Глава 21

Затащивший меня в башню громила-сицилиец не солгал: лучше бы я действительно получил от него пулю в лоб и покончил раз и навсегда со всеми своими проблемами, чем остался в живых. Но я предпочел составить компанию Викки и потому отдувался сейчас на пару с ней и за ее грехи, и за собственный необдуманный выбор. Причем – вот ведь несправедливость! – мне досталось на орехи даже больше, чем виновнице этого грандиозного переполоха.

В полузатопленной башне, которую мы, поддавшись на вражескую уловку, посчитали пустой, нас поджидали трое: уже упомянутый мной медведеобразный крепыш, его приятель – пижонистый макаронник с растрепанной длинной шевелюрой, – и – надо же так случиться! – Демиург собственной персоной. Причем последний радовался нашей поимке сильнее всех. Когда громила прострелил мне колени, Ньюмен впал в бурный восторг и станцевал на башенных ступенях неуклюжую джигу, сопровождая ее противным взвизгиванием, больше похожим на тявканье тюленя, чем на победные крики. В отличие от Грега сицилийцы вели себя гораздо сдержаннее и ограничились обычной злорадной бранью. Эти двое были достаточно взрослыми людьми и сдерживали свои эмоции даже тогда, когда выплеснуть их было, в общем-то, не зазорно.

Мне тоже пришлось поневоле вступить в этот хор со своей партией, ибо стоически молчать после того, как тебе раздробили сразу обе коленные чашечки, было попросту невозможно. Заполучи я такие ранения в реальности, скорее всего, и вовсе лишился бы сознания от боли, но и в гуманных условиях ментального мира она не показалась мне щадящей. Особенно учитывая то обстоятельство, что полтора десятка лет до этого никто не простреливал во мне дырок, и я успел изрядно подзабыть, что такое боль и как ее переносить. За моими воплями, ликованием Демиурга и бранью макаронников крики охаживаемой ногами Кастаньеты были практически не слышны, пусть она и исполнила в нашем концерте вступительную арию. Впрочем, еще не вечер – придет и черед Наварро надрывать глотку в диком крике.

Обезноживший меня макаронник, коего величали Томазо Мухобойка, допустил обидный просчет, поспешив превратить Созерцателя в калеку. Громила понял свою ошибку, когда настала пора уводить пленников на смотровую площадку от стремительно прибывающей воды. Длинноволосый приятель Мухобойки по кличке Косматый сковал Викки наручниками и, рывком поставив девушку на ноги, погнал ее вверх по спиральной лестнице. Я, понятное дело, был не в состоянии шагать по ступенькам самостоятельно. Мухобойка со злобой глянул на мои перебитые ноги, раздраженно пнул меня под дых (хотя на кого ему и нужно было обижаться-то, так это на самого себя) и, схватив за поясной ремень, поволок вслед за напарником, будто спортивную сумку. Это могло служить наглядным примером того, как излишек силы способен компенсировать недостаток ума: окажись Томазо хлюпиком, он не исправил бы свою оплошность в одиночку, без чьей-нибудь помощи.

Хихикающий и потирающий ладони в предвкушении расправы Демиург потрусил следом за нами. На радостях он взялся было попинывать меня под зад, но Мухобойка, рыкнув, вмиг приструнил глумящегося толстяка. Вполне заслуженно – его беззастенчивое поведение мешало громиле тащить по крутой лестнице и без того неудобный груз.

Сколько продолжалось наше восхождение, я помнил смутно. Боль в простреленных ногах затуманила мне рассудок, и когда эта пытка наконец закончилась, я еще несколько минут приходил в сознание. Чему, увы, следовало не радоваться, а, наоборот, сокрушаться. Мой прояснившийся взор дал понять врагам, что я готов к новым пыткам, отсрочивать которые было все равно, что даровать мне пощаду. Чем меньше оставалось времени до полного затопления башни, тем ближе было мое избавление от страданий. Задача сицилийцев состояла в том, чтобы по максимуму заполнить муками отмеренный мне срок жизни. А иначе, не дай бог, я еще сочту угрозы Мухобойки голословными, а его самого – пустозвоном. Томазо был не вправе допустить, чтобы враг думал о нем так неуважительно.

