Уточнения

Если не в этом состоит добродетель, то попрошу мне указать, в чем именно.

Де Куинси. Об убийстве, как одном из изящных искусств ³⁶⁰

«Они очень точны и приводят к крайне ограниченным сопутствующим потерям», – заявил по поводу дронов бывший глава ЦРУ Леон Панетта³⁶¹. Этот аргумент встречается повсюду: дрон за счет своей «точности» сократит «сопутствующие потери» и позволит лучше соблюдать принцип избирательности³⁶².

Но это общее место – мнимая очевидность, построенная на целом ряде концептуальных заблуждений. Необходимо обозначить их методично, я имею в виду с большой точностью.

Можно ли говорить о дроне как о более точном оружии?

Все зависит от того, с чем его сравнивать: «Дроны, – пишет Строузер, – свидетельствуют о потенциально несравнимом нравственном прогрессе по сравнению с авиабомбардировками воздушной эры»³⁶³. Агент ЦРУ развивает мысль в том же направлении: «Возьмите бомбардировку Дрездена зажигательными бомбами и сравните с тем, что мы делаем сегодня»³⁶⁴. Но если Дрезден – а почему тогда не Хиросима? – рассматривается в качестве образца точности, то практически любая военная операция с легкостью выдержит это сравнение³⁶⁵. На самом деле, мы имеем дело с ошибкой в выборе терминов, в которых осуществляется сравнение, а именно между видом и функцией оружия. Из-за того что дрон является летающим объектом, то есть исходя из вида, его сравнивают с предшествующими военными летательными аппаратами. И тогда, разумеется, в сравнении с бомбардировщиком эпохи Второй мировой войны дрон представляет собой бесспорный прогресс в том, что касается точности. За исключением того, что сам принцип сравнения ошибочен: чтобы его оценить, необходимо провести сравнение с видами вооружений, которые в этот момент доступны для выполнения той же тактической функции. Выбор при ликвидации бен Ладена был между дроном и коммандос, а не между дроном и бомбардировкой Абботтабада в стиле Дрездена. Если не давать ввести себя в заблуждение внешними факторами, корректный порядок сравнения должен быть основан не на подобии вида, а на подобии функций. Дрон не является инструментом «carpet bombing» , а бомбардировщики не были орудием целевого убийства. Адекватным будет не сравнение современного летающего оружия с авиационным оружием прошлого, которое позволило бы нам сделать вывод о прогрессе, а между этим оружием и другими наличными средствами для выполнения схожих функций.

Но вопрос осложняется другим смешением, на этот раз семантическим. Рассуждая подобным образом, мы недолго думая смешиваем, используя термин «точность», три понятия, хотя и близких, но не синонимичных: аккуратность стрельбы, более-менее ограниченный характер поражения и адекватную идентификацию цели.

Удар, направляемый лазером, весьма точен в смысле аккуратности стрельбы: баллистический снаряд взрывается точно в том месте, которое было обозначено. Но это не означает, что радиус его поражения непременно будет ограничен. Все зависит от «смертельного луча», или «kill radius» , то есть объема зоны поражения. Удар может быть весьма точным в первом смысле и совершенно неточным во втором. Есть существенная разница между тем, чтобы поразить свою цель, и тем, чтобы поразить только ее.

Дрон, как показывает непереводимая на французский игра слов, позволяет «to put warheads on foreheads»³⁶⁶, «положить боеголовки в середину лба», – это весьма красноречивая разница. По существующим оценкам, ракета AGM-114 Hellfire, запущенная с дрона Predator, имеет kill zone радиусом пятнадцать метров. Это означает, что все, кто находится в радиусе пятнадцати метров от эпицентра попадания, даже если они не входят в число обозначенных целей, также погибнут.

Что касается «радиуса травматического поражения», то он оценивается примерно в двадцать метров ³⁶⁷.

