Поворот оверштаг

От Советского Информбюро, 17 сентября 1942 года

В течение ночи на 17 сентября наши войска вели бои с противником на северо-западной окраине Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах существенных изменений не произошло. На северо-западной окраине Сталинграда автоматчики противника при поддержке танков атаковали позиции, которые обороняет Н-ская стрелковая часть. Наши бойцы отбили атаку гитлеровцев. Огнем из противотанковых ружей, гранатами и бутылками с зажигательной смесью они подбили и сожгли 6 немецких танков. Отряд автоматчиков противника был окружен и уничтожен. На другом участке в результате упорных боев, неоднократно переходивших в рукопашные схватки, уничтожено до 400 немецких солдат и офицеров.

Капитан 1-го ранга Лазарев Михаил Петрович.

Подводная лодка «Воронеж»

У нас на Северном флоте говорят, что все души умерших подводников попадают в Северодвинск.

Во времена великого и могучего, позднего СССР прийти сюда означало, упрощенно говоря, корабль отправить в завод, самим отдыхать. Город все же культурный, не какая-нибудь точка Диксон-66 (рядом с которым сам Диксон кажется средоточием цивилизации), да и Архангельск всего в сорока километрах. И снабжение тут было лучше, чем в среднем по Союзу, а денежное довольствие у офицеров-подводников было очень даже неплохим. Ну а знаменитые «Белые ночи», куда прийти в одиночку, а уйти без дамы для флотского офицера было невозможно по определению, были земным воплощением райских кущ и эдемских садов. При капитализме и демократии Северодвинск сильно сдал, но все равно оставался лучшим из мест, куда по службе могло занести служивого с Северного флота. А вот теперь….

Это надо ж было так попасть – вышли в автономку на полгода в теплое и мирное Средиземное море. Мирное такое, как Испания в тридцать шестом. Что через пять лет началось, помните? Теперь вот амеры там кому-то демократию втюхивают, не жалея бомб. Ливия, Сирия. Кто следующий, и что дальше будет? Вот только не узнаем мы никогда, чем все закончилось в той временной реальности, начала XXI века, потому что каким-то непонятным для нас образом провалились на семьдесят лет назад. Такой вот «бермудский треугольник» вышел (кстати, а вдруг те, в нем пропавшие, тоже перемещались во времени?). Или наши умники на адронном коллапсдере доигрались и какие-то контакты в мироздании перемкнули. В общем, как это вышло, пес его разберет!

И если я когда-нибудь напишу мемуары обо всем случившемся, на них тут же будет поставлен гриф «ОГВ» («Особой Государственной Важности»), высший уровень секретности, допуск к которому в сталинском СССР дает сам нарком. Если не усатый вождь самолично. Хотя книга вышла бы смесь фантастики с боевиком. Первое очевидно, ну а второе – с учетом того, что мы устроили фашистскому флоту. А вы думаете, мы демократы-«общечеловеки» какие, чтобы остаться в стороне? Когда наших бьют?

Мы попали сюда в страшное для этой истории время. 3 июля 1942 года – день падения Севастополя. А немцы рвались к Сталинграду. Мы пришли на Север, когда наши союзники после гибели ими же преданного конвоя PQ-17 хотели прекратить поставки по самому короткому и выгодному для СССР пути, боясь «угрозы немецкого флота» во главе с «Тирпицем», а фашистский линкор «Шеер» пытался пиратствовать в нашем Карском море. И мы вломились во все это, как слон в посудную лавку – атомный подводный крейсер проекта 949А с полным боекомплектом против кораблей минувшей войны. Это страшно: нас не видят, а мы слышим всех издалека, без промаха стреляем с запредельных дистанций и уходим на огромной скорости, скрываясь на немыслимой для этого времени глубине. Где «Адмирал Шеер», в нашей истории погибший под американскими бомбами в мае сорок пятого в Киле, сдался в плен, стоит сейчас в архангельском порту в ожидании ремонта. Где его родной братец, «систершип» «Лютцов», потоплен возле Нарвика вместе с крейсером «Кельн» и тремя эсминцами. Где, наконец, сам великий и ужасный «Тирпиц», пугало Арктики, которого боялся весь британский флот, ржавеет сейчас где-то на дне Норвежского моря вместе с крейсером «Хиппер» и еще четырьмя эсминцами. А уж что мы устроили фрицевским субмаринам, это сплошной «бермудский треугольник» в наших водах. Не умеют еще в этом времени лодки стрелять по лодкам торпедами под водой – а мы можем! И обстановка сейчас на северном морском театре – боже, спаси кригсмарине, потому что никто больше помочь не в силах!

А теперь мы возвращаемся домой. Хотя дома тут у нас пока нет. Глаз привычно высматривает знакомые ориентиры – и не находит: устье Северной Двины, очертания берегов те же, а вот все постройки, сооружения отсутствуют: картина до нашего рождения, и всех в экипаже, и самого «Воронежа», построенного здесь, на «Севмаше», но в восемьдесят девятом. А сейчас сорок второй, 16 сентября. Бои в Сталинграде, под Синявином, под Ржевом. И ничего пока еще не ясно.

Мы были уже здесь, в этом времени, – когда привели сдавшийся «Шеер». И почти сразу же вышли охотиться на «Тирпиц». И тогда было легче, потому что все было определено, мы были этому обучены, к этому готовы. Военный моряк должен свыкнуться с мыслью, что если надо, ему придется тонуть, гореть, взрываться или просто исчезнуть в море без следа – срок автономности вышел, на связь не выходит, позывные без ответа. Да и враг здесь был все же не тот, на которого нас натаскивали. Но вот что ждет нас на берегу?

Нас сопровождают две «мошки», катера МО-4, – указывают путь. На мостике рядом со мной, кроме вахтенных, Сан Саныч, Григорьич и Большаков. И еще наш «стажер» Федор Видяев, которому не удастся в этом времени стать легендой и героем, поскольку секретоносителя такого уровня к участию в боевых действиях не допустят, но похоже, что суждено ему тут стать первым командиром атомарины из построенных здесь, лет через десять, так что шанс войти в историю и назвать своим именем поселок и базу СФ у него есть.

Вот он, завод, будущий «Севмаш». При котором город и возник всего шесть лет назад, в тридцать шестом. Хотя прежде тут монастырь был, Николо-Корельский. Сейчас и следа от него не осталось, но будем считать, что место святое. Улицы Советская, Индустриальная, Республиканская, Пионерская, конечно же, Ленина (куда без нее?) и обязательные в этих местах Северная и Полярная. Не поселок – город, есть уже и многоэтажные каменные дома, и школы, и политехнический техникум, и даже театр на улице Советской. А вот «Белых ночей» пока еще нет.

Кстати, здесь и дальше в своем рассказе буду называть этот город, как привык, – Северодвинск. Хотя сейчас он Молотовск. Но вот, кроме привычки, искренне не понимаю, какое отношение имеет нарком иностранных дел Молотов, тот, который подписал «пакт Молотова – Риббентропа», к военно-морскому флоту?

Идем малым ходом, в буксирах не нуждаюсь. Глубины, согласно лоции, для нашей осадки безопасны. Хотя швартовать, по сути, линкор, двадцать тысяч тонн водоизмещения, почти сто тысяч «лошадей» в машинах, это задача совсем не простая. Так в первый раз, что ли?

Ну вот, место для нас предназначено. У стенки завода, но не там, где в прошлый раз. Дальше «Щука» пришвартована, кажется, это Щ-422. А на берегу уже отсюда вижу встречающую комиссию. Узнаю «жандарма» Кириллова, Зозулю. А впереди – главный самый. Кто? Оптика под рукой, гляну. Человек в пенсне. Господи, спаси и помилуй! Сам Лаврентий Палыч Берия, собственной персоной!

Утешает лишь то, что страшилки про кровавого палача, маньяка и садиста рассказывают исключительно личности уровня Новодворской. Никто не отрицает, что, при всех своих качествах, Лаврентий Палыч был «исключительно эффективным менеджером», раз в военное время тянул на себе несколько министерских постов (это не говоря про наш «Манхэттен», что само по себе труд титанический). А любой настоящий командир или даже хороший руководитель на гражданке знает, что на одном зверстве и крике далеко не уедешь. Главное тут правильно обстановку оценивать и решения принимать, ну а жесткость – не более чем инструмент, чтобы твои приказы исполнялись быстро и точно. Гробить свой же человеческий ресурс ради собственного удовольствия – это в высшей мере неэффективно, даже в ГУЛАГе такого не встречалось, как «жандарм» наш, читая Солженицына, указал. Ну и наконец, Кириллова я, тесно общаясь во время того похода за «Шеером», зауважал. А общеизвестно, что дурак и сволочь подчиненных умнее себя не потерпит, так что личность нашего «жандарма» о его начальнике тоже многое говорит. Так, с пунктом первым определились. По крайней мере, считаем товарища Берию таким, пока нет доказательств обратного.

– Ох, е…! – Это Саныч, тоже разглядел. – Что делать будем, командир?

– Начальство встречать, – отвечаю. – Есть другие предложения?

– Вроде мужик нормальный был, – говорит Саныч. – У меня на компе мемуары его сына были, Серго. Да и то, что человек диплом инженера защитил то ли в восемнадцатом, то ли в девятнадцатом, тоже показатель – значит, никакой он не пламенный фанатик-революционер, а прежде всего творец, строитель. Значит, можно с ним дело иметь.

Большаков лишь выматерился – и не понять, то ли восторженно, то ли наоборот. А Григорьич смотрел, едва только рот не открыв. И вахтенные тоже. Даже рявкнуть пришлось, чтобы не отвлекались. И не хватало еще, если командирскую растерянность заметят. Командир, он по должности все должен знать!

Пункт следующий. А как мне с ним быть? Путина я видел в двухтысячном, когда он к нам на СФ прилетал. Правда, я нашему президенту был тогда абсолютно неинтересен, а оттого и внимания его не удостоился совсем. Ну что для всенародно избранного простой каплей, даже еще не «бычок», я им буквально через три месяца стал? Да и что он по большому счету мог мне тогда сделать. Чай, не на Магадан сослать! А вот адмиралов я навидался достаточно, и хотя явление «счас наградим непричастых и накажем невиновных» в армии и на флоте имеет место быть, но если особых грехов за собой не иметь, то и бояться, в общем, нечего, будь перед тобой хоть командир дивизии, хоть комфлота – я ему тоже нужен, профессионалов вроде нас немного, ну а в этом времени мы вообще уникальны. Значит, работаем схему «внезапный визит на корабль главкома ВМФ». В этом времени ведь у моряков есть отдельный наркомат, то есть пост примерно равный тому, что был у Кузнецова (который являлся адмиралом и имя которого носит авианосец в 2012 году) и что сейчас у Лаврентий Палыча.

Ну и по мелочи… На корабле не прибрано и мы не в парадке? Так только что из боевого похода вернулись, физической возможности не имели. А парадной формы этих времен, без погон, у нас просто нет. Если Лаврентий Палыч такой, как про него пишут, должен в положение войти.

Швартуемся. С берега сходни нам на борт подают, как раз под наш размер. Сделать уже успели? Народный комиссар просит разрешения подняться на борт – и тут устав соблюден, даже для проформы, однако тоже в плюс. Приказываю, однако, нашим из боцманской команды идти на палубу – не дай бог, оступится, чтобы подстраховали.

– Товарищ народный комиссар! Атомный подводный крейсер «Воронеж» военно-морского флота Российской Федерации….

Все, как обычно докладывал начальству много раз. Вернулись благополучно, цель похода выполнена, матчасть исправна, личный состав здоров, ну все как по уставу положено.

– Здравствуйте, товарищ Лазарев. Вот только почему Российской Федерации, а не Советского Союза? Историю вашу знаю, но ведь флаг у вас уже советский поднят?

– Товарищ народный комиссар, так ведь это пока лишь наша односторонняя инициатива. Нам не известно, как к этому отнеслось советское правительство.

– Положительно, товарищ капитан первого ранга. Впрочем, подробнее вам в Москве объяснят. Сам товарищ Сталин хотел бы с вами побеседовать и задать кое-какие вопросы.

– Когда?

– Уже вчера. Мы вас еще двое суток назад ждали. Это не вам в вину, а объяснение: придется поспешить. Вас и нескольких товарищей из вашего экипажа уже ждут в Москве, самолеты готовы. И желательно не задерживаться, чтобы летчиков от фронта не отвлекать.

Смысл этой фразы я понял уже на аэродроме, когда увидел в сопровождении наших двух грузовых бортов целых восемнадцать истребителей, «Яки» или «ЛаГГи», я не различаю, надо будет после у Саныча посмотреть. По меркам сорок второго, когда на фронте еще не редкостью были «ишаки» и «чайки», это было действительно по-царски. И если эти истребители заняты сейчас нашей охраной, значит, их нет на передовой? Но про немецкие тайные аэродромы на нашей территории помнили все – один такой, у Окулова озера, накрыли и уничтожили с нашей подачи, но нет ли тут еще?

Ли-2, он же в девичестве «Дуглас DC-3», конечно, не Ту-154, но машина вполне надежная. По крайней мере (вот запомнилось как-то), «его можно разбить, но он никак не может износиться». Сами же американцы официально заявили в свое время, что его годность к летной работе не ограничена никакими сроками. И летали эти Ли-2 у нас на северах до семидесятых, а «дугласы» во всяких там гондурасах и нигериях еще в начале двухтысячных (не удивлюсь, если и в 2012 году найдутся экземпляры). И уж точно поршневые движки не знают, что такое помпаж на взлете или посадке (из-за чего под Ленинградом на Ту-104 разбилось все командование Тихоокеанского флота). Одни лишь «мессеры» опасны – но вот же, наши истребители, восемнадцать в строю, это по меркам сорок второго мог быть целый авиаполк, и можно представить, какими карами им грозили, если хоть какого фрица пропустят, пару или четверку «охотников» прозевают, ну а двадцать «мессеров» на охоте в нашем тылу – это уже полный сюр. Так что долетим нормально. Несколько часов, как нам сказали, – и мы будем в Москве.

А вот интересно, зачем было Лаврентию Палычу самому приезжать? Приятно, конечно, что я в нем не ошибся – оказался он человеком серьезным, вопросы при осмотре «Воронежа» (не сумел удержаться, выделил все же час при всей спешке, чтобы самому все увидеть) задавал исключительно по делу. Наибольший его интерес вызвали наши компьютеры и их возможности – и хранение-обработка информации, и, конечно же, расшифровка немецких сообщений (подозреваю, влетит Зозуле за то, что первым делом о СФ озаботился, а не в Москву отдал), и даже программа Adobe Photoshop (представлял, наверное, как Судоплатов или кто еще будет фрицевские ксивы рисовать, неотличимые от натуральных). Еще его заинтересовал наш полный комплект карт Мирового океана: оказывается, по нынешним временам это исключительное богатство, доступное лишь таким большим морским державам, как Англия или США. На атомные торпеды он взглянул лишь мельком и совсем не спрашивал про будущее, как СССР, так и свое лично – ну, значит, Кириллов все уже доложил! – но задавал вопросы Санычу, Сереге Сирому, Бурому, другим командирам БЧ, групманам и даже старшинам. Но вот что именно его интересует, я понять не мог.

Неужели простое любопытство? Верится с трудом: фигуры такого уровня мыслят и поступают исключительно по-деловому, ну а «эффективный менеджер» Берия – особенно. Тогда? Такие, как он, лезут на передовую лишь в одном случае, когда важно самому взглянуть, оценить и принять решение на месте, как писал в мемуарах маршал Жуков, отвечая на вопрос, зачем командующему появляться в окопах переднего края.

И какое же решение принял, взглянув на нас, «самый эффективный менеджер»?

Ретроспектива (днем ранее).

– …мое мнение однозначно: первый вариант! Они и так настроены на искреннее сотрудничество, и большего мы не сможем получить ни при каком нажиме. Единственное, что может изменить их мотивацию, это наши жесткие меры. Общаясь с потомками, я увидел важное отличие в их психологии. У нас приоритет общественных интересов над личными абсолютен, а у них есть некое равновесие. «Я служу обществу, но и общество должно уважать мои интересы».

– То есть, Александр Михайлович, «за сколько подлостей, сколько милостей купить можно»? Так, кажется, классик сказал?

– Не совсем так, товарищ нарком. У данного человеческого коллектива есть постулат: к тебе должны относиться справедливо. То есть награждать по заслугам, наказывать по вине, и никак иначе. Возможно, это относится лишь к отдельной группе – служилым, морякам, подводникам, которые и так в мирное время по грани ходят. Нельзя ведь жизнью рисковать за материальные блага? И очень может быть, что в их обществе в целом это и стало разъедающей язвой: «Что я буду за это иметь, иначе и пальцем не пошевелю». Но тут я не уверен, слишком мало информации, выводы сделал из их фильмов и книг. Но вот про этих конкретных людей я думаю так: если с ними жестко, без вины, это как минимум резко снизит от них полезную отдачу. Это у нас можно освободить, сказать, что Родина простила – и человек служит истово, рад стараться. А вот те не поймут и не простят. Тем более что и так о нас наслышаны как о кровожадных монстрах, совершенно не понимая, что иногда надо, по политической необходимости, наказать даже того, кто не совершил еще ничего, но может совершить.

– Ну а они? Не могут решить, что мы для них опасны? И ядерный удар по нашему городу? Или потребовать от нас ввести капитализм, угрожая этим?

– Исключено! Во-первых, в отличие от капиталистических стран, где офицеры, как правило, выходцы из эксплуататорских классов, эти товарищи не имеют никакого отношения ни к дворянству, ни к буржуазии, ни даже, уж простите, к тогдашней партийной верхушке. А упрощенно говоря, «бедные, честные, служивые, которым за державу обидно». Во-вторых, у всех у них резко отрицательное отношение к своему же капитализму, вплоть до активного его неприятия, зато с нами связываются надежды «что-то изменить, чтобы не было как у нас». В-третьих, никто из них, включая и самого Лазарева, не помышляет ни о какой собственной политической роли. Зато считает, как принято у них в пропаганде, ВКП(б) за единый монолит, во всем идущий за волей товарища Сталина, то есть заведомо находятся в стороне от известных внутрипартийных течений… Ну вы понимаете, товарищ нарком. В-четвертых, по их же мнению, а при чем тут наш народ и армия, сражающаяся насмерть с врагом? Так что по нашим они не ударят, скорее по фашистам выпустят весь боезапас. Ну и в-пятых, мы в их восприятии устойчиво «свои». А помогать своим в войне – это святое дело.

– Внутрипартийные течения… Скажите уж прямо: троцкизм! Ну а как же их резко антиамериканские настроения? Не боитесь, что они свою войну развяжут?

– Нет, товарищ нарком. Лазарев говорил, что после того, что американцы с нашей страной сделали, он с большим удовольствием бы их авианосец или линкор утопил. Но только если на то приказ поступит. Он же не стал по англичанам стрелять, когда они возле «Тирпица» толклись? Хотя, наверное, просчитывал, можно ли утопить и списать все на немцев.

– Вы можете поручиться за эти свои слова?

– Да. Поручусь. Может быть, когда-нибудь, после войны, они и составят некоторую проблему из-за той же разницы в психологии, но это будет нескоро, и лишь в том случае, если мы это допустим. А сейчас они и сражаться за нас будут, и умирать. Вот только последнего не надо, поскольку даже матросы у них – это носители уникальных для нас знаний и умений. А если флотские товарищи решат использовать корабль в боевых действиях, то заменить какого-нибудь старшину первой статьи, спеца по автоматике, мы не сможем никак.

– Ну что же, Александр Михайлович, вы с потомками ближе знакомы. Но все же я взгляну на них сам. Перед товарищем Сталиным вместе отвечать будем. И если вы правы, примем план один за основной.

