49
Но посмотрите на это другими глазами.
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 134
«Минус два», — почему-то вертелось в голове капитана Фрисснера.
Минус два.
Ганс Эдербауэр и Йозеф Рилль. Два ефрейтора с перерезанными глотками, слишком привыкшие к безлюдью пустыни и поплатившиеся за это жизнью. Один из Менхенгладбаха, второй из Льежа.
Фрисснер долго елозил языком по сухим деснам, собрал во рту густую и противную слюну и плюнул на песок. Посмотрел, как плевок на глазах истаял, частично впитавшись, а частично испарившись, поднялся с подножки грузовика и крикнул:
— Вперед! Поехали!
В салоне «фиата» отчаянно воняло рвотными массами, потом и грязным бельем Фрисснер давно уже научился не замечать таких вещей — еще в Норвегии, когда они вдесятером ютились в утлой избушке и не мылись почти месяц. А вот Замке было не по себе. Археолог то и дело принюхивался, почесывался и страдал. Даже концлагерь не вытравит интеллигента из интеллигента, а тут еще и напился вчера… Салон облевал…
Ягер спал, привалившись к дверце. Он перебрался из грузовика совсем недавно, когда проснулся там и обнаружил, что находится в не вполне подобающем месте среди нижних чинов. Недавнее возлияние внешне почти никак не сказалось на нем, а солдаты даже начали уважать жесткого штурмбаннфюрера, расправившегося с арабами так, как это следовало сделать. Когда машина тронулась, он не проснулся, а лишь пожевал иссохшими губами и тихонько всхрапнул.
— Двигатель начинает стучать, — пожаловался Макс. — Эта керосинка может накрыться в любой момент.
— Поедем на грузовике, — безразлично сказал Фрисснер.
— Я с ужасом думаю, что будет, когда накроются и грузовики, — пробормотал Макс. Артур хотел одернуть его, но понял, что это ни к чему.
— Порой мне кажется, что во всем этом нет никакого смысла, — продолжал Макс.
— Обсуждаем приказы? — лениво осведомился капитан.
— Мы можем сровнять их с землей.
Это произнес Ягер. Произнес с закрытыми глазами. Фрисснер оглянулся — под опущенными веками штурмбаннфюрера дергались, дрожали глазные яблоки.
— Мы можем сровнять их с землей, — повторил Ягер. — Это море песка, эти оазисы… Все это ни к чему нормальным людям. Мы можем стереть с лица земли Каир и Александрию вместе с англичанами и их сраными помощниками из Новой Зеландии и Австралии. Сотни тяжелых бомбардировщиков. Роммель может отправляться стирать свои кальсоны, позиционная война исчерпала себя.
— Вы уверены, Людвиг? — спросил Фрисснер.
Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.
— Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.
— Вы последовательны, — сказал Фрисснер.
— Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я — офицер, и я воюю.
— Я тоже офицер, хочу заметить.
— И я, — подал голос Богер. — Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.
— Смеетесь, — процедил Ягер. — Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.
— Нельзя ли прекратить этот разговор? — робко спросил Замке, икая с похмелья.
— В самом деле, — поддержал его Фрисснер. — Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?
— Подите к черту, — сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.
«Не хватало, чтобы он спятил, — подумал Фрисснер. — В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».
Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:
— Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.
— Я знал русского ученого, — вставил Замке, — по фамилии Эдельман.
— Еврейского ученого, — поправил Макс.
— Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…
— Копает небось своих допотопных ящеров, — Богер пожал плечами. — Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.
— Могли и мобилизовать, — сказал капитан. — Дела русских совсем плохи.
— Черт…
Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…
— Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.
— Поговорите с проводником, — попросил Артур. — Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.
Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.
— Спросите у него, куда исчезла дорога.
Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.
— Дайте-ка карту, — сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.
— Это еще что?! — шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.
— Аномалия? — задумчиво пробормотал капитан. — Нет, это что-то странное…
Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.
— Не обращайте внимания…
Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.
— Я такое видел. Ничего страшного.
— Но где дорога?
Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг — вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.
— Вам плохо? — участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.
— Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…
— Полноте, — сказал Фрисснер. — Как ваш желудок?
— Вроде бы ничего.
— Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…
— Нет-нет!
— Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? — спросил капитан с улыбкой.
— Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…
Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.
Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.
— Привал, — скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. — Обст!
Унтер-офицер уже спешил к командиру.
— Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.
— Все спали, господин капитан.
— Все? — Так точно
— А вы?
— Я — нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.
— Какое у вас образование, Обст? — неожиданно для себя спросил Артур.
— Да собственно, никакого, господин капитан. — Обст был смущен. — Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.
— Война быстро двигает по службе, да?
— Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.
— Ну и как?
— Да ничего… — Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. — Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…
Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.
— Что это там?
Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.
Фрисснер резко обернулся.
Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.
— Что там? — спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил — особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.
Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.
— Ну и что он хотел сказать? — риторически спросил Артур.
— Если позволите, господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль, — сказал из-за плеча Обст. — Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза. Вот ведь обезьяна глухая…
Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!
В бинокль Артур разглядел только какие-то черточки, палочки и зелень.
— Тмесса?
Муамар кивнул и ушел за грузовик. Кинул на песок молитвенный коврик и забормотал что-то неразборчивое.
— Обст! Посты отменяются, сажайте за руль свежего шофера. Еще час езды, и мы достигнем оазиса.
— Слушаюсь!
Когда Фрисснер завел машину, передняя дверца вдруг открылась, и внутрь забрался Ягер. Штурмбаннфюрер был слегка бледен, но более ничто не выдавало того, что он был вчера пьянее вина.
— Штурмбаннфюрер, — сказал Ягер с ходу. — Я приношу свои извинения за мое недостойное поведение вчера днем. Впредь такого не повторится, обещаю вам. Нахожу ваши действия правильными, в кузове грузовика я быстро пришел в норму. Еще раз прошу прощения. И спасибо, что впустили меня обратно…
— Принято, — пробормотал Фрисснер. — Скажите только одно: где вы берете коньяк?
Ягер повернулся к Артуру и сказал, четко чеканя буквы:
— Там больше нет, штурмбаннфюрер. Коньяк кончился.
— Это многое объясняет.
«Фиат» чихнул и тронулся. Фрисснер понял, что ему неудержимо хочется спать.
— Хотите, я вас сменю, командир? — спросил с заднего сиденья Богер. — У меня уже не так болит, а управлять машиной днем я могу и одной рукой.
— Отдыхайте, вы мне еще пригодитесь…
— Ооо… — возле Богера завозился задремавший было Замке.
Макс быстро сориентировался и помог профессору подняться на сиденье.
— Как мне плохо… — Замке держался за голову и раскачивался. — Как плохо… Голова так болит… У нас нет кофе?
— Это самая веселая шутка, которую я слышал за все время этой пустынной гонки, — заявил Богер. — Потребовать кофе посреди песка, это сильно. Восхищаюсь вашим мужеством, профессор.
— Ооо… Как болит… Как болит…
Фрисснер упорно молчал. Теоретически в аптечке можно было найти какое-то болеутоляющее, но тратить его на загулявшего пьяницу, который мается с похмелья, Артур считал неправильным. Да и вряд ли поможет.
— Почему так дурно пахнет? — спросил Замке.
— А чего бы вы хотели? — поинтересовался Богер. — Вы думаете, что от вас фиалками пахло? Нет, дорогой профессор, теперь уж терпите.
— И бок болит, — плаксиво пожаловался Юлиус. — Что у меня с боком?
— Ушиблись, — пояснил Макс. — Когда с сиденья упали.
Богер не стал уточнять, что с сиденья на пол машины профессора скинул именно он. К чему расстраивать человека?
— Тошнит… Ооо… Меня тошнит… Артур… Остановите! Меня сейчас вырвет!
— Черта с два! — зло ответил Фрисснер. — Окно откройте и вперед. Я не стану останавливать экспедицию из-за двух… Одного алкоголика.
— Ооо… Моя голова! Тошнит! Ягер, зачем вы меня так напоили?! Тошнит…
Наконец он справился с окном и высунулся наружу, освобождая содержимое своего желудка Богер брезгливо поморщился.
— Интеллигенция, — отчеканил Ягер. — Совсем не умеет пить.
— Позвольте заметить, что напоили его именно вы, — сказал Фрисснер.
— Я его не заставлял, — невозмутимо парировал Людвиг.
К тому моменту, когда колонна подошла к Тмессе, Фрисснер все чаще засыпал за рулем, а профессору изрядно полегчало. В нем даже проснулся исследовательский инстинкт.
— Мне кажется, что мы прибыли вовремя. Ну, или почти вовремя, — профессор метался от окна к окну. — Посмотрите туда, где-то там должна быть площадь… И фонтан.
— Фонтан? — Спросил Ягер.
— Да, да, именно так!
— Что за бред, — сказал Макс Богер. — Кому в голову придет такая идиотская мысль — ставить фонтан посреди Африки? Эту идею нельзя назвать особенно экономичной.
— Естественно, только это религиозная традиция. Поймите, Макс, это бывает только раз в три года. Этот фонтан работает только семь дней, а потом вода уходит…
— Что значит — уходит? — спросил Ягер, оборачиваясь к профессору. — Вы хотите сказать, что уровень воды тут меняется?
