Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Неуютно. Длинные ноги необходимо было подгибать, чтобы проходящие пассажиры поезда ненароком не уткнулись в них лицом. С окна сквозило, и приходилось укрываться с головой. Это была только первая ночь в плацкарте на верхней полке. А еще предстояло две. К счастью или нет, попутчики оказались совершенно молчаливые и непьющие. Джонни пытался заснуть, но мысли не давали сделать это. Это был не первый побег из дома. В 14 он уже уходил.
Дело было тоже зимой. Температура опустилась до минус 25, а ветер гонял по улице колючие снежинки. Джонни спрятался на чердаке, от которого у него был ключ. Там, свернувшись калачиком, он лежал на кушетке, натянув ворот пуховика на нос. С дырки – выхода на крышу – задувал снег, создавая призрачное космическое мерцание. Хотелось навсегда замерзнуть.
Джонни впервые напился. Дружки из соседнего класса угостили паленой водкой. Дома встретили презрительными, укоризненными взглядами, нелицеприятными словами. Отбивался язвительными речами о том, что плевал на планы родителей и что не будет готовиться к поступлению в строительный университет. А после 9-го класса пойдет в торгово-экономический техникум. Как все. Мать стонала о деньгах, потраченных на репетитора, отец обзывал идиотом, тупицей, выродком, схватил свою портупею и выпорол. После первых ударов стало даже смешно, а потом обидно. Джонни вырвался, схватил куртку, напялил ботинки на босу ногу и выбежал из квартиры.
Спустя два часа, проведенных на крыше, захотелось, чтобы родители поскорей нашли и попросили прощения. Джонни припомнил этот момент – прошло 16 лет, а все повторяется. Он открыл глаза, достал телефон из-под подушки. Отец не звонил. Значит, и сейчас извинений не будет. Джонни перевернулся на другой бок. Так темнее.
Тогда, на чердаке, он искренне не понимал, почему его никто не ищет. Неужто они его совсем не любят? Так прошла еще пара часов. Ноги окоченели окончательно, а губы стали синими. Решил выйти на крышу. Сделал несколько приседаний, чтобы размять мышцы, и полез на воздух. Джонни шагнул на деревянный прямой настил метр на метр и посмотрел вниз. Шиферные листы скатывались под углом 45 градусов с 5-го этажа. Можно было встать на один из них и заскользить в бездну. В это время свет ворвался на чердак. Джонни резко метнулся вправо и прижался к холодной крыше. Отец обвел фонариком пространство, внимательно глянул на кушетку и занырнул обратно в подъезд. Отдышавшись, беглец спустился обратно. От понимания того, что его все-таки ищут, стало даже теплее. Но следующая мысль задула холодом: «Теперь точно не найдут, спасения не дождаться». Предстояло самому решить, что делать: возвращаться или замерзать здесь. Лег на матрац и закрыл глаза. Тарелки оркестра звонко ударили, заиграл похоронный марш, и мать в слезах поплелась за красным бархатным гробом. Отец вымаливал прощение. Джонни гордо лежал в гробу. Мать стало как-то жалко и захотелось обнять, он почувствовал всю любовь к ней. «Почему же она не защищает его от отца, почему заставляет учить эту ужасную алгебру, почему…»
Помирать от голода не входило в планы Джонни. Оглядев пространство внизу, он аккуратно спустился, вышел на 4-й этаж, нашел коридорную батарею и прижался к ней. До круглосуточного магазина пришлось идти 20 минут. Рядом толкались алкаши, которые пили, не отходя от кассы. Джонни хватило на маковую булку и тархун.
На обратном пути он свернул в гаражи справить нужду. Зашел за угол и увидел тело, валяющееся в сугробе. Мужик был пьян в стельку. Как ни странно, это был не бомж и не алкаш, а молодой парень лет тридцати. Джонни попытался разбудить его, но тот отмахивался и мычал что-то невнятное. Рядом валялся телефон, который горел голубым экраном. Джонни подобрал его и вызвал «Скорую». Сам спрятался в подъезд и уже из окна смотрел, как санитары на носилках затаскивают тело в машину и увозят в неизвестном направлении.
Джонни остановился на площадке пятого этажа, рядом с лестницей, которая вела на чердак. Распаковал добычу и жадно смолотил булку. Запил. Всего передернуло от ледяной газировки. Руки горели от мороза. Ноги ныли. Беглец постоял еще минут десять, всматриваясь в маленькую бутылку с зеленой жидкостью. Мерзнуть больше не хотелось, и он пошел сдаваться родителям.