С фантазией у него, надо заметить, было туговато. Переломав мне руки и вдоволь попрыгав на ребрах, громила вскинул автомат, собираясь, очевидно, отстреливать от меня по кусочку (но явно не добить из сострадания), однако не успел он спустить курок, как в ходе нашей экзекуции возникла внезапная пауза. Я с трудом соображал, что вообще творится на смотровой площадке, но прекращение измывательств вынудило меня стиснуть зубы, приглушить собственные стоны и сосредоточиться на происходящем вокруг. С большим трудом, но мне это все же удалось.

В том, что Мухобойка отвлекся от своей работы, были виновны Косматый и Демиург, не придумавшие ничего лучше, как затеять между собой склоку. Яблоком раздора для них послужила Кастаньета, а также неумолимо прибывающая вода, без которой спор сицилийца и экс-председателя наверняка завершился бы полюбовной договоренностью. Пока Томазо давал мне понять, что он – из тех парней, кто всегда отвечает за свои слова, Ньюмен и Косматый содрали с Наварро одежду и решили отплатить ей другой монетой. Но тут в их планы вмешался временной фактор. Лежа у бортика смотровой площадки, я не видел, докуда поднялась вода, но из перебранки насильников смекнул, что она уже достаточно высоко. По крайней мере, оба спорщика сошлись во мнении, что осуществить акт возмездия над Кастаньетой успеет только один из них. А вот кому именно достанется такая честь, и решали сейчас в жаркой дискуссии Демиург и макаронник.

Косматый отпихивал от обнаженной Викки Ньюмена и кричал, что толстяк здесь – никто и, по существу, сам заслуживает того, чтобы его, цитирую дословно, «отымели во все щели». Грег, который в отсутствие главаря банды ощущал себя гораздо увереннее и даже не боялся показать зубы, напирал на оппонента своим массивным животом и с пеной у рта отстаивал свое право «первой ночи». Аргументов на это у него имелось предостаточно. Я расслышал лишь несколько. Во-первых, якобы он, Демиург, обладатель уникальных и полезных талантов, – стал теперь для Трезубца бесценной личностью и потому не позволит, чтобы какая-то трахнутая шестерка им тут командовала. Во-вторых, раз это он выдал картелю Кастаньету и помог ее схватить, значит, ему и насиловать ее в приоритетном порядке. И, в-третьих, сделать это Ньюмен должен вдобавок из-за того, чтобы никто из остальных членов банды не затаил потом обиды на кого-то из своих товарищей, поскольку все они принимали равноправное участие в этой охоте. А на Демиурга пускай обижаются, сколько им влезет. Ему на это начхать, ведь он для них, как они сами выразились, никто.

Вода же тем временем все прибывала и прибывала…

Викки, обнаженная и избитая, лежала на мокрых камнях и, обхватив себя за плечи, дрожала от холода, боли и страха. Ей в свою очередь было начхать на обоих спорщиков, но будь у нее выбор, она явно предпочла бы отдаться сицилийцу, нежели толстяку – все не так оскорбительно, чем быть дважды униженной своим экс-председателем. В первый раз морально, самим фактом его предательства, а во второй – физически, позволив подонку осуществить его давнюю идею-фикс и изнасиловать строптивую баскскую красавицу. Все, о чем мечтала сейчас Кастаньета помимо скорейшей смерти, лишь о маленьком подарке судьбы – победе в споре двух врагов того, который был для Наварро менее заклятым.

Склока наверняка закончилась бы мордобоем, не встрянь между насильниками разгневанный Мухобойка. Судя по категоричному тону его приказов, он явно пользовался у приятелей авторитетом. Однако конфликт Демиурга и Косматого уже вошел в ту стадию, когда одними словами дело было не решить. Дабы разнять сцепившихся спорщиков, Томазо пришлось грубо отпихнуть Ньюмена, отчего тот едва не навернулся с лестницы, а приятеля просто придержать на месте, поскольку иначе он опять кинулся бы на оппонента с кулаками, как намагниченный. Я подумал было, что Мухобойка занял сторону соотечественника, но, как оказалось, «рефери» не поддерживал идею с изнасилованием и, предотвратив драку, начал что-то упорно доказывать Косматому – видимо, убеждал его, что он тоже неправ. Тот, естественно, доказывал обратное, брызжа слюной и размахивая руками, но в споре с Томазо Косматый вел себя гораздо сдержаннее. А набычившийся Демиург так и остался топтаться у лестницы, пожирая скорчившуюся на полу Викки свирепым голодным взором, но теперь боясь приблизиться к ней даже на шаг. Прямо как в басне дедушки Крылова: хоть видит око, да зуб неймет…