— В этом-то все и дело. А…
— Дышите в сторону, — посоветовал Людвиг.
— Извините, — нисколько не смутился Замке. — Так вот, раз в три года водяные озера в скальном основании внезапно меняют свою наполненность… Понимаете?
— Не совсем.
— Ну, уровень грунтовых вод в этом регионе начинает повышаться… Что я говорю?! Надо проще. Воды поднимаются к поверхности, и единственный фонтан в этом оазисе вдруг начинает действовать. Понимаете?
— То есть вы хотите сказать, что фонтан действует сам по себе? И его никто не включает?
— Вы меня очень точно поняли… Ну, конечно, следует поправиться, я лично этого явления никогда не видел… Об этом говорится только в тех документах, к которым у меня был допуск. Так что я не могу быть абсолютно уверенным…
— Понятно, — сказал Ягер и отвернулся.
— Но сейчас у нас есть уникальная возможность! Господа, есть уникальная возможность все проверить. Именно сейчас та неделя… Правда, самый ее конец…
— Я вам напомню, профессор, что у нашей экспедиции несколько иные цели, — сказал Фрисснер.
— Одно другому не мешает, так или иначе нам придется тут задержаться, хотя бы на один день. Вы должны отдохнуть. И шоферы грузовиков тоже. И вода… Нам ведь нужна вода. Запчасти… Горючее…
— В логике вам не откажешь. Черт возьми, где-то тут должна быть комендатура…
— Обязательно должна быть, штурмбаннфюрер, — сказал Ягер. — В этих местах добывают соду. Итальянцы не могут оставить такое место без присмотра, и растрясти их на жратву и железяки мы сумеем.
— Называйте меня капитан, — проворчал в ответ Фрисснер. — Если я не ошибаюсь, вот та куча мешков с песком должна олицетворять собой нечто вроде блокпоста.
— Похоже на то, — подал голос Богер. — По крайней мере, пулемет там стоит. Один.
Когда машины подъехали к блокпосту, из-за мешков показалась голова часового.
— Макаронники, — констатировал Ягер. — Жирная рожа, с которой только что не капает оливковое масло.
— Не забывайте, что они все-таки наши союзники, — без особого энтузиазма напомнил Фрисснер, выбираясь из автомобиля.
— Интересно, как такое можно забыть? — Ягер последовал вслед за ним.
— Дежурный?
— Si?
— Говоришь по-немецки?
— No… Doice? — Часовой совсем выбрался из-за мешков. Солдат был одет в форму итальянских парашютистов, которая висела на нем бесформенным тряпьем. Ни форменного кинжала, ни знаков отличия Фрисснер рассмотреть не сумел. Сущий бандит, право…
— Макаронник…
— Союзник, — вставил свое слово Ягер.
— Вместо того чтобы язвить, могли бы пообщаться с этими остолопами. В число ваших талантов знание итальянского не входит?
— Входит. Правда, не в полном объеме.
— Так какого же черта вы тут комедию ломаете?
— Не смог отказать себе в таком удовольствии, — и Ягер перешел на итальянский. — Солдат, нам нужно говорить с твоим начальством. Мы немецкие офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?
Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.
— Что он говорит?
— Что-то говорит, — задумчиво сказал Ягер. — Только я не понимаю, что именно. Он говорит слишком быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.
— А это как влияет?
— Акцент, — пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. — Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.
— А! — Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.
— Вот так просто оставить свой пост… — Фрисснер покачал головой. — Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.
— Вы соображаете, что говорите? — тихо пробормотал Ягер.
— Соображаю. Вы были на Восточном фронте?
— Нет, а вы?
— И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.
— Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.
— Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.
— Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.
— Еврейский вопрос.
— Вы что-то имеете против?
— Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.
— У вас был хороший отец, — сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. — Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.
— Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.
— На каком факультете вы учились?
— На историческом.
— Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!
— Эти чертовы макаронники здесь, — коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.
Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
— Итак, чего же вы замолчали? — поинтересовался итальянец.
— Не забывайтесь, лейтенант, — сказал Фрисснер. — Мы выше вас по званию.
— И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.
— У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, — сказал Ягер. — Ваши беспокойства излишни.
Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.
— Ваши документы, господа.
Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:
— Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.
— Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
— Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
— Боже мой, — сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». — Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
— Макаронники… — философски заметил Ягер. — С другой стороны, они тут давно и им виднее.
— Мне уже плевать. Я хочу спать. — Фрисснер сел за руль. — Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.
— Да, конечно.
— Ну что? Праздник воды еще идет? — Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:
— Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…
— Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.
— Именно поэтому, — непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.
