими родственничками, и я переехал обратно. Теперь я живу один в целом доме, это здорово. Свои две комнаты, свой чердак, на чердаке, как полагается, всякая рухлядь. Но немного рухляди – сети, кастрюли, древний комод. В комоде тоже с пустотой напряжёнка: древние рыбацкие снасти, поломанный колокольчик, ошейник старый, намордник, какие-то ещё собачьи принадлежности, мелкие шкатулки, много алюминиевых ложек, гайки… Ничего ценного. Я надеялся, что хоть сам комод ценный, но потом выяснил, что он самодельный, да ещё и из фанеры склёпанный…

Не антиквариат. Ну да ладно с ним, с комодом, лучше немного о себе. Живу я один, обедать хожу к родителям. Нет, в случае чего я и сам могу приготовить себе яичницу, но…

Короче, я вылез в окно, отправился в большой дом и пробрался на кухню.

Картошка доходила под крышкой. Мать стояла возле стола и резала лук большим ножом, быстро так. Я устроился между холодильниками, приложился виском к гладкому металлу. У нас два дома и два холодильника. Старый холодильник мне тоже больше нравится, он такой круглый и похож почему-то на американскую машину. Его нам бабушка подарила. Мы ей морозильную камеру, а она нам этот «ЗиЛ». Забавная вещь такая – между решётками радиатора до сих пор торчат жёлтые плавательные лещинные пузыри – это от её брата, дяди Вани, он известным рыбаком был. Я гляжу на эти пузыри, и мне как-то странно, чего-то в этих пузырях… не пойму что…

Мать дорезала лук, засыпала под крышку, несколько раз встряхнула. Теперь минуту выждать – и всё, можно обедать. Ну, или ужинать.

Я достал из холодильника аджику, банку с огурцами и устроился за столом. Мать разложила картошку по тарелкам и села рядом.

– Сенька где? – спросила.

– Не знаю. Кажется, он змею нашёл.

– Змею?

– Угу. – Я приступил к картошке. – Гадюку. Двухметровую. Возле реки. Народ картошку окучивал, а она выползла сдуру. Наверное, от жары. А они её лопатами. Мементо мори, короче…

Жареную картошку надо есть деревянной ложкой, так она гораздо вкуснее. И вообще, мать хорошо жарила картошку, у неё сковорода специальная, ещё дореволюционная. Чугун. На таком хоть сапог жарь, всё равно получится.

– На суши похоже, – сказал я.

– Что? – не поняла мать.

– Ну, змея. Суши когда показывают, они тоже такие, рубленые. Ну, а наш Сенька пронюхал, ну и сама понимаешь. Сейчас, наверное, эту кобру скотчем обматывает. А потом её хоронить повезёт…

– Ну не за столом, – поморщилась мать.

Я пожал плечами. Можно было бы и привыкнуть. Но мать привыкнуть не хочет.

– Так что Сенька хорошо если к темноте прибудет, – сказал я. – Можно его не ждать.

– Ты бы хоть ему сказал… – начала мать в миллионный раз. – Чтобы бросил всё это… Похоронное. Все уже смеются…

– А зачем бросать? – возразил я. – Бизнес этот перспективный, имеет большое будущее. А Сенька школу закончит, так сразу похоронное бюро откроет. В городе он личность известная, все со своими покойниками к нему потянутся.

– Куда потянутся?

– Да вот сюда. – Я опрометчиво махнул рукой в сторону двора. – Вот прямо сюда.

Мать с опаской покосилась в окно, точно там уже стояли раскрытые гробы, а неутешные родственники сидели на крышках и ели варёные яйца.

– А что? – спросил я. – Не в табуретку же ему идти. Если у человека есть талант, то его развивать надо, а не в землю закапывать.

– У него есть талант? – Мать вернулась к тарелке. – Какой же талант?

– Ну да, талант, – я набрал в ложку побольше картошки, – талант – дело редкое…

Я просвистел «Похоронный марш», композитора не помню. Мать поглядела на меня строго, свист она не одобряла.

– Как у вас дела в школе? – спросила она.

– Нормально. – Я достал аджики, намазал на хлеб. – Грядки копаем. В этом году хотели аспарагусы посадить.

– Чего?

– Спаржу, – объяснил я.

– Зачем вам спаржа? Лучше помидоры бы ещё…

– Не, – не согласился я. – Помидоры сто лет уже все едят. А спаржу ещё никто не пробовал.

– Помидоров вам мало…

– Ну вот ты же пиццу иногда печёшь? А раньше только пироги пекла. Может, спаржа вкусная? Может, у нас её тут везде выращивать будут. Повсеместно.