Замена отправки сухопутных войск дронами, которые оснащены ракетами, неизбежно влечет за собой «существенное снижение оперативной эффективности», потому что, например, зона смертельного поражения гранаты составляет три метра, не говоря уже об обычных патронах. Что это, спрашивается, за воображаемый мир, в котором убить кого-то при помощи противотанковой ракеты, уничтожающей все в радиусе пятнадцати метров и наносящей ранения в радиусе двадцати, может оцениваться как «более точное». «Если бы террористы проникли в американскую школу и взяли в заложники учеников, объясняют пакистанские активисты-транссексуалы, опрошенные во время демонстрации против дронов, США не послали бы дроны, чтобы обстрелять школу ракетами, а нашли бы другой способ задержать или убить террористов, не подвергая детей опасности»³⁶⁸.

Но представление о дроне как об этичном и высокоточном оружии также допускает смешение технической «точности» и возможности избирательного выбора целей. Эта терминологическая путаница приводит к паралогизму, грубость которого совершенно не мешает повторять его снова и снова. Возможно, его повторяли так часто, что перестали замечать. Вот еще один пример, взятый из речи бывшего советника Белого дома по вопросам борьбы с терроризмом и нового директора ЦРУ Джона Бреннана, которого американская пресса называет «царем убийств» за ту ключевую роль, которую он сыграл в реализации программы дронов: «Благодаря беспрецедентным возможностям самолетов, управляемых на расстоянии, точно выбирать свою мишень, минимизируя при этом сопутствующие потери, мы можем констатировать, что никогда еще не было оружия, позволяющего нам более эффективно отличить террориста “Аль-Каиды” от ни в чем не повинных мирных жителей» ³⁶⁹.

Этот казенный трюизм сверх-точности-которая-делает-из-дрона-этическое-оружие-лучше-всего-подходящее-для-различения-террористов-и-мирных-жителей мы находим повсюду, он воспроизводится без малейшей попытки критического анализа в десятках публикаций в прессе и в научных статьях.

Но даже если выписывать его золотыми буквами страницу за страницей, он не станет от этого более логичным.

Если вы можете грохнуть кого пожелаете с большой точностью, то из этого еще не следует, что вы теперь лучше научились отличать легитимную мишень от нелегитимной. Точность удара никак не связана с адекватностью выбора цели. В таком случае можно сказать, что гильотина, благодаря точности своего лезвия, которая и правда точнехонько отделяет голову от туловища, позволяет лучше отличать виновных от невиновных. Это очевидный софизм, и некоторые оговорки, сделанные Бренноном, позволяют предположить, что писавшие для него речь осознают наличие паралогизма. Они подозревают о его существовании, не утверждая этого наверняка. Ведь одного намека на него будет достаточно для мобилизации общественного мнения.

Но существует и более утонченная разновидность того же аргумента, когда не утверждается, что точность удара делает идентификацию объекта более корректной, ведь это очевидная бессмыслица. Вместо этого утверждается, что «подлинный фактор, позволяющий производить различие в момент применения силы, заключается в адекватной визуальной идентификации объекта», а «поскольку более четкое изображение делает возможным более избирательное применение силы, использование технологии вооруженного дрона должно в принципе сделать войну более этичной» ³⁷⁰.

Это в теории. На практике же самое мягкое, что можно было бы сказать: методология определения цели, основанная на возможности дрона производить наблюдение, не слишком продумана. Как мы уже убедились, его возможности не слишком соответствуют требованием четкой избирательности. Но стоит еще раз прояснить базовый аргумент. Вопрос в следующем: как можно визуально определить, имеет ли определенное лицо статус комбатанта? Каким образом оператор дрона сможет увидеть это различие на экране?

Поскольку в рамках современных антиповстанческих операций операторы дронов целятся во врагов, которые не носят формы (и зачастую вне зоны военных конфликтов), статус комбата невозможно подтвердить, опираясь на типичный конвенциональный признак. Что касается ношения оружия, то этот критерий неприменим в тех странах, где оно является обычным делом. Как резюмирует йеменский чиновник: «У нас, в Йемене, все жители вооружены. Каким образом они могут отличать предполагаемых повстанцев от вооруженных йеменцев?»³⁷¹

Право военных конфликтов запрещает умышленно целиться в мирных жителей. Единственное исключение, которое предусматривает это правило, делается в случае, «когда мирный житель непосредственно участвует в конфликте»³⁷². Этот человек в обычной одежде внезапно достает свое оружие. Когда становится ясно, что он принимает участие в бою и представляет собой непосредственную угрозу, он становится легитимной мишенью для военных противника.

Но использование дронов делает неприменимым как критерий прямого участия в военных действиях, так и критерий непосредственной угрозы: в каких именно военных действиях он участвует, если больше нет комбатантов? Непосредственная угроза кому, если на поле боя больше нет войск? Лишая врага возможности непосредственно участвовать в военных действиях, которые стали чем-то весьма расплывчатым, мы также лишаем себя возможности их распознавать. Как это ни парадоксально, те, чьи возможности отличить комбатантов от нонкомбатантов расхваливают на все лады, на практике упраздняют само условие подобного различия, то есть бой как таковой. Как если бы мы располагали мощным микроскопом, случайно уничтожившим тот феномен, который он призван был изучать.

Как определить комбатантов при условии, что определенный вид оружия упраздняет сам бой? Это фундаментальное противоречие. Лишив военных очевидных критериев, позволяющих де-факто констатировать отличие комбатантов от нонкомбатантов, это оружие ставит под вопрос сам принцип избирательности.

Поскольку мы больше не можем обращаться к очевидной констатации, мы должны задействовать иные разновидности техники идентификации и иные способы назначения врагов.

Мы присутствуем при технико-юридической милитантизации и пробабилизации статуса комбатанта.

Констатировать непосредственное участие в боевых действиях становится все сложнее по той простой причине, что комбатантов больше нет. Статус комбатанта становится все более неопределенным и до такой степени размытым, что может распространяться на любую форму принадлежности, сотрудничества или симпатии к повстанческой организации, причем необязательно к ее боевому крылу. Это скрытый переход от категории «комбатантов» к категории «предполагаемых активистов» («suspected militants»). Это отождествление «комбатант = активист» необходимо для того, чтобы вывести право на убийство за пределы привычных юридических рамок, оно позволяет варьировать концепт легитимной мишени до бесконечности.

Кроме того, для определения этого статуса мы переходим от эпистемологии наглядной констатации и суждения на основании фактов к эпистемологии подозрения, в рамках которой решение о том, чтобы обозначить кого-то в качестве мишени, основывается на идентификации определенного поведения или же на образе жизни, который имеет признаки предполагаемой принадлежности к враждебной организации. Все зависит от того, что говорит нам ваш «pattern of life»: если есть, скажем, 70 % вероятности, что вы являетесь активистом, то у нас есть право вас убить.

Несмотря на этот неутешительный прогноз, нас спешат успокоить, сообщив устами Джона Бреннана в июне 2011 года, что американские дроны смогли преодолеть свои структурные ограничения, чтобы добиться того, чего еще не знала история войн: «Я могу довольно уверенно утверждать… что в прошлом году не было ни одной случайной смерти, все это благодаря исключительной компетентности и исключительной точности, которых нам удалось достичь»³⁷³.

Специалисты по военной этике могут открывать шампанское. Военная технология оказалась на высоте ожиданий. Вот и пробил час оружия одновременно гуманного и совершенно этичного. Еще одно достижение после войны без потерь в своем лагере – война без потерь среди мирных жителей во вражеском лагере. Несмотря на все кликушество предсказателей, логика наименьшего зла, придя к своему завершению, породила абсолютное благо.

Но как стало возможным подобное чудо? The New York Times дала ему объяснение несколькими месяцами спустя. Статическое чудо, как это часто бывает, заключалось в использованном способе подсчета. Это был простой, но действенный фокус. Власти, как выяснили Беккер и Шейн, по умолчанию считали «всякое лицо мужского пола и боеспособного возраста³⁷⁴, находящееся в зоне поражения, комбатантом… за исключением тех случаев, когда имеются четкие посмертные доказательства того, что он был невиновен» ³⁷⁵. Как признался журналистам анонимный чиновник: «Они считают трупы, но они не уверены наверняка, о ком именно идет речь»³⁷⁶.

Таков исключительно гуманный и безупречно этичный принцип дрона, окутанный туманом военной этики и государственной лжи: мишени считаются виновными до того момента, пока не будет доказана их невиновность, пусть даже посмертно.

Тогда как в классическом определении этика является доктриной достойной жизни и достойной смерти, некроэтика представляется доктриной достойного убийства. Она опирается на методы человекоубийства, чтобы сделать их предметом рассмотрения снисходительной морали.

Однажды вбив в головы ложную очевидность, согласно которой дрон в принципе является «более точным» оружием и поэтому куда лучше соответствует принципу избирательности, некроэтика дрона исключает всякую серьезную дискуссию и отсылает критиков к спору о цифрах. В этом споре им удается, изменив доказательную базу, эмпирически установить, что, хотя на практике применение этого оружия может привести к противоположным результатам, оно более этично априори, поэтому эти последствия могут быть объяснены только случайностью. При том условии, разумеется, что постулат этичности усвоен с самого начала. То есть речь идет о человеческих ошибках или неправильном использовании инструмента, который сам по себе хорош.

В связи с неясностью одновременно критериев выбора цели и подлинной статистики последствий нанесенных ударов критика чаще всего сводится к требованию прозрачности. Требуют точных цифр и разъяснений по процедурам. Юридическая дискуссия дополняется техническими уловками статистиков и судмедэкспертов, которые, стараясь отвлечь общественное внимание от гуманитарного аспекта конкретных последствий вооруженного насилия, способствуют его объективации и еще большему отрицанию реальности его жертв. Там, где были живые человеческие существа, остались только юридические записки, столбики цифр и рапорты, содержащие баллистический анализ³⁷⁷.

Я старался показать, что тезис о точности-избирательности основывается на смешении и наборе софизмов, которые могут и должны оспариваться в принципе. Вопреки столь распространенному мифу, дрон является новой разновидностью не различающего оружия: исключая возможность боя, он подрывает саму возможность четкого различения комбатантов и нонкомбатантов.

Я считаю важным подчеркнуть эти моменты и проверить обоснованность доводов противоположной стороны в их собственных категориях. Но в этом есть определенный риск. Некроэтика характеризуется не столько определенным набором доводов, сколько определенным стилем, в основном именно им. Стилем мышления и письма. Этот стиль, сочетающий сухость научного письма с юридически-административным формализмом бюрократической рациональности, создает, начиная с употребляемой им лексики, массированный эффект эвфемизации и дереализации насилия, которое при этом является его объектом. На что похожи «сопутствующие потери»? Как именно действует «гуманное оружие»? Что за тела погребены под этими словами?

* * *

«– Что это за сон?

– Я вижу, что мне отрезали ноги, что я потерял один глаз, я больше не могу ничего сделать… иногда мне снится дрон перед атакой, мне становится страшно. По-настоящему страшно.

Как только интервью окончено, Садулла Вазир задирает свои штаны выше колен, показывая протезы телесного цвета.

– Ты слышал, как они прилетели?

– Нет.

– Что произошло?

– Я потерял сознание. Меня сильно задело».

В то же самое время, когда Садулла в бессознательном состоянии был доставлен в более оснащенный госпиталь в Пешаваре, в котором можно было ампутировать его раздробленные ноги, пресса сообщила, что с высокой долей вероятности высокопоставленный член «Аль-Каиды» Ильяс Кашмири был убит во время атаки. В дальнейшем эта информация не подтвердилась. Что касается Садуллы и его родителей, то они были погребены под толщей слов «повстанец», «преступник», «борьба с терроризмом», «compound» (леденящее душу обозначение дома).

Расходитесь, доверительно сообщат западные медиа своей публике, тут не на что смотреть.

Через каких-то пятнадцать дней, когда все уже благополучно об этом забыли, Садулла внезапно проснулся от продолжительного кошмара.

«– Ты помнишь, как в первый раз понял, что у тебя больше нет ног?

– Я был в своей постели, весь в бинтах. Я хотел их снять, но не смог. Тогда я спросил у них: “Вы отрезали мне ноги?”

Они сказали мне, что нет, но мне показалось, что я уже знаю…»

Если вы спросите у Садуллы, или у Керима, или у Хуссейна и им подобных, чего бы они хотели, то они вам не ответят, что они хотели «прозрачности и подлинных цифр» по ударам дронов. Они скажут, что хотели бы, чтобы смерть остановилась. Они больше не хотят умирать. Они скажут, что больше не хотят ходить на похороны и не хотят, чтобы их бомбили, когда у них еще на закончился траур. «Прозрачность и подлинные цифры» для них умозрительные проблемы, которые не имеют ничего общего с конкретными, регулярными и систематическими фактами смерти³⁷⁸.