Единственный, у кого разыгравшееся представление вызывало восторг, был находившийся на соседней башне гранатометчик. Даже до моих звенящих от побоев ушей доносились его улюлюканья и подначки, какими он сопровождал кипевшие на нашей колокольне страсти. Его беспочвенную, на первый взгляд, радость тоже можно было понять. Лишенному шанса принять участие в расправе над пленниками, этому макароннику только и оставалось, что поддерживать приятелей в качестве болельщика. Забавно, что, кроме креатора Платта, кто-то еще в Черной Дыре получал от всего этого бедлама чистое, прямо по-детски искреннее удовольствие.

А брызги омывающей башню стихии уже перелетали через парапет смотровой площадки. О, эти щиплющие разбитое лицо соленые брызги – предвестники скорого окончания всех наших мучений!..

Трудно сказать, кто в итоге спас честь Виктории Наварро: Томазо Мухобойка или же прилетевший по наши души стальной ангел, явление коего я счел поначалу болезненной галлюцинаций. Механическая страхолюдина спустилась к нам не на крыльях, поскольку их у нее не было, а на открытом летающем кабриолете – более элегантном «младшем брате» «Блэкджампера», если судить по однотипным с ним двигателям. Кабриолет пристыковался бортом к башне, чуть выше парапета, после чего пилот перекинул через него наклонные сходни и ловко съехал по ним на заменяющих ему ноги резиновых гусеницах.

С появлением железного гостя на смотровой площадке стало совсем тесно. Зато как только он нарисовался на своем летательном аппарате из пелены тумана, все споры и крики тут же прекратились, и враги в настороженном молчании вылупились на пришельца, гадая, зачем он сюда пожаловал. Я с трудом разлепил опухшие веки и тоже уставился на страхолюдину с безразличием полудохлой рыбы, лежащей на разделочной доске повара. Все, что мне сейчас хотелось, это поскорее кануть в Черной Дыре и обрести наконец вечный покой. Поэтому даже сошествие с небес ангела воспринималось мной как бессмысленное событие, происходящее уже фактически в чужом для меня мире.

«Пропади ты пропадом! – думал я, взирая на съезжающее к нам по сходням существо. – Кем бы ты ни было, иди к черту и не мешай мне готовиться к последнему плаванью! Буря!.. Пусть сильнее грянет буря! Грянет и унесет Созерцателя в бездну, где уже никакой поганый макаронник не будет плясать у меня на ребрах и выламывать мне суставы…»

– Эй, парни, да ведь это же тот самый трахнутый робот, которого мы с вашим боссом в офисе креатора видели! Точно вам говорю! – вскричал Демиург, указывая нервно трясущейся рукой на железную страхолюдину. – Явился, мать его! Еще бы три минуты, и все – уплыли бы наши тушки в водопад!..

Мое сознание балансировало на грани забытья, но упомянутые Ньюменом робот и Платт всколыхнули в памяти наш недавний разговор с Морганом, во время которого рядом с ним тоже отирался какой-то робот, выдворенный потом хозяином из кабинета. Я поморгал, прогоняя застившую глаза пелену, присмотрелся получше к человекообразной страхолюдине и понял, что Грег не ошибся. Шлемовидная голова робота со светящейся прорезью вместо глаз и его гусеничное шасси позволили мне опознать механического помощника Платта даже в моем полуобморочном состоянии. Более того, я удосужился вспомнить и благородное имя этого «терминатора» – Людвиг. А вот Демиург, похоже, таких подробностей не знал… Хотя, по большому счету, какая мне теперь польза от этих знаний?

Цилиндрическая голова робота повернулась сначала в одну сторону, потом в другую – вроде бы как осмотрелась, – после чего существо молча подкатило к Викки и, прерывисто жужжа сервомоторами, склонилось над девушкой. При этом металлический позвоночник Людвига изогнулся немыслимым для человека образом аж в двух местах. А затем, аккуратно подсунув руки под обнаженное тело Кастаньеты, робот бережно, прямо как жених – невесту, поднял ее и вновь принял нормальное положение.