– Спаржу поливать надо, – задумчиво сказала мать. – Воду руками таскать будете?

– Скважину обещали пробурить.

– Ага, Шахов вам пробурит, ждите. Он нам в «Дружбе» потолок не может заделать, а ты, говоришь, скважина.

Мать вздохнула. Протечка в потолке её уже целые полгода удручала. Удручала и удручала. На Восьмое марта из области привезли «Танцора диско», а коробки залило, сорвался аншлаг. Целых сорок зрителей не пришли. Это большая потеря для бюджета МУК – муниципального учреждения культуры «Дружба».

– Кстати, о кино. – Я выловил из банки огурец. – Кинотеатр-то когда нормальный будут делать? Ну хотя бы на триста мест, как в…

– А никогда не будут делать, – перебила мать. – Нерентабельно нормальный делать.

– Ну да, а про Анжелику крутить рентабельно… У вас хоть кто-нибудь в кино-то ходит?

Это я так спросил, я и так знал, что не ходят.

– Ходят.

– Пять человек?

– Вчера двенадцать было.

– Ну да, – хихикнул я. – Это потому что батор пришёл…

– Не батор, а санаторная школа, – поправила мать. – Откуда это слово у вас мерзкое?

– Да какая разница? Батор, он батор и есть. А в ваш кинотеатр одни они и ходят. Баторцы. И Аня-дура.

– И что? – Мать даже от картошки отвлеклась. – И что? Пусть только санаторники ходят и Аня, пусть. Зато ходят. Лучше в кинотеатр ходить, чем по барам.

Я не стал спорить. Да и смысла нет спорить, у баторцев всё равно нет денег по барам лазить, а в кино их бесплатно пускают. Да мне не жалко, у них в санаторке на самом деле развлечений никаких, библиотека сгорела, спортзал конкретный ужас – там штанги сделаны из автомобильных осей, а канаты из силовых кабелей, люди рассказывали. Компьютерный класс в прошлом году поставили, но не игр, ни Интернета у них нет, а на фиг компьютерный класс без игр и Интернета?

Да и вообще они скоро все от своего тубера загнутся.

– А папаня где? – спросил я. – Опять кто-нибудь палец на службе порезал?

Мать не ответила. И мы доедали в молчании. А потом, когда картошка закончилась и я поволок свою тарелку в мойку, она поглядела на часы.

Всё настроение испортила. Я нервничать начинаю, когда такие штуки происходят. Эта привычка у матери года два. Тогда отец со своей бригадой подключали лесопилку у сплавной, а что-то не катило у них там, и работали они ночью, отец полез на эстакаду и в темноте свалился. Сначала вроде ничего, встал и пошёл, потом вдруг ни с того ни с сего на ногах пошли чирьи. Пришлось в область ехать, да и то до конца не вылечили, всё равно появляются.

С тех пор мать, когда отец опаздывает, всегда смотрит на часы. Прямо как в кино или как в книгах, там все женщины, у которых мужья в милиции работают или в пожарных, смотрят на часы. Иногда я думаю, это в кино показывают, потому что женщины смотрят, или женщины смотрят, потому что показывают? Это глупо – смотреть на часы, мне всегда хочется об этом матери сказать, но я не говорю, а нервничаю.

Это плохая примета. Зря она посмотрела. Я и чай пить не стал, сказал, что зубы болят, и отправился к себе.

Хотел на чердак залезть, но заленился, да и настроение было нечердачное, на чердак лучше в дождь. Решил позвонить Катьке. Привинтил к линии телефон, набрал номер. Она оказалась дома. В трубке чего-то мощно орало, наверное, Катька кино смотрела.

– Ну, чего?

Она даже не поздоровалась.

– Да ничего, – сказал я.

– Слащёв, это ты, что ли?

– Ну я.

– Чего, делать больше нечего?

– Нечего, – признался я.

– Слащёв, давай я тебя на подсеку устрою, а? Работа простая – руби себе кусты, думать не надо. Как раз для тебя. И полдня всего.

– На подсеку…

– Соглашайся, Слащёв, где ты ещё такую пахоту найдёшь?

– Я подумаю, – сказал я.

– Думай. – И Катька повесила трубку.

Я ещё хотел позвонить ей, но не стал. В солнечном сплетении появилась холодная капля, это было нехорошим признаком, ещё хуже, чем рассматривание часов. Эта капля означала, что я боюсь. Это от дурацкого поведения матери. Она стала пялиться на часы, и я начал бояться. А вдруг…

Подтянул телефон, отцепил его от кабеля. А то ещё зазвонит под ухом. Включил радио и стал слушать сначала помехи, а потом и до китайцев ручку докрутил, думал, они меня успокоят своим мяу-мяу. Но китайцы не помогли. Тогда я решил почитать. Я читаю только старые неизвестные книги. Именно неизвестные. Про разные заводы, про колхозы и зверофермы, а ещё лучше, если там электростанцию строят. И вредители вокруг. А в конце их к стенке. Впрочем, без вредителей тоже ничего.