* * *

360 Де Куинси Т. Исповедь англичанина, любителя опиума / пер. с англ. С. Л. Сухарева. М.: Ладомир, 2000. С. 238 (перевод изменен).

361 Leon Е. Panetta, “Director’s Remarks at the Pacific Council on International Policy”, May 18, 2009.

362 Этот фундаментальный принцип права военных конфликтов запрещает неизбирательные атаки: только в военные мишени можно целиться непосредственно, что подразумевает различие между тем, чтобы целиться в мирное население и в комбатантов.

363 Bradley Strawser, “The Morality of Drone Warfare Revisited”, The Guardian, August 6, 2012.

364 Scott Shane, “The Moral Case for Drones”, New York Times, July 14, 2012.

365 См.: Jeremy R. Hammond, “The Immoral Case for Drones”, July 16, 2012, www.jeremyrhammond. com/2012/07/16/the-immoral-case-for-drones

366 Anna Mulrine, “Warheads on Foreheads”, Air Force Magazine 91, no. 10 (October 2008): p. 44–47.

367 См.: International Human Rights and Conflict Resolution Clinic, Stanford Law School, and Global Justice Clinic, NYU School of Law, Living Under Drones: Death, Injury and Trauma to Civilians from US Drone Practices in Pakistan, September 2012, 10, www.livingunderdrones.org/wp-content/uploads/2013/10/Stanford-NYU-LIVING-UNDER-DRONES.pdf

368 “Transgenders Take to the Streets Against Drones”, Express Tribune, July 31, 2012.

369 John Brennan, “The Ethics and Efficacy of the President’s Counterterrorism Strategy”, Wilson Center, April 30, 2012, www.wilsoncenter.org/event/the-efficacy-and-ethics-us-counterterrorism- strategy

370 Другими словами, аргумент состоит в том, что дрон, в связи с невозможностью избирательного применения силы, разрывает традиционную связь между визуальной четкостью и физической близостью. Близость оператора больше не является абсолютно необходимым условием идентификации мишени. Christian Enemark, “War Unmanned: Military Ethics and the Rise of the Drone”, intervention at the International Studies Association Convention, Montreal, March 16–19, 2011.

371 Adam Entous, Siobhan Gorman, and Julian E. Barnes, “US Relaxes Drone Rules: Obama Gives CIA Military Greater Leeway in Use Against Militants in Yemen”, Wall Street Journal, April 26, 2012, цитируется no: Center for Civilians in Conflict, The Civilian Impact of Drones: Unexamined Costs, Unanswered Questions, September 2012, 33, civiliansinconflict.org/uploads/files/publications/The Civilian Impact of Drones w cover.pdf

372 «Гражданские лица пользуются защитой, предусмотренной настоящей частью, за исключением случаев и на такой период, пока они принимают непосредственное участие в военных действиях». Дополнительный протокол к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года, касающийся защиты жертв вооруженных конфликтов немеждународного характера (Протокол II), 7 декабря 1978 года, Часть IV, статья 13-3.

373 John Brennan, “Ensuring al-Qa’ida’s Demise”, Paul H. Nitze School of Advanced International Studies, Johns Hopkins University, Washington, June 29, 2011, в ответ на вопросы, www.с-spanvideo.org/ ptogram/AdministrationCo/

374 «Military age male», MAM – «мужчины боеспособного возраста».

375 Jo Becker and Scott Shane, “Secret ‘Kill List’ Proves a Test of Obama’s Principles and Will”, New York Times, May 29, 2012. Разумеется, все это прямо противоречит принципу избирательности: статус комбатанта не должен по умолчанию определяться полом и возрастом силуэта.

376 Ibid.

377 На эту тему см.: Eyal Weizman, “Forensic Architecture: Only the Criminal Can Solve the Crime”, цитируется no: The Least of All Possible Evils: Humanitarian Violence from Arendt to Gaza, London, Verso, 2012, p. 99–100.

378 Madiha Tahir, “Louder than Bombs”, New Inquiry, July 16, 2012, thenewinquiry.com/essavs/louder-than-bombs