От Советского Информбюро, 18 сентября 1942 года

В течение ночи на 18 сентября наши войска вели бои с противником на северо-западной окраине Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах существенных изменений не произошло. На северо-западной окраине Сталинграда наши войска отбивали атаки танков и пехоты противника. Артиллеристы части, где командиром тов. Толбухин, уничтожили 12 немецких танков и до двух рот гитлеровцев. На другом участке два батальона пехоты противника ворвались на одну из улиц города. Наши бойцы встретили немцев сосредоточенным огнем из пулеметов и автоматов. В завязавшейся затем рукопашной схватке гитлеровцы были разгромлены и отступили, потеряв убитыми и ранеными до 500 солдат и офицеров.

Капитан 1-го ранга Лазарев Михаил Петрович. Москва, Кремль

Ну вот – дождались! Сейчас увидим то ли величайшего гения, то ли величайшего злодея двадцатого века. Но – величайшего. Если не согласны, то скажите, кто, на ваш взгляд, самый-самый (в смысле, оставивший наибольший след в истории)? Еще Ильич, может быть?

Мы – это я, Григорьич, Сирый, Большаков. Еще Лаврентий Павлович, с которым мы уже достаточно наобщались, пока летели. Ничего жутко кровожадного в нем я не заметил, на секс-маньяка совершенно не похож. По манере держаться, просто большой начальник из «оборонки», каких я в той еще жизни навидался, но очень хороший, толковый: все схватывает моментом, четко отделяя главное, видит суть вещей, по крайней мере в технических вопросах. И конечно, Кириллов. Ну куда без него?

Приглашают. Входим. Большой такой кабинет, два стола буквой «Т». Во главе стоит седоусый старичок, смотрит на нас с мелькнувшим в глазах любопытством. Чего не ожидал, так это того, что товарищ Сталин (нас предупредили – обращаться к нему надлежит именно так, не по имени-отчеству) маленького роста. Одет в серый полувоенный френч, не в маршальский мундир, как в фильме «Освобождение». Трубки знаменитой тоже нигде не видно.

Поглядываем на наших «друзей» из ГБ – надеюсь, они тут уже бывали, правила знают. Как и они, рассаживаемся за длинным столом, по разные стороны. Смотрим на хозяина кабинета.

Я вообще-то ожидал, что Сталин пригласит, по крайней мере в первый самый раз, меня одного. Чтобы без свидетелей. Но, очевидно, у вождя и учителя были какие-то свои соображения.

– Здравствуйте, товарищи потомки, – произнес Сталин. – Начнем, как положено, с части официальной, которую после народный комиссар Кузнецов огласит всему экипажу. Корабль ваш, по всем правилам, зачислен в списки Рабоче-Крестьянского Красного Флота под именем «К-25». Знаю, что там вы были К-119, но раз уж у нас лодка Щ-423, когда перешла с Севера на Тихий океан, стала там Щ-137, то вам тем более… Соответственно, все вы являетесь военнослужащими СССР, в званиях, соответствующих вашим прежним, со всеми вытекающими из того правами и обязанностями. Вы, товарищи Лазарев и Елизаров, насколько мне известно, успели принять присягу еще в СССР. Надеюсь, не отрекались? Все же прочие будут приведены к присяге в Молотовске, куда вместе с вами отправится комиссия – товарищи Кузнецов, Головко, Зозуля и ученые. Будут вас изучать. Также за ваш вклад в борьбу СССР с немецко-фашистскими захватчиками вам положены правительственные награды, причем сразу за несколько эпизодов. Разгром конвоя у Нарвика, потопление «Лютцова», разгром аэродрома Хебуктен, захват «Шеера», «Тирпица». Есть мнение, что вас, товарищ Лазарев, и вас, товарищ Большаков, надлежит представить к званию Героя Советского Союза; всех старших командиров – к ордену Ленина, командиров – к Красной Звезде, старшин и матросов – к медалям. Но я хотел видеть вас, пригласил сюда не только за этим.

Вождь, однако. И голос не громкий – а все слушают. Даже мысли быть не может как-то нарушить, прервать, перебить.

– За технические «подарки» мы вам благодарны. Разберемся, возьмем на вооружение. Мы знаем уже, что выиграем эту войну. Теперь, я надеюсь, не с такими жертвами. Но вот почему мы проиграли там? Я спрашиваю об этом вас, потому что вы не только моряки, но и образованные, умные люди, бывшие свидетелями. И обязаны были задавать себе этот вопрос.

Тон его голоса вдруг изменился. Как гвоздь забил.

– Я очень внимательно прочел, как в будущем было дело. От научных трудов до Бушкова. Нас не победили силой! Да, была угроза и планы войны, но соотношение сил было куда как благоприятнее для нас, чем в июне сорок первого, а тем более в двадцатом году. Разве нам тогда предъявляли ультиматум – вводите у себя «демократию», или будем вас бомбить? Мы все же были не Сербия и не Ирак!

И кто противостоял нам? Читая о лидерах наших врагов, я удивился их мелкости. Черчилль, без сомнения, был фигурой, личностью, политиком. Как и Рузвельт. И даже Гитлер – мразь, сволочь, которую мы, надеюсь, повесим, – тоже не был просто бесноватым ефрейторишкой, раз сумел в кратчайший срок поднять Германию с колен и вывести на первое место в Европе еще до начала войны! А кто был против нас там, в конце века? Актеришка Рейган и ковбой Буш? Ну не нашел я, что великого они там у вас совершили. Может, плохо искал? Какими талантами они сумели без войны развалить державу?

Так что следует признать: что-то неладно было у нас самих. А всякие там «планы Даллеса» были лишь довеском. И где ответ? Недовольство народа? Все были так озабочены нехваткой холодильников и стиральных машин, что бросились вводить капитализм? Тогда почему на этом вашем референдуме, когда девяносто процентов населения заявили, что не хотят развала СССР, их не послушали? Ведь не было массового народного гнева; никто не трогал тех, кто прежде был у власти. Горбачев этот даже в президенты лез в девяносто шестом. А что выиграла от «перестройки» основная масса рабочих, колхозников, инженеров? Все стали хозяевами? Так этого просто не может быть: если отбросить кустарей-одиночек, доля которых в хозяйстве любой страны весьма мала, сколько наемных рабочих должно приходиться даже на мелкого хозяина? И какой процент вероятности, что при капитализме ты станешь именно хозяином, а не батраком?

Заговор контрреволюции? Но вот не нашел я нигде, что существовала боевая, контрреволюционная партия вроде анти-РСДРП. Все эти «правозащитники», Солженицыны, Сахаровы не имели никакой политической силы. Да, их печатали во всяких там типографиях, за границей и у нас, их читали отдельные представители интеллигенции – но разве организовались эти кучки кухонных болтунов в единую мощную организацию с четким руководством, программой и уставом? Так, на уровне Чернышевского и Герцена прошлого века. Ну трезвонят там, какой царь плохой, и что? И то, что пену эту после вынесло наверх, в «депутаты», так это еще товарищ Ленин в свое время про кадетов сказал: «свистки», а не машина революции, не больше!

Недовольство сепаратистов? Напомните мне, сколько потребовалось на то, чтобы раздавить без жалости басмаческую сволочь? А также всяких там «лесных братьев» уже после? Что выиграл народ? На той же Украине после распада – остановленные заводы и шахты. «Незалежности» захотела верхушка? При твердой центральной власти не составило бы труда прополоть ее всю железной рукой!

Война в Афганистане? Сколько там было убитых? По разным оценкам, до пятнадцати тысяч? Причем военнослужащих, не мирных жителей. В эту, Отечественную войну, там, у вас, мы потеряли двадцать шесть миллионов, в том числе больше половины гражданских, которые вообще гибнуть на войне не должны. И что, это как-то поколебало советский строй?

Что-то там с экономикой, которая якобы была не эффективна? Так на том же Западе было много кризисов, и даже в Великую депрессию ни одна страна не развалилась на части и не сменила власть – ну, кроме Германии, конечно.

Заговор оппозиции? Так напомните мне, какая дискуссия была в партии о выбранном курсе? Или кто-то был против? Вот только не надо мне про ГКЧП. Это наглядный пример, как НЕ НАДО брать власть! Зато показательно, что против отчего-то оказалось большинство народа. Ведь и вы, товарищ Лазарев, в августе девяносто первого были тогда на Дворцовой?

«Ну попал! – подумал я. – Кириллов, вот жук, все ведь запомнил, и записал, и доложил! Но вот от Сталина я никак не ожидал ТАКОГО! Ведь, по сути, скажи сейчас кто другой что-нибудь в этом духе – и привет Солженицыну, по пятьдесят восьмой!»

А на площади я и в самом деле был. Двадцать третье августа, когда в Москве объявили и все вдруг бросились «защищать демократию», «а то завтра черные воронки по ночам будут ездить», и на Дворцовой людское море, и я с Ирочкой, и наши курсанты, и какие-то хиппи, и ребята в камуфляже свирепого вида, все чего-то орут, кто-то машет трехцветным флагом, на подножии Александрийской колонны кто-то толкает речь, но не слышно – мне больше всего запомнилось, как на здании Гвардейского корпуса вдруг появился транспарант «Авиация с вами!», распахнутые окна, и в них люди в военной форме машут нам руками. В общем, потолкались где-то с час – и разошлись….

Но Сталин, как же это он так разом перевернулся? Хотя и Ильич ведь в свое время НЭП ввел? А Сталин прагматиком был гораздо большим?

А ведь реально! Тогда же, в восьмидесятых, работал в Питере такой психолог, Кунин Евгений Ефимович. Поскольку тогда это было в моде, приглашали его и в училище к нам пару раз семинар провести. Ну а я, заинтересовавшись, к нему на занятия ходил – в дворец культуры Ленсовета, по молодости все хватал. Так была у этого психолога такая любопытная система. У каждого человека существует программа, как себя вести, что хорошо и что плохо. И если программа ошибочна – не отрабатывает какую-то жизненную ситуацию, – то постоянно будут синяки и шишки. Проблема в том, что психика эту программу защищает и на выведение из равновесия отвечает или агрессией, или «не может быть». Так вот, методика Жени Кунина как раз состояла в том, чтобы малой группой разыграть такую ситуацию, когда человек, образно говоря, оказывался в полной ж…! То есть провал его программы был абсолютно очевиден – и обижаться на Женю было можно, как на зеркало, показавшее, что у тебя рожа кривая. Как ситуацию создать – ну это вопрос технический, но Женя был на это мастер, манипулировать людьми умел, про него говорили, что если он пожелает, ты на руках пройдешься по Невскому, в полной уверенности, что сам захотел! Старая программа разлеталась вдрызг – и тут Женя четко брал ситуацию под контроль: а теперь работаем над коррекцией! И ведь действительно изменял характер человека! Менял его установки, делал более успешным. Мне тогда восемнадцать было, но видел я, что к нему и люди в возрасте ходили, с тем же результатом. Да, еще одно было важно. Работа малыми группами – при полном сохранении конфиденциальности. Трепаться на стороне о том, что и как, категорически запрещалось. В общем, о том, как Женя мог работать, прочтите Веллера, книгу «Майор Звягин», получите примерное представление!

А теперь вопрос, ЧТО должен чувствовать товарищ Сталин, узнав, чем кончится его титанический труд по созданию Красной империи? Удар пыльным мешком по голове. И открытие для нового (на время! пока еще ощущение не пропало…).

Ну и повезло же тогда нам всем. А если бы агрессия была? Всех расстрелять, забыть, не было ничего, крутить гайки с удвоенной силой.

Хотя еще неизвестно, что будет дальше. Однако надо отвечать.

– Да, товарищ Сталин. Был.

– А почему? Вам настолько не нравилась линия партии?

Эх, была не была!

– Линия партии не нравиться не могла по той причине, что ее не было. Совсем.

– Это как? Раз была партия – значит, была и линия…

– Не было. По крайней мере никаких ярких идей, лозунгов на злобу дня, а также вождей, за которыми готов идти, не припомню. Простите, товарищ Сталин, но всем казалось, что верхушка партии – это просто клика, озабоченная единственно сохранением своих привилегий. А рядовые члены партии не имели никакого влияния и вступали в партию единственно потому, что на любой начальственной должности, даже бригадира в цеху, мог быть только коммунист. Было даже разговорное значение слова «большевик» – вступил в партию, как все. Поэтому люди тогда и шли на Дворцовую – от партии уже не ждали ничего, ни хорошего, ни плохого. А с теми, кто обещал нам «перестройку», «гласность» и прочую демократию, связывали какие-то надежды.

– Простите, а чем же тогда партия занималась? Какое у нее было реальное дело?

– Руководила, товарищ Сталин. А если конкретно – подменяла собой все прочие органы. Давала указания, обязательные к исполнению, за которые ответственность, однако, несли не партийные, а те же хозяйственники. В вооруженных силах это было менее заметно, все ж единоначалие никто не отменял, но вот замполит считался, что в части, что в экипаже, самым бесполезным человеком. Его реальной задачей было регулярно проводить политинформации, то есть читать солдатам газеты, которые они, имея в массе среднее образование, отлично читали и сами. Еще замполит обычно следил за нравственностью товарищей офицеров. Ясно, какой «любовью» он пользовался в ответ. И все!

– Однако же у вас в экипаже замполит есть. И показал себя очень даже полезным. Так ведь, товарищ Елезаров?

– Так точно, товарищ Сталин! Все так и было – при социализме. При Ельцине должность моя называлась «зам по воспитательной работе», мальчишки же совсем, восемнадцатилетние, дурь в башке! Ну а как сюда попали, пришлось выкладываться по полной. Цель же появилась: надо было обеспечить, чтобы личный состав не подвел!

– Значит, цель. А что, ее не было там? Отвечайте откровенно!

– Так точно, не было, товарищ Сталин. Вернее, таковой считалось построение мирового коммунизма. Однако… так было принято, что личному составу на политинформации называть ее не следовало категорически.

– Почему?!

– Потому что тогда обычно следовали ехидные вопросы: а почему американские и европейские рабочие не спешат свергать свою буржуазию? И будет ли мировая революция в ближайшую тысячу лет? И чтоб не подрывать авторитет партии и политорганов….

– А что говорилось по этому поводу в партийных документах? В постановлениях съездов? Как они объясняли этот вопрос?

– Никак, товарищ Сталин! Могу еще сказать, что курс «История КПСС» у нас в училище, как во всех гражданских и военных вузах, был обязателен. Но там на вопросы в билете по современным съездам отвечали все одинаково: «успехи промышленности, подъем сельского хозяйства, торжество советской науки, империалисты же строят козни и грозят войной». В общем, побольше громких и общих фраз. И все!

– А по не современным?

– До семнадцатого года – очень подробно. Разбирались как произведения Ленина, так и ситуации, в которых они писались, как и почему. Рассказывалось, чем та или иная идея была правильна. В ваше время, товарищ Сталин, просто перечень оппозиций: выступили против, были опровергнуты, уничтожены. В чем была их неправота? В том, что были против. Затем – героическая борьба советского народа в этой войне, роль партии, а дальше, как я уже сказал.

– Так какая же у партии была цель, товарищ Елезаров? Чем партия занималась?

– Товарищ Сталин, я не могу ответить на этот вопрос! Мирное время, никто не собирается развязывать войну, экономика развивается более или менее, контрреволюции давно нет, как и враждебных классов. В то же время для выхода на мировую арену сил не хватало. Выходит, что единственная цель была – поддержание своего существования. Варились в собственном соку. Вывешивали лозунги, в которые никто уже не верил. Нет, не были против – но не были и за.

– То есть вся партия, или по крайней мере ее руководство, стала вдруг враждебной народу?

– Нет, товарищ Сталин! Просто когда нет цели, нет и дела. Еще у Ленина было про «примнувшую к нам как к победителям коммунистическую сволочь, которую надо вешать на вонючих веревках». В партии были и герои, и…. совсем другие. Но когда нет дела, то все, в том числе и герои, не лишенные человеческих устремлений, заботятся прежде всего о себе. А также без дела и цели герои становятся не нужны, и наверху оказываются другие. Партия не могла не проиграть, потому что оказалась в текущий момент идейно безоружной и бессильной. Лозунги «Власть – наша!» и «Нашу собственность не трогать» были чужими и для рядовых членов, и для народа, да и для верхушки это было не то, за что следовало бы умирать. А других лозунгов не было, потому что не было идеи. Идеи не было, потому что она осталась в семнадцатом году. И мертвые лозунги похожи на шаманские заклинания, смысл которых был непонятен даже адептам.

«Сволочь Никитка! – подумал Сталин. – И тут подгадил. Мой „Краткий курс“ запретил, оставил лишь перечень оппозиций. А то, что иудушка Троцкий предлагал броситься на весь мир со штыком наперевес, пусть ляжем все, но чего-то разожжем? Да и Бухарин носился со своим „крепким хозяином“, новым Столыпиным себя вообразил, не понимая, что времени НЕТ. Где бы мы были с твоими ситцами и хлебом, но без Магнитки и Уралмаша? У меня-то как раз это объяснялось, жила идея, отчего так, а не иначе. Это ты мое стер, а своего не создал! Еще один счет к тебе!»

– И что такое, по-вашему, «живая» идея? Споры? Значит, опять оппозиция? Вы считаете, что мы должны ради этого терпеть врагов в своих рядах? Следовать принципу буржуазной «демократии», когда явный враг общества неприкосновенен, пока лично не совершил наказуемый поступок? Ждать, пока он нанесет вред, и лишь после обезвреживать? А как быть с теми, кто лишь кликушествует, подстрекая других, как ваша Новодворская, например?

– Нет, товарищ Сталин! Речь идет не о тех, кто открыто показывает свою вражескую суть. Но скажите, кто более опасен? Тот, кто верит в одну с нами цель, коммунизм, но считает, что к ней надлежит идти другим путем, более правильным, на его взгляд, – или тот, кто голосует «за», сам не веря ни во что, кроме собственного блага, и предаст при первом же удобном случае? Не вы ли говорили, что один враг, которого мы не знаем, опаснее десятка уже известных?

«Во Григорьич завернул! – подумал я с восхищением. – Вот только как бы не спровоцировать новую „охоту на ведьм“, перед которой тридцать седьмой померкнет?»

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Сирый? Или с чем-то не согласны?

«Заметил, что наш мех, слушая Григорьича, сидит как на иголках».

– Только дополнить, товарищ Сталин. Во-первых, то, что сказал товарищ Елезаров, очень хорошо укладывается в «пассионарную» теорию Гумилева. Пассионарии – люди идеи, которых убить легче, чем переубедить, подчинить. А есть субпассионарии, у которых верховодят животные инстинкты, Шариков Полиграф Полиграфович – самый яркий пример. И основная масса, гармоники, при всех их качествах, ведомые, статисты, могут «заразиться» и тем, и тем.

«Тьфу, что он несет! Забыл, что Булгаков сейчас, мягко скажем, не в фаворе!»

– Я ознакомился со взглядами Льва Гумилева. – Сталин тотчас же воспользовался паузой. – Весьма интересно. Но скажите, какое отношение имеют предсказанные им тысячелетние циклы к текущему моменту?

«Вот случай! Когда отбирали, кто-то положил книжку Гумилева в раздел „Представляющие наибольший интерес“?»