Это всё не от того, что я стремлюсь к выпендрёжу. Хотя сначала на самом деле было так, хотелось отличаться. Угнетало – Сенька такой необычный, все его знают, а я всё мимо. Думал я думал, чем необычным заняться, хотел метеорит начать искать, но потом передумал. Метеорит ведь все ищут, поиски метеорита у нас практически официально узаконены, скоро вроде как намечается экспедиция, все желающие могут записаться в краеведческом кружке.

А потом вдруг случайно – мы как раз в школе библиотеку перебирали – я наткнулся на ящик с какими-то жёлтыми и пыльными книгами. Их надо было нести к грузовику и кидать в макулатурный кузов, понести-то я понёс, но в утиль не кинул, вспомнил одну историю. Парень из соседнего района вот так же разбирал библиотеку, нашёл старые книги, хотел выкинуть, но решил сначала предкам показать, они у него книголюбы были. А те от восторга чуть на потолок не запрыгнули – среди всякой рухляди обнаружились первые сборники поэтов Серебряного века, да ещё чуть ли не с автографами. Оказалось, что прабабка этого типа собирала такие сборники…

Короче, они всё продали, купили катер и иномарку, вот так. Поэтому я коробку с книжками не в кузов кинул, а в кусты спрятал. А потом, вечером, притащил домой. В коробке не оказалось никаких первых изданий, ни вообще каких-то ценных книжек, разное старьё, годы издания с пятьдесят пятого по восемьдесят первый. Все в основном про то, как на Западе туго живётся, какой там бандитизм, безработица, холодная война и другая пакость, все книжки тонкие, в палец. А одна потолще. «ЦРУ против СССР». Ну, и ещё Медицинская энциклопедия. Я всё это под чердачную лестницу сбросил, а энциклопедию решил полистать, в таких энциклопедиях полезные вещи могут встретиться. Мало ли чем заболеешь? Но в энциклопедии всё были какие-то клещи, свищи и кожные болезни, причём с самыми неприятными картинками. Энциклопедию я Вырвиглазу отдал, Вырвиглаз был доволен, какого-то клеща на ксероксе расхлопал и на стену повесил над кроватью.

А потом, в дожди, я и за ЦРУ со скуки взялся. Сначала было тоскливо, но я решил дочитать. Дочитал про ЦРУ, потом за подлые приёмы холодной войны взялся, да так и втянулся. Дальше стал разыскивать такие книжки в других местах, ну уже не про политику, про всякое разное, ну, про колхозы, элеваторы и электростанции, я уже говорил. Тупость, я понимаю, чтение дерьмовое, но при этом какое-то на редкость успокаивающее, читаешь, и как вата с потолка валится.

Но больше всего я такую фантастику люблю. Про происки разные. Ну, типа буржуазная профессура втихаря построила на Луне гигантское зеркало, чтобы с помощью его выжигать урожаи на всей нашей территории. Или про подземный танк – изобретение учёного-маньяка из Колумбийского технологического университета.

Просто чудесные книжки. Наш литрук говорит, что от них у меня вкус испортится, он однажды зашёл к нам с комиссией гороно – они раз в год всех обходят, смотрят, как народ живёт, он мои эти книжки увидел и обалдел. Сказал, что этой макулатуре место на свалке, я с ним не стал спорить. Но с тех пор на меня стали иногда поглядывать в школе, а однажды я слышал, как девчонки шептались, что я странный.

А мне только этого и надо.

Сегодня я как раз дочитывал про подземные танки. «Операция «Преисподняя», так повесть называлась. Ястребы из Пентагона выкрали изобретение учёного-маньяка, построили двадцать таких танков, загрузили на них ядерное оружие и отправились под Мексиканским заливом на Кубу, чтобы свергнуть Фиделя Кастро. Однако не тут-то было, простой кубинский пастух Хорхе, выпасая в горах Сьерра-Маэстра стада лам и викуний, услышал подземный гул и, заинтересовавшись, спустился вниз. С обычным кремневым ружьём.

Я как раз кис на предпоследней странице. Израненный Хорхе, теряя силы, полз наверх, он должен был успеть сообщить о коварных планах американцев советским братьям, но тут телефон зазвонил.

Я рванул в большой дом, но мать меня, конечно, опередила.