– Какая наглая тварь! – хохотнул Косматый, вмиг забыв и о ссоре с Ньюменом, и о жаркой дискуссии с Мухобойкой. – Забрала себе мою девочку и даже разрешения не спросила! Вот сейчас оторвется по полной на заднем сиденье своей тачки! Смотрел я как-то одну порнушку, где робот с такой же горячей cagnetta на лунной базе зажигал. Только то чудовище на человека было похоже, и cazzo у него между ног болтался вполне себе человеческий, даром что полметра! А у этой образины ниже пояса кроме гусениц и осей разве еще что-нибудь имеется? Эй, мудак железный, я к тебе обращаюсь! Ты разговаривать-то умеешь?

– Меня зовут Людвиг, – отозвался робот дребезжащим металлическим голосом (да, Платт определенно был поклонником старых фантастических фильмов), в котором, однако слышались обиженные нотки. – Хозяин приказал мне доставить персону «Гамма-дробь-семь» за номером… – далее последовал длинный инвентаризационный номер подобранной роботом с пола «персоны», – в карантинный блок. Прошу не препятствовать мне выполнять приказ. Спасибо за понимание, джентльмены.

Людвиг вернулся вместе со своей ношей на борт и столь же бережно уложил избитую Викки на задний ряд из трех кресел, что вызвало у Косматого очередной поток сарказма. Сицилийцы и Демиург не стали дожидаться приглашения и, взойдя по трапу следом за роботом, расселись на втором ряду пассажирских сидений, заняв его целиком. Место пилота располагалось обособленно на остроконечном носу кабриолета, и потому больше свободных мест на нем не осталось. Разве что последнему пассажиру, коего посланец креатора должен был снять со второй башни, придется устраиваться в неудобной позе на полу между рядами сидений или же спихивать туда пленницу, а самому располагаться на ее месте, как на диване. Но так или иначе, меня на борт этого транспортного средства однозначно не возьмут ни под каким соусом. Это подтверждал и озвученный Людвигом хозяйский приказ, в котором о моей эвакуации не было ни слова.

Я лежал на каменных плитах, корчась от боли, глядел, как волны понемногу начинают перехлестывать через парапет, и собирался с силами, готовясь крикнуть Викки последнее «прощай». Однако вопреки моим ожиданиям трап кабриолета не поднялся, а его пилот вместо того чтобы лететь за последним макаронником, вернулся на смотровую площадку.

– Что это ты делаешь, железяка?! – выкрикнул вслед роботу Косматый. – Даже не вздумай тащить сюда этот кусок дерьма, ясно тебе! Места, мать твою, и так нет, а он еще всякую дрянь на борт собирает! Ты что, болван, не слышишь?!..

– Тебя и правда зовут Арсений Белкин? – проигнорировав вопли пассажира, поинтересовался у меня Людвиг своим механическим голосом. Если робот и видел тогда, на переговорах с Платтом, мое лицо, сейчас опознать его под опухшей фиолетово-кровавой маской было трудно.

– Да, – кашляя кровью, еле-еле прохрипел я. – Арсений Белкин… Все верно… Это я.

– Хорошо, – резюмировал пилот, хотя что он под этим подразумевал, было неясно. – Значит, ты тоже летишь со мной.

– Так приказал… креатор Платт? – спросил я.

– Нет, – отрезал Людвиг. И добавил: – Так хочет Арсений Белкин.

«Да откуда тебе, железному истукану, вообще знать, чего мне хочется, а чего – нет?» – хотел воскликнуть я. Но, во-первых, у меня попросту не осталось сил произнести такую длинную фразу, а во-вторых, я бы все равно не успел ее договорить, поскольку наш разговор был беспардонно прерван.

Убедившись, что робот наотрез отказывается ему подчиняться, Косматый в гневе подскочил с кресла и выхватил из поясной кобуры пистолет. Само собой, сицилиец намеревался стрелять не в пилота. Томазо уже оказал мне любезность, известив о том, что моя персона Южному Трезубцу даром не нужна. Косматый собирался просто-напросто доделать за Мухобойкой его работу – пустить мне пулю в башку и тем самым не оставить Людвигу выбора, поскольку вряд ли тот станет переправлять в карантинный блок мертвое тело какого-то статиста. Вместо меня сицилийцы планировали спасти своего приятеля, призывно жестикулирующего со смотровой площадки соседней башни. Похоже, нашим врагам претил принцип «в тесноте, да не в обиде», и они не желали возвращаться в Поднебесную, испытывая неудобства из-за того, что пилоту вдруг вздумалось прихватить с собой недобитый «балласт».

Чуткий слух кибернетического существа уловил звук взводимого пистолетного затвора и торопливые шаги по трапу, а электронный (или за счет какой энергии он там функционировал?) мозг мгновенно проанализировал ситуацию. Гусеничное шасси Людвига развернуло его на пол-оборота подобно тому, как разворачивается на месте танк, только у робота ушло на это гораздо меньше времени. Еще секунду назад он смотрел на меня – и вот уже стоит, повернувшись… скажем так, лицом к Косматому.

Резкое движение пилота заставило сицилийца непроизвольно вскинуть пистолет, нацелив его не на меня, а на Людвига.

– Охренел, что ли, stronzo ?! – выкрикнул Косматый. Взбудораженные Мухобойка и Демиург тоже вскочили с кресел, словно их троих шарахнуло одним электрическим разрядом. – Прочь с дороги, мать твою, а не то сейчас дырки для глаз в твоем железном ведре прошибу! Живо!

Вместо того чтобы подчиниться, Людвиг загудел, как трансформатор на максимальной нагрузке, а включившиеся на миг сервомоторы скелетообразного каркаса заставили пилота изобразить нечто похожее на разминочное движение – такое, какими боксеры растрясают перед боем мышцы. Робот явно давал понять, что плевать хотел на все законы робототехники и воспрепятствует намерениям человека, даже если придется ради этого применить силу.

Возможно, на кого-нибудь другого прозрачные намеки разумной машины и подействовали бы, но только не на Косматого. Очевидно, сама мысль о том, что ему придется отступиться перед грудой ходячего железа, казалась сицилийцу предосудительной. Гонора в нем кипело столько, что, обратись к нему сейчас с призывом образумиться даже сам папа римский, Косматый послал бы его к черту и ни на йоту не изменил бы своим принципам.

– Ну и что ты на это скажешь?! – с вызовом прокричал он Людвигу. Однако стрелять в него все-таки не стал, пусть даже у макаронников и имелся свой пилот, а резко метнулся вбок, как выполняющий обвод футболист, при этом на ходу переводя прицел пистолета с головы робота на мою и спуская курок… И тут же лишился кисти, поскольку вместо выстрела оружие взорвалось у Косматого прямо в руке.

Произошло это, конечно же, не случайно, а после того, как пальцы Людвига схватили пистолет головореза за ствол и сжали его стальной хваткой аккурат в момент, когда Косматый нажал на спусковой крючок. Сицилиец обладал хорошей сноровкой, но соревноваться с роботом в скорости реакции ему было не под силу. Кибернетический пилот все равно оказался быстрее и точнее, а вдобавок к этому еще и не страдал человеколюбием. Пока левая рука Людвига сплющивала затворную раму взорвавшегося пистолета, правая тем временем ухватила макаронника за горло и швырнула жертву в поток. Причем сделала это с такой силой, что, прежде чем утонуть, тело Косматого сначала пару раз отскочило от воды, как будто до этого он катался на водных лыжах и, споткнувшись, сорвался на полной скорости с буксировочного троса.

Сейчас места в салоне хватало всем, но если трусливый Демиург явно не возражал против совместной прогулки в компании с врагами, то разъяренного гибелью приятеля Мухобойку это теперь и подавно не устраивало. Сев в кабриолет, он не расстался со своим автоматом, и потому, едва робот разделался с Косматым, он тут же заработал по своей металлической физиономии град свинцовых «пощечин». Которые, впрочем, Людвига ничуть не смутили. В ответ на выпад Томазо он лишь небрежно тряхнул в его сторону левой рукой так, будто отгонял от себя докучливую муху. Или, бравируя, решил поймать на лету одну из пуль.

Истинный смысл этого жеста стал понятен, когда стреляющий в Людвига Мухобойка вдруг отшатнулся, взмахнул руками и, выронив автомат, выпал за борт кабриолета в ревущую под ним стихию. Туда же отскочил и съездивший Томазо в лоб измятый кусок металла, что некогда представлял собой затворную раму пистолета Косматого. То, что вряд ли удалось бы в такой ситуации совершить человеку, робот проделал с филигранной точностью и недюжинной мощью. Обладай я при жизни подобными талантами, не раздумывая пошел бы играть в бейсбол, где с такой подачей мне определенно не было бы равных.

Ошарашенный столь неожиданным поворотом событий, толстяк Ньюмен так и замер с вытаращенными глазами и открытым ртом, глядя, как поток стремительно уносит тела его компаньонов. Грег еще не осознавал, что с выходом из игры Мухобойки он лишился своего вооруженного прикрытия и остался один на один с нами (сидевшего на соседней башне макаронника в расчет можно было не брать). К несчастью для Демиурга, понял он это слишком поздно – тогда, когда с заднего сиденья кабриолета на него накинулась обнаженная разъяренная фурия.

В сравнении со мной Викки пребывала в гораздо лучшей форме и, несмотря на пережитые побои, могла самостоятельно передвигаться. Если бы Ньюмен учел это обстоятельство, он без труда предугадал бы реакцию бывшей одноклубницы, когда та заметит, что между ней и Грегом уже не встанет никакая третья сила. Однако толстяк продолжал пялиться на плывущих к водопаду мертвых сицилийцев, пока в его вытаращенные глаза не впились ногти Кастаньеты, с безумным воплем накинувшейся на предателя с заднего сиденья.

Повидал я на своем веку разгневанных женщин, чего уж там говорить, но могу вас заверить: ни одна из них даже близко не сравнится в гневе с осатаневшей от боли и унижений баскской chica . Викки не бранила своего обидчика грязными словами и не обещала выцарапать ему глаза – она просто взяла и без колебаний выцарапала их, как только ей представилась такая возможность. Несмотря на то что я глядел на мир сквозь застилавшую взор мутную пелену боли, а тело мое было искалечено, по нему все равно пробежали мурашки отвращения при виде того, что учинила над Грегом очаровашка Виктория. Ярости в ней бушевало столько, что ослепить противника и разодрать до костей ему лицо ей показалось явно недостаточно. Ухватив экс-председателя за волосы, Наварро задрала ему голову назад и, ничтоже сумняшеся, откусила орущему благим матом бедолаге нос аж под самый корень. Крики неистовствующей хищницы и терзаемой ею жертвы слились в один душераздирающий вопль безумия, какой, наверное, нельзя было услышать даже на оргиях садомазохистов.

Возможно, в иной ситуации Ньюмену и удалось бы дать отпор этой кровожадной дьяволице, но, атаковав его со спины, Викки вынудила неуклюжего толстяка плюхнуться назад в кресло, подняться из которого она ему уже не позволила. Начисто оттяпав Грегу то, что он когда-то обожал совать во все интересующие его в Менталиберте дела, Кастаньета вцепилась мертвой хваткой предателю в кадык и одновременно зубами – в правое ухо. Последнее тут же повторило судьбу ньюменовского носа, брезгливо выплюнутого кровожадной красоткой за борт кабриолета.

В отличие от легко оторвавшегося уха, кадык у Демиурга был скрыт за массивным вторым подбородком и потому стал для истязательницы камнем преткновения. Ее цепкие пальцы царапали жертве шею, но так и не могли добраться до кадыка через слой подкожного жира. Эта заминка и позволила толстяку высвободиться. Обезумевший от боли Грег изловчился и, рванувшись, сбросил со спины насевшую на него Викки. А затем вывалился из кресла и метнулся вправо, но сослепу врезался в борт, после чего, осознавая, что Кастаньета от него так просто не отстанет, развернулся и начал отбиваться наугад, уповая, что это ему поможет. А может, и нет, но в любом случае добровольно прыгать за борт толстяк почему-то отказывался.

На что он еще надеялся, непонятно. Вопя и шипя, как дикая кошка, перепачканная вражеской кровью Викки перемахнула через спинки кресел и, не обращая внимания на жалкое сопротивление Демиурга, зарядила изувеченному предателю в челюсть размашистым хуком справа. Голова толстяка дернулась вбок, руки безвольно опали, а сам он, качнувшись будто пьяный, завалился животом на борт и повис на нем, как брошенный на спину лошади тюк. Кабриолет от такого смещения груза ощутимо накренился. Впрочем, Виктория быстро устранила этот непорядок: ухватила нокаутированного Ньюмена за ноги и отправила его вслед за макаронниками, облегчив таким образом летательный аппарат еще на полтора центнера.