Свет начал беспрерывно моргать – поезд подъезжал к какой-то станции. Джонни перевернулся на спину, открыл глаза и посмотрел вверх на бежевую багажную полку. Скрипнули тормоза, картинка за окном замерла. Вскоре застучали колесики чемодана. Большой лысый мужик с огромной головой остановился рядом.
– Не спишь? – Попутчик поднял глаза и посмотрел на Джонни.
Он вытащил бутылку водки из кармана и поставил на столик. Глянул на пожилых женщин, спящих на нижних полках, и вновь поднял глаза.
– Будешь?
Пили на верхних полках почти горизонтально. Попутчик все рассказывал о том, как проспал самолет и едет на вахту поездом. Через три пересадки он планировал добраться до небольшого нефтяного городка, где должен построить сборно-разборный городок для геологов. Разговор дошел до того, что Джонни тоже пришлось выдавить из себя пару предложений. Да и после водки отпустило. Внутренний стоп-кран вернулся в исходное положение.
Оказалось, что они оба учились в одном университете, который на старый лад называли ТИСИ. Томский инженерно-строительный институт был самым отвратительным учебным заведением студенческого города, и многие поступали в него по остаточному принципу. Джонни учился на архитектурном факультете по воле родителей. Учился хорошо, потому что по-другому было трудно – мать следила за каждой оценкой. Первую сессию Джонни хотел завалить, но его в буквальном смысле запирали дома на ключ. Вскоре он понял, что лучше учиться хорошо, быстро все сдавать и получать право на тусовки. Мать радовалась успехам Джонни, но не той улыбкой родителя, который гордится своим сыном. А снисходительной, ее глаза говорили: «Вот видишь, я была права, так тебе будет лучше».
Сосед по плацкарту был на четыре года старше, науку постигал у тех же преподов. Словно играя в какую-то игру, он называл учителей по кличкам и объявлял ценник, за который получал пятерку. Джонни заявил, что не платил взяток за сдачу экзаменов.
– Да на кой учиться, вдалбливать. С первого курса я ишачил на стройке, в отделке. Стал реальные бабки заколачивать. Это гораздо лучше, чем сидеть за партой. И опыта больше. Инженерные корочки есть, а практики нет. И на кой они тогда? Подтереться? – бойко шепотом рассказывал сосед, так что женщины с нижних полок начали недовольно поворачиваться на другой бок.
Джонни кивал и говорил, что работал на стройке в летние каникулы. И даже соврал, что едет на юг, чтобы заработать – строить гостиницу. Возникла пауза, попутчик ушел. А Джонни начал вспоминать прошлое. Сновидения завихрились.
После того побега на чердак родители неделю были ласковые и приветливые. Через силу. Потом опять все поехало по накатанным рельсам, где в криках и упреках, словно на стыках, заминалась еще не до конца сформированная личность.
Джонни часто спрашивал мать о том, почему нельзя самому выбрать, кем стать, почему вообще необходимо поступать в университет. Мать оправдывалась заботой и лучшим пониманием жизни. В пример приводила отца, который был умным и умелым строителем, но выше бригадира никогда не подымался. Она хотела, чтобы в жизни Джонни было проще, поэтому и заставляла его зубрить нелюбимые предметы. После таких разговоров они обычно обнимались, и мать, смягчившись, задавала ужасный вопрос-манипуляцию:
– Хорошо, допустим, ты сам выбираешь. А кем ты хочешь стать?
Даже в детстве ему было трудно ответить на него, потому что космонавтом тогда уже никто не хотел быть, а бандитом, как отвечали соседские дети, сам не желал. В 14 лет ему все еще было непонятно, кем он хочет стать. «Буду строителем, как отец», – обычно отвечал Джонни. Но после побега ему показалось, что так говорить бессмысленно. Врать не хотелось.
– Я не знаю, кем стану, но ты точно будешь улыбаться и радоваться при виде моих успехов… Мамочка, – они обнялись, и мать улыбнулась своей сокровенной улыбкой, от которой тепло. Тот холод в душе, который был на чердаке, окончательно исчез.
На майских открывался дачный сезон. Отец начертил проект дома, который вместе с Джонни намерен был строить. Хлопая сына по плечу, Василий Александрович приговаривал: «Тот, кто сможет построить дом, тот построит и свою жизнь». Выходные были ужасными. Отец материл Джонни за каждый промах: за то, что тот не умеет взять как следует молоток, за отсутствие силы в руках, за то, что линия, отмеренная веревкой, кривая – «как бык поссал». Подросток терпел до фундамента, а потом начал взбрыкивать и отмазываться на огородные дела. Сажать и полоть морковку куда проще, да и матери помощь. Отец был строителем в третьем поколении. Принимать неуклюжего сына он не собирался, не мог, не хотел.
