ОЛЕГ ОВЧИННИКОВ
РОТАПРИНТ
«Надень шапку, Олеж. Маме зябко на тебя смотреть», — шутил, бывало, отец за утренним чаем, пока мама с превеликими препирательствами собирала меня в школу. Так вот, смотреть на солдатика, которого я встретил тем непогожим ноябрьским утром, было зябко, мокро и, как следствие, жалко. Маленький, щупленький, от холода спрятавший ладони под мышки, он напоминал замерзшего суслика, который за какой-то надобностью выбрался на свет, но в любой момент готов юркнуть назад в теплую норку, то есть в данном случае в полупрозрачную будку КПП Зенитно-ракетного училища, что на улице Красноказарменной.
Ну и лютые же деды у парня в части, про себя возмутился я. Не деды, а звери. Выгнали молодого бойца на мороз в одной гимнастерке! Небось еще и пошутили вдогонку: «Ты зенитчик или кто? Вот и стрельни для дедушки пару сигарет». И, как назло, — воскресенье, начало дня, на улице ни души. Имеется в виду курящей.
С неба мелко моросило, и однотонно-коричневая гимнастерка на сутулой спине мало-помалу приобретала камуфляжную окраску. Налетевший порыв ветра погнал по лужам мелкую рябь и заставил солдатика поежиться. Глядя на него, я тоже передернул плечами, из солидарности, поправил шарф и упрятал свободную от зонта руку поглубже в карман куртки.
— Не курю, — честно признался я, едва простое лопоухое лицо паренька обратилось ко мне — единственному прохожему в эту непешеходную погоду — и буквально перекосилось от отчаянной надежды.
— А? Что? — растерянно заморгал солдатик.
— Не курю, — повторил я и для убедительности слегка развел руками, так и не вынув правую из кармана. При этом в кармане звякнула мелочь, и я подумал, что мог бы помочь пареньку хоть чем-то, хотя вообще-то не одобряю подобную благотворительность. Все равно ведь всю добычу отберут и поделят между собой двадцатилетние старички.
— А… Не курите? — дошло до парня. — Ничего. Я тоже. Вы… скажите, пожалуйста… — Он сделал два шага ко мне и почему-то понизил голос. — Вы… в компьютерах разбираетесь?
Странный вопрос. Даже дважды странный. Во-первых, сам по себе неожиданный, а во-вторых, потому что адресован мне, в двенадцать лет приобщившемуся к волшебному миру железа и софта.
Разбираюсь ли я в компьютерах? Да уж получше, пожалуй, чем этот новобранец в зенитно-ракетных комплексах. С завязанными глазами. За шестнадцать секунд. На восемнадцать частей. Главное, заранее ослабить пару-тройку винтиков на корпусе. Вот как я разбираюсь в компьютерах!
Вслух я, естественно, воздержался от хвастовства, только кивнул из-под зонта, одновременно пожав плечами.
— Само собой.
— Слава богу! — Надежда в глазах цвета зависшей над нами тучи сменилась возбуждением, граничащим с экзальтацией. — Вы не могли бы… Пожалуйста…
От волнения бедный солдатик не смог закончить просьбу, но хватило и взгляда — так смотрит голодный пес на краковскую колбасу, — чтобы я ответил:
— Мог бы, наверное. Если это недолго. У вас комп накрылся? Надеюсь, не стратегического назначения? Ну, нет у него на консоли такой большой красной кнопки?
Будущий зенитчик помотал головой, растянул в улыбке резиновые губы и несколько раз клацнул зубами. Я и сам понимал: какой уж тут стратегический комп — на нашей Красноказарменной. Скорее какая-нибудь доисторическая рухлядь, ровесница вон той то ли зенитной, то ли ракетной установки, ржавеющей, сколько себя помню, за воротами части. Электронный мастодонт, упакованный в десяток цинковых холодильников на колесиках, с винчестером класса «подставка для самовара» и восьмидюймовым дисководом — если не с перфокартами! С техникой этого типа я тоже, по идее, должен бы справиться. Главное, заранее ослабить пару-тройку… сотен трехдюймовых болтов на задней панели.
— Никаких красных кнопок, — успокоил меня солдат и попытался внести ясность, делая частые паузы, чтобы постучать зубами. — Там… Компьютер у нас… Персональный… Ну, и что-то в нем, значит, того… А нам срочно… Мы, короче, попробовали сами… Всю ночь с ним… Почти получилось, только… Без контролёра этого… твердого диска… там никак… Вот меня и послали, говорят… А так мы уж и сами почти…
— Что почти-то? — спросил я, а губы сами скривились в скептической усмешке. Ну не можем мы, профессионалы, спокойно слушать, как явные дилетанты пытаются говорить о том, в чем не смыслят ни бельмеса. «Контролёр твердого диска», надо же! — «У нея в нутре» копались?
— Да нет там уже никакого нутра, — лопоухий вздохнул печально. — Наружу все… А мы это… Сами, значит… Эму… Как это?.. Эму…
— Эму? — Я хмыкнул. Есть, кажется, такая птица в Австралии, но при чем здесь она?
— Да, эму…
Но тут стук зубовный стал совершенно невыносим, и я из соображений сугубо гуманных развернул парня за плечо и подтолкнул в сторону фанерно-стеклянной будки КПП.
— Ладно, на месте разберемся. Веди. Меня, кстати, на территорию-то пустят?
Несмотря на дрожащие губы, рядовой наскреб в сусеках души малую толику сарказма. Он вернул мне мою давешнюю усмешку и в точности воспроизвел слова:
— Само собой!
На территорию режимного, по идее, объекта я проник беспрепятственно. Только скрипнула обиженно вертушка да гулко хлопнула усиленная пружиной дверь КПП. Скучающий часовой не удостоил меня и взглядом. Видимо, получил на этот счет соответствующие инструкции.
Вдоль асфальтовой дорожки выстроились ровными рядами кустики, чахлые и насупленные, как рядовые-первогодки, и так же безжалостно обстриженные под одну гребенку. Редкие островки травы на газоне перед казармами, неестественно зеленые в это время года, производили впечатление недавно окрашенных. Такого же ярко-зеленого цвета каска украшала трехметровую голову солдата на огромном, шириной в торец здания и высотой во все четыре этажа, плакате. Метровые буквы внизу плаката складывались в утверждение: «ВИНТОВКА ЛЮБИТ ЛАСКУ, ЧИСТКУ И СМАЗКУ». О том же, думается, мечтала и допотопная конструкция у входа, которую я про себя всю жизнь называл «то ли зенитной, то ли ракетной установкой», и только сегодня, проходя мимо, определил как «гаубицу калибра 240 мм». Если, конечно, надпись на ржавой погнутой табличке соответствовала действительности.
— Нам сюда… пожалуйста… — Лопоухий предупредительно придержал дверь, пропуская меня вперед.
По щербатым, но чисто выскобленным ступеням мы поднялись на третий этаж.
Дневальный, скучающий на тумбочке у входа, встрепенулся при виде незнакомого лица, совершенно по-жабьи раздул грудь раза в два, намереваясь рявкнуть что-нибудь вроде «Рота! Смир-р-рна!», но вовремя распознал во мне штатского и с тихим шипением сдулся.
— Ну, и где наш больной? — деловито осведомился я. — Здесь? — И, не дожидаясь ответа, толкнул первую попавшуюся дверь, которую, судя по залепленной изолентой трещине на матовом стекле, до меня толкали уже не раз.
— Тут, тут, — подтвердил солдатик. — Только он не больной, а… — Лопоухий нечаянно толкнул меня в спину, когда я замешкался в дверях, и доверительно закончил в самое ухо: — Мертвый.
— Да я уж вижу, — растерянно пробормотал я.
Помещение, в которое я не сразу решился войти, по всей видимости, представляло собой так называемую ленинскую комнату. Окно во всю стену, распахнутое, невзирая на время года и дождь, четыре письменных стола в центре, десяток стульев у стен, большой стеллаж, на двух нижних полках которого теснились однообразные, защитного цвета томики уставов Вооруженных Сил, а верхнюю занимал маленький телевизор, в данный момент выключенный.
Персональный компьютер, который меня пригласили чинить, вернее сказать, его жалкие останки были аккуратно сложены на подоконнике, кучка к кучке: разломанная надвое клавиатура в россыпи выпавших клавиш, разорванный кабель, некогда соединявший монитор с видеокартой, сам монитор, в экране которого зияла дыра, формой подозрительно напоминающая ножку стула, которая, кстати, валялась здесь же. Сильнее всего досталось системному блоку, изуродованный корпус которого выглядел так, словно по нему прямой наводкой шарахнули из то ли ракетной, то ли зенитной… в общем, из гаубицы! Одного взгляда на материнскую плату, от которой как будто откусили приличный кусок, хватило мне, чтобы сообразить: реанимации не подлежит.
— Это прапорщика компьютер, — шмыгнув носом, сказал солдатик. — Он нам его на выходные выдал, и компьютер, и принтер, чтобы, значит, распечатать. Грозился, если что случится, расстреляю, говорит, каждого девятого.
— А почему не десятого? — рассеянно спросил я, присаживаясь на корточки возле подоконника.
— А каждому десятому он обещал собственными руками… ну… — Лопоухий снова беспомощно зашмыгал носом.
— Угу. — Я кивнул, как будто его признание что-то объясняло, и уточнил: — Вы его что, роняли?
Шмыг-шмыг.
— Ну да.
— С подоконника? — уверенно констатировал я.
— Ну да. — Шмыг-шмыг. — А там — третий этаж.
Я привстал и выглянул в окно, только теперь обратив внимание, что оно вовсе не распахнуто, как мне сперва показалось, а, напротив, защелкнуто на все шпингалеты и местами даже заделано паклей. Просто в нижней части рамы отсутствовало стекло, осколки которого еще можно было разглядеть на газоне внизу.
— Решили проверить, как невесомость влияет на быстродействие системной шины? — усмехнулся я.
— А? Что? — Солдатик затрепетал ресницами.
— Да ничего. — Я выбрал кусок клавиатуры побольше, зачерпнул пригоршню клавиш и стал одну за другой вставлять их в надлежащие гнезда.
— Это все рядовой Гаурия. — Лопоухий понизил голос до шепота. — Вчера их «Динамо» играло с «Ураланом». Так он первый тайм еще держался, а когда стало два — ноль, просто взбесился. Пока сообразили его простынями скрутить, успел два зеркала в туалете разбить, компьютер вот в окно выбросил, над знаменем части хотел… ну, надругаться. Еле отбили.
— Молодцы! — похвалил я, не скрывая сарказма.
Обиженное «шмыг-шмыг» повторилось раз пять.
— Мы еще принтер спасли. Хорошо, подключить не успели.
— Тогда действительно молодцы, — примирительно заметил я. — Чем же ему компьютер-то насолил? Почему телевизор не выбросил?
— А он… — солдатик приблизился ко мне на шаг и заговорил еще тише, — достать не смог. Телевизор вон где стоит, а Гаурия — он маленький. Хотел шкаф целиком обрушить, но там в стене дюбеля по десять сантиметров, вот он и схватил то, что ближе. А вообще-то он маленький, — повторил солдатик и закончил, обреченно покачав головой: — но нервный!..
— Ясно. — Я успел собрать нижний ряд клавиш, от левого шифта по мягкий знак включительно, прежде чем сообразил, что занимаюсь ерундой. — А меня-то вы зачем позвали? Молитву прочесть над усопшим? Максимум, что я могу сделать, это выразить соболезнования вашему прапорщику, а также каждому девятому бойцу, не говоря уж о каждом десятом. Потому что починить этот хлам, — я небрежно швырнул фрагмент клавиатуры на подоконник, — нереально.
— Да мы и не надеялись. — Шмыг-шмыг.
— А чего тогда?
— Ну… — Солдатик снова, как с ним уже случалось у ворот части, странно занервничал. — С прапорщиком пусть Гаурия разбирается. Это в понедельник, завтра. А нам бы сегодня… Очень срочно, понимаете… Деды говорят: дембель в опасности… — Он замолчал, окончательно стушевавшись, посмотрел умоляюще из-под пушистых ресниц и, осторожно потянув меня за рукав, добавил просительно: — Пойдемте, а?
Это прозвучало так по-детски, что я последовал за ним, даже не поинтересовавшись, куда, собственно, меня приглашают.
— Ты кого привел, Чеба? — грозно спросил маленький, по пояс голый человечек с фигуркой Будды и свежей ссадиной на левой скуле.
По этой ссадине и по заметному акценту я догадался, что передо мной тот самый рядовой Гаурия, а из того, что, несмотря на тон вопроса, человечек не сделал малейшей попытки оторвать спину от подушки, заключил, что его свирепость напускная.
Лопоухий проводник осторожно выглянул из-за моего плеча.
— Это… — Он замялся.
Мы действительно не познакомились. Впрочем, теперь я знал, что паренька звали Чебой. Вряд ли это прозвище имело отношение к его реальным имени или фамилии, скорее к форме ушей.
— Олег, — шепнул я.
— Это Олег. Он в компьютерах разбирается.
— Точно? — прищурился низкорослый.
— Точно, точно, — подтвердил я, но то ли недостаточно громко, то ли слова гражданских в этой компании попросту не имели веса.
— Очень хорошо разбирается, — убежденно заверил Чеба, хоть мы с ним, как это у нас называется, «матерей» не скрещивали.
— Отвечаешь за него?
Чеба снова замялся, а я воспользовался возникшей паузой, чтобы осмотреться.
Помещение казармы, комнату размером со школьный спортзал, делил на две части ряд поддерживающих потолок колонн. Пространство слева от них занимал лабиринт из двухъярусных коек, тумбочек и табуретов. На койках вольготно расположились десятка полтора бойцов, судя по расслабленным позам и нарочитой небрежности в одежде, старослужащих. Четверо увлеченно играли в карты, остальные занимались кто чем: крепыш в тельняшке пробовал на разрыв томик устава, сухощавый паренек под монотонное «вжжж-вжжж» гонял туда-сюда большую зеленую пуговицу на перекрученной нитке, маленький Гаурия сидел по-турецки и недовольно смотрел на нас с высоты второго яруса. На правой, свободной от мебели половине комнаты собралось еще человек сорок — сорок пять Эти просто стояли, молча, по стойке смирно, в застегнутых на все пуговицы кителях. И, судя по равнодушию, с каким они встретили мое появление, стояли не первый час.
От дальнейшего осмотра меня отвлекла странная фраза, произнесенная странным голосом:
— Дедушка хочет кушать!
Именно такой тембр одна замороченная отличница с моего потока как-то раз по ошибке назвала «клавиатурным сопрано».
Я обернулся и только теперь обратил внимание на обладателя столь чудного голоса. Он лежал ничком на единственной одноярусной койке, выдвинутой вперед. Когда я в первый раз скользнул по ней взглядом, мне показалось, что на кровати просто свалена груда одеял, теперь же разглядел торчащую из груды голову, покрытую короткими курчавыми волосами, которая с трудом приподнялась над подушкой и жалобно повторила:
— Дедушка хочет кушать!
Я вздрогнул, когда из-под кровати внезапно показалась чья-то рука, вложила в требовательно распахнутый рот шоколадную конфету и снова исчезла.
«Что за балаган?» — подумал я, когда ко мне подскочил белобрысый очкарик с очень серьезным лицом.
— Вы действительно разбираетесь в компьютерах? — спросил он.
Я только кивнул, глядя, как похожая на змея-искусителя рука вновь вынырнула из тени, на этот раз — с печеньем.
— Отлично. Значит, вы представляете в общих чертах, как функционирует контроллер винчестера?
— И в необщих тоже, — рассеянно пробормотал я.
— Очень хорошо. Идемте за мной, — сказал очкарик и, бросив взгляд на лопоухого, скомандовал вполголоса: — Чеба, на место!
Чеба моргнул и через мгновение присоединился к толпе таких же, как он, гладко выбритых и лопоухих, и растворился бы в ней без следа, если бы не промокшая под дождем гимнастерка.
— Сюда. — Очкарик подвел меня к небольшой группе солдат, стоявшей несколько особняком от остальных. — Встаньте вот здесь, пожалуйста, и повернитесь вот так. Хорошо. А правую руку положите во-от сюда.
— Чего? — Запоздало возмутился я. То есть мне следовало возмутиться раньше, но из-за собственной легкой растерянности и не допускающего возражений тона очкарика я некоторое время позволял ему манипулировать собой и почувствовал неладное, только когда он попытался положить мою руку на гладкий затылок какого-то угрюмого толстяка. — С какого это перепуга?
— Пожалуйста, не спорьте. Сделайте, как вас просят. — И чуть тише: — Поверьте, мы о-очень устали.
Серые глаза за линзами очков смотрели так спокойно и строго, что я не нашел в себе сил, чтобы возразить, а фраза «Я, между прочим, давно вышел из призывного возраста» перестала казаться мне удачным продолжением разговора.
Когда я опустил ладонь на бледно-розовую лысину, толстяк не пошевелился.
— Отлично, — сказал очкарик и громко хлопнул в ладоши, похожий в этот момент на режиссера перед началом съемок или, быть может, на дирижера оркестра. — Все готовы?
Ответом ему было дружное молчание.
— Мы готовы. — Очкарик приблизился к двухъярусному «трону» и снизу вверх взглянул на Гауриа. — Можно начинать?
— Погоди. — Полуголый «будда» покосился на груду одеял, скрывающую под собой тонкоголосого пожирателя сладостей. — Ромыч, ты готов к боли?
Курчавая макушка попыталась на черепаший манер спрятаться под многослойным шерстяным панцирем. Когда это не удалось, из-под одеял донесся громкий стон, затем — привычное: «Дедушка хочет кушать», секунду спустя сменившееся яблочным хрустом.
— Артурка, кончай дурью маяться! Начинай испытание.
Крепыш в тельняшке нехотя поднялся с кровати, аккуратно положил на тумбочку книжку в обложке защитного цвета, вернее, уже две книжки, одна из которых называлась «Дисциплинарный устав Вооружен…», а другая — «…ных Сил Российской Федерации», и, на ходу разминая шею и предплечья, направился к курчавому. Проходя мимо сухощавого, он легким движением руки оборвал назойливое «вжжж-вжжж». Лишившийся развлечения паренек несколько секунд молча смотрел вслед обидчику, потом так же молча лег, повернулся спиной ко всему человечеству и накрыл голову подушкой.
У кровати курчавого Артурка остановился. Примеряясь, пару раз рубанул рукой воздух и сказал, обращаясь к груде одеял:
— Ты, Ромыч, в общем, не обижайся. Нас так же переводили, пока ты свои сутки отсиживал.
— Дедушка хочет кушать! — плаксиво повторил курчавый.
Гаурия посмотрел на очкарика и с важным видом кивнул:
— Начинайте. Но чтобы на этот раз все получилось как надо. — Снова перевел взгляд на крепыша. — Артурка! Кому сказал, приступай!
Крепыш вздохнул, размахнулся и что было сил хлестнул перекрученной капроновой ниткой по тому месту, где под десятью одеялами с трудом угадывался плоский силуэт.
— А! — донеслось даже не из-под одеял, а из-под кровати.
— Ра-аз… — начал отсчет Артурка. — Два-а…
Большая зеленая пуговица снова взметнулась к потолку и со свистом впечаталась в трехдюймовую шерстяную броню, не нанеся никакого видимого ущерба, кроме крошечного пылевого облачка.
— А! А-а! Дедушке больно! — отчаянно завопили под кроватью.
Сам испытуемый спокойно дожевывал яблоко, выглядя при этом донельзя счастливым.
— Отделения с первого по третье, в три шеренги — СТАНОВИСЬ!
В голосе очкарика явственно проступили командирские нотки, заставив вялую массу новобранцев, до того пребывавших в оцепенении, засуетиться, застучать по полу подметками и замереть в новом порядке.
— Первое отделение, рядовой Степин на месте, остальные нале-е… напра-а… ВУ! Разом-кнись!
Слабо представляя, как вести себя в этой ситуации, я покосился на соседа. Тот стоял, угрюмо глядя в пол, и не пытался сбросить с головы мою руку, из чего я сделал вывод, что прозвучавшие команды нашей, отдельно стоящей группы не касаются.
— Равняйсь! Смирно! — Очкарик крутанулся на каблуках и, старательно прижимая большие пальцы ко швам форменных брюк, приготовился рапортовать. — Товарищи стар…
— Вольно! — взмахом пухлой ручки остановил его Гаурия. — Значит, так. Сначала — по центру, чтобы красиво, большими буквами — «удостоверение».
Очкарик, все-таки больше дирижер, нежели режиссер, развернулся лицом к строю.
— Рядовой Степин, нале-ву! Упор лежа принять! Пятнадцать отжиманий.
Рядовой, стоявший по центру в первом ряду, повернулся, рухнул на выставленные руки, заняв в этом положении все пространство, освободившееся после команды «разом-кнись», и начал отжиматься. Он делал это медленно и натужно, в давящей на психику тишине, только на заднем плане вполголоса переругивались картежники да вскрикивал в нужных местах притаившийся под кроватью безымянный солдат.
Степин закончил отжимания, поднялся и замер равнодушным манекеном, даже руки не отряхнул.
— П-п-пятнадцать, — прокомментировал рядовой с глазами навыкате и белыми пятнами на пунцовых щеках, еще один член нашей «особой» группы.
Держащий его за руку коротышка с непропорционально большой головой кивнул в ответ.
— Только это… на русский не забудь перейти, — распорядился Гаурия. — А то получится как тогда.
Очкарик, не оборачиваясь, кивнул.
— Рядовые Газизов и Кулик, сесть, вста-ать!
Двое бойцов, крайние в первом ряду, выполнили команду.
— Левый и п-п-правый, — немедленно отреагировал краснощекий и удостоился нового кивка.
— Рядовые Газизов и Устинов, сесть, вста-ать!
— У б-б-большое.
Кивок.
— Рядовые Газизов и Данисенко, сесть, вста-ать!
— До б-ба-алыпое.
Кивок.
— Рядовые Газизов и Олейников, сесть, вста-ать!
— О-о большое.
Кивок.
— Рядовые Газизов и Степин…
— А-а-а! Дедушке больно!
— Отставить! Рядовые Газизов и Силантьев, сесть, вста-ать!
— С-сэ б-болыпое.
Кивок.
— Дальше так, — донеслось со второго яруса. — Сим удостоверяется, что Кривцов Роман… Как там тебя по отцу?
— Дедушка хочет кушать! — послышалось из-под одеял. Спустя секунду оттуда же, неразборчиво: — Иоиищ.
— …Георгиевич, далее…
— Рядовые Газизов и Томилин, сесть, вста-ать!
— То б-болыное. Кивок.
— Рядовые Газизов и Олейников!
— А-а-а-а!
— О-о большое. — И вместо кивка недовольное: «Да без тебя вижу! Задрал уже!»
Пользуясь тем, что импровизированный «смотр строя и бреда» пока не затронул мою группу, я склонился к розовому затылку соседа и поинтересовался:
— Это надолго?
Толстяк устало покосился на меня, но не ответил. Однако сдаваться я не собирался.
— А кто этот пучеглазый? И почему он все комментирует?
— Буфер, — буркнул толстяк и, немного повысив голос, чтобы перекрыть очередное «А-а!» из-под кровати, уточнил: — Буфер клавиатуры.
— А этот, с большой головой?
— Модуль памяти.
— А-а… — Я кивнул с умным видом. — А вы, как я понимаю, твердый диск?
— Жесткий, — процедил сосед сквозь зубы.
— А вы? — Я вытянул шею, чтобы взглянуть на второго соседа, который стоял позади толстяка, панибратски закинув руку на его внушительный загривок.
Тот улыбнулся мне и представился:
— Лампочка.
— Кто?! — От удивления я забыл, что надо говорить шепотом.
— Ну, лампочка. Когда винчестер крутится, всегда загорается лампочка.
Я скользнул взглядом по цепочке из пяти бойцов, которые стояли в ряд, перекрестив руки на манер «маленьких лебедей», и не стал ничего спрашивать. Зачем? В лучшем случае мне снисходительно ответят, дескать, ты что, «витой пары» никогда не видел?
— Очень приятно, — промямлил я. — А я — контролёр вот этого. — И пару раз легонько шлепнул по лысине.
— Контроллер! — Толстяк поморщился и наградил меня презрительным взглядом.
Впрочем, мне было плевать на его взгляды. Потому что до меня наконец дошло, откуда растут ноги у австралийского страуса. Иначе говоря, что за слово на «эму», превозмогая стук зубов, пытался донести до меня продрогший рядовой Чеба.
— Да, и все это — с красной строки, — напомнил Гау-рия.
Так-так… Если мое предположение верно, как раз сейчас должна подойти очередь рядового Степина.
— Конечно. — Осипший от постоянных команд очкарик прокашлялся. — Рядовой Степин, упор лежа, пять отжиманий.
Так и есть!
Эмуляция! Вот чем они тут занимаются. Уронили системный блок с третьего этажа, разбили монитор, поломали клавиатуру и теперь зачем-то пытаются имитировать работу компьютера собственными силами.
Три отделения по двенадцать человек, надо полагать, образуют клавиатуру. Тридцать шесть клавиш: горизонтальный пробел — Степин, два шифта — Газизов и Кулик, еще кто-то, отвечающий за перевод строки, оставшиеся тридцать две — буквы кириллического алфавита минус бесполезное «о». А очкарик — по всей видимости, командир «клавиатурного» взвода — отвечает за дружественный интерфейс с пользователем.
Или недружественный.
— Газизов! Я кому сказал встать?
По ходу действия реплики очкарика становились все лаконичнее. Сперва из его речи исчезло очевидное обращение «рядовые», потом отпали за ненадобностью и сами команды, остались только фамилии. Те, к кому обращался белобрысый, сами знали, что делать. Невелика премудрость — сесть, вста-ать, сесть, вста-ать. И так для всех, кроме рядового Степина, которому приходилось отжиматься.
Чем дальше, тем труднее давалась ребятам команда «встать». Не первый час? Как бы не так! Теперь мне казалось, что они занимаются этим по меньшей мере сутки.
На первой букве отчества рядовой Газизов сломался. После очередного приседания он, вместо того чтобы подняться, упал на спину, попробовал сесть и снова упал.
— Что за дела? — лениво спросил Гаурия. — Почему замолчали?
— Левый шифт залип, — доложил очкарик, озабоченно склонившийся над Газизовым.
— Так пользуйся правым, — разрешил старослужащий, демонстрируя поистине буддийские мудрость и спокойствие.
— Есть! Кулик и Гаурия…
— Что ты сказал?!
— Прошу прощения. Кулик и Горелов, сесть-встать.
— Гэ б-болыпое.
Еще через некоторое время не выдержал «буфер».
— С-с-с-с-сэ… б-б-ба-а… б-б-ба-а…
Он стоял с перекошенным лицом, брызгал слюной и никак не мог выговорить злополучное слово.
— Буфер переполнился, — пошутил я довольно громко, но никто даже не улыбнулся.
Происходящее вообще напоминало сценку из какого-нибудь студенческого КВНа. Вот только мрачные изможденные физиономии участников подкачали, и в том месте, где, по идее, должно было быть смешно, мне отчего-то становилось жутко.
— Я так больше не могу! — пожаловался «модуль памяти». — Что он все время шипит и булькает! Я так больше ничего не запомню, ясно вам?
— Спокойно! — Очкарик оказался рядом с головастым за секунду до вероятного истерического приступа. — Ты, Леш, отдохни пока. — Он коснулся плеча краснощекого. — А ты, Жень, иди за мной. Сольем на диск все, что накопили.
Я не на шутку напрягся, когда понял, что они направляются ко мне. Одно дело — наблюдать за цирковым представлением со стороны, и совсем другое — брать на себя роль главного клоуна.
— Я в ваших играх не участвую, — сразу предупредил я и на всякий случай убрал руку с макушки толстяка. — Раскачивать койку, махать в окно ветками и кричать «Ту-ту» — это, простите, без меня.
— Не волнуйтесь, это не сложно, — сказал очкарик. — Пожалуйста, верните руку на место.
— И не подумаю.
— Пожалуйста, верните руку на место, — вкрадчиво повторил он, и, заглянув в спокойные серые глаза, я понял, как ему, такому щуплому, к тому же очкарику, удается командовать взводом. — Так, хорошо. А теперь повторяйте, пожалуйста, вслед за Женей все, что он скажет. Слово в слово.
— Пятнадцать пробелов, — с готовностью забормотал головастый, — два шифта одновременно, «у» заглавная, «д» заглавная, «о» заглавная…
— Бред! — констатировал я, нервно взглянул на часы и подвел черту: — Все! Вы как хотите, а я полетел.
— Пожалуйста… — повторил очкарик.
— Все, я сказал! — Я сделал шаг к выходу.
— Ну, что там опять? — спросил Гаурия.
— Все, — сказал очкарик, и я успел заметить краем глаза, как опустились его плечи. Обычная выдержка покинула командира. — Контроллер диска полетел.
— Как это полетел? — удивился грузин.
— Совсем…
Что-то в голосе очкарика заставило меня остановиться и обернуться.
Они провожали меня взглядами, все сорок с лишним человек. В их глазах, голубых, зеленых и карих, обычных, навыкате и затаившихся в узких щелочках век, застыло одинаковое выражение. Их губы не шевелились, но глаза говорили без слов, одно и то же, как будто повторяя за своим командиром: «Пожалуйста, не спорьте. Сделайте, как вас просят. Поверьте, мы о-очень устали».
Я выдерживал эти взгляды секунд двадцать.
Потом вернулся на отведенное мне место, положил правую руку на гладкий затылок толстяка и отчетливо произнес:
— Пятнадцать пробелов, два шифта одновременно, «у» заглавная, «д» заглавная, что там дальше, «о»…
Толстяк под моей рукой чуть присел и закрутился медленным волчком, тихонько похрюкивая.
Стоящий рядом Лампочка улыбнулся во весь рот.
— …»п" заглавное, «р» малое, «и» малое, «к» малое, «а» малое, «в» малое, точка. — Я закончил трансляцию очередной порции данных и поднял глаза на очкарика. — Это все? Теперь я могу идти?
Я чувствовал усталость. Усталость и странную опустошенность.
— Еще минуту, пожалуйста, — попросил он. — Осталось передать информацию на принтер.
— Какой еще принтер? — спросил я и тут же вспомнил, что рядовой Чеба тоже упоминал какой-то принтер, который якобы удалось спасти от гнева разъяренного поклонника «Динамо» (Тбилиси).
— Сейчас… — Очкарик двумя пальцами коснулся переносицы и покачал головой. — Забыл. Кто у нас отвечает за драйвер?
— Я! — отозвался один из солдат.
— Хорошо. Андрей… Ребята… — Он обвел взглядом ряды подчиненных. — Напряжемся в последний раз. Осталось немного. Чуть-чуть. Парни… Андрей… Давайте, давайте… — Он махнул рукой, усталый, как тысяча рудокопов.
Пятерка «маленьких лебедей» пришла в движение. Рядовые синхронно сделали шаг вперед и, не размыкая рук, растянулись в стороны. В поле моего зрения попал стоящий на тумбочке принтер, который до этого загораживали «лебеди». Принтер был старый, кажется, еще матричный, однако зеленая лампочка на корпусе сигнализировала, что аппарат готов к работе.
Один рядовой, до сих пор не задействованный в наших «играх разума», печатая шаг, подошел к тумбочке и встал рядом с ней, одной рукой взяв за локоть крайнего «лебедя» и опустив вторую на заднюю панель принтера. Другой, тот, кого очкарик назвал Андреем, замкнул цепочку между «лебедями» и мною.
— Готовы? — спросил командир, глядя главным образом на меня. — Отлично.
Он прочистил горло, вытянулся в струну, и пространство казармы от стены до стены заполнило громогласное:
— РОТА-А-А! ПРИНТ!
Я вздохнул, через куртку чувствуя тепло чужой руки, и вместо какой-нибудь колкости или неуклюжей шутки сказал:
— Передаю данные на печать.
— К передаче данных готов, — серьезно ответил Андрей.
— Понеслась! — Я самую малость сжал пальцы на вспотевшем затылке толстяка.
Толстяк присел и снова завертелся, похожий на разматываемый клубок. Лампочка заулыбался с риском порвать губы. Я вздрогнул, когда мое плечо, в том месте, где его касалась рука Андрея, словно иглой, кольнуло слабым разрядом тока, но тут же напомнил себе, что так бывает. Сплошь и рядом, и виной тому так называемое статическое электричество.
«Так бывает», — мысленно повторял я снова и снова, глядя, как один за другим вздрагивают «лебеди». «Бывает…» — когда передернул плечами рядовой, по всей видимости выполняющий роль ЛПТ-разъема. «Бывает и не так», — продолжал верить я, даже когда на панели принтера перемигнулись лампочки передачи данных.
И только когда под противный писк иголок из выходной щели показался край листа, я вышел из оцепенения.
— Эй, пиджак! Куда пошел? — кто-то крикнул в спину, когда я, расталкивая «лебедей», начал пробираться к принтеру.
— Дай сюда! — сказали рядом. Сразу две руки легли мне на плечи, но я решительно стряхнул их и поднес к глазам еще теплый листок.
Вверху листа, по центру располагался заголовок:
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Далее с красной строки шел текст:
«Сим удостоверяется, что Кривцов Роман Георгиевич (далее — дедушка Рома) в соответствии с указом министра обороны от 02 ноября выслужил установленный срок срочной службы и подлежит немедленной демобилизации. Воинские проездные документы выписаны до пункта г. Бузулук Оренбургской обл. На пути следования военным патрулям предписывается оказывать дедушке Роме всемерное почтение.
В ожидании решения об увольнении дедушке Роме строго запрещается:
1. ходить быстро, тем более бегать;
2. говорить громко, кроме тех случаев, когда дедушка хочет поделиться боевым опытом с молодыми военнослужащими;
3. реагировать на команды «Подъем», «Отбой» и все промежуточные, если только они не отданы: а) вежливо, б) вовремя;
4. отзываться на обращение по званию.
Дедушке Роме разрешается все, что не противоречит пунктам 1–4».
И уже внизу листа, апофеозом казарменного романтизма, шли шесть зарифмованных строк:
Рома, спи, спокойной ночи,
Дембель стал на день короче,
Пусть приснится дом родной…
Я не смог дочитать глупый стишок. Впрочем, он успел мне осточертеть еще в исполнении Гаурии, потом заикающегося буфера, модуля памяти и, наконец, в моем собственном, когда я сливал данные на диск. За спиной прошлепали босые пятки, и чья-то рука бесцеремонно отобрала у меня листок, оставив на белой бумаге отпечатки влажных пальцев.
— О! Клево получилось! — Курчавый, он же новоиспеченный дедушка Рома, в одних трусах, весь блестящий от пота, с одобрением рассматривал результат коллективного творчества. — Пива бочка, водки таз, батьки Путина приказ, — кивая в конце каждой строчки, дочитал он и резюмировал: — Класс! Хоть сейчас в альбом!..
Разгулявшийся дождь лил в глаза, затекал в уши, заливал за воротник. Брызги, разлетающиеся из-под подошв, мало-помалу окрашивали штанины однотонно-коричневых джинсов в цвет «хаки». Я не замечал дождя, не обходил луж и ни разу не вспомнил про сложенный зонтик, которым ожесточенно размахивал, отмеряя шаг.
«Киберпанк! — думал я, шагая мимо плаката про винтовку, ласку и смазку. — Натуральный армейский киберпанк! Красноказарменный! Бессмысленный и беспощадный».
Нашей армии не нужна качественная техника, опытные командиры, современное оружие. Зачем?! Дайте этим парням автоматы Калашникова, немного, по одному на взвод, да еще, без счета, выдайте вафельных полотенец, зубных щеток и спичечных коробков. Тогда тот, кому достанется автомат, выйдет в одиночку против любого числа врагов и будет счастлив. Да-да, счастлив, потому то ему, по крайней мере, хоть какое-то время не придет-я бриться полотенцем, драить полы зубной щеткой и измерять площадь казармы спичечным коробком под монотонное «вжжж-вжжж» большой зеленой пуговицы, которое только и помогает старослужащим не сойти с ума в ожидании увольнения.
Поравнявшись со ржавым памятником былому величию Российской армии, я в сердцах пнул по колесу то ли зенитной, то ли… — да гаубицы же, черт ее возьми, гаубицы! — и скривился от боли, когда древняя шина на поверку оказалась литой и очень твердой.
Набрать текст без компьютера? Ерунда! Семечки! Смоделировать искусственный интеллект мощностью в сотню естественных — тоже не проблема! Этим ребятам, едва достигшим совершеннолетия, но уже поднаторевшим в бездумном исполнении самых бессмысленных приказов, впитавших слово «эмуляция» вместе с первым десятком отправленных на родину «дембельских поездов», по плечу задачки посложнее. Вывести пару дивизий в чистое поле, распределить обязанности, кому гудеть, кому карабкаться на спины, а кому обеспечивать невесомость, — и мы покорим Марс! А потом — двинемся дальше.
— Да-да, мы покорим вас всех! — кивнул я массивным пятиконечным звездам, украшающим чугунную ограду училища. — Мы завоюем космос, раз уж на Земле у нас не осталось достойных противников. С ТАКОЙ армией мы можем все!
Я пинком распахнул полупрозрачную дверь КПП, с упоением наполнил легкие сыроватым воздухом свободы и резко развернулся, зачем-то пробормотав себе под нос:
— Нале-е… ву!
