Кризис военного этоса

Технический прогресс, даруя надежду убивать, наверняка не подвергаясь опасности, чреват забвением того, что важнейшим достоинством любого солдата является презрение к смерти.

Капитан Бушри, военный обозреватель, апрель 1914 года²³⁷

Гиг, лидийский пастух, случайно находит в расщелине обнаженный труп гиганта, а на нем золотое кольцо, которое делает его невидимым. Наделенный необыкновенной силой и уверенный в том, что надежно скрыт от людских глаз, он совершает массу злодеяний, убивает короля и завладевает троном. Его противники не могут ни уклониться от его ударов, ни найти от него защиту. Невидимость делает его практически неуязвимым. Поскольку он может действовать, не оставляя свидетелей, это также гарантирует ему безнаказанность.

То, что «Государство» Платона предлагало в форме мысленного эксперимента, дрон реализует техническими средствами.

Как пишут Кааг и Крепе, с учетом того, что «дистанционно управляемые аппараты не несут ответственности за последствия своих действий, а управляющие ими люди находятся на огромном расстоянии, миф о Гиге становится сегодня скорее притчей об антитерроре, чем о терроризме»²³⁸. Избавившись от всех ограничений, которые навязывают отношения взаимности, могут ли обладатели дронов проявить благородство и устоять перед искушением совершить несправедливость, за которую теперь никто не обяжет их ответить? Это вопрос о нравственном риске, к которому мы еще вернемся.

Но эту проблему можно поставить по-другому. Если по-прежнему верно, что «самый сильный никогда не бывает настолько силен, чтобы оставаться постоянно повелителем, если он не превращает своей силы в право, а повиновение ему» в добродетель²³⁹, то уместно спросить: что за добродетель необходима современным Гигам? Поставим вопрос иначе.

Не «может ли невидимка быть добродетельным»? А скорее, «если он по-прежнему хочет говорить о себе как о добродетельном и считать себя таковым, в том числе перед самим собой, что за новое определение добродетели ему необходимо»?

У традиционного военного этоса были базовые добродетели: отвага, самопожертвование, героизм… Подобные «ценности» имели вполне определенную идеологическую функцию. Сделать бойню приемлемой, а еще лучше – достойной славы. Генералы этого особо не скрывали: «Нужно найти способ вести людей на смерть, в противном случае война будет невозможна; я знаю этот способ; он состоит в духе самопожертвования и ни в чем ином» ²⁴⁰.

В подобном представлении «готовность к смерти» является одним из важнейших факторов победы, который лежит в основе того, что еще Клаузевиц называл «нравственной силой».

Это было непререкаемой истиной: «Мы не должны забывать, что наш долг состоит в том, чтобы убивать и быть убитыми.

Мы никогда не должны упускать из внимания этот факт. Воевать убивая и не быть убитым – это иллюзия; воевать так, чтобы быть убитым не погибая, – это нелепость. Поэтому нужно уметь убивать и вместе с тем быть готовым погибнуть самому. Человек, который посвящает себя смерти, ужасен»²⁴¹.

В соответствии с классическими философскими идеалами война представляется этическим опытом по определению: вести войну – значит научиться умирать.

Но остается одна проблема: «Как объяснить, почему в войне ратуют за героическое самопожертвование? Не противоречит ли это требованию “сохранения своих сил”?» – спрашивал Мао. Нет, отвечал он сам себе, «не противоречит. Это – противоположности, но они друг друга обусловливают.

Война – это кровопролитная политика, за которую приходится расплачиваться, и иногда очень дорогой ценой. Временная жертва частью сил (отказ от сохранения сил) преследует цель сохранения всех сил навсегда»²⁴². Именно в этой диалектике предохраняющего риска или сохраняющего разрушения находится место ценности самопожертвования, которое считается героическим, потому что позволяет, отрицая части, поддерживать целое. Потому что «подлинная отвага», отвага цивилизованных людей, как проповедовал Гегель, заключается в чем-то большем, чем простое презрение к смерти, а именно в готовности «защищать государство и… принести себя в жертву»²⁴³.

Но что происходит, когда все это больше не нужно? Когда больше нет необходимости подвергать риску живую силу, чтобы нанести урон противнику? Диалектика самопожертвования сводится к простому императиву самосохранения. Вследствие чего героизм, а вместе с ним и отвага становятся невозможными.

Этот диагноз не оригинален: мы вступили, говорят нам на протяжении последних двадцати лет, в эпоху войны без доблести – «virtueless war» ²⁴⁴ или в «постгероическую» эпоху²⁴⁵. Если они и присутствуют, то разве в виде ностальгии по давно ушедшим временам, как осадок стремительно разлагающейся идеологии. Но в этот момент порядком изношенные старые ценности еще могут восстать против тех, кто вознамерился с ними разделаться. Если надстройки сохраняются, то они все еще могут вызывать смущение и за счет свой инерции замедлить развитие инфраструктуры, которая стремится выбить почву у них из-под ног.

Проблема, очевидно, в том, что с точки зрения традиционных ценностей убить при помощи дрона и оставить на месте врага мокрое место, не рискуя собственной шкурой, кажется запредельной трусостью и бесчестием. Несоответствие технической реальности и кодекса поведения на войне с его остаточной идеологией приводит к серьезным противоречиям, в том числе в рядах вооруженных сил. Конфликт новых видов вооружения и старой гвардии, хотя и порядком поредевшей, но все еще принимающий решения, проявляется в кризисе военного этноса.

Довольно характерный штрих: самая резкая критика дронов исходит не от заправских пацифистов, ее высказывают пилоты ВВС, выступающие за сохранение своих традиционных военных ценностей²⁴⁶. Сегодня эти утратившие былое значение воздушные рыцари, последние представители военной касты в состоянии упадка, поют под гитару песни, в которых мстят своему механическому сопернику. Группа Dos gringos – «дуэт боевых пилотов, возрождающих традиционный жанр пилотской песни» – сочинила этот гимн:

 

Они сбили Предейта,

Как по мне – одним меньше к чертям.

 Они сбили Предейта

и сразу пролили мне на сердце бальзам.

 

 

…

 

 

Они сбили Предейта,

На душе у пилота печалька.

Он разгрохал машину-каталку

И, должно быть, бесился в бессилье.

Ах, малышку-тюленя так жалко ²⁴⁷.

 

Несмотря на свою браваду, пилоты проиграли. Top Gun погиб, а лейтенант Мэверик, уже ощущавший себя в кресле, которое вот-вот катапультируют, в итоге растворится в воздухе. На смену ему придет другой персонаж, идеализировать которого куда сложнее.

Для беспилотного самолета в английском языке есть непереводимое выражение «unmanned aerial vehicle» . Опасность заключается именно в том, чтобы стать «unmanned» во всех смыслах этого слова, буквально – «расчеловеченным», но также деверилизованным, то есть кастрированным. Именно по этой причине офицеры ВВС так сопротивлялись массовому использованию дронов, что, разумеется, грозило им потерей рабочих мест, их профессиональной квалификации, но также – на куда более глубинном уровне – их мужской чести, в значительной степени связанной с риском²⁴⁸.

Однако мы обязаны напомнить тем, кто поет лебединую песню воинского героизма, что он дышал на ладан задолго до того, как это со всей очевидностью показали дроны. Вальтер Беньямин уже давно иронизировал над смехотворной и непоследовательной глорификацией «героизма» империалистической войны реакционными мыслителями: «Авторы ни словом не обмолвились о том, что массовые сражения с использованием тяжелой артиллерии и авиации, сражения, в которых они видят наивысшую форму проявления бытия, совершенно дискредитируют те хилые героические идеи, которые еще смогли уцелеть после Первой мировой войны»²⁴⁹. Поэтому, когда Лютвак называет «постгероической» ту разновидность современной войны, в которой не требуется подвергать риску ни одного солдата регулярной армии в ходе внешних интервенций, мы вправе спросить себя: прежде чем возвещать о конце героической эпохи, жили ли мы в ней когда-либо на самом деле? Как бы то ни было, сильно потускневший идеал героического жертвоприношения сегодня отрицается настолько открыто, что его необходимо срочно исключить из числа официальных ценностей. От него необходимо избавиться и заменить другими представлениями о военной доблести.

Если дрон проявляет доблесть, то именно потому, что позволяет избежать потерь в своих рядах. Этот довод недавно был в общем виде изложен в одном британском докладе: поскольку «беспилотный летательный аппарат позволяет избегать возможных потерь среди экипажей, он морально обоснован самим этим фактом» ²⁵⁰. Достаточно сравнить это утверждение о доблестных дронах, избавляющих своих операторов от всякого риска смерти в классическом понимании, с традиционным, согласно которому военная доблесть состоит в чем-то прямо противоположном, чтобы понять масштаб происходящей революции в области ценностей.

В заботе о сохранении собственных сил и стремлении избежать бессмысленных потерь, разумеется, нет ничего нового и специфического. «Презрение к смерти» в классическом военном этосе совершенно не предполагает отказа от усилий по сохранению собственной жизни. Специфичность данного случая в том, что сохранение жизни собственных солдат преподносится государством как практически абсолютный императив, который в крайнем случае исключает всякое самопожертвование. Плохая армия подвергает риску жизни своих солдат, хорошая сохраняет их всеми доступными средствами. Стремление подвергать риску подлежит осуждению, ценится возможность убивать, не подвергаясь опасности. Умереть за Родину – это было прекрасно, но еще прекраснее убивать за нее, тем более что теперь она избавляет нас от необходимости платить за это высокую цену.

На наших глазах происходит осознанный переход от одной официальной этики к другой, от этики самопожертвования и отваги к этике самосохранения и более-менее открыто признаваемой трусости. В этом великом процессе переоценки ценностей отныне следует попрать все, чему мы когда-то поклонялись, и превозносить то, к чему раньше относились с презрением. То, что раньше называлось трусостью, становится храбростью, то, что называлось убийством, становится сражением, а дух самопожертвования, обрекавший врага на верную смерть, вызывает лишь отвращение. Низость возводится в ранг величия. В этом смысле мы наблюдаем не столько за зрелищем «войны без доблести», сколько за огромной работой по переоценке воинских ценностей.

Но может ли вооруженное насилие обходиться без своей дозы героического «моралина»?

Отлучить от него непросто. Решение состоит в том, чтобы отказаться от самой сути, сохранив производимый им эффект.

То есть использовать те же слова, изменив их смысл.

В сентябре 2012 года Пентагон изучал возможность награждения медалями операторов дронов²⁵¹. Проблема была в том, чтобы понять, за что они могут ее получить, с учетом того, что награды, по идее, вручаются за отвагу в бою. Но что в конце концов подразумевается под отвагой? Все зависит от того определения, которое мы ей даем. Зададим этот вопрос современным Лахетам и Никиям.

Полковник Эрик Метьюсен, пилот дрона на пенсии, предложил собственное определение этого понятия: «Для меня отвага отнюдь не означает, что вы рискуете своей жизнью. Отвага состоит в том, чтобы поступать справедливо. Отвага связана с вашей мотивацией и целями, которые вы преследуете.

Она означает поступать справедливо по справедливым причинам. Вот что такое отвага для меня» ²⁵². Самое мягкое, что можно сказать по поводу этого «определения», одновременно беспредметного, тавтологического, сводимого к откровенно иезуитскому оправданию средств за счет целей: оно не слишком хорошо продумано.

Лютер Тернер, полковник в отставке, который вначале пилотировал боевые самолеты, а затем дроны, предлагает другое определение, которое позволяет несколько яснее увидеть суть:

«Я твердо убежден, что нужна отвага, чтобы пилотировать дрон, особенно когда от вас требуется отнять чью-то жизнь. В некоторых случаях вы видите, как все происходит, в цветах и деталях»²⁵³.

Чтобы стать убийцей, нужна отвага. Так или иначе, идея в том, что есть некая разновидность отваги, связанная с самим фактом убийства и наблюдения за этим в мельчайших деталях. Требуется усилие над самим собой, чтобы преодолеть изначальное отвращение к убийству и наблюдению за ним, а главное – наблюдать за самим собой в процессе.

Если суммировать аргументы этих двух пилотов дронов, мы приходим к идее о том, что мужество может заключаться в выполнении работы, которая кажется вам отвратительной.

При условии, что вы делаете это во исполнение долга и ради высших ценностей, которые сами по себе правильны и справедливы. Это просто иной способ сказать: отвага состоит в том, чтобы делать грязную работу²⁵⁴.

Тем же, кто негодует по поводу столь превратного толкования слов, указывая на оруэлловское искажение их смысла, которое производит военный новояз, называя «отвагой» то, что испокон веков называли трусостью или подлостью – убивать, никогда не рискуя собственной шкурой, всегда можно ответить:

«Я не думаю, что пилоты на самом деле находятся “в безопасности” Wired и NPR сообщают, что пилоты подвержены сильному стрессу и стрессовым посттравматическим синдромам, которые сказываются на их семейной жизни. Солдаты ограждены от угрозы физической смерти, но не от ран психологических, которые не заживают»²⁵⁵.

Все, что касается посттравматического синдрома, мы обсудим в следующей главе, но здесь появляется одна важная идея, развивающая и дополняющая первую: если операторы дронов не являются «отважными» в классическом смысле слова, потому что они не рискуют своей жизнью физически, они косвенным образом подвергают риску свою психическую жизнь. Не рискуя своим телом в ходе операций, они рискуют своим психическим здоровьем. Здесь мы имеем дело со специфической формой отваги, которая заключается не в демонстрации своей физической уязвимости перед угрозой насилия со стороны противника, а в демонстрации уязвимости психической в виде последствий от созерцания зрелища своей собственной деструктивности.

Эта новая формулировка, которая перемещает самопожертвование из физической сферы в моральную, позволяет наделить операторов дронов толикой как будто совсем утраченного ими героизма. Это осознанное изобретение новой военной доблести, исключительно психологического героизма.

«Солдат – это человек, ставший разменной монетой, ему досталась жалкая слава палача и жертвы», – писал Виньи ²⁵⁶. Солдат творит насилие и подвергается его риску; он одновременно палач и жертва. Но что происходит с исчезновением самой возможности подвергаться риску насилия?

Это последствие необратимо: теперь он всего лишь палач.

Но именно поэтому необходимо, чтобы он стал жертвой хоть в каком-нибудь смысле. Проблема в том, чтобы понять, в каком именно. Остается лишь одна возможность: он должен быть психологической жертвой принуждения к тому, чтобы стать палачом. Это условие, при котором, несмотря на всю очевидность обратного, он все еще может выглядеть в глазах общества солдатом, которым больше не является.

Как возникает тема психической уязвимости того, кто совершает насилие? Какова ее генеалогия? Исторически мы видим, как в начале XX века складывается, в виде реакции на бойню 14-18-го годов и в качестве центрального мотива пацифистского и феминистского дискурса, критика военных институтов: армии заставляют солдат совершать насилие, которое сводит их с ума, психологически опустошает, травмирует и огрубляет. Джейн Адамс развивает эту тему на международном конгрессе 1915 года в Гааге в своем докладе под названием «Бунт против войны». Она приводит свидетельство медсестры, рассказывающей о кошмарах «бредящих солдат… одержимых одной и той же галлюцинацией – они вырывают штыки из тел убитых ими людей»²⁵⁷. В этом же смысле Адамс интересуется случаями, когда рядовые отказывались стрелять. «Я избавился от кошмара убивать», – говорил один из них²⁵⁸. Она показывает, каким образом армии старались подавить сопротивление убийству, выдавая стимуляторы перед атакой с целью «снизить чувствительность подобных людей» ²⁵⁹ и сделать убийство возможным. Тема солдат как жертв насилия, которое было им навязано, изначально возникла как прямая критика институтов, которые добивались подобных эффектов. То, что изначально было доводом против милитаризма, сегодня трансформируется и в новой форме служит оправданием дронизированного убийства. Именно такого рода обоснование призвано сегодня восстановить подорванную репутацию операторов дронов в глазах общественности. Раньше демонстрация психических травм солдат использовалась для протеста против их насильственной мобилизации государством, сегодня же она используется, чтобы придать новой форме одностороннего насилия героическую окраску, которой оно было лишено.

237 Цитируется по: Castex, Synthese de la guerre. P. 125.

238 John Kaag and Sarah Kreps, “The Moral Hazard of Drones”, The Stone, New York Times blog, July 22, 2012.

239 Руссо Ж. Ж. Трактаты / пер. с фр. А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова. М.: Наука, 1969. С. 155.

240 General Cardot, Heresies et apostasies militaires de notre temps, Paris/Nancy, 1908, p. 89, цитируется no: Francois Lagrange, “Les combattants de la “mort certaine”. Les sens du sacrifice а Г horizon de la Grande Guerre, Cultures et conflits, no. 63, 2006, p. 63–81.

241 Слова принадлежат генералу Драгомирову, цитируется по: Comte Р. Vassili, La Sainte Russie, Paris, Firmin-Didot, 1890, p. 134.

242 Мао Цзедун. Избранные произведения. Пекин: Изд-во литературы на иностранных языках. 1969, Т. 2. С. 196.

243 Гегель Г.Ф.В. Философия права / пер. с нем. Б. Г. Столпнера и М. И. Левиной. М.: Мысль, 1990. С. 362.

244 Выражение, использованное британским маршалом авиации Брайаном Барриджем: Jane Mayer, “The Predator War”, New Yorker, October 26, 2009.

245 См.: Edward N. Luttwak, Le Grand Livre de la strategie: de la paix et de la guerre, Paris, Odile Jacob, 2002.

246 John L. McLucas, Reflections of a Technocrat: Managing Defense, Air, and Space Programs During the Cold War, Maxwell Air Force Base, Air University Press, 2006, 141.

247 Этот фрагмент можно прослушать по ссылке: www.youtube.com/watch? v=t8-kNPKNCtg

248 На эту тему см.: Franck Barrett, “The Organizational Construction of Hegemonic Masculinity: The Case of the US Navy”, Gender, Work and Organization 3, no. 3 (1996): 129-42.

249 Беньямин В. Маски времени. Цит. соч. С. 361.

250 JDN 2/11: The UK Approach to Unmanned Aircraft Systems, цитируется no: Walter Pincus, “Are Drones a Technological Tipping Point in Warfare?”, Washington Post, April 24, 2011.

251 A1 Kamen, “Drone Pilots to Get Medals?”, Washington Post, September 7, 2012. Эта медаль в итоге появилась. См.: Andrew Tilghman, “New Medal for Drone Pilots Outranks Bronze Star”, Military Times, February 13,2013.

252 Cm.: Greg Jaffe, “Combat Generation: Drone Operators Climb on Winds of Change in the Air Force”, Washington Post, February 28, 2010.

253 Mark Mazzetti, “The Drone Zone”, New York Times, July 6, 2012.

254 Об этом понятии и парадоксе, которые теперь проявляются в самых различных видах деятельности, см.: Christophe Dejours, Souffrance en France, la banalisation de Finjustice sociale, Paris, Seuil, 1998, p. 108f.

255 Leah Libresco, “Brave Enough to Kill”, Unequally Yoked (blog), July 19, 2012, www.patheos.com/bloRs/ unequallyyoked/2012/07/brave-enough-to-kill.html

256 Alfred de Vigny. “Souvenirs de servitude militaire”, CEuvres, I, Bruxelles, Meline, 1837, p. 11.

257 Jane Addams, “The Revolt Against War”, в: Women at The Hague: The International Congress of Women and Its Results, Urbana, University of Illinois Press, 2003, p. 35.

258 Ibid. P. 34.

259 Ibid. P. 35.