– Самое прямое: Гумилев правильно описал циклы развития любой идеи. (Этнос, по его определению, – это именно люди одной идеи.) Сначала группа фанатиков (пассионарии) объединяется, чтобы переделать мир. Затем, победив, они начинают спор или даже войну друг с другом, потому что у каждого свой взгляд. В конце концов их «ведомым», массе, идущей за ними, это надоедает: «Дайте же пожить спокойно, наконец!» Все приходит в равновесие, среди пассионариев остается главный, подчиняющий прочих, лишние гибнут – «порядок, закон, собственность, семья». И все бы ничего, но при покое и сытости плодятся субпассионарии, как бациллы, и когда их становится много, все рушится, никому не хочется нести бремя, все хотят лишь потреблять. Но ведь эту схему можно применить не только к этносу, но и вообще к любой общности – классу или партии, если эта общность замкнута или поступление свежих людей мало в сравнении с описанными изменениями. И сроки будут другими! Русское дворянство за двести лет выродилось от «птенцов гнезда Петрова», берущих на абордаж корабли, «небывалое бывает», до князей Юсуповых, не способных сражаться даже за свой интерес. Так же и партия: от ленинской «железной когорты», через оппозиции, к хрущевщине. Это же был типичный «надлом», когда массы устали! Отчего Хрущев решил, что необходим тот доклад, а не «наследник дела Сталина»? И почему он сделал это не сразу, а лишь через три года? А он почувствовал желание масс, уставших жить в страхе. И объявил, что при нем никакого нового тридцать седьмого не будет. Объявил амнистию, по которой вышло еще и множество уголовных. Реорганизовал, вернее развалил, органы, на какое-то время оставив нас без разведки и госбезопасности. Зато сразу получил бешеную популярность среди народа и рядовых, да и не только, партийцев – они порвали бы любого, кто выступил против.

– Однако это его не спасло! – заметил Сталин. – Сбросили ведь его через шесть лет? Куда делась популярность?

– Именно за то, что он не завершил процесс. В верхах продолжил прежние метания: совнархозы вместо министерств, деление парторганов. И те же верхи решили, что им удобнее другой Первый, который будет более управляемым, стабильным. Подтвердив все гарантии, народ, по сути, и не заметил. И начался всех устраивающий «застой», когда все решалось как бы само собой, вот только за время застоя выросло и встало на посты поколение той самой, ни во что не верящей дряни. Ведь и такие персонажи, как Ющенко, Сукошвиль, шпротские правители, Туркменбаши, Ходорковский и даже Шамиль Басаев были какими-то там секретарями, комсомольскими или партийными! Субпассионарии – они тем и опасны, что цепляются к кому-то, как рыбы-прилипалы к корабельному днищу, и лезут наверх. Такой был цикл партии, девяносто лет.

– Предположим, – сказал Сталин. – Выводы?

– Гумилев ошибался. В сроках. Тысяча лет – это средний этнос среднего размера. Класс, партия – меньше: обрубок горит быстрее бревна. И процесс можно замедлить. Прежде всего, субпассионариев держать «в черном теле». Простите, но всеобщая демократия невозможна, потому что субпассионарии – это смертельная угроза, если им дозволяется что-то решать, на что-то влиять. Их на километр нельзя подпускать к власти. Только работать, где укажут, «кто не работает – тот не ест». Второе – открытость. Когда какая-то часть общества замыкается, «выгорание» в ней идет быстрее. И третье – общие потери. И тут снова Гумилев неточен: он говорил, что потери пассионариев в войну легко возобновимы, так как у них остаются дети, а женщины любят героев. Но вспомните Францию той войны и этой: лучшие были выбиты, а их потомки, кажется, еще в тридцать пятом вопили: «Лучше нас победят, чем снова Верден!» И четвертое – идея. Пассионарий силен в движении к цели. Ему нечего делать – в застой.

– Однако же гипотеза Гумилева пока ничем не подтверждена. – В руке Сталина откуда-то появилась трубка.

– Происхождение человека от обезьяны тоже так и не было прямо подтверждено фактами. Даже в конце двадцатого века.

– Вы что-то хотите добавить, товарищ Лазарев?

– Только дополнить. Про значение идеи. Слышал, еще в восьмидесятых говорили про некоторых: «настоящий коммунист». Как правило, они были там, где настоящее дело: строили БАМ, города и заводы в тайге. Или водили корабли в дальние походы. Но их было гораздо меньше в Москве и в Питере: не уживались такие в центральном аппарате.

– И какая должна быть идея? Достаточно ли просто усилить пропаганду?

– Нет. Идея должна отражать мир вокруг. И указывать в нем цель. И если идея отражает мир неправильно, она должна быть исправлена.

– Вы полагаете, что марксистская идея неправильна?

– Она была правильна на тот момент. А дальше – вопрос матросов к замполиту, отчего это там нет революции. Ответ вам сказать?

– Давайте, товарищ Лазарев, поправьте классиков коммунизма!

«Ох, ну сейчас я точно или на коне буду, или пятьдесят восьмую получу!»

– Согласно классикам, считалось, что у капитализма две стадии. Вторая, империализм, – последняя. Но вот какой мир описан в «Железной пяте» Джека Лондона. Ключевое слово – монополистический: весь мир, как одна сверхфабрика, правит им кучка олигархов, все прочие – никто, наемная рабсила. И коммунистическая революция там – всего лишь средство, чтобы уничтожить эту олигархию и пользоваться ее уже отлаженной машиной.

К этому шло у нас – кончилось Октябрем. К этому шло в Америке – до Депрессии. «Новый курс» Рузвельта породил, однако, третью стадию, «социальный» капитализм (по сути то, что позже назвали «шведским»). Налоги «на богатых», всякие соцмеры вроде оплачиваемых больничных и отпусков, но главное, чрезмерная монополия неуправляема и оттого просто экономически не выгодна. Какому-нибудь Форду оказалось дешевле не самому строить завод по выпуску, например, гаек и болтов, а объявить, что купит их, опять же условно, по доллару за штуку, и тут же найдется масса желающих их продать. «Средний класс» как бы получил новое развитие, став опорой порядка. Этот капитализм не имел преимуществ, но уже был устойчив; вот почему революции не произошло тогда.

А дальше началась четвертая стадия, именуемая глобализацией. Когда работают, по сути, негры, а белые люди становятся клерками, а не пролетариями. Причем «глобы», новые олигархи, гораздо жестче прежних: по Марксу, у рабочего нельзя отнять минимум, необходимый для проживания, и прежний «национальный» капиталист не станет доводить до взрыва, а «глобам» плевать на само выживание рабсилы, в тех странах она дешева, и им, сидящим, к примеру, в Нью-Йорке, глубоко безразличен бунт где-то в Малайзии. Ну и преимущества климата – теплые страны.

– Паршева вашего тоже прочел, – сказал Сталин. – Дальше?

– А дальше – все. Беда была в том, что про этот мир в марксизме-ленинизме ничего не говорилось. Поскольку его просто не было тогда. Были слова, сказанные классиками в ту эпоху. А нужны были те, что сказали бы они сейчас, увидев подобное.

– А сказали бы они вам, – Сталин прищурился, его трубка выпустила кольцо дыма, – что не четыре, а все же две. Просто напуганные Октябрем (как там Рузвельт сказал, «отдать часть, пока не отобрали все») откатились назад, с монополизма. А как мы ушли в глухую оборону, началось по новой. Причем «глобализм» – это подлинный империализм: не было во времена Джека Лондона ни такой связи, ни этих компьютеров. Правильно вы заметили, невозможно было управлять. И что из этого следует? То, что подлинная революция еще БУДЕТ, а Октябрь – это так, репетиция, разведка боем.

Он посмотрел на Большакова.

– А вы что же все молчите, товарищ…

– Так товарищи все уже хорошо сказали, – развел руками наш главдиверс, – разве только дополнить. Отчего-то у нас решено было, что сначала материально-техническую базу коммунизма построим, а после лишь людей воспитаем. Нельзя так! Одновременно надо, пользы будет много больше. Вы, товарищ Сталин, говорили: кадры решают все. Тогда с самого начала учитель должен быть первой самой профессией, самой уважаемой и ценимой – не железки делает, людей наших формирует! И нельзя категорически назначать в армию офице… командирами не служивших! Два года отслужил, хорошо показал себя – в училище. Если только не после суворовских и нахимовских – кадетов оттуда сразу можно брать. А прямо сейчас на фронте, после ранения, стараться хотя бы назад свои части возвращать. Точно известно, у кого хотите спросите: часть, где есть ядро «старичков», намного боеспособнее еще и оттого, что молодые там учатся куда быстрее. А то, слышал, бывает такое, что танкиста – в пехоту, артиллериста – в кавалерию. На войне ведь самое важное – это доверие личного состава командованию. Если его нет, то и выучка, и вооружение роли не сыграют. Дед у меня подо Ржевом воевал, слава богу, живой вернулся. Так он рассказывал про случаи, как в песне:

 

Меня после боя вызвали в отдел:

– Отчего в атаке с танком не сгорел?

– Вы не беспокойтесь, – я им говорю,

– В следущей атаке обязательно сгорю.

 

– Это ведь было: кирпич на газ, врубить вторую передачу – и выскакивать, все целы, а танк ек; за такие художества особисты и спрашивали. Только вопрос: а как быть, если генерал идиотский приказ отдал – атаковать без артподготовки, без пехоты, в лоб на сильную позицию. Вот мужики умирать безтолку и не хотели. Так кого же наказывать? Генерала или мужиков? Следующий вопрос: а если так надо было по стратегии, чтобы отвлечь от чего-то, обозначить атаку? Так вот и выходило…

– Учтем, – сказал Сталин, пыхая трубкой. – Ну что ж, товарищи потомки, благодарен я вам. Что вы рассказали, запомнил, буду думать, решать. Отдыхайте пока, но завтра у вас запланирован доклад перед товарищами учеными. Это больше по вашей части, товарищ Сирый. Затем вы, товарищ Лазарев, расскажете товарищам Кузнецову и Головко о роли и месте флота в будущих войнах и развитии военно-морской техники. А с вами, товарищ Большаков, хотели бы поговорить товарищи из Осназа, только по существу вопроса, тайны вашей они не знают и не спросят, откуда вы. Товарищ Берия ведь предупредит? Ну а с вами, товарищ Елезаров, возможно, мы встретимся еще раз, когда я обдумаю все сегодня сказанное. У вас вопрос, товарищ Лазарев?

– Если позволите, товарищ Сталин. Будет ли экипаж «Воронежа» расформирован?

– С чего вы взяли, товарищ Лазарев? Во-первых, чтобы ваш корабль содержать в порядке, без экипажа никак не обойтись. Во-вторых, может быть, мы еще используем на Северном театре столь уникальную боевую единицу. Ну, это видно будет. Естественно, все вы будете привлекаться для консультаций; может быть, будут у нас еще встречи, как сегодня. Пока же отдыхайте! А вас, товарищ Берия, попрошу остаться.

Тот же кабинет, через несколько минут

– Ну, что скажешь, Лаврентий?

– Правду говорят наши гости.

– Поясни.

– Предположим – чисто отвлеченно предположим! – что кто-то там, в будущем, хотел бы сбить нас с пути. Помощь в войне как наживка – и вброс чуждых идей, поворот на новый курс. Но тогда они бы должны, обязаны были сказать: вот так не надо, а так надо! И доказывать это – четко и безупречно, по виду. А они сами не знают ответа.

– Так-таки не знают?

– Мне, товарищ Сталин, слова Лазарева передали, в запале сказанные, в море еще: «Социализм провалился, капитализм ненавижу – только в безнадежном бою и осталось».

– В безнадежном бою – это песня та? Тогда неправ ты, Лаврентий. Выходит, готов он драться, даже за провальное дело, потому что другого не видит. А что считает его пока безнадежным – так даже мы не знаем, что выйдет в итоге. Но вот что-то выйдет, это я обэщаю!

И товарищ Сталин усмехнулся в усы.

– Еще варианты есть, Лаврентий?

– Чисто теоретически. Убрать Хрущева, который, допустим, сделает в будущем что-то неугодное нашим потомкам.

– Зачем так сложно? Нет человека – нет проблемы.

– Чтоб другие не продолжили.

– А какая у Никитки сейчас политика, чтоб ее кто-то продолжил после него? Я его знаю с тех пор еще, как он вместе с Наденькой Аллилуевой в Промышленной академии в секретарях ходил. И все, что гости наши про него рассказали, чрезвычайно на него похоже. Как он там, кстати?

– Недоволен. Уже замечен в разговоре, который вполне можно трактовать по пятьдесят восьмой. Встретил на новом месте знакомого, еще с Украины, выпили, посидели. Рапорт от местных товарищей у меня, со всеми подробностями. Уже можно брать, и дальше по закону.

– Я сказал – не спеши, Лаврентий! Пусть посидит в своем Ашхабаде, поплачется в жилетку еще кому. Пусть сеть сплетет, заговор составит – посмотрим, кто тут у нас товарищем Сталиным недоволен! А уж когда созреет… Главное к армейским его не подпускать: не хватало нам еще какой-нибудь штаб ПВО штурмом брать, в войну! И чтоб он с твоими там не стакнулся.

– Это вряд ли!

– Знаешь, Лаврентий, человек обычно другого обвиняет в том, к чему сам склонен. А судя по тому, что он свои пасквили мемуарные в Англии публиковал… Не удивлюсь, если возле него и настоящие английские шпионы окажутся. За этим тоже следи!

– Так точно, товарищ Сталин.

– Диалектика, Лаврентий. Ничего не бывает даром. Вот гости наши хорошо нам помогли. А я вот думаю сейчас: что будет, если все узнают. Ведь тогда возможно все, вплоть до союза всех против нас! В мире слабым диктуют, сильных уважают. Когда мы разобьем Гитлера, нам придется быть готовыми защищать себя. Завтра ты будешь подробно ставить задачу комиссии, в Молотовск. Мне нужно, чтобы они оценили перспективу. Нам будет нужен еще один центр кораблестроения на Севере. Ленинград в блокаде, там все разрушено, да и тесновато будет, если мы хотим принципиально новый завод. Металл из Череповца, с Урала везти до Архангельска даже ближе. И научная база в Ленинграде. И беломорский канал с Балтики. И безлюдные места, что тоже важно. И легче оборонять. Есть мнение, что именно там будет строиться наш атомный флот. Пусть эти ответственные товарищи продумают, прикинут, пока предварительно, затраты и сроки, чтобы можно было начать раньше. Какое-то оборудование можем заказать у союзников, какое-то возьмем у немцев как трофеи. Может быть, имеет смысл первым заложить на верфи не субмарину, а ледокол – чтобы отработать машинную установку. Тем более что свободное и круглогодичное мореплавание по нашей Арктике – это важнейшая и оборонная, и хозяйственная задача. Это будет, Лаврентий. А пока для тебя главная задача – обеспечить внедрение достижений потомков и в то же время соблюсти абсолютную секретность. Не допустить утечки информации – даже теоретически! Сурово спрашивай за это со своих, Лаврентий, и помни, что я так же спрошу с тебя!

От Советского Информбюро, 19 сентября 1942 года

В течение ночи на 19 сентября наши войска вели бои с противником на северо-западной окраине Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах существенных изменений не произошло.

На северо-западной окраине Сталинграда продолжались ожесточенные бои. Н-ская часть отбила несколько атак противника и уничтожила 4 немецких танка, 3 противотанковых орудия и истребила свыше 200 гитлеровцев. Немцы неоднократно пытались захватить наши позиции, прикрывающие подступы к элеватору. Защитники Сталинграда гранатами уничтожили 6 танков, а затем в рукопашной схватке истребили 170 немецких солдат и офицеров. Противник был вынужден отступить.

Москва

Сергей Гаврилович Симонов был удивлен срочным вызовом в столицу, причем по линии не своего «родного» наркомата, а НКВД.

Здесь, в Саратове, куда завод был эвакуирован из Коврова, никто ничего не знал. Директор, увидев предписание, звонил кому-то в Москву, а затем, плотно закрыв дверь, сказал, что будто бы товарища Симонова хочет видеть сам нарком Берия, так что надо ехать, надо – и желаю вернуться скорее в нашу саратовскую глушь.

На память приходила всем здесь известная история пятилетней давности, когда на один завод директору так же пришел вызов в Москву. Директор прочел, закрылся в кабинете, принял стакан водки и выстрелил из браунинга себе в висок. Год был тридцать седьмой – и по закону руководителей, начиная с определенного ранга, не арестовывали на месте, а сначала вызывали и брали уже там. Ну а так хоть не тронут семью. После выяснилось, что вызывали его, чтоб наградить орденом «Знак Почета».

Но сейчас вроде не ежовские времена? И товарищ Берия, хотя Симонов с ним лично не встречался, был известен как человек вполне разумный, стремящийся сначала разобраться, а уж после… И исключительно в интересах дела! Так что надо ехать…

На вокзале Симонова встречали. Капитан ГБ, безошибочно узнавший Сергея Гавриловича среди выходящих пассажиров, шагнул навстречу, представился и сказал, что ему поручено отвезти в гостиницу – устраивайтесь, пообедайте, сегодня в восемнадцать ноль-ноль за вами заедут. И добавил: еще товарищ нарком очень рекомендовал вам познакомиться с вашими соседями, поскольку вам с ними работать.

– Какими соседями? – не понял Симонов.

– По номеру, – ответил капитан. – Один утром приехал, второго я час назад отвез.

Номер был четырехместный, комфортабельный, по довоенным меркам, наверное, очень дорогой. Молодой сержант с петлицами танкиста восседал на кровати, второй военный сидел на стуле за пододвинутым столиком, играли в шахматы. Увидев капитана, оба вскочили.

– Располагайтесь, отдыхайте, Сергей Гаврилович, – сказал капитан, – и знакомьтесь с товарищами. Можете рассказать им все о своем деле – как и они о своих. Потому что вам теперь вместе работать.

И вышел, козырнув.

Симонов представился: конструктор Ковровского оружейного завода, сейчас эвакуирован в Саратов, только что оттуда, по вызову, зачем, пока неизвестно.

– Сергей Гаврилович? – спросил танкист. – Погодите-ка… Так это вы – АВС-36?

Улыбнулся и протянул руку, представился:

– Сержант Калашников, Михаил Тимофеевич.

– Драгунов Евгений, – назвал себя второй.

В семь приехал все тот же капитан. Вечерняя Москва, большой дом на Лубянке, бесконечные коридоры, кабинет с высокой дубовой дверью.

– Здравствуйте, Сергей Гаврилович. Проходите, садитесь.

На арест не похоже…

– Ваша кандидатура была отобрана из всех советских оружейников для дела чрезвычайно важного для СССР и, безусловно, могущего повлиять на исход войны. Вы имеете право отказаться и в этом случае вернетесь в Саратов без всяких последствий, будете работать, как прежде. В случае же вашего согласия вы будете допущены к тайне «ОГВ» – особой государственной важности, – за разглашение которой последует суровая кара. Ваше решение?

«А что тут решать? Война же! Если можно сделать хоть что-то, чтобы она скорее завершилась нашей победой, то… Да и при отказе, слышал, Берия слово держит, но после ведь не забудется: „это тот, кто отказался тогда“. И решать, и судить будут совсем по-другому. К тому же раз меня выбрали – значит, сочли, что задача мне по силам? И как раз по оружейной части?»

– Я готов.

Берия встал, подошел к сейфу, достал большую, тщательно завернутую книгу, вернулся к столу.

– Хватит вам двух часов, чтобы прочесть? Вас отведут в кабинет рядом, где вам не помешает никто. И настоятельно прошу вас отнестись предельно серьезно. Это не шутка и не розыгрыш. Это – есть!

Слова были странными, но переспрашивать Сергей Гаврилович не решился. И понял их смысл, только когда открыл книгу. Черная обложка, золотое тиснение. «Болотин Д. История советского стрелкового оружия и патронов. М.: Полигон, 1995». ДЕВЯНОСТО ПЯТЫЙ???!!! Но… «Это есть… Не шутка, не розыгрыш». Слова самого наркома.

Профессиональный интерес взял верх, Сергей Гаврилович стал читать. Бегло пролистнул главу о пистолетах: это было ему малознакомо, он занимался пулеметами и автоматическими винтовками. Так же пролистнул главу о винтовках обычных. И начало – о самозарядных, останавливаясь лишь на сравнении фактов написанных с уже известными ему. Промежуточный патрон его заинтересовал – оружие выходило не только легче и с малой отдачей, но также и меньшая нагрузка на механизм существенно развязывала руки конструктору. Его разработают в следующем, сорок третьем. А какое оружие под него будет? Карабин СКС-45, Симонова – мой? Войсковые испытания на Первом Белорусском, в армию массово выпущен уже после войны. Был вытеснен автоматом Калашникова («лучшим оружием пехоты двадцатого века»), но долго еще оставался в войсках, у артиллеристов, зенитчиков, матросов. Калашников – уж не тот ли это сержант? Запирание ствола поворотом затвора, а не перекосом или личинкой-клином.

Отдельно – цветной рисунок. СКС, но измененный до неузнаваемости. Оптический прицел, приклад, похоже, с пружиной, как на ПТРД, удлиненный рожковый магазин, вторая рукоятка перед ним, отделка. Оружие для элитных стрелков?

А вот и Драгунов. Снайперская винтовка, похожая на увеличенную СВТ (и тут запирание поворотом, это в будущем самое распространенное?). Вообще, как мало изменилось стрелковое оружие за полвека: промежуточный патрон, затем уменьшенный калибр, еще возможная схема «буллпап», и механизм «трехчетверть автоматики», фиксированно очередь в два-три патрона – вот и все нововведения? Еще, конечно, технология, материалы, хотя про них тут не говорится ничего. И конечно, «умные» прицелы – для стрельбы ночью, на большое расстояние, даже с встроенным вычислителем. Это что же, из противотанкового ружья ПТРС его конструкции сделали снайперскую винтовку большой мощности? А что, у нее дальнобойность и меткость много больше, чем у мосинки. А «фиксированная очередь» у нас как-то не привилась, считалось достаточным умение стрелка просто отсекать два-три патрона коротким нажатием на спуск, но вот именно это «приговорило» мой СКС в пользу АК: оказалось, что в руках среднеподготовленного стрелка огонь короткими очередями заметно эффективнее одиночного. А пулеметы мои… Ни один так и не был принят. Жаль.

И тут Калашников! Его ПК – единый, назван одним из наиболее удачных этого класса. А ведь действительно, хорошая конструкция, ни убавить ни прибавить! Определенно, есть у него талант оружейника!

Противотанковые ружья сойдут со сцены еще до конца войны: уже не смогут брать толстую броню новых немецких танков. А для стрельбы по легкой бронетехнике и полевым укрытиям – пулемет КПВ под противотанковый патрон. Он же в зенитных установках.

Отдельная глава – про оружие спецназа, отличающееся от обычного, армейского. Автомат бесшумный, и совсем уж оригинально – автомат для стрельбы под водой.

Два часа пролетели незаметно…

– Ну, Сергей Гаврилович, что думаете?

– Откуда это?!

– Положим, это вам знать не обязательно. Эта книга – не все. Есть еще книги, чертежи – и сами образцы. Хотите посмотреть, потрогать руками?..

Коридор, железная дверь. В тамбуре за столом с телефоном сидит лейтенант ГБ, рядом – автоматчики. За дверью, в большой комнате, на столах блестят черно-матовым аккуратно разложенные стволы. «Калашниковы» – узнал Симонов – эти, АКМ, под патрон сорок третьего, а вон тот, с дульным набалдашником, это АК-74, под уменьшенный калибр. Вот СВД, рядом с ней – не знаю, но явно «буллпап», а вот пулемет ПК.

И – книги. Листы «синек», чертежи. Еще листы – напечатанные на стандартных страницах, удивительно четким шрифтом, со вставленными рисунками и схемами.

«Господи, когда же я успею все это прочесть? Разобрать, обследовать, изучить?»

– Вот это будет вашей самой первой задачей, Сергей Гаврилович. Самое слабое место в стрелковом вооружении РККА – это отсутствие пулемета, сравнимого с немецким MG-42. Вот этот пулемет, что перед вами, был принят на вооружение в шестидесятом и еще в двухтысячном считался одним из лучших в своем классе. Насколько возможно его скопировать и запустить в серию? Как мне сказали, на его ствол идет марка стали, которой у нас сейчас нет. Будет ли это большой помехой, или просто чуть ниже станет ресурс ствола?

– Товарищ нарком, я так быстро ответить не могу!

– Почему? Вам конструкция непонятна?

– Нет. Тут дело не в конструкции, а в материалах. А уже от них зависит технология. А от технологии – серия. Мы можем, конечно, просто воспроизвести эти образцы из нашей стали, но я тогда не могу дать гарантию, прежде всего за надежность и ресурс. Надо хотя бы спектрографом исследовать материал и подобрать аналоги из наших.

– Что вам для этого нужно?

– Моя лаборатория на заводе. Опытно-экспериментальный цех – больше загрузки на меня. Кое-какое оборудование – по возможности. И двое-трое помощников в штат. И могу я просить вас, товарищ нарком, поближе ознакомиться со всем этим?

– Не беспокойтесь, Сергей Гаврилович, все, что в этой комнате, отобрано как раз для того, чтобы отправиться с вами в Саратов. В помощники вам – те два будущих гения, с которыми вы уже знакомы. Завтра они получат предписание следовать с вами к новому месту службы. Ну а сейчас – едем!

– Куда, товарищ нарком?

Симонов осекся: этот вопрос здесь и сейчас был совершенно неуместен. Берия, однако, лишь улыбнулся и ответил:

– К тому, кто выше меня. Чтобы утвердить ваше назначение – окончательно.

– Ближайшие задачи вам уже поставлены, товарищ Симонов, это хорошо. Но как вы думаете, для чего вам рассказали главное, а не просто дали документы без даты и образец со сбитым клеймом, и приказали сделать такой же? Так я скажу, товарищ Симонов. Главной вашей задачей, очень надолго, станет изучить и оценить все достижения потомков в том, что касается стрелкового оружия. Оценить практически – зная нашу технологию, что можно и нужно внедрить. Этого не может сделать, пусть даже надежный и доверенный, человек, который не является конструктором. И этого не может сделать даже человек из будущего, не знающий нашего производства. Это можете сделать только вы! Для этого вам будут даны права заместителя наркома. Только настоятельно прошу, не старайтесь делать все сами! Контролируйте, координируйте – но не подменяйте собой! Не стесняйтесь, ставьте задачи товарищам Дегтяреву, Шпагину, Владимирову, всем! У вас есть уникальное знание – так старайтесь распорядиться им лучше! Единственно, чем придется заниматься конкретно вам, это единый пулемет. И то максимально загрузите ваших молодых помощников. Если они так гениальны в том времени, то, надеюсь, не будут лишними и для вас! Для них же это будет хорошая школа: научите их всему, что знаете и умеете, ограните бриллианты их таланта. Но в тайну их не посвящать! Ни их, ни вообще кого-либо другого без дозволения товарища Берии и моего одобрения!

«Вот попал, как кур в ощип! – подумал Симонов. – Эти двое, судя по их будущим успехам, не могут не быть лидерами. Как бы не передрались. Пока молодые, я с ними справлюсь, но позже их непременно надо будут разогнать по своим КБ. Двум, а со мной трем медведям в одной берлоге…. Хотя пока они еще медвежата, ну а когда вырастут, закончится война».

– Мы всячески поможем, – продолжил Сталин, – есть мнение отдать товарищу Симонову весь экспериментальный цех. А когда новый пулемет будет готов к нашей технологии, то, возможно, все производство. Или расширить – авиации ковровское оружие тоже нужно. Список оборудования – это к товарищу Берии, в рабочем порядке, что можем, дадим. Также, товарищ Берия, организуйте, чтобы товарищу Симонову никто не мешал! Всю информацию, образцы и документы вам передадим. Только, надеюсь, вам понятна степень секретности? Для всех это будет… ну пусть, добытое нашей разведкой. Ну а кто будет излишне любопытствовать, задавать ненужные вопросы… товарищ Берия, вы меня поняли?

– Так точно, товарищ Сталин! От НКВД к товарищу Симонову будут прикреплены люди, которые на месте все обеспечат – и секретность, и безопасность. Естественно, Саратовское управление ГБ тоже получит от меня указания.

– Видите, товарищ Симонов, за вами лишь работа, результат. РККА очень нужен пулемет, и чем раньше, тем лучше. Это дело будет под нашим контролем. Могу еще подсказать как временную мэру… я ведь тоже эту книгу прочел, и очень внимательно! В сорок шестом будет принят на вооружение пулемет Дегтярева с ленточным питанием – по сути, измененный ДП, модернизированный в сорок четвертом, всего лишь с вставным блоком питания вместо диска. Если сделать к нему станок – подумайте, кому поручить эту задачу! – то получится неплохая, а главное, быстрая и дешевая временная замена, пока не подоспеет ваш пулемет. Озадачьте Дегтярева. Что там у него с переносом возвратно-боевой пружины? Желательно также специальную ручку на стволе для быстрой замены, по типу ПК. Ну, не мне вас учить, как конструировать оружие! Мы все очень надеемся на вас, товарищ Симонов, – страна, армия, народ. Так не обманите же наших надежд!

От Советского Информбюро, 20 сентября 1942 года

В течение ночи на 20 сентября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах существенных изменений не произошло.

В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои, часто переходившие в рукопашные схватки. Наши части очистили от противника еще несколько улиц. Большой урон нанесли врагу бойцы Н-ской стрелковой части. По неполным данным, они уничтожили до двух батальонов немецкой пехоты, 5 танков, 43 автомашины и 38 повозок с боеприпасами. Часть, где командиром тов. Чекалов, в упорном бою с неприятелем уничтожила 6 немецких танков и истребила более роты гитлеровцев.

В районе Синявина продолжаются бои, в ходе которых враг несет большие потери. Только на одном участке нашей артиллерией за два дня разрушено 53 немецких блиндажа, 13 дзотов, уничтожено 10 танков (5 из них были зарыты в землю), 13 орудий разного калибра и истреблено до 800 немецких солдат и офицеров. Противник подтянул резервы и оказывает упорное сопротивление.

Москва. Кабинет наркома внутренних дел

– Товарищ нарком, гражданин Нудельман доставлен.

– Доставлен – примем… Здравствуйте, Александр Эмильевич. Что ж вы так… Вам возможность работать предоставили? Пушка НС-37 – это, бесспорно, большой ваш успех и заслуга, вполне достаточный, чтобы о прежнем забыть. Ан нет, не успокоились вы, записки пишете ответственным товарищам, весьма занятым, между прочим. А они, ваши бумажки, к нам с резолюцией: бывший пособник врага народа Таубина продолжает лелеять вредительские замыслы, настаивая на выпуске откровенно плохого оружия, гранатомета АГ-2: мол, разберитесь и примите меры. Так примем?

– Товарищ народный комиссар…

– Может называть меня по имени-отчеству. Я вам не начальство, я разобраться хочу в вопросе. Куда эти бумажки деть? В макулатуру, или дать ход?

– Лаврентий Павлович, я совсем не предлагал выпускать ту самую модель, и это легко можно увидеть из текста моей докладной записки. Но, оставаясь твердо убежденным, что оружие такого класса абсолютно необходимо РККА, я считаю, что полное прекращение всех работ по нему было бы ошибкой, которая будет стоить нашим бойцам лишней крови. Именно это я предлагал – оставить тему в плане ОКБ-16, сохранив финансирование и выделение ресурсов. Разумеется, не в ущерб основной работе. Я прикинул: у нас есть некоторый резерв.

– Так-так… вот что пишут о вашем изделии: «многочисленные конструктивные недоработки; низкая живучесть его отдельных деталей; многочисленные задержки во время стрельбы, возникавшие по вине автоматики в усложненных условиях работы. Большая стоимость изделия. Высокая требовательность к подготовке личного состава – надежно эксплуатировать данный образец не смог бы не только обычный призывник РККА сорок первого года, но и… гм… намного более подготовленный солдат».

– Лаврентий Павлович, эти недостатки хорошо известны в ОКБ-16. Однако позволю возразить, что гранатомет успешно проходил войсковые испытания на бронекатере Днепровской флотилии, в 90-й дивизии Ленинградского военного округа и, наконец, в частях НКВД на Дальнем Востоке. Да, выявлены отдельные недостатки, над их устранениями велась работа. В новой, усовершенствованной модели…

– Знаете, Александр Эмильевич, был такой человек, Курчевский, который после каждого провала точно так же клялся, что вот следующая модель будет выше всех похвал. Вы знаете, чем он кончил? А вы считали, какой вред он нанес нашей обороноспособности, да еще перед войной? Сколько ресурса и времени ушло на тысячи его «шедевров», годных лишь в металлолом? Государство не может позволить себе щедро оплачивать творческий поиск, пусть даже и очень талантливых личностей, не получая за это ничего. Вы можете поручиться, что в следующей модели, предъявленной в названный вами срок, вы добьетесь результата? Если нет, то эта бумажка сейчас же отправится в корзину, а вы работайте, как раньше, но навсегда забудьте о каких-то гранатометах. Если да, то вам дадут такую возможность. Но если не справитесь, то уж не взыщите. Выбирайте сами свой путь. Итак, что?

– Я выбираю… Да, товарищ нарком.

– Почему? Вы понимаете, что вполне можете отправиться вслед за Таубиным?

– Я думаю о наших бойцах, которые на фронте тоже рискуют жизнью. А могли бы – меньше, будь у них лучшее оружие. Это и моя война, Лаврентий Павлович. Позвольте и мне исполнить свой долг.

«Убежденный, – подумал Берия, вспоминая биографию Нудельмана в той истории. – Будет возглавлять свое ОКБ-16 еще пятьдесят лет. С его чертежей пойдут авиапушки для реактивных истребителей, о которых мы сейчас не можем и мечтать. И «„Стрелы“ – пехотные ракеты против самолетов, тоже будут его. Интересно, в той истории, при этой беседе, меня и его, какое решение я принял там? Но я знаю и другое: АГ-3 так и не появился. Значит, или этого разговора не было вовсе, или там он сказал „нет“. И в любом случае потерять такую голову, такого конструктора будет большой потерей для СССР. И в этой войне, и в той, третьей, несостоявшейся».

– Я вам делаю встречное предложение, Александр Эмильевич, которое вы, надеюсь, примете. Что вы скажете про это?

Описание гранатомета АГС-17, «Пламя». Чертежи, схемы, фотографии. Описание патрона. Наставление по эксплуатации. Наставление по боевому применению. Хорош все же поиск информации у потомков. Меньше чем за час, узнав о предстоящей беседе, быстро найти нужное, распечатать, скопировать, скомпоновать. И сделать это самому, не посвящая лишних.

– Я верю, Александр Эмильевич, в ваш талант. И ценю вашу уверенность. Однако же улучшенного АГ-2 пока еще нет в природе. А это вот – было. И стреляло. Работало отлично, без нареканий.

– Откуда это?

– А вот об этом, Александр Эмильевич, вы никогда спрашивать не будете. Потому что никто вам не ответит. Создатели этого великолепного оружия были вредительски уничтожены врагом народа Ежовым вместе со всеми материалами, кроме сохранившихся, очень немногих. Так как, беретесь?

«При том что с тебя снимется ответственность, если не сумеешь, – подумал Берия. – Год принятия на вооружение – семьдесят первый, двадцать девять лет тому вперед. Может быть, с нашим производством, из наших материалов задача не имеет решения вообще. Но попытаться стоит. Так что тебя никто не будет винить – но тебе лучше пока об этом не знать, чтоб стимулировало».

– Я берусь. Конструкция выглядит достаточно проработанной. Явно мастер проектировал. Я… его знал?

«Не знал, – подумал Берия. – Корняков Александр Федорович, других данных нет, ни биографии, ни даже года рождения. Может, он малец еще, а может, уже в армии. Если так, надеюсь, в нашей, уже измененной истории он останется жив».

– Нет. Этого человека вы знать никак не могли. Надеюсь, вы понимаете, что основную задачу ОКБ, вооружения для наших ВВС, с вас никто не снимает? Справитесь? Может быть, вам люди нужны, оборудование?

– Ну, если только помещение побольше. Да, и из оборудования кое-что. Если еще немного людей, а то бывает, нам своими руками делать образцы приходится, и даже хозработами заниматься – совсем великолепно.

«Одессит! – подумал Берия. – Своего не упустит никогда».

– Заявку, пожалуйста, со списком – что, в каких количествах, в какой срок. Проследим, чтоб выделили. Еще что-нибудь?

– А… от тех, кто делал вот это, осталось еще что-нибудь?

– А вы уверены, что сейчас это вам чем-то поможет? Конкретно в этой поставленной и далеко не легкой задаче? Хотя у вас перед всеми другими конструкторами есть одно очень серьезное преимущество.

– Какое же? Куда мне равняться с такими, как Федоров, Дегтярев.

«И этот туда же, – подумал Берия. – Если б не прокол тогда с Таубиным, на месте Симонова должен был бы быть ты. Но – нельзя. И коллеги не поймут, те же маститые „мэтры“, если ты будешь им задачи ставить с правами замнаркома. И что еще серьезнее, товарищ Сталин не одобрит. Так что не быть тебе посвященным в тайну, но на своем месте ты точно сможешь больше потянуть. Особенно при поддержке».

– Высшее образование. Мне кажется, вы сами не понимаете, насколько это важно. К примеру, опытный старый рабочий легко может заткнуть за пояс молодого инженера. Он «на глаз» знает, что в данной печке при данном режиме данная сталь должна иметь такой цвет, а если не имеет, то надо проверять то-то и то-то. А если заменить печку, сталь или режим обработки? Что будет делать даже очень хороший практик без теоретической базы? Не понимаете? Хорошо, объясняю подробно, что я от вас хочу. Отчего-то вы, конструктора, сочиняя, совсем не думаете о технологии. К чему, если высококвалифицированные рабочие КБ вручную сделают опытную партию? А потом понять не можем, отчего это цена зашкаливает и массовый брак идет. Например, у ППД коробка цилиндрическая, но точить ее на токарном станке или взять готовую трубу нельзя: воедино с коробкой сделан целик – прямоугольное «седло» на цилиндре. Значит, помимо токарных, еще и фрезеровка – лишние станко-часы, повышение стоимости. Отчего так сложилось? А подумайте, отчего мосинка требует больше человеко-часов, чем ППШ? Полвека назад станков было мало, и они были дороги, зато рабочих рук много, и дешевых, – и образцы, спроектированные тогда, изготовлялись соответственно, напильник и тиски. И что еще важнее, никто не задумывался об объемах – когда в короткий срок требуются миллионы штук. Во всем мире это поняли лишь после той войны и стали думать о технологии: не просто гениальная конструкция, но и требующая минимальное число операций. Но у нас – Гражданская, разруха, кадры растеряли. Перед самой войной лишь выправились: станков, как и подготовленных рабочих, стало достаточно. А вот образцов – нет. И сейчас лишь начали понимать, что еще при техзадании надо требовать не одни ТТХ, но чтобы оружие было технологичное, дешевое, с минимумом дефицитных материалов.

«Как смотрит! Сейчас, ей-богу, рот откроет в удивлении, – подумал Берия. – Не ожидал услышать такое от меня, здесь! Что ж, это прибавит ему уважения к руководству».

– Так что, Александр Эмильевич, учтите это. И учитесь у Грабина. Вот он первым, насколько мне известно, в штат КБ технологов ввел. Добившись, между прочим, увеличения выпуска пушек в разы – с тем же оборудованием и людьми. Создавайте не просто оружие, а оружие нового поколения, считая, что малая стоимость столь же важна, как, к примеру, дальнобойность и скорострельность: это означает больший тираж, два, три, десять штук на фронт – вместо одной.

«Доверительности прибавим. Вроде как коллеги. Мне от него результат нужен, а не страх».

– Александр Эмильевич, неужели вы не знали, что когда-то я был инженером? Диплом защитил в девятнадцатом. Мечтал строить, а вышло – вот, работаю в органах.

– Я понял, Лаврентий Павлович. Но…. все-таки еще что-нибудь есть?

«Вот так, – подумал Берия, – к ним по-хорошему, а они сразу на шею. А впрочем, почему бы и нет?»

– Есть. Александр Эмильевич. Для начала – вот это.

«Наставление» по пулемету Корд-12.7. Единый пулемет, но крупного калибра.

– И – задача, которую придется решать всем нашим оружейникам через год-два.

Фотография. Немецкие солдаты со «штурмгеверами» (сделана вообще-то в Будапеште в сорок пятом, но это сейчас указывать совсем необязательно).

– Вы знаете, Александр Эмильевич, что сейчас в вооружении пехоты всех стран есть серьезная брешь. Винтовки дальнобойные, но не скорострельные, да и эффективность винтовочного огня на дальности метров в пятьсот невелика. Пистолет-пулеметы бесполезны на дистанции свыше двухсот метров. Пулеметы сравнительно малочисленны, один на отделение. Как известно, стандартная тактика немецкой пехоты строится именно вокруг пулемета. А теперь представьте, что будет, если все пехотинцы врага будут вооружены таким вот автоматическим оружием, стреляющим по-пулеметному, на большую дальность?

Крымскую помните? Как англичане из штуцеров наших безнаказанно расстреливали?

– Простите, Лаврентий Павлович! Технически невозможно сделать такое оружие. Или оно будет слишком тяжелым, как американская винтовка Браунинга девятнадцатого года, по сути, ручной пулемет, девять килограммов! Или ненадежным, как наши АВС и СВТ, переделанные под автоматику: греется ствол, ломаются механизмы. Как немцы сумели это обойти?

– Вашими бы устами да мед пить, Александр Эмильевич. И если что-то не по вашему пониманию, так уже и быть не может. Не один – целых два пути есть. Первый – это новый патрон, меньше винтовочного, но крупнее пистолетного, на два километра им не стрелять, но на восемьсот-тысячу метров вполне. Именно так у немцев. И у нас – тоже.

Берия встал и достал откуда-то АКМ (принесенный в кабинет как раз для этой встречи).

– Вот, Александр Эмильевич, наш будущий ответ. Разбирается, вот так… Видите, как прост, любой призывник деревенский за час освоит, и никакого газового регулятора, как у СВТ. А вот патрон – ни то ни се. А в войну на новый патрон переходить – чревато. Оттого и немцы пока вооружают вот этим не всю пехоту, а лишь особо элитные подразделения. Но если они решатся массово, тогда придется и нам.

«Вообще-то это случится в сорок четвертом, осенью, – подумал Берия, – и, если верить нашим гостям, не окажет особого влияния на ход войны. Но тебе, опять же, лучше этого не знать. Чтоб понял: тут не железки одни твои, но и большая политика. И еще больше впечатлился».

– Второй путь – проще и сложнее одновременно. Проще тем, что патрон новый не нужен. Сложнее – что готового оружия нет. Только это вот и осталось.

Снова бумаги – рисунки, чертежи, фото. Система Барышева – совершенно оригинальный, полусвободный затвор, гасящий энергию отдачи. Автомат под стандартный винтовочный трехлинейный патрон. Ручной пулемет – калибра 12,7 мм. Автоматический гранатомет 30 мм – на сошке, как ручник, и позволяющий стрелять очередями стоя и с бедра! Россия, 90-е годы, модель так и не была принята на вооружение, хотя все положенные испытания прошла. Была запущена в производство, но не у нас, а в Чехии, экспортировалась в другие страны («Вот суки! – мысленно выругался Берия. – Расстрелять или сгноить в лагерях, за такое!»). Чертежи, схемы, подробное описание.

Судя по реакции Нудельмана, тот оценил. Так и впился глазами.

– Я могу… это забрать?

– Для вас же приготовлено. Только не обессудьте, Александр Эмильевич, вам вот так отдать не могу. Это же «сов. секретно». Мой фельдъегерь повезет с охраной на адрес вашего ОКБ-16.

«Вот юмор будет, – подумал Берия, – если „лучший в мире автомат“ здесь так и не родится. И вместо АК будет АБ-47, вернее, уже АН-47! Или не сорок семь, а раньше?»

Берия помнил о Симонове и двух его гениях. Но также знал правило – не класть все яйца в одну корзину.

Пусть тоже поработает на «Рассвет» – без посвящения пока. А дальше – будем посмотреть. Если Симонов не справится.

Из предисловия к роману А. И. Солженицына «Шарашкина контора». Альт-история, 1976 (Нью-Йорк)

Я не понимаю русский народ!

Рабство существовало всегда. Тысячи лет назад дикие люди поняли, что чем убивать и пожирать пленников, выгоднее заставлять их работать на себя. Но ни египетским фараонам, ни римским императорам не удалось вывести породу рабов, которая трудилась бы на своих угнетателей с упоением и энтузиазмом! А вот Сталину и большевикам это удалось.

Этого не может понять европеец. В странах цивилизованных арестант может трудиться в каменоломне – но не в конструкторском бюро. Причина проста: если выработка каторжанина легко поддается учету, и нерадивость тут же может быть наказана, то как учесть труд умственный, творческий, свободный по самой своей природе?

В России – все иначе. Существуют особые заведения тюремного типа, вроде английских «работных домов» прошлого века, где ученые, инженеры трудятся на благо власти, бросившей их в неволю. Лишенные самого главного, что нужно человеку, – свободы! – они находят СЧАСТЬЕ в самой исступленной работе на своих господ! Это непостижимо, – чтобы понять такое, надо самому ходить на голове!

Причем эти несчастные не просто работают, а создают оружие, которым эта бесчеловечная система грозит захватить весь мир! Они просто не знают, что можно жить иначе, – требовать к себе достойного уважения и оплаты своего труда. Патентное право, защита интеллектуальной собственности – святое в Европе и Америке – совершенно неизвестно в России! Рабы, не знающие свободы и искренне считающие, что так должно быть! Готовые воевать за угнетающую их власть, не щадя себя! Совершенно не осознающие ценности своей собственной жизни.

Я понимаю свой долг перед обществом, страной: никто не вправе посягать на мою свободу, и мне, как человеку, обязаны обеспечить права – на жизнь, безопасность; и мне обязаны также обеспечить достойное содержание. Тогда я готов заключить с этой страной, обществом честный контракт, где будет скрупулезно и однозначно прописано, что должен я и что должны мне. Со мной согласится любой цивилизованный человек – но не русский! У них превыше всего ценится «выполнение своего долга» перед Отечеством. И никто не задает себе вопрос: а что такого сделало мне Отечество, что я перед ним в долгу на всю свою жизнь?

Я призываю цивилизованный, демократический мир: будьте милосердны. Не повторите ошибок Гитлера – в случае войны на истребление, как ни парадоксально, несвобода русских становится их силой, источником их невероятного сопротивления. Будьте добры и щедры к тем, кто разделяет идеи свободного мира, – воюйте лишь с теми, кто упорствует в праве оставаться рабом. Воюйте с русскими не оружием, а пропагандой, показывайте им преимущества западной свободы, а объявив войну, ни в коем случае не называйте врагом РУССКИХ, а лишь ТЕХ, КТО ПРИВЕРЖЕН РУССКОЙ ИДЕЕ! Даже если таких – девять из десяти. Пусть умрут эти девять – чтоб один жил наконец в свободе.

Я люблю Россию – но не русских, сегодня живущих в ней.

Капитан 1-го ранга Лазарев Михаил Петрович.

Москва. Кремль

Эти пятеро лет через тридцать станут легендой. А пока еще не седобородые корифеи, лет им в среднем по сорок, мои ровесники. Робко входят в кабинет, где я уже сижу рядом с Берией.

Начальника конструкторского бюро Балтийского завода Базилевского и одного из конструкторов ЦКБ-18 (знаменитого в будущем «Рубина») Перегудова только вчера сумели вывезти самолетом из блокадного Ленинграда, директор Уральского Химмаша Доллежаль был срочно вызван из Свердловска, начальник Броневой лаборатории Курчатов прибыл из Казани, а профессора Александрова выдернули аж из нефтепорта Сталинграда, где он руководил размагничиванием ходящих по Волге судов и барж от немецких магнитных мин.

Они совсем разные, эти люди, создавшие в том будущем, которого уже не будет, и ядерный меч, и подводный щит страны.

Добродушный, в вечно расстегнутом, даже сейчас, пиджаке, массивный здоровяк Александров.

Высокий, тощий, с ввалившимися от хронического недоедания щеками, застегнутый на все пуговицы, прямой, как шпага, Базилевский.

Круглолицый, невысокий, выглядевший на первый взгляд простоватым, но хитрым крестьянином, курносый Доллежаль.

Хоть и изрядно похудевший, но по-прежнему типичный «морячок-красавчик» Перегудов, начинавший еще на дореволюционных «Барсах».

Пока не отпустивший своей знаменитой бороды, тонкий, интеллигентный, с вытянувшимся от недавней болезни лицом Курчатов….

Осматриваются. Наверное, все им кажется странным. И этот внезапный вызов – по линии не своих наркоматов, а НКВД. И в таком случае, отчего не Лубянка, а Кремль? Отчего, кроме самого грозного наркома, загадочно поблескивающего своим пенсне, здесь же присутствуют трое незнакомых моряков и старший майор НКВД? Что за странный аппарат на отдельном столике, от которого за штору у стены тянутся провода?

Берия начал:

– Проходите, товарищи, садитесь. Вы все дали подписку о неразглашении тайны особой государственной важности. Никто не передумал? А то после выхода из этого кабинета вы станете секретоносителями высшего уровня со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и нехорошими, вроде постоянной охраны и отсутствием контактов с иностранцами.

– Нет, нет, – дружно забормотали вошедшие, а будущий президент Академии наук даже замотал испуганно головой. Люди они были непростые, и их научный нюх прямо-таки кричал о присутствии здесь настоящей ТАЙНЫ.

– В таком случае, товарищи, располагайтесь поудобнее. Сейчас вам будет показан фильм – или прочитана лекция, иллюстрированная киноматериалами. Возможно, кому-то из вас что-то уже знакомо – чисто теоретически. Однако же итогом нашей сегодняшней встречи должен стать абсолютно реальный результат. Начинайте!

Раздвинулись шторы, и заинтересованным взглядам предстала плазменная панель, со всеми предосторожностями доставленная из кают-компании «Воронежа». Совсем как в романе Беляева «Чудесное око», вышедшем еще в тридцать пятом (там был экран еще большего размера). Ноутбук, с которого управлял процессом Серега Сирый, привлек внимание гораздо меньшее – издали казался обычный пультом с кнопками, видели мы такие!

Идея пришла в голову Григорьичу, с его опытом «акулы капитализма», а значит, всяких там показов и презентаций. Сделать не просто доклад, а иллюстрировать его видеоматериалом, да и просто рисунками, схемами, чертежами – но не на бумаге, а на экране. Продумать сценарий во избежание утомления аудитории, чтобы больше внимания сохранили и ясные головы к концу. Берию это удивило (это кто ж тут посмеет утомиться настолько, что будет плохо слушать?), но он не препятствовал процессу, а помог все организовать (что было, вероятно, непросто, так как плазму Сталин успел забрать в свой кабинет). Надо полагать, Лаврентий Палыч до того уже прочел материалы из нашей «атомной папки», так как в процессе творчества давал указания вполне по делу. Впрочем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кого и в этой реальности поставят на атомный проект.

Часть, или серия, номер один. В большинстве своем неподвижные кадры – рисунки и схемы. И Серегин голос за кадром, рассказывающий, что такое реакция деления урана. Тридцать восьмой год – ведь уже ясно было в Европе, что вот-вот начнется! А умники из разных стран и разных лагерей, которые вот-вот сойдутся в битве, занимались чистой наукой. Кюри во Франции, Лиза Майстнер в Австрии (бежала потом в Швецию), Ганн и Штрассман в Германии, Нильс Бор и Отто Фриш в Дании, Энрико Ферми в Италии – кто-то поставил первичный опыт, кто-то дал ценные коррективы, кто-то проверил, уточнил, истолковал, сделал доклад. Интернет-сообщество, ей-богу, только без самого Интернета, где все знали друг друга и считали долгом поделиться интересными новостями. И что еще любопытнее, никому из политиков и военных не приходило в голову это запрещать, поскольку теоретическая физика считалась тогда «чистой наукой», абсолютно безобидной, не имеющей особого практического значения!

Ведь еще летом тридцать восьмого никто, даже из светил, не подозревал, что атом может распадаться! Про устройство атомного ядра уже знали, но считалось, что при обстреле его нейтронами эти частицы будут лишь захватываться им, превращая элемент в следующий по таблице Менделеева. Кюри «обстреливают» уран, но никто не может разобраться, что получили в итоге, считая за результат «трансурановый» элемент. Это сумел понять, а главное, обосновать и доказать Отто Ганн, опубликовавший выводы 22 декабря 1938 года, за девять месяцев до начала войны! Майер и Фриш повторяют опыт в лаборатории Нильса Бора. 26 января 1939 года в Вашингтоне Бор делает подробный доклад на конференции. Вдохновленные им, команда из Жюлио-Кюри, Хабмана и Коварски во Франции в марте делают уже количественные расчеты. Поднимается такой шум, что обращают внимание уже Те, Кто Надо. В апреле в Германии проходит правительственное совещание по данной проблеме, где Отто Гану высказывается «крайнее неудовольствие», что он не сохранил открытие в тайне, а раструбил по всему миру. Присоединяются и военные. Первая «атомная команда» была создана в Германии летом тридцать девятого, еще до войны, под руководством генерала Беклера, что из управления вооружений. Причем о существовании ее и мерах секретности тут же стало известно за границей – ордунг, блин! Секреты хранить не умеют, козлы тупые! Ведь именно этот факт, «что немцы УЖЕ работают», был одним из главных аргументов в пользу американского «Манхэттена»!

А что бы было, если бы история промедлила буквально чуть-чуть, на девять месяцев?! Когда война УЖЕ началась, и господа ученые, возможно, отвлеклись бы от исследований, и не могло быть такого обмена информацией, и даже сделанное где-то кем-то открытие уже не вызвало бы такого резонанса, такого шума? Ведь все реально могло замереть на время войны, а в мирное время никто не дал бы миллиардов неизвестно на что! И жили бы мы, очень может быть, в мире с компьютерами и ракетами – но безъядерном. Но «история не знает сослагательного наклонения». Или все ж знает – ведь мы здесь?

Но факт был уже очевиден и понят всеми. Из малого количества урана можно получить невообразимо огромную энергию.

Конец первой серии. Курчатов с Александровым, кажется, скучают. Ну да, надо полагать, многие из этих фактов им уже известны. А Базилевский с Перегудовым, похоже, недоумевают – мы-то здесь зачем? Но явно показывать, кто о чем думает, никто не смеет.

Вторая серия. Тут уже больше видеороликов. Кадры хроники (и нарезка из наших фильмов). Первый реактор Ферми под чикагским стадионом. Лос-Аламос – и первый в истории ядерный гриб. Схемы урановой бомбы, схемы реактора. Американская подводная лодка «Наутилус» на ходу в море – в реальности заложенная в пятьдесят втором. И в завершение – сцены атолла Бикини. Корабли в бухте – линкоры, авианосцы, крейсера. Вспышка – и светящийся шар, поглощающий их, совсем маленькие, как игрушки. После Победы, когда все это станет историей, кто-то из товарищей ученых, наверное, очень удивится, когда сопоставит события, намного более поздние, чем кадры, показанные им в сорок втором. А если он когда-нибудь, в преклонных годах, даст интервью какому-нибудь журналу, вроде «Тайн ХХ века», возникнет очередная загадка, о которую начнут ломать перья борзописцы. Но это будет потом, сейчас же, в войну, никто не усомнится в достоверности сведений, якобы добытых нашей разведкой.

– Фантастика, – тихо говорит Александров, – комбинированные съемки, как «Космический рейс».

Кинофантастика в то время? Хотя смутно помню, был такой роман то ли у Беляева, то ли у кого-то еще. И вроде фильм по нему – еще черно-белый, с куклами и макетами – о полете нашей ракеты на Венеру.

– Да нет, товарищи, не фантастика! Это все – есть!

Сталин сидит в заднем ряду. Как и когда вошел? Вид у «товарищей ученых»…

– Сидите, сидите!

Он проходит, занимает место в «президиуме», рядом с Берией.

– Продолжайте, товарищи. Третья серия?

На экране – наш «Воронеж». Или кадры из видеороликов про атомарины «проект 949». Фото «Воронежа» с самолета, рядом, для масштаба, эсминцы, К-22, Щ-422. И «Шеер».

– Это и есть К-25, ставшая уже знаменитой, – говорит Сталин, – о подвигах ее вы слышали уже в сообщениях Совинформбюро, но, смею заверить, не все. Она стоит сейчас в Молотовске, куда вы очень скоро отправитесь. Увидите ее вблизи, осмотрите изнутри, может, даже выйдете на ней в море, чтобы убедиться, что это не фантастика! И эта лодка ходит на атомной энергии. Надеюсь, вам, товарищи, не надо объяснять, что значит для корабля иметь такой вот «котел», не нуждающийся ни в атмосферном воздухе, ни в запасах топлива – однократной его заправки хватает, чтобы корабль ходил годы, не заходя в порт!

«Это он загнул, – думаю я, – техобслуживание никто не отменял. И что будет с „Воронежем“, когда он выслужит все сроки? Дай бог, чтобы уже создали Атоммаш!» Но, естественно, молчу – не поправлять же Вождя?

– Да, эта подлодка оснащена, товарищ Базилевский, единым двигателем, который работает, товарищи Курчатов и Александров, на основе энергии, выделяемой при цепной реакции распада атомов урана 235. Кроме того, на борту К-25 находятся восемь зарядов уникальной силы: две боеголовки для торпед мощностью, эквивалентной двадцати тысячам тонн тротила, на основе реакции распада элемента плутоний 239, и шесть боеголовок ракет мощностью по пятьсот тысяч тонн тротила, использующие энергию синтеза легких элементов. Вы видели, товарищи, что будет от этого с целой эскадрой! А вот ее командир, товарищ Лазарев, и инженер-механик, товарищ Сирый, и военком, товарищ Елезаров.

Вид у «товарищей ученых» окончательно ошалевший. Сомневаться в словах самого товарища Сталина? Но ведь начнут, обязательно. Почему обо всем этом никому не известно? За четыре года всего такой размах?

– К сожалению, у нас есть только этот корабль, обученный экипаж и некоторое количество документов. Так вышло, что товарищам пришлось уходить в крайней спешке, забирая с собой все. А там не осталось никого и ничего. Так что состояние дел у рейха, Англии и Америки соответствует тому, что вам показано. У них – лишь работы с пока не очевидным для них результатом. У нас есть великолепный результат, но мы не можем сейчас его воспроизвести. История этого корабля есть тайна Особой Государственной Важности Советского Союза – и товарищи моряки не ответят на ваши вопросы без моего на то дозволения! Вам также не советую задавать их во избежание последствий. Зато вам будет доступна вся информация по конструкции самого корабля, его реактора, его оружия. Есть мнение, что необходимо создать в Молотовске отечественную судостроительную базу для нашего атомного флота. Потому ваша первая задача – просто оценить, сколько на это потребуется сил, средств и времени. Возможно, мы не успеем до завершения войны. Не страшно – атомный флот понадобится нам после, году к пятидесятому. Противостояния капитализма и социализма никто ведь не отменял? По вашей части, товарищи Базилевский и Перегудов. При строительстве данного корабля использован сборочно-секционный метод, когда целые куски, «заплатки» корпуса делаются на многочисленных предприятиях, даже вдали от моря, а на верфи лишь собираются, что дает огромное ускорение периода постройки. На американских верфях именно так строят транспорты, танкеры и даже авианосцы, когда от закладки до спуска проходят не годы и месяцы, а недели! А в Германии этот метод сейчас широко внедряется в строительстве субмарин. Лишь мы отстаем, и это абсолютно недопустимо! Однако же метод требует намного более высокой культуры производства, и особенно качества сварки. Тут можно подключить товарищей с Уралмаша – он сейчас, помимо всего прочего, выпускает тяжелые и средние танки, осваивая автоматическую сварку корпусов и башен по методу Патона. Изучайте, развивайте, отрабатывайте эту технологию – она будет очень востребована при строительстве кораблей! По вашей части, товарищи Курчатов и Александров. Вам надлежит проанализировать, чего не хватает нам, чтобы сделать реактор и оружие. Какие технологии потребуются, материалы, оборудование, кадры? В какие сроки это возможно? Ясно, что пока «все для фронта, для победы», но Правительству СССР надо знать, сколько новый проект отвлечет сил и средств? По возвращении из Молотовска жду от вашей комиссии подробный доклад, чтобы принять решение. Чисто техническое – потому что политически и стратегически оно уже принято. Атоммашу – быть! Вот так, товарищи. Вопросы есть?

Будущие звезды советской науки отрицательно замотали головами.

«Вот, зарядили товарищей ученых! – подумал я. – А так как наш мозг устроен таким образом, что вопросов без ответов не терпит, то все неизвестное придумают сами. Приключения в стиле Беляева или Шпанова – про сумасшедшего гения, открывшего все в одиночку, акул капитализма, борьбу пролетариата, нашу разведку, создание тайной лаборатории и верфи, постройку суперсубмарины, козни врагов – и в завершение исход в море, а за кормой – гриб взрыва, уничтожившего верфь. Что ж, будем поддерживать. Пока».

– Тогда вы свободны, а вас, товарищи командиры, я попрошу остаться.

«Берия успел уже сериал про Штирлица посмотреть? Или просто слова совпали?»

– Вы, надеюсь, понимаете, что о политике даже с этими товарищами говорить не стоит? А уж тем более о вашей главной тайне?

Сталин, стоявший рядом, одобрительно кивнул.

– Только с особого дозволения. Лично моего. Подумайте, насколько секретна сейчас, скажем, дата смерти Рузвельта. Так что наши гении все должны понять правильно. А кто не поймет – отправляйте прямо к товарищу Берии. У вас вопросы есть?

– Только один, товарищ Сталин. Они все же гении. Рано или поздно поймут, что тут что-то не так. Особенно на борту – там же все, даже в мелочах, не из этого времени! С другой стороны, и не выиграем мы на секретности практически ничего. А вот мешать будет сильно.

– Вы подвергаете сомнению мнение правительства СССР, товарищ Лазарев?

– Никак нет, товарищ Сталин. Просто смею заметить, что они все равно будут думать над непонятным, ведь это не запретить. А значит, попусту будут тратить время и «ресурс» своего мозга. Также ясно, что экипажу придется при них быть настороже, чтоб слова лишнего не произнести. А при несении боевой вахты это повышает вероятность, что кто-то не тот кран откроет. Наконец, биографии всех этих пятерых известны. Никто из них не предаст. Никто не был замечен в разглашении чего-то, хотя были в будущем допущены ко многим тайнам. И они хранили их даже от своих близких и друзей.

– Так, может, следовало их посвятить сейчас?

– Пожалуй, что нет. Для первого раза достаточно. Шок будет, если все сразу. А вот на лодке вопрос встанет обязательно. После первого же осмотра корабля.

– Что ж, если так… Товарищ Берия, товарищ Кириллов, я разрешаю, если возникнет необходимость, открыть тайну этим пятерым. Но в дальнейшем вы, товарищ Берия, курируете и координируете все. Справились же вы в той истории с атомным проектом? Однако всех новых посвящать исключительно с моего одобрения, и никак иначе! Значит, товарищ Лазарев, если кто-то еще окажется таким же умным, как, вот, товарищ Кириллов, просто, не говоря лишнего, посылайте его к товарищу Берии. А уж мы вместе будем тогда решать, что делать.

Я кивнул. Надеюсь, второго академика Сахарова, которого совесть замучает, среди товарищей ученых не окажется? А то будет несчастный случай с кем-то вместо ссылки в Горький.

– Тогда на сегодня закончим. Благодарю вас, товарищи потомки, за очень хороший доклад.

И Сталин вышел.

– Александр Михайлович, – обратился к Кириллову Берия, – вам задание. Что-то наши ученые ушли отсюда уж слишком под впечатлением. Так вы им в качестве противошокового на вечер организуйте шашлычки с выпивкой и нашими гостями из будущего. Вы не возражаете? – Это он уже к нам.

– Ну, ежели насчет выпить с хорошими людьми, так это мы завсегда готовы.

От Советского Информбюро, 25 сентября 1942 года

В течение ночи на 25 сентября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, в районе Моздока и в районе Синявино. На других фронтах существенных изменений не произошло.

В районе Сталинграда продолжались ожесточенные бои. Н-ская часть в уличном бою истребила более 200 гитлеровцев и уничтожила 5 немецких танков, 3 противотанковых орудия и 4 миномета. Немцам удалось проникнуть в некоторые дома и создать угрозу флангу нашей части. Советские бойцы перешли в контратаку и восстановили положение. На другом участке наши минометчики уничтожили 12 автомашин с войсками и боеприпасами, сожгли 3 танка и истребили до батальона пехоты противника.

На Ленинградском фронте огнем артиллерии и минометов за два дня разрушено 26 вражеских дзотов и блиндажей, уничтожено 10 автомашин, несколько станковых пулеметов и минометов. За это же время огнем наших снайперов истреблено до 200 солдат и офицеров противника.

Лейтенант Юрий Смоленцев, «Брюс».

Подводная лодка «Воронеж». Северодвинск, у стенки судостроительного завода

Кот у меня дома был. Очень любил на подоконнике сидеть и на улицу смотреть. Кто-то пройдет, проедет, дверь откроет – обычное дело, а ему интересно. Такой вот кошачий «телевизор» в окне.

Так мы сейчас – вроде того кота. Пришли, встали к причалу. Нечего нам в море больше делать, всех крупных фрицев перетопили, да и торпеды почти все закончились. На рубке, в центре звезды, цифра «28». И это не считая англичанина (экипажу не сообщали, но командир Большакову рассказал, а тот нам). Нет, наказания и даже неудовольствия за него не последовало, но и похвалы тоже: просто велено было забыть, как не было ничего. И «Тирпиц», который записали на боевой счет К-22. Ну да ладно, мы не гордые.

С этой цифрой тоже история вышла. Сначала нам сказали закрасить, чтобы шпионов не привлекать: мы же, по легенде, опытная лодка, малоудачный проект. Но командир резко встал против, и Видяев его поддержал – примета, считается, очень плохая. А к этому все, по грани ходит, относятся к приметам предельно серьезно, даже те, кто в Бога не верит. Друг мой, Степа Санин, фляжку имел заговоренную, будто бы дедова еще, с войны: глоток из нее, на удачу, и пока не пустая, не убьют! Все так и вышло, убили его под Урус-Мортаном, пуля снайпера в голову попала, когда уже домой шли – и фляжка пустая. Здесь же я слышал, что у фронтовиков вера в гимнастерки заговоренные была. Понятно теперь, отчего на старых фото, чуть ли не с Курской битвы, явно весна или лето сорок третьего, но можно иногда кого-то в старой форме увидеть, с отложным воротником под петлицы, хотя погоны уже на плечах. Короче, не стали счет наших побед закрашивать, а присобачили на рубку брезент, чтоб не было видно. А в море когда, снимем.

Отцы-командиры отбыли в Москву еще семнадцатого числа. И наш тоже с ними. За старшего кап-два Золотарев (который Петрович). Приказов никаких не отдали, кроме ждать, когда вернемся. Мы и ждем.

«Жандарм» наш, старший майор Кириллов тоже отбыл. Как встретил нас по прибытии, о чем-то с нашими старшими переговорил, и буквально через три часа уехали все. Сказали – не больше чем на неделю.

Остался за Кириллова его зам Воронов, лейтенант ГБ (все путаюсь, лейтенант, а равен армейскому капитану). Тайны главной не знает, проинструктирован только, что есть такая секретная подлодка, к которой никого не подпускать!

А как не подпускать? Тут, простите, настоящий проходной двор на берегу! Рядом совсем с нами здоровенный такой то ли цех, то ли склад. Нам шепнули, что скоро там ученые инженеры расположатся, нас изучать станут, должен быть профессор Александров, который здесь на СФ еще в сорок первом на корабли защиту от магнитных мин ставил, а с ним Доллежаль, тоже вроде профессор какой-то (а наши из БЧ-5 мне потом сказали, что эти профессора в нашей истории реакторы для первых атомарин делали, а Александров и вовсе президентом Академии наук стал!). Но пока там и железо свалено какое-то, и участок производственный – грохот, что-то клепают; нам сказали, что это временно. Так рабочие и ходят туда-сюда. Охрана, говорите? По периметру всего завода – это да, там и стена высокая, с проволокой колючей поверху (я бы перелез), и прожектора, и часовые, даже патруль с собакой я видел. Ну а внутри ходи, кому куда по производственной надобности требуется!

Да, электрокаров тут нет. Так что грузы, даже тяжелые, тачками, тележками или просто на руках. А много ли так поднимешь? Вот и выходит, что народу на берегу, как муравьев. А если среди них немецкие диверсанты, какой-нибудь «Бранденбург» переодетый?

Нас, кстати, тоже переобмундировали, чтоб не слишком светились. Экипаж – во флотское по уставу этого времени, нас шестерых – в армейское (вот только от сапог-кирзачей мы отказались, оставили берцы). И ксивы выдали – числимся мы (я про нашу диверс-группу говорю) Осназом НКВД, охраняющим особо секретный объект. Охранять так охранять – вместе со здешними энкавэдэшниками обследовали территорию, мало ли что? В рубке наверху ПК установили, чтоб берег простреливал, возле – всегда часовой из экипажа. И вахтенный у трапа, конечно, тоже с АК-74 ходит.

В общем, скучно, как коту у окна. Ходим в гости к видяевцам – Щ-422 тоже здесь, не выпускают ее пока в море, будут решать, что дальше с ее экипажем делать: говорят, будут готовить наш сменный, а на «щуку» – других. В цеху-складе отгородили угол, тренируем рукопашку, чтоб форму не потерять, причем с нами и экипажные увязываются обычно, и даже местные – энкавэдэшники или кто-то из «щукарей». Мы не прогоняем – и им пригодится, мало ли что, и нам спарринг-партнеры нужны.

Еще и репродуктор на столбе. И связь матюгальная, и «воздушная тревога», и музыку еще крутят. Причем, что интересно, иногда нашу, то есть из нашего времени!

 

Синее море, только море за кормой.

Синее море, и далек он, путь домой.

Там, за туманами, вечными пьяными,

Там, за туманами, берег наш родной.

Там, за туманами, вечными пьяными,

Там, за туманами, берег наш родной.

 

 

Шепчутся волны, и вздыхают, и ревут,

Но не поймут они, чудные, не поймут:

Там, за туманами, вечными пьяными,

Там, за туманами, любят нас и ждут.

Там, за туманами, вечными пьяными,

Там, за туманами, любят нас и ждут.

 

 

Ждет Севастополь, ждет Камчатка, ждет Кронштадт,

Верит и ждет земля родных своих ребят,

Там, за туманами, вечными пьяными,

Там, за туманами, жены их не спят.

Там, за туманами, вечными пьяными

Там, за туманами, жены их не спят.

 

Правда, морякам эта песня не понравилась. «Мы вернемся, мы, конечно, доплывем»… Никогда не скажет так флотский. «Мы не плаваем, а ходим». А вот тем, кто на берегу, понравилось очень.

Или – вот когда успели! – прямо на тему недавних наших «подвигов». Голос самого Утесова на мелодию песни «Все хорошо, прекрасная маркиза»: доклад немецких адмиралов фюреру. Начинается с того, что «Все хорошо, наш грозный фюрер, вот только на каком-то корабле старый кранец потеряли», затем по нарастающей, и в конце:

 

И был наш флот, в Норвежском море

Советским флотом окружен.

Эсминец скрылся под водой,

Сперва один, затем другой.

Чтоб смерить моря глубину,

И крейсер наш пошел ко дну.

И страх такой у всех там был,

Что линкор «Тирпиц» флаг спустил.

А сам герр Шнивинд, адмирал,

Один на катере удрал.

Но далеко не убежал,

А прямо к русским в плен попал.

Такой великий был аврал,

Что кто-то кранец потерял.

А в остальном, великий фюрер,

Все хорошо, все хорошо.

 

Слова, конечно, кривоватые, видно, что наскоро сочиняли, пока память свежая. Но, опять же, пошло все на «ура».

Во! А что там сейчас?

 

Молодой есаул, уходил воевать.

На проклятье отца, и молчание брата

Он ответил: «Так надо, но вам не понять….» –

Тихо обнял жену и добавил: «Так надо!»

 

Оп-па, а это что еще такое? Или предки настолько впечатлились, что стали уже откровенно контрреволюционное крутить? Как там дальше у Талькова было?

 

Он вскочил на коня, проскакал полверсты,

Но когда проезжал близ речного затона,

Вот звенят на груди ордена и кресты,

И горят на плечах золотые погоны.

 

 

Ветер сильно подул, вздыбил водную гладь,

Зашумела листва, встрепенулась природа.

И услышал казак: «Ты идешь воевать,

За помещичью власть со своим же народом».

 

 

Он встряхнул головой, и молитву прочел,

И коню до костей шпоры врезал с досады.

Конь шарахнулся так, как от ладана черт,

Прочь от места, где слышал он Божию правду!

 

Это кто ж так постарался, есаула перекрасил? И вроде церковь лишь в следующем, сорок третьем будет поощряться…

 

И носило его по родной стороне,

Где поля и леса превратились в плацдармы.

Много крови пролил есаул в той войне,

Но проклятье отцовское было недаром.

 

 

И Орел, и Каховка, крымский разгром,

И Галлиполи муки, и жизнь на чужбине…

Заливал он раздумье дешевым вино:

«Жизнь прошла, не увижу я больше Россию».

Вспоминал есаул Божий глас у реки,

Просыпаясь бездомным в парижском приюте.

«На пригорке березки, в полях васильки

Не увижу я больше, меня вы забудьте».

 

 

Вот и снова война. Где ты, храбрый Париж?

Стук немецких сапог по бульварам Монмартра.

Генералу Краснову пойдешь ты служить?

Большевистскую сволочь погоним мы завтра!

 

 

Но ответил казак: «На своих не пойду.

Обратился к нам Сталин, мол, братья и сестры!

Не свободу России несете – беду!

Дело ваше Отечеству – нож в спину острый».

 

 

«Ну смотри, есаул, сам ты выбрал свой путь!

Глянь, у стенки команда к расстрелу готова».

Усмехнулся казак: «Напугали, аж жуть!

Мертв давно я – как Божье не выслушал слово.

 

 

Ведь что жил я, что не жил – уже разницы нет!

Так зачем мне держаться за жизнь ту пустую?

Коль не смог в ней живым я оставить свой след –

Умереть хоть смогу за Россию святую.

 

 

Ну а вас проклянут! И настанет тот час,

Когда сдохнет ваш фюрер, как крыса в подвале!

Вам не будет пощады… Но вспомнят о нас.

Хоть грешны мы – но Родиной не торговали!

 

 

Песьи рожи, недолго вам шабаш плясать!

Даже память о вас скоро сгинет во мраке.

На Дону у меня сын остался – видать

Справный выйдет казак, отомстит вам, собаки!»

Говорил есаул, вспоминая отца

И жалея, что Божий наказ у реки не послушал.

Лай команд. Пуля в сердце, грамм девять свинца,

Отпустили на суд его грешную душу.

 

 

А на рынке парижском лежат ордена.

Проданы за гроши золотые погоны.

Что останется после, на все времена

Непорушенной памятью тихого Дона?

 

Ну ни фига се! Чтобы ТАКОЕ – и в сорок втором?! Не Высоцкий с Розенбаумом, «Як-истребитель», «Их восемь – нас двое», «Флагманский марш», «Корабль конвоя» и другие их военные, не «Усталая подлодка» Пахмутовой или «Надежда – мой компас земной», которые уже стали здесь бешено популярны, – ведь так Талькова перекроить до полной неузнаваемости, это кто и как постарался, а главное, когда?! Если песни из нашего «концерта по заявкам» уже через пару дней весь Полярный знал, вполне могли записать и на радиоузел, – то, тальковское, у нас наш «жандарм» забирал среди всего прочего, причем уж точно не слушать где-то, а в Москву предъявить, самому! И никто кроме него оценить и дать команду выпустить в свет не мог!

А мнение первого лица у нас всегда было что?.. Правильно, генеральной политической линией! Выходит, решено и к церкви повернуться лицом, и к казачеству, и даже к патриотичной эмиграции… Вроде бы в нашей истории Деникин, тот самый, и в самом деле резко послал фрицев, когда ему предложили присоединиться, но никто его за это не расстреливал, так и помер в Париже уже после войны. И вообще, бывшая эмиграция в весьма значительной части была склонна видеть в Сталине не вождя мировой революции, а нового государя. Как там у Бушкова? «Красный монарх». Ну а что по большому счету, чем хуже грузинский семинарист какого-то безродного корсиканца. (Только тише! Этого я не говорил, не хватало еще, чтоб, как Солженицына, написавшего там чего-то…) А ведь и Бушков имеется среди посланных книг. Вот юмор, если Сталину понравится, и он, прочтя, решит короноваться… Император всероссийский Иосиф Первый. Чем плохо? Тем более что Всемирный Советский Союз, похоже, накрывается медным тазом вместе с идеей мировой революции. А все наши генсеки, по сути, и были как императоры: правили пожизненно, и как новый, так политическая линия в вираж! Хотя вроде сын, Василий, был у него не очень…. Ну а кто тогда после? Уж точно не Хрущев – должны же про него прочесть! Сталин и Берия явно не толстовцы, и стать им обоим смертельным врагом… безопаснее с самолета без парашюта. Интересно, как скоро в газете некролог появится?

Так что, похоже, в новом СССР и в самом деле «жить станет лучше, жить станет веселее». Эх, мечтал я еще лет десять послужить, и на гражданку, остепениться, жениться, чтобы дом, дети… У Сталина же придется, как в «Артикуле воинском» Петра Первого, «пока не увечен, телом крепок, глаз остер и рука тверда». Если нет еще здесь подводного спецназа, значит, кому его создавать при жесточайшем кадровом голоде (попросту – вот нас девять спецов, и все)? Правильно поняли. Так что, может, я еще аналогом бушковской Пираньи стану лет через двадцать, поскольку в миролюбие империалистов, с учетом послезнания, совершенно не верю. Не дадут ведь нам спокойно дом построить и сесть на крылечке, чаи гонять с семьей. Обязательно припрутся бандой – делиться ради «общечеловеческих» интересов. Как там у них Генри Форд или еще какой абрамович изрек? «Для меня доллар в чужом кармане – это личное оскорбление, если я не могу сделать его своей добычей». Акулы капитализма, а на сковородку не хотите за такое?

Короче, солдат спит, а служба идет. Отдых – пока начальство далеко. Сидим на палубе «Воронежа», музыку слушаем, солнышком наслаждаемся. Интересно, а как здесь летом в эти годы? Помню, было, кажется, в две тысячи восьмом, когда в Архангельске было жарче, чем в Сочи, причем и вода тоже! Так потепление вроде не настало еще?

Звоночек в мозгу. Это еще что такое? Возле угла склада, метрах в ста, какой-то мужик в ватнике, ничем от работяг не отличающийся, фотографирует наш «Воронеж»!

В первый миг я даже обалдел слегка. Уж больно было похоже на плохой шпионский роман, где подозрительный тип в темных очках с поднятым воротником лезет через забор с фотоаппаратом на секретный объект. Но вот же он – спиной повернулся, наверное, фотоаппарат за пазуху прячет. Сейчас за углом скроется – и нет его!

А вахтенный у трапа в другую сторону смотрит. Так, кто здесь со мной? Из наших только Андрюха-второй, и еще из экипажа двое.

– Тихо! – говорю Андрюхе, тоже дернувшемуся. Заметил! – Не бежим. Сейчас медленно на берег, будто по своему делу. А вы, – это морячкам, – быстро к дежурному и по-тихому караул в ружье! Мы шпиона пошли брать, но вдруг он не один?

Паранойя, конечно, но лучше так. Потому что я бы на месте шпионов обязательно посадил бы снайпера где-нибудь на крыше. Или пару автоматчиков в прикрытие за тем самым углом. Откуда это на режимном предприятии? Ну если тут всякие мутные с фотоаппаратами ходят, так вполне могли и эмпэшку пронести или винтарь с оптикой.

А почему не бежим поначалу? Элементарно, Ватсон: если он увидит бегущих за ним, что он совершит, свернув за угол? Сделает ноги – и максимально быстро. А так есть шанс, что пойдет не спеша, чтоб внимание не привлекать. И значит, мы его догоним.

Ползем по трапу, стараясь смотреть туда лишь боковым зрением. Тип подошел к углу. На старт, внимание! (Вот он скрылся, нас не видит.) Марш!!!

Стометровку пролетели если не на олимпийский рекорд, то отстав совсем на немного. При этом я еще на бегу выдираю из кобуры «стечкин». Возле угла резко ухожу вниз, перекатом. Если там кто-то и ждет со стволом наготове, ему потребуется доля секунды снизить прицел, ведь обычно целятся, пока не видят, на уровне груди! Но сразу за углом нет никого, а вот тип тот быстрым шагом удаляется, но метров двадцать до него, не больше! Нас увидел, рвет за какое-то строение. Не успеешь, мы быстрее! Даю знак Андрюхе: прикрывай, я беру!

Сначала ногой, затем рукояткой «стечкина» по башке, легонько, чтоб не убить. В темпе обыскиваю тушку. Оружия нет, а вот фотоаппарат наличествует. У деда моего был похожий, «ФЭД», довоенного еще выпуска. «Лейка», кажется, такая была марка? Какой-то неправильный шпион: ни оружия, ни микрокамеры, ни ампулы с ядом в воротнике или во рту! А вот ксива есть. По-английски, матросская книжка? В карман!

В морду – во, очухался! На нас смотрит с испугом, что странно: у настоящего шпиона уверенности должно быть побольше, знал же на что шел!

Беру ему руку на болевой, вздергиваю на ноги. Тащу обратно, он орет. Причем не по-нашему. Англичанин?

Вообще-то знаю, у дальней стенки транспорт британский стоит из «восемнадцатого» конвоя, что-то ему понадобилось починить-наладить. Так это почти через весь завод идти, что тут матросу с него делать, да еще с фотоаппаратом? Так что версия «заблудившийся турист» не катит однозначно. Орет-то!

– Ай эм сорру! А эм инглиш!

И еще чего-то. Короче, вопит, что он просто мимо шел и просит известить своих. Ну мы тоже не вчера родились.

– Тихо, фриц! – отвечаю ему на английском же. – Тебе нравится под британца косить? Или все ж по-немецки говорить будем?

Орет, что он не немец, а английский матрос, и это вообще ужасная ошибка. Ну-ну!

– Слушай, фриц, нам твоя легенда по барабану. Нам приказано всех вас в НКВД отправлять, пусть там и разбираются. Мне же за тебя еще и медаль дадут. Только знаешь, нам ведь не сказано обязательно доводить вас туда целыми. Чтоб показания давать, языка достаточно, а вот руки не нужны!

Орет. Слава богу, в нашем времени ментам эта техника обычно незнакома. Не нужны были бы тогда дубинки тайком, «пресс-хаты» и прочее, чтоб арестованного разговорить. Конвоирование, рука на болевой, но не за спину (айкидошное «санке», кто знает), чуть сильнее нажал, чуть больше довернул – как минимум разрыв связок, максимум – сложный перелом! И хрен кто что докажет: он сам вырывался, тащ командир! А если ведешь не спеша, доворачиваешь-нажимаешь постепенно. Выходит самый настоящий походно-полевой допрос пленного, дешево и сердито.

– Ну не люблю я вас, фрицы! Тебе медленно руку сломать – или сразу? Все равно она тебе не понадобится – допросят, и в расход. Шпионов, знаешь, военнопленными никто нигде не считает.

Орет, что он не немец, а матрос Том Райли с парохода «Эмпайр Баффин», что стоит сейчас на этом заводе. Его личность может подтвердить любой из экипажа – свяжитесь с ними сейчас же, он британский гражданин, его личность неприкосновенна.

А между прочим, народ уже собирается на бесплатное кино. И наши тоже выскочили, морячки все с АК, Шварц и Рябой – со снайперками, на крыши смотрят, не блеснет ли где прицел. Только тех нет, кто нужен больше всего, – Тех, Кого Надо. Хотя вызвать уже должны.

– Слушай, фриц, или ты сейчас расскажешь, зачем ты фотографировал и кто тебя послал, или станешь одноруким. А насчет прикосновенности, так у нас тебе не Англия, у нас кого хочешь прикоснут, если надо.

Короче, из воплей его я понял, что он действительно матрос с того парохода, но коммандер Дженкинс из их военной миссии попросил сфотографировать очень большую русскую подлодку. Вручил фотоаппарат и обещал заплатить. «Я не знал, что это противозаконно, мы же друзья, союзники, это недоразумение» – и прочая лабуда.

– Пой, пташечка, пой. Вот так подошел к тебе их чин – и попросил. Или ты на него и раньше работал?

Нет, говорит, он обратился к их капитану, рекомендовать кого-нибудь порасторопнее. А капитан указал на него, Тома Райли. Да и ремонта никакого нет – это по просьбе того же Дженкинса капитан заявил о якобы неполадках с машиной. Хотя, может, там и в самом деле что-то открутили, но он, Райли, не знает.

Вообще-то похоже на правду. Контора – она всюду контора и может любому гражданину своего государства устроить кучу неприятностей, так что отказывать ей чревато. Мог вполне этот Дженкинс, здраво рассудив, а что, мол, я теряю, послать такого вот «агента». Не этого конкретно – не барское это дело, – а капитана попросить. Ну как тот мог не помочь джентльмену? В худшем случае убыток – минус фотоаппарат. Могу поклясться, что и Дженкинс, и капитан будут все категорически отрицать: «Нет, я этого человека в первый раз вижу. Да, это мой матрос, но ничего подобного я ему не поручал, а со стариной Дженкинсом мы просто посидели за рюмкой виски». И крайним окажется этот Том Райли, вдруг решивший стать папарацци (хотя слова такого еще нет).

А если это все же кадровый, матерый шпион? Какой-нибудь майор британской разведки, который косит под дурачка? Хотя молод слишком. Ладно, пусть с ним НКВД разбирается. Только руку ему сломать для профилактики или нет?

Прилетели наконец, голуби. Воронов подъехал на «воронке», тьфу ты, обычной полуторке. Из кузова попрыгали с десяток энкавэдэшников. Блин, они же сейчас работяг собравшихся разгонять будут, ну а если в толпе сообщники? Нет, грамотно действуют: никому не двигаться (кроме наших, конечно), всех гражданских в темпе переписали и проверили, все заводские. Ну а Воронов к нам – объяснили ему, что и почем. Кинули англичанина в кузов, забрали вещдоки, записали наши показания и отбыли.

Ну хоть какое-то приключение!

Интересно, а что теперь с этим Томом Райли будет, если он действительно матрос, решивший подработать, а не кадровый агент ноль-ноль-икс? Он не дипломат, иммунитета не имеет. Неужели на общих основаниях в ГУЛАГ? Так ведь сам знал, на что шел!

Пароход «Эмпайр Баффин», Северодвинск. Часом позже.

– ….Итак, господин капитан, вы подтверждаете, что ваш матрос для совершения действий, которые однозначно можно расценить как шпионаж, не получал никаких приказов от вас или иных представителей британских властей? Подумайте, вы сейчас решаете его судьбу. Если матрос Райли действовал по приказу, которого не мог ослушаться, то по завершении следственных действий он будет передан британской стороне. И естественно, СССР заявит официальный протест по поводу столь вопиющего нарушения союзнических обязательств. А вот если этот матрос работал не на вас, то значит, на кого-то еще? Например, на абвер? А это совершенно меняет дело. В этом случае он не может находиться под защитой британских законов, а значит, с ним поступят по нашему закону военного времени.

– Смертный приговор?

– А что полагается у вас в Британии за шпионаж в военное время? Но вам решать. Ваш это человек или нет?

– Нет. Повторяю, что я не отдавал матросу Райли никаких приказов. И мне неизвестно, чтобы такой приказ отдавал кто-то из наших официальных представителей.

– Тогда прочтите и подпишите вот здесь.

– О, конечно.

«Правительство не любит, если ему создают проблемы, – подумал капитан, возвращая подписанную бумагу офицеру НКВД, этой ужасной русской тайной полиции, – а русский протест – это проблема, хоть и небольшая. Но правительство никогда и ничего не забывает и при случае предъявит счет. Мне или компании-судовладельцу, неизвестно еще, что хуже лично для меня. Потому что судовладелец тоже не забудет ничего. И если меня с позором выкинут с мостика, после не возьмет ни одна другая компания… Ну а Райли сам виноват. Знал, на что шел. И не справился. Что ж, горе проигравшему!»

Лейтенант Юрий Смоленцев, «Брюс».

Там же, тот же день.

Вечером вернулись наши. Без предупреждения.

Мы в «спортзале» были. Я, Рябой, Валька, Андрей, еще Воронов с тройкой своих, еще Ермилов, лейтенант со «щуки» и двое морячков с нее же – больше в «зале» просто не вмещалось. Лупили-швыряли мы местных все ж с осторожностью, чтоб не покалечить, обозначали больше.

А что еще вечером на заводе делать? На звезды смотреть или на огни цехов, где ночная смена? Раньше, в походе, в каютах сидели, читали или на ноутах в «Варкрафт» или «Морровинд» рубились. Так библиотеку, считай, всю конфисковали, а навыки боевые много полезнее себе прокачивать, чем компьютерному персонажу – война, однако, хочется дожить, а сэйв не предусмотрен.

И вдруг дверь распахивается и входит наш Андрей Витальевич, кап-три. Большаков! Рукой нам машет: ничего, продолжайте, я посмотрю. Да где уж там!

А у него на кителе – Золотая Звезда! Вид, настроение – как у моего кота после целой миски сметаны! Мы, конечно, мордобитие прекратили, к нему все – как там, в Москве, где остальные? А он: мне и командиру сам Сталин звезду Героя вручил, мне – за Хебуктен, Михаил Петровичу – за «Шеер», но вы не огорчайтесь, с нами московские товарищи приехали во главе с самим наркомом Кузнецовым, завтра с утра нас будут смотреть, а также к присяге приводить тех, кто СССР уже не застал, и награды вручать всему экипажу. И по секрету скажу: вас всех к Красной Звезде представили за то дело на аэродроме.

– А Москва какая сейчас? А какой он, Сталин?

И тут прибегает матросик с «Воронежа». И говорит: меня и Андрюху – на борт, ищут. Кто, зачем? «Жандарм» Кириллов у командира? Все ясно тогда. Идем.

Честно говоря, ничего хорошего не ожидали, поскольку по нашему паскудному обычаю «иностранец всегда прав». Как когда-то давным-давно, в прошлой жизни, еще на гражданке, семнадцать мне было, на дискотеку к нам завалился пьяный швед или финн (откуда он в Звенигово вечером, бог весть, у нас теплоходы круизные по Волге чаще мимо проходят, не ночуют) и стал приставать к нашим девчонкам. Нет, бить его никто не стал, мы люди все же культурные – просто толпой подняли его на руки, вынесли наружу и отпустили. Кто не понял, поясню: подняли над головами, а отпустили над асфальтом, куда он плашмя, спиной приземлился. Нет, не швыряли, зачем, сам упал. Так после менты искали, кто это сделал (благо сам пострадавший не запомнил никого). И говорили: он же иностранец, гость, ну неправ, но нельзя же так, что о нас заграница подумает. Реально было, не вру!

Так что идем «в мечтах и меланхолии». Андрюха говорит полушутя: «Надо было тому англичанину шею свернуть и в воду. И сказать: убег, зараза, не догнали. Теперь вот доказывай, что не верблюд!»

Товарищ старший майор, однако, выслушал нас вполне нормально. Уточнил кое-какие подробности, а затем объявил благодарность за хорошее несение службы. «Служим Советскому Союзу!» Да нет, говорит, по Уставу отвечать положено пока «Служу трудовому народу». Тьфу ты, это ж в январе сорок третьего ввели, вместе с погонами.

В общем, мы повеселели и стали наблюдать, что будет дальше.

А дальше товарищ старший майор потребовал к себе Воронова и заводского особиста (мы его Жегловым называли, по тому фильму, хотя был он вообще-то Жебров, капитан ГБ). Когда прибыли, спросил, не повышая голоса (плохой признак!), а какого рожна по секретному заводу болтаются всякие неучтенные типы с фотоаппаратами? Здесь охрана вообще-то присутствует как класс? На что Жебров ответил: вот периметр, зона ответственности, бдят, смотрят, проверяют, строго по документу, и что вносят-выносят, само собой, в общем, все как положено!

Формально он был прав, так как гриф «ОГВ» был лишь на нашей главной тайне, кто мы и откуда. А «опытная подводная лодка», стоящая у стенки на охраняемой территории, – это уровень «секретно», но тут и так все под ним, как положено в войну на оборонном заводе, а на каждый глаз платок не накинешь. Тогда Кириллов решил зайти с другой стороны, спросив, а как контролировали сход на берег с иностранного судна. На что Жебров ответил: согласно инструкции номер такой-то, если по производственной необходимости, до цеха с сопровождающим, так же назад. И где этот сопровождающий был? Так англичан десять человек было, толчея, беготня, один отстал, затерялся в толпе, тревогу не поднимали, чтобы не было последствий. Простите, товарищ капитан, последствия чуть было не случились, и благодарите бога, что так вышло – для вашей же головы! Надеюсь, выводы сделаете. Идите!

Зато на Воронове старший майор отыгрался по полной. Ты чем вообще тут занимался, какого… делал? Отдохнуть решил? Так нет у нас «курортных» дел, все надо до упора! Чем конкретно ты занят был все эти дни? Ах, заводским товарищам помогал, там где-то. Тебе…!..! что было приказано, задача какая была? Помочь кому-то – это, конечно, хорошо, но не в ущерб главному! Это ты….! обязан был поставить двоих-троих переодетых, чтоб на берегу следили! Это ж вышло чисто случайно, что поймали. А если бы нет? Ты понимаешь, урод, как бы ты меня подставил? Замечание от товарища Берии мне было бы, к гадалке не ходи! Короче, я делаю тебе замечание. Пшел!

Воронов вылетел как ошпаренный. И это за какое-то замечание? Ни фига себе!

После лишь мы узнали, что так в ГБ здесь принято: замечание, предупреждение, расстрел. Как в компигре – минус одна жизнь из трех.

А ордена я и все наши получили назавтра. Красная Звезда, как обещано, и Отечественной войны первой степени. Один – это за аэродром, а второй – за катер? Или за документы?

Но вот ошибаться тут, выходит, нельзя. Одна ошибка – и сразу минус жизнь от своих.

Берлин, кабинет рейхсфюрера СС Гиммлера

– …через месяц, Отто, я должен знать про Тулонскую эскадру абсолютно все. Начальствующий состав, командиры кораблей, вообще все важные фигуры. Как настроены, просились ли добровольцами в СС, нейтральны, сочувствуют голлистам? Семьи, слабости, склонности? Заместители, если с этим человеком что-то случится? Состояние кораблей: боеспособность, готовность к выходу, наличие боеприпасов и топлива? Подготовка кораблей к затоплению или взрыву? Кто ответственный и как предотвратить? Активных действий пока (!) не предпринимать. Но быть готовыми. Так же как наш доблестный вермахт имеет четкий план занять в кратчайший срок всю эту «территорию Виши», мы должны иметь план на этот случай. Чтобы весь этот французский флот – два отличных линкора, семь крейсеров, сколько-то эсминцев и субмарин – не ушел в никуда и не был уничтожен, а достался бы нам в целости! Фюрер дал СС приказ создать военно-морские силы? Мы будем их иметь, утерев нос этим надутым индюкам из бывших кригсмарине! Раз уж не можем вычистить их всех с флота, так добавим свою часть! Вы поняли меня, Отто?

– Яволь, герр рейхсфюрер!

От Советского Информбюро, 28 сентября 1942 года

В течение ночи на 28 сентября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, в районе Моздока и в районе Синявино. На других фронтах существенных изменений не произошло.

В районе Сталинграда Н-ское танковое подразделение отбило две атаки противника. Танкисты уничтожили 7 орудий, 5 пулеметов, 11 автомашин и истребили до двух рот гитлеровцев. На другом участке гвардейцы-минометчики произвели огневой налет на готовившегося к атаке противника. Огнем минометчиков рассеяно и частью уничтожено до батальона немецкой пехоты.

Северо-западнее Сталинграда бойцы Н-ского гвардейского соединения за два дня боев с противником истребили до 2000 немецких солдат и офицеров, сожгли и подбили 15 танков и 2 бронемашины, уничтожили 11 орудий, 23 пулемета и 3 минометные батареи. На другом участке немцы несколько раз атаковали одну нашу стрелковую часть. Атаки противника отбиты. Гитлеровцы потеряли в этом бою только убитыми до 300 солдат и офицеров. Нашими бойцами захвачено около 200 винтовок, 19 пулеметов, 42 000 патронов, 10 километров телефонного кабеля и другое военное имущество.

В районе Моздока Н-ская часть в упорном бою с противником уничтожила 4 танка и истребила свыше роты немецкой пехоты. Группа бойцов под командованием лейтенанта Цветова заняла одну высоту. В схватке с врагом боец тов. Сакварелидзе одним из первых ворвался на высоту и гранатой уничтожил 8 гитлеровцев.

Капитан 1-го ранга Лазарев Михаил Петрович.

Подводная лодка «Воронеж». Белое море

Ну наконец-то в море!!!

Только прилетели – а Ли-2, между прочим, не лайнер «Аэрофлота», – началось!

Вечером в Архангельск – в штаб Беломорской флотилии. Высокие гости там застряли, до утра, а мы, и «жандарм» с нами – куда ж без него! – погрузились на «мошку» и рванули в Северодвинск, чтоб к визиту самого главкома устранить возможный непорядок.

Сразу по приезду – разборки шпионской истории. Затем на лодке, узнав КТО будет утром, Петрович развил бурную деятельность по наведению чистоты и порядка. Затем выяснилось, что местной формы «при всем параде» нет, а в своей, с погонами, как-то неудобно. Тут Кириллов лишь рукой махнул: в Полярном ордена и на повседневную вешали, только чтоб чистое, а то если в масле и мазуте, то и впрямь нехорошо. Так что была еще банно-прачечная ночь. Я же в это время с командирами БЧ прикидывал, как и что показывать. И кому – тоже существенно: главком Кузнецов и комфлотом Головко нашу главную тайну уже знали, а вот «товарищи ученые» – пока нет; значит, нужно было продумать, чтоб не пересеклись. Это при том, что Серега Сирый в темпе разбирался со своим заведованием, что там было без него, и, конечно, обнаружил какие-то огрехи.

Так ночь и прошла. Высокая комиссия прибыла на тральщике, ошвартовались прямо к стенке завода.

Честно признаюсь, я очень волновался. Адмирал Кузнецов – это ж фигура! Которую я весьма уважал еще с той жизни.

«Товарищ народный комиссар Военно-морского флота! Подводная лодка К-25…»

Экипаж тоже был проинструктирован, в том числе и о том, что «командиры и краснофлотцы – служу трудовому народу»; «офицеры и матросы – служу Советскому Союзу» будет введено в январе сорок третьего вместе с погонами. Хотя, как мне показалось, некоторые все равно отвечали, как привыкли.

Затем была церемония приведения к присяге всего экипажа. Торжественность и пафос – даже меня проняло основательно, а уж матросов… Все же большая разница: Россия двухтысячных, когда неизвестно за кого и что, и заокеанские – это то ли вероятный противник, то ли лучшие друзья наших правителей – и Советский Союз, воюющий со смертельным врагом в битве на истребление.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству.

Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнут суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Потом было вручение наград. Как Иосиф Виссарионович и обещал, за три эпизода: Норвежское море, охота на «Шеер», бой с «Тирпицем». А большаковцам – за Хебуктен, за захват катера. Подробно не разъясняли, все же больше сотни в строю (кроме вахты). Вызывали, поздравляли, вручали сразу все три. Нам, четверым, кто были в Москве, там же и вручили, мне и Большакову – Звезду Героя с орденом Ленина, Красную Звезду и Отечественной войны 1-й степени, Григорьичу и Сереге Сирому, так же как сейчас всем командирам БЧ, – Ленина, Красную Звезду, Отечественную 1-й. Всем офицерам – Красное Знамя, Красную Звезду, Отечественную 1-й степени. «Большаковцам», ходившим в рейд, – Красную Звезду и Отечественную 1-й степени. Старшинам и матросам – Отечественную 1-й, медали «За отвагу», «За боевые заслуги».

Все правильно – статут ордена Отечественной войны 1-й степени предусматривал для награждения тех, кто, входя в состав экипажа корабля, самолета или боевого расчета береговой батареи, утопил боевой корабль или два транспорта противника; кто захватил и привел в свою базу боевой корабль противника. Соответственно, 2-я степень вручается тем, кто повредил боевой корабль, утопил или привел в свою базу транспорт. Потому Валентин, единственный из «большаковцев», кто не ходил в тот рейд, честно получил Отечественную 1-й степени, как приписанный к экипажу (оказавшись самым «обиженным», с этой единственной наградой). Также единственный орден, Отечественной войны 1-й степени, получил Гоша-«регионовец», как обеспечивший работу «Пакета», а вот Родик остался пустой. («Пусть спасибо скажет, что на свободе», – резюмировал Кириллов.) «Жандарм» наш, кстати, получил орден единственный, но по тем временам редкий – Александра Невского, учрежденный лишь в июле. По статуту «за проявление, в соответствии с боевым заданием, инициативы по выбору удачного момента…». Намек, однако! Видяеву – Красную Звезду, его экипаж тоже наградили. В общем, по заслугам получили все.

Затем начался собственно осмотр корабля. Надо отдать должное, Кузнецов и Головко были адмиралами боевыми, не «парадными», а потому их больше интересовала не чистота в отсеках, а реальные возможности «Воронежа». Задачу непересечения их с учеными решили просто: адмиралы шли с первого, торпедного отсека, а ученые – с кормы.

«Воронеж» пока оставался в строю. Головко все же была очень интересна сама возможность использования такой боевой единицы. Да и я, если честно, был с ним согласен. К тому же не факт, что стать на прикол до конца войны было однозначно безопаснее, пока Молотовск был в зоне действия люфтваффе (на месте Геринга я бы и целый воздушный флот спалить не пожалел). Также встал вопрос, что делать с нашими спец-БЧ (как я узнал, сейчас под Архангельском ударными темпами готовится хранилище, со всеми необходимыми условиями, но сейчас оно еще не готово).

И вообще, мы не в поход пока идем! А, осторожно выражаясь, чтобы «рассмотреть возможность применения с К-25 торпед 53-38у». Буров прикидывал – вроде можно, но надо настроить БИУС. Так что приняли на борт шестнадцать практических торпед 53-38 и четверых торпедистов с видяевской «щуки», поскольку наши с техникой предков незнакомы; самого Видяева, который такого упустить никак не мог; Зозулю, очень интересовавшегося вопросом возможного взаимодействия К-25 с эскадрой СФ; ну и «товарищей ученых», всех пятерых, горевших желанием познакомиться с управлением реактором в реальном походе. Взамен на берегу остались все «большаковцы», Родик, двое из БЧ-2 (дабы проследить за строительством хранилища) и Самусин из БЧ-4, окончательно прикомандированный к штабу СФ как шифровальщик и связист (расшифровку фрицевских «Энигм» наладили, ведется в Москве и здесь, на СФ).

Идем недалеко – на торпедный полигон в Белом море. Нас сопровождают эсминец «Куйбышев» и два тральщика – бывшие рыбаки. В небе кружится звено истребителей, и на всякий случай я послал два расчета «Игл» на эсминец. Место знакомое (надеюсь, рельеф дна и гидрология не изменились), так что проблем быть не должно. Если не считать так пока и не состоявшейся беседы с «товарищами учеными». Явно ведь подозревают, что что-то не так, не дураки ведь! Ну, не будем торопить события…

Вот только выспаться толком не удается. И снится всякая ерунда. Как, например, сейчас.

– Вы думаете, этот фильм будут смотреть одни лишь моряки-подводники? Ваш сценарий категорически не подходит! Хотя я ценю ваше усердие: перелопатить столько материала и так приблизиться к оригиналу. Но кому это будет интересно кроме вас?

Итак, фильм по мемуарам герра Броды. Генрих Брода – высокий блондин истинно арийского облика, Петер Грау – низкорослый крючконосый курчавый брюнет, командир русской субмарины, жестокий монстр, бритый наголо, с лицом маньяка-убийцы. Они сходятся в битве, в ледяных глубинах полярного моря, из которой живым выйдет лишь один.

Нет, так не пойдет. Требования профсоюза киноактеров: чтоб в любом фильме процентно было столько-то негров, столько-то секс-меньшинств, столько-то женщин. Вы хотите, чтобы нас после по судам затаскали? Кого же негром сделать? Отрицательных персонажей однозначно нельзя, политкорректность! Ладно, пусть главные остаются белокожими, но среди экипажей…. Что значит – «не было чернокожих в кригсмарине»? Слушайте, мне то же самое про рыцарей короля Артура говорили при съемках «Мерлина», и что, Оскара своего получил? Вы меня будете учить, как делать фильмы?

Подавляющее большинство зрителей ходят в кино зачем? Правильно, развлечься и получить удовольствие. Что для этого нужно? Правильно: драйв, секс и хорошие парни выигрывают. Значит, выбрасываем всю эту долгую хрень про психопата фюрера и честных моряков кригсмарине, которых этот безмозглый ефрейтор посылал на смерть. Кому интересен этот неудачник, которого русские повесили сколько-то лет назад?

И где вы видели фильм без женщины, без «лав стори»? Пусть будет Марта, Магда, Клара – имя сами придумайте! Она любит Генриха, ее любит Петер, нимфа белокурая… Хм, может, ее темнокожей сделать? И она – здесь, на субмарине с Бродой. Сами придумайте, как член экипажа, или тайно на борт, переодевшись матросом, это уже частности. Вы хотите, чтобы фильм был успешным? Тогда почему игнорируете женскую половину будущих зрителей? Которая, да будет вам известно, очень даже охотно станет смотреть про любовь в экзотических декорациях, на субмарине, в адской ледяной глубине!

И обязательно про благородство – чтобы и сентиментальность была, и скупая мужская слеза. Зритель это любит. Единственная ваша сцена, на своем месте – это когда Брода, глядя в перископ, отказывается от атаки, потому что видит на борту русского транспорта женщин и детей. И при этом его слова из мемуаров про честь офицера кригсмарине. Ладно, можно сюда и про их безумного фюрера вставить пару слов.

Боевые сцены. А что средний зритель понимает в военно-морской тактике? Главное, чтоб зрелищно было – стрельба, взрывы, кровь, обломки летят! Предатель Грау стреляет в своих же товарищей на «Шеере». Хочет добить, но меткая торпеда Броды отправляет предателя на дно. «Шеер» дрейфует, радируя о помощи, и, вопреки приказу фюрера, к нему идет «Тирпиц» с эскадрой. Вот они достигли уже своих товарищей в далеком Карском море, сейчас все они будут спасены.

И тогда из русской полярной крепости Диксон – пострашнее изобразите, на компграфике скупиться нельзя, чтобы как Мордор морской выглядел, пушки огромные, орды русских солдат, ворота в скале – выплывает русская субмарина, страшная, как белый медведь! Нет, именно белая! Почему так, не знаю, но помните фразу самого главкома русского флота, «мои Белые Субмарины», про стаи «атомных акул Сталина», заполнивших моря в начале пятидесятых? Ведет ее русский командир, прирожденный убийца, только и ищущий, кого утопить. Можно еще сцену вставить, как он ослушавшегося матроса убивает самолично, голыми руками. Господи, при чем тут история. Если в фильме «Последний шанс» у Гитлера была атомная бомба, то в этом фильме пусть у русских будет атомная субмарина!

Горят и взрываются корабли кригсмарине. Один лишь «Тирпиц» еще держится – и тогда U-209 вступает в неравный бой. Не только за родную Германию, но и за всю западную цивилизацию, ведь если Белая Субмарина вернется с большой победой, русские сразу построят много таких и захватят весь мировой океан! Бой на километровой глубине, подо льдом, среди вершин подводного хребта. Ну придумайте что-то позрелищнее, побольше спецэффектов! Наконец враг повержен и тонет – но и отважная U-209 лежит на дне с пробоиной, лишь в рубке заперлись последние герои, и только один дыхательный аппарат на всех. «Ты должен жить, – говорят все они своему командиру, – ты самый достойный из нас». И отважный герр Брода плывет наверх, к солнцу, а оставшиеся в лодке, и эта, Марта-Клара, поют «дойче юбер аллес» под потоками заливающей их воды.

Ну и финальные титры: «Это правдивая история. Посвящается памяти всех моряков кригсмарине, честно выполнивших свой долг». И чего-нибудь вам еще – за подписью «адмиралиссимус Брода», только не нужно уточнять, что флота Уругвая. Что, Доминиканской Республики? Пишите коротко: «адмирал пяти флотов». Кто там еще был, Португалия и Венесуэла?

И, может, русской субмарине тоже дать имя? Какое у них подходящее? Да хоть «Красный Октябрь». А что? Вполне звучит: «Охота за Красным Октябрем». Вот какой сценарий я бы хотел получить от вас, мистер Клэнси. Как только закончите – приносите.

Визитку мою не забудьте в память о сегодняшней беседе. Peter Zaspa, генеральный продюсер. Удачи, и не затягивайте надолго!

Вот приснится же такое! Peter Zaspa, кто это, пес его разберет?

Брода – это тот, которого наш «жандарм» обещал в петушки лагерные перевести? Что ж, лет через десять, как свое отсидит и выйдет, может, какой Уругвай такого кадра на службу и возьмет, хоть в адмиралиссимусы. Там со всем могучим флотом, по штату, наш старлей справиться может.

А вот интересно, если пресловутый «Октябрь» Клэнси на инетском форуме разобрать, сколько там тапков накидают?

Пришли на место, выбранное в качестве полигона, началась работа. «Куйбышев» изображал цель – с разной скоростью, на разных курсовых углах. Тральщики занимали позицию – за ним, на дистанции предельного хода торпед. Так как торпеды были учебными, практическими, то, отработав, они всплывали, их вылавливали – и все повторялось.

Сразу выяснилось, что, стреляя одиночной торпедой, хрен попадешь (ну если только совсем не с «пистолетного» расстояния). Даже с нашей БИУС и предварительным уточнением дистанции коротким импульсом ГАК. Е-мое, уважаю наших подводников сорок первого, которые, во исполнение идиотской инструкции, должны были стрелять именно так, торпедой поодиночке, сближаясь с целью до нескольких кабельтовых! Но мы – не «щука», нам ближний бой категорически противопоказан.

Парный залп – уже веселее, но все равно. Наконец, четверной, «веером», с установкой в торпеды угла растворения четыре градуса. А это уже хорошо: на дистанции до двадцати кабельтов, по тихоходной цели (транспорту), шанс попасть хоть одной вполне приличный! Уже можно воевать. Нам бы еще ЭТ-80, бесследные! А если с неконтактным взрывателем (были уже у нас такие, в сорок втором), так вообще было бы отлично!

Кириллов проникся, обещал посодействовать, чтобы к следующему нашему выходу было и то и другое. Честно ответил, что сам не знал, поскольку не моряк. «Товарищ „жандарм“, так какое ж это по счету у вас задание на корабле?» – «Да первое вообще-то, Михаил Петрович. У нас же служба такая, куда прикажут, туда и пойдем». – «А что ж вы раньше не озаботились, не сказали?»

Зозуля тоже времени не терял даром. Пока тральцы вылавливали отстрелявшие торпеды, уговорил меня поотрабатывать совместное маневрирование с «Куйбышевым». На безопасной глубине, конечно, чтоб не попасть под таран, но согласованно, зная, где каждый из нас находится, передавать команды, курс такой-то. Сбылась мечта флотских – эскадренная ПЛ: ведь дизелюхи сороковых с их подводным ходом четыре узла (десять кратковременно) держаться с надводными кораблями в одном строю не могли по определению. Куда уж им тридцать один узел эскадренного хода дивизиона эсминцев в боевой обстановке. Плюс при тех примитивных средствах связи и распознавания целей – абсолютно реальный шанс что получить торпеду от своих, что утопить по ошибке свою лодку. А вот мы вполне могли работать хоть с эскадрой: скорости хватит, связь есть, опознание «свой-чужой» по «портретам» – сигнатурам; не все, конечно, так идеально, но возможность была.

Зозуля вцепился и озвучил план. Сначала показавшийся мне бредовым – ну не воевали так лодки в Отечественную! А после, обдумав, решил: а отчего бы нет?

Из рапорта командира русской ПЛ «Акула», Балтийский флот, август 1914 года:

«…главнейший враг лодок – это миноносцы. Два миноносца лишили лодку возможности использовать удачный подход к району, занятому неприятелем, и заставили лодку просидеть 7 часов под водой. Необходимо при наступательных операциях лодок обязательно поддерживать ее своими миноносцами и крейсерами, которые могли бы отогнать неприятельские миноносцы и дать возможность лодке действовать только по достойному противнику».

Дурдом полный. Представьте этот сюр: бригада крейсеров с эсминцами, расчищающая подводной лодке путь для выхода в атаку?! И это писал командир подводной лодки? И его не сняли с должности немедленно по прочтении этого бреда?

Но это были именно ТЕ лодки. Тихоходные, слепые и глухие. Мы же теоретически можем идти в одном строю с эсминцами «семерками», проблема лишь в связи и организации, так это можно наладить; вот даже «Куйбышев», постройки шестнадцатого года, при наличии спешно поставленного «Дракона» вполне прилично маневрирует с нами совместно!

А у фрицев в Норвегии сейчас нет ничего крупнее тральщиков. Восьмисоттонники, «тип М», конечно, кораблики добротные и очень опасные для субмарин – но против эсминцев никак не потянут! Мелкие, конечно, и верткие, но вот хрен вам в бою с «Гремящим» и «Сокрушительным», противолодочный поиск; тут и следы торпед примут за выпущенные с эсминцев. Может, наши миноносники никого и не утопят, но связать охрану конвоя боем сумеют гарантированно. Чтобы мы могли выйти на дистанцию.

И надо снять сливки сейчас. Пока фрицы не перебросили что-то. У них еще остались «Шарнхорст», «Принц Ойген» и с десяток эсминцев. И еще большие миноносцы, «тип Т». начиная с Т-22, – противник даже для эсминцев достаточно серьезный.

Что тут может быть опасным? Минное поле у берега? Срисуем нашим ГАК. Береговые батареи? Так они к месту привязаны, и в эсминец попасть, маневрирующий на большой дистанции, тоже не так-то просто. Люфты – вот это да, может быть опасным. Придумать можно, во-первых, систему радиоподавления, ноут, простенький сканер эфира и усилитель на технике предков; это продумать надо, но реально собрать и установить хоть на «Гремящем». Во-вторых, наши истребители – значит, выбрать место в радиусе их действия? – и вызывать перед ударом, чтобы не жгли бензин непрерывно, а успели как раз к началу. И в-третьих, наш авиаудар по их базам может еще один «Гранит» сжечь, если ЦУ дадут, а то наших летунов жалко: ПВО у фрицев мощная, потери будут мама не горюй!

И Зозуле – инициатива наказуема! По северной трассе движение конвоев у немцев далеко не как в Атлантике, идут где-то раз в неделю-две. И надо хотя бы примерно подгадать, когда очередной. И все у нас организовать. Чтоб не было, как в анекдоте советских времен: «Тащ адмирал, в указанный срок корабли из базы не выйдут». Чтоб все было в нужное время, и в нужном месте, и в полной боевой, и, что самое важное, не связанное другими задачами. Флаг тебе в руки – и планируй, гений наш штабной!

Зато при удаче… Фрицы ведь для своей приморской группировки, Двадцатой армии Дитля, все везут морем, от тушенки до снарядов. И посадить их на голодный паек недели на две – это очень хорошо. А обратно везут никелевую руду на легирование танковой брони – и если всем танковым заводам рейха устроить проблемы, то это будет просто отлично!

Все равно пока в Молотовске делать нечего. Нет, светил научных, конечно, выгрузить, не хватало еще их в бой тащить. А вот торпедисты видяевские будут в самый раз!

Кириллову головная боль: снова связываться с Москвой, аргументировать необходимость нашего участия. А в случае ответа положительного головняк будет уже у адмирала Головко, как все обеспечить, хотя с другой стороны, у него сейчас, считай, каникулы, ведь фрицам точно не до активных действий: нечем. И трясут их по-страшному – слышал уже, у них сейчас не кригсмарине, а ваффенмарине СС, и главкомом – Гиммлер! Он хоть раз море видел, крыса сухопутная? Но это их проблемы. Главное, в реорганизацию им точно не до нас. А вот солдаты жрать хотят, и никель ждут на бронезаводах – так что никуда от конвоев не деться. А если учесть, что про план «Петсамо – Киркенес-42» я и Большаков в Москве докладывали, и сам Сталин вроде бы задумался, то… В общем, нас еще ждут великие дела!

Что-то наши научники затихли, даже вопросов не задают. Не нравится мне это…

Это надо было видеть, как Серега Сирый им объяснял с серьезным лицом, что от всех дат на шильдиках ради секретности следует вычитать семьдесят лет. Поверили?

Москва, Кремль. Этот же день

– Есть мнение снять Яковлева с поста замнармкома авиапромышленности. С формулировкой «за злоупотребление служебным положением». Это верно, что летчикам нравятся «Яки», но и другие самолеты тоже нужны. А Яковлев… что за возню он устроил на сто шестьдесят шестом заводе?

– Но, товарищ Сталин, позволю заметить, что там вы сами санкционировали запустить в Омске «Яки» вместо Ту-2.