Утром стало ясно, что молчаливые женщины с нижних полок вполне сварливые. Два чемодана ночного пассажира мешали им жить, как отсутствие батареек в пульте. Отмахнуться не получилось. Сноуборд Джонни занимал слишком много места.
– Вставай, спортсмен, – пропел бодрый сосед. – Пьешь ты, конечно, будь здоров, – хихикнул он и ловко спустился вниз.
Джонни свесил свои длинные, как кегли, ноги. Выбрал место и плавно опустился на пол между двух чемоданов. Потянулся руками вверх. Футболка натянулась, и из-под нее показалось накачанное пивом пузико. Сосед по-приятельски шлепнул по голому месту внешней стороной ладони.
– Чет ты забросил тренировки, в литрбол перешел? – гоготнул лысый.
Джонни спустил сноуборд, поставил его между нижней полкой и столом.
Немного неловко закинул два чемодана и на них поместил доску.
– Ну что, зожник, пошли позавтракаем… Аркадий, – повторно представился попутчик, словно чуя, что Джонни абсолютно забыл его имя.
Тратить деньги, оставленные на побег, не хотелось, но против такого напора он не устоял и заказал американо.
– А я футболист, гоняю до сих пор, и мое пузо мне не мешает, главное – участие же. – Сосед развивал спортивную тему. – Давно на доске?
– Десять лет назад встал, но два последних года почти не катался. Да и какие у нас горы! А в Таштагол так и не выбрался. Вот и взял с собой доску на Красной поляне покататься, когда выходные будут.
– А я думал, ты того, – Аркадий покрутил пальцем у виска, – зожник.
– Была у меня компания, вместе катались, но… – Джонни отхлебнул черный, как нефть, кофе, и стало еще грустней. Кататься ему нравилось, но было не с кем, а сам как-то не решался.
– А я лыжи люблю беговые, не горные. Встал и попер сквозь лес, по горкам. Особенно в марте. Солнце печет, поверхность глянцевая, аж слепит, лыжи скользят. Ух! Правда, я лет в двадцать последний раз кружки наматывал. Вздрогнем? – Аркадий махнул стопку. Глаза осоловели, он говорил и говорил, а Джонни пропускал все мимо ушей, не прислушиваясь.
На последнем курсе Джонни встречался с Маринкой. Она училась на филфаке в госуниверситете. И все ее сокурсники были умными едкими троллями, которые никого вокруг не уважали. Большинство каталось – потому что модно и круто, для соцсетей. Но Маринка была преданным фанатом спорта. Йога, фитнес и сноуборд. Переночевав у нее впервые, Джонни со смехом смотрел, как преет под кефиром сырая гречка. Поначалу он думал, что это отвар для бабушки, но позже Маринка ела это зелье за обе худющие скулистые щеки. Они были из разных галактик. Джонни с планеты «Бутерброд», а Маринка прилетела с «Брокколи».
Она научила будущего архитектора вставать на доску и доезжать до подошвы холма без падений. Снобы смирились с присутствием непонятного гостя на их склоне и даже научили новичка держать равновесие и балансировать. Но каждый раз после покатушек Джонни хотел махнуть глинтвейна или крепкого коньяка, а сноубордисты шли в антикафе играть в мафию и пить ромашковый чай. Весной закончился сезон, в это время растаяли и отношения с Маринкой. Не слепилось как-то.
Летом сноубордисты призывали Джонни купить скейт, но он не повторил ошибку. Следующие несколько зим он приезжал на склон, приветствовал компанию, катался и сразу же уезжал, без посиделок. У Маринки появился новый ухажер – такой же олух «не из тусовки». Джонни стало совсем одиноко на склоне. Ехать с горы было круто, подниматься на нее не хотелось вовсе. Вот уже два года доска пребывала в пыли и не касалась снега.
Попутчик-строитель едва не проспал свою станцию. Джонни помог вынести ему чемоданы и распрощался, уворачиваясь от поцелуев с ароматом перегара.
– Совсем забыл. Подарок. – Лысый начал распаковывать чемодан. – Я же на последнюю вахту еду. Ради денег, а потом все – никаких строек, кончаю работать на чужого дядю. Магазин открываю – цветочный. Вот и раздаю подарки.
Он достал рулетку и кинул Джонни.
– Самая точная. Немецкая. Ну, бывай.
Джонни схватил подарок и запрыгнул в поезд. Растянув измерительную ленту на 20 сантиметров, он посмотрел на нее и резко отпустил. «Хороший подарок, но надеюсь, он мне не понадобится», – подумал Джонни и пошел на свое место.
Корреспондент: Вот сейчас, оглядываясь в прошлое. Год назад. У вас, у вас еще нет бизнеса, нет денег и нет никаких четких планов. Получается, вы приехали на море не ради мечты, а просто сбежали куда глаза глядят?
Джонни: Знаете, стратегия бегства одна из самых примитивных и важных по жизни. Наш мозг странно устроен. В опасности мы ничем не отличаемся от животного. Если перед нами появляется что-то дико пугающее и непонятное, у нас всего одна стратегия – бежать. Никакие знания из книг или нотации родителей, вдолбленные с детства, в этой ситуации не помогут. Хищная паника овладевает мозгом, и все 60 тысяч нейронных связей выстраивают одну понятную всем линию поведения. Хм. Человечество даже возвело в культ это примитивное действие и увековечило имена самых быстрых бегунов. Видимо, мой организм чувствовал опасность, в болото ведь засасывает. Как личность я тогда мог погибнуть в любой день. И да, я тогда бежал.
Корреспондент: От кого?
Джонни: Вы неправильно ставите вопрос. Не «от кого», а «для чего». Вот смотрите. Моему бизнесу год, а вы уже здесь задаете вопросы. Значит, было для чего. Для кого.
На верхнюю полку подселился новенький. Ему можно было не врать про строительство и спорт.
– А я в отделе КБТ (крупной бытовой техники)! – сказал Джонни. – Пять лет отработал. Пришел повышения просить…
– Заодно и уволился, нормально, да? Га-га. Вот у меня друг 15 ноутов на 8 марта продал, а подружка начальника – 6. И кому, ты думаешь, премию выписали? То-то. Ага. Нормально, да?
Мирон – высокий, с большой залысиной посередине головы, с лицом, на котором почти всегда была улыбка, к каждой своей реплике прибавлял: «Нормально, да?», заменяя этим матерное негодование по поводу существующей реальности. При этом оптимизм его был гораздо выше наполовину наполненного стакана.
Весь день он рассказывал истории о друзьях, которые работали в магазинах бытовой техники. А под конец проговорился и признался, что сам продает чайники и кофеварки. Джонни не хотел вовлекаться в разговор, но тема трогала за живое.
После строительного университета он еще пару раз попытался работать по профессии, но с вакансиями была беда. Все места были заняты «своими». Социальный лифт по его специальности не работал. Отец настойчиво звал в свою бригаду, но идти на стройку не хотелось до скрежета зубов.
В магазине бытовой техники давали 15 тысяч плюс бонусы. Для временной работы приемлемо. После трудового дня почти каждый вечер он пьянствовал с коллегами, и постепенно его затянуло в алкогольный омут. Выбраться из него был только один способ – жениться. Валерка из отдела телевизоров был главным заводилой. Особенно летом. Выяснял, у кого есть дача. Составлял график, когда и к кому можно поехать. Зимой планировал пьянки на коньках и лыжах. И даже пробивал снегоходы. Такой активный парень быстро попал на удочку. Через три месяца после его свадьбы мужской холостой коллектив магазина бытовой техники стал бухать по квартирам. Валерка приходил редко и уходил быстро. Остальные кружились в колесе от зарплаты до зарплаты, от коньяка в день аванса до дешманского (дешевого) пиваса перед ним. И каждый ждал удочку с крючком, на который можно было спокойно подцепиться и выбраться из болота.
Тома пришла через год. Джонни уже знал о холодильниках и стиралках почти все. Руководство посчитало, что продажи техники увеличатся, если о них будут рассказывать девушки. Причем даже о самых страшных вещах типа ноутбука. Тома оказалась хорошим учеником. Смотрела в рот Джонни и подхватывала каждую фразу. Поначалу она была другом, коллегой. Вместе продавали, вместе шли в кабак, напивались. Обсуждали марки холодильников, на этой почве и переспали.
– Нормально, да? Ты так говоришь, как будто развелся и никогда не любил.
– Не знаю, любил или нет, но развелись мы через два года после свадьбы.
– Вот у меня знакомый был. Он пять раз женат. Но честно отвечал, что каждую любил. С первой он работал в одном офисе, даже когда развелся. Нормально, да? И вот он женился на второй, третьей, четвертой, а потом вернулся к первой, с которой работал лет двадцать. Нормально, да?
Словоохотливый Мирон рассказал о судьбе еще нескольких товарищей, которые были женаты на своих коллегах, и пришел к выводу, что служебный роман недолговечен. Шмыгнул носом и пожаловался на исключение из правил, ведь сам был женат на дочке начальника, которая работала в соседнем отделе.
Из алкоголического болота Тома вытащила Джонни через три месяца. Когда нашла съемную квартиру и предложила съехаться. Родителям она нравилась. Отец все повторял, что для женщины у нее отличная работа. А вот Джонни он советовал найти что-то мужское. Так семью не прокормить. Спустя неделю свