28
Не поможет вам бегство, если вы бежите от смерти…
Коран. Сонмы. 16 (16)
— Вы помните моего отца? — спросил Юлиус. Араб покосился на него и сделал неопределенный жест, словно месил что-то кулаком.
— Не понимаю, — признался Юлиус. — Отец писал о вас… «Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи подобных мне». Вы его спасли от смерти?
Проводник покачал головой.
— Возможно, он оценивал это именно так… Я искренне вам благодарен. К сожалению, я никак не могу вас вознаградить, я беден и к тому же не совсем свободен…
Араб посмотрел Юлиусу прямо в глаза. Постоял, потом решительно указал пальцем на север и кивнул.
— Вернуться?
Араб снова кивнул, это могло быть только утверждение.
— Это невозможно.
Снова энергичный кивок, снова палец на север.
«Если бы каждый, кто шел с нами, знал о предстоящих трудностях, о том, какова пустыня на самом деле и что она скрывает в своих отвратительных прожаренных солнцем недрах, эта экспедиция не состоялась бы. Только я да Муамар пошли бы туда снова, но он покинул меня, а я немощен и окружен стеной непонимания»…
Отец писал это, вернувшись отсюда.
Он вернулся живым.
Что мешает вернуться живым его сыну?
— Нет, мы не будем возвращаться, — решительно сказал Замке. — Мы должны дойти до конца. Вы можете объяснить, куда и как мы движемся?
Муамар издал короткий глухой звук, более всего напоминавший смешок, и отвернулся, всем своим видом демонстрируя окончание беседы.
— Что за дерьмо, — сказал в сердцах Каунитц, растирая правую щеку — после контузии в Норвегии она у него немела. — Мы едем, сами не зная куда. А если этот молодчик приведет нас к своим головорезам на верблюдах?
— У нас пулеметы, — возразил Богер.
— Ночью мы будем дрыхнуть, они подкрадутся и перережут нам глотки.
— Муамару можно доверять, но доверять с оглядкой, — сказал Фрисснер, — И бояться его не следует.
— Черт с ним, с этим сумасшедшим арабом. Скажите мне лучше, что это такое?
Все посмотрели в ту же сторону, что и Каунитц.
— Я ничего не вижу, приятель, — сказал Макс.
— Смотри внимательнее. Вон там, где чахлый кустик торчит из песка.
Фрисснер прищурился и действительно увидел… Зыбкое дрожание воздуха, но не просто жар от раскаленного песка, — а вибрация, радужными волнами разбегавшаяся по воздуху. Незримое на миг становилось то зеленым, то ярко-оранжевым, то вспыхивало сразу всеми цветами спектра.
— Метров триста, пожалуй, — оценил Каунитц. Фрисснер повернулся и окликнул ученого:
— Господин Замке! Скорее сюда! Солдаты тоже увидели — они бросили свои нехитрые занятия и повскакивали с мест.
— Очень, очень любопытно, — пробормотал Замке. — Я такого не видел.
— Что это?
— Это кочующий оазис. По преданию, он нередко появляется вслед за песчаной бурей, и если войти в него, можно видеть будущее.
— Можно что? — переспросил Ягер.
— Видеть свое будущее… — задумчиво повторил ученый.
— Какого черта?
— Нет, действительно. Об этом писал еще в шестом веке Музаффар Хаммади. Об этом упоминают «Странствие Джелала», записки нескольких абиссинских торговцев и командиров отрядов, посылавшихся негусом на разведку пустынь, работы более поздних исследователей… Говорят, это безвредно. Тем более, будущее это отдаленно, да и не всегда реально. Может быть, мираж…
— Тогда какого черта? — снова повторил штурмбаннфюрер, — Сказки, господин археолог!
— Возможно, — покладисто согласился Замке. — Проверить эти сказки можно единственным способом.
— Каким же?
— Войти в кочующий оазис.
— Я не собираюсь этого делать, — сказал штурмбанфюрер.
— Это абсолютно безопасно, уверяю вас.
— А я вот схожу, — весело сказал Богер, откладывая автомат. — Интересно посмотреть, что там будет с войной и получу ли я генеральские погоны и Рыцарский крест.
— Не дури, Макс! — рявкнул Каунитц. Он, кажется, не на шутку перепугался.
— Капитан… — растерянно сказал Замке. По его глазам за стеклышками очков Фрисснер понял, что ученому очень, очень хочется сунуть свою умную голову в это колышущееся марево. С виду — обычный воздух, что там может быть страшного? Чушь. Сказки. Пустынные миражи.
— Ради бога, — сказал он.
Ягер скрипнул зубами, но смолчал. Муамар снова оказался рядом, возник бесшумно и почти моментально. Замке что-то спросил у него, араб развел руками.
— Я спросил, видел ли он раньше кочующий оазис.
— А он что?
— Я часто не понимаю его жестов…
— Метров сто, — отметил Богер и направился навстречу мареву. Ученый, увязая в песке, поспешил за ним.
— Они оба идиоты, — прошипел Ягер. — Остановите их, штурмбаннфюрер!
— Ерунда, — бросил Фрисснер.
— Вы ничего не понимаете!
— Вы тоже.
— Если с ученым что-то произойдет… — начал было Ягер, но Артур дернул его за рукав:
— Смотрите!
Кто-то из солдат громко охнул. Из середины мерцающей зыби во все стороны разбежались лучи, потом собрались в пучок и словно выстрелили навстречу идущим фигуркам Богера и Замке.
Через мгновение они исчезли в переливающихся струях света.
… Макс Богер открыл глаза.
Дощатый пол, окрашенный темно-красной краской.
На темно-красном — более яркие пятна. Кровь.
— Ты очнулся, немецкая свинья? — спросил ехидный голос над головой. Это прозвучало на плохом немецком, а вслед за вопросом на спину Богера наступил тяжелый башмак.
— Что… — прохрипел Богер. — Что…
— Он ничего не подпишет, — сказал другой голос.
Говорили уже по-английски. — Майкл, ты проспорил мне выпивку.
— Еще рано, — отозвался Майкл, ерзая ботинком по спине. — У меня и не такие говорили. Видел бы ты этого типа из лейбштандарта «Адольф Гитлер»… У него было наград больше, чем трипперных морских пехотинцев в госпитале Дюнкерка, а сломался через полтора часа.
— Этот держится третий день.
— Просто он еще не понял, что его ожидает. Эй, немецкая свинья! — уже снова по-немецки. — Ты меня слышишь, я знаю. Что, больно? Это тебе не пихать евреев в печку! Вставай, мы будем разговаривать, как джентльмены.
Нога исчезла, и Богер, кряхтя, встал на четвереньки. Все тело было налито ноющей болью, рот наполнен каким-то густым месивом… Макс сплюнул и увидел кровавые сгустки и бело-розовые осколки зубов.
Скривившись от дикой боли в спине и ребрах, он все же поднялся на ноги и разогнулся.
За столом сидели двое симпатичных молодых парней в американской военной форме. Лейтенанты, белобрысые, румянощекие. Один из них курил, второй разравнивал на столешнице мятый исписанный лист бумаги.
— Итак, штурмбаннфюрер СС Богер, готовы ли вы подписать чистосердечное признание, чтобы предстать перед судом с чистой совестью? — спросил он.
— Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее получишь сигарету, — сказал второй. Так, значит, он и есть Майкл.
Макс стоял, покачиваясь.
— Учись у Робби Бирна, — сказал первый. — У него он бы давно все подписал.
— К черту, — окрысился Майкл. Богер прочитал таблички над нагрудными карманами… Фамилия Майкла была Кэссиди. Фамилия второго — Джером.
— У вас семья, штурмбаннфюрер Богер. Жена, двое детей, мать-старуха. Вы ведь не хотите, чтобы мы лишили их продовольственных карточек? — вкрадчиво спросил Джером, постукивая по столешнице кончиком автоматического карандаша. — Мало того, мы можем передать их красным, а знаете, что они делают с семьями офицеров СС?
— Я… не воевал на Восточном фронте… — выдохнул Богер.
— Им плевать, воевали вы там или нет. Мы передадим им сопроводительную записку, где укажем, что вы пытали русских военнопленных в Дахау и Треблинке. Мы даже можем предоставить соответствующие фотографии. Поэтому разумный человек — а вы же разумный человек? — подписал бы вот это заявление и спокойно отправился бы в камеру.
Кэссиди поднялся и сделал шаг к Максу. Он постоял несколько секунд, потом коротко ударил его в живот.
Боль разлилась по всему телу жаркой волной, но Макс устоял на ногах.
— Вот! — Кэссиди ткнул ему в лицо смятый листок. — Ты должен это подписать! Ты должен это подписать, нацистская свинья!!
»…признаю свое участие в пытках и последующем расстреле восемнадцати летчиков Британских королевских ВВС… карательная операция в Чехословакии, в ходе которой расстреляно около ста мирных жителей…»
— Я не был в Чехословакии! Я не расстреливал британских летчиков!
Удар.
Еще удар.
Богер упал навзничь и почувствовал, как тяжелый армейский ботинок Майкла Кэссиди наступает ему на гениталии, как придавливает их к дощатому полу…
После этого он потерял сознание.