Всю эту жуткую сцену я наблюдал, совершая с помощью Людвига восхождение по трапу в кабриолет. Робот тащил меня на руках не менее бережно, чем Викки, и уложил на очень кстати освободившиеся кресла заднего ряда. Потом извлек из-под сидений сложенное одеяло и протянул его Наварро, дабы та прикрыла наготу, согрелась и заодно отерла с лица кровь, поскольку сейчас Кастаньета выглядела как вернувшаяся с удачной охоты вампирша. У вконец измотанной Виктории едва хватило сил, чтобы развернуть дрожащими руками одеяло и закутаться в него. После чего она, словно сомнамбула, опустилась в ближайшее кресло и, стуча зубами от переизбытка адреналина, так и осталась сидеть, ссутулившись и пялясь широко раскрытыми глазами в одну точку. Мне захотелось утешить подругу, обняв ее или хотя бы сказав ей пару ласковых слов, но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже языком, который, казалось, отмер и готов был вот-вот отвалиться.

А между тем воды изливающегося в Черную Дыру океана хлынули через парапеты смотровых площадок, затопили их и начали подниматься дальше, к башенным крышам.

Смекнув, что теперь об эвакуации можно забыть, последний из выживших сицилийцев впал в отчаянье, проорал нам что-то оскорбительное и вскинул на плечо гранатомет, не собираясь отпускать нас восвояси.

Но Людвиг начеку. На борту кабриолета не имелось оружия, да и ничего такого, что можно было бы швырнуть в противника, под рукой у пилота тоже не оказалось. Поэтому он предпочел поспешно отступить, сделав это максимально рациональным путем. Вместо того чтобы убираться восвояси, Людвиг просто-напросто направил свой летательный аппарат вверх и стремительно взлетел над шпилем соседней башни, уходя из зоны поражения целившегося в нас гранатометчика. Секунда, и мы уже находимся вне досягаемости его орудия, поскольку стрелять в нас под таким углом макароннику мешала крыша. Видимо от безысходности он выпустил ракету в нашу башню, начисто снеся ей шпиль, а потом бросил гранатомет в воду и храбро выпрыгнул из уже по пояс залитой площадки в бурлящую вокруг нее пучину…

Укутанная в одеяло Кастаньета продолжала пребывать в прострации после своей садистской выходки, а я, положив голову на подлокотник кресла, глядел на раскинувшийся под нами безбрежный поток, торчащий из него одинокий башенный шпиль и гигантскую «лилию» фонтанирующего гейзера на горизонте. Затем Людвиг словно прочел мои мысли и направил кабриолет к ярусному обрыву, позволив мне взглянуть на водопад и оценить его эпические масштабы с почти что идеального ракурса…

Ну что тут можно сказать? Bellissimo , как, наверное, воскликнули бы сицилийцы, лети они сейчас с нами этим рейсом. У нас за кормой низвергалась в пропасть стена воды, которая при необходимости могла бы вращать саму земную ось, приделай к ней Всевышний соответствующих размеров лопасти. Падающие с километровой высоты миллиарды тонн воды обрушивались на нижний ярус и, надо думать, вызывали на нем нешуточное землетрясение. Что творилось внизу, прямо под нами, я, к сожалению, рассмотреть не мог, но и увиденного мне хватило с лихвой. Одно дело – взирать на «океанопады» с огромного расстояния, чем мы с Викки занимались в ковбойском поселке, и совсем другое – пролетать прямо над такой монументальной красотой. Моя гудящая от побоев голова закружилась еще сильнее, и мне пришлось закрыть глаза, дабы не потерять сознание…

Что, увы, не помогло, поскольку когда я снова открыл их, то понял, что нахожусь уже не в летающем кабриолете, а в похожем на тюремную камеру закрытом помещении без окон и разделяющей его поперек сплошной решеткой. Во второй половине комнаты было так же пусто, только там, в отличие от нашей камеры, имелась дверь.

При всем богатстве фантазии креатора Платта он, судя по всему, не стал задействовать ее при строительстве карантинного блока Поднебесной. Смена грандиозных абстрактных пейзажей Утиль-конвейера на такую минималистичную обстановку больше походила на издевку, нежели на случайное совпадение. Впрочем, по сравнению с пережитыми мной издевательствами это было равносильно безобидному щелчку по носу и потому вполне терпимо. Неизвестно, что ожидало нас в дальнейшем, но раз уж в последнюю минуту Морган Платт передумал и решил вытащить нас из бушующей стихии, значит, еще не все потеряно. Кроме, пожалуй, одного заведомо проигрышного варианта: если за переменой креаторских планов стоял опять-таки Южный Трезубец. В этом случае карантинный блок Поднебесной превращался для меня и Викки в чистилище, а дверь в комнате за решеткой вела не куда-нибудь, а прямиком в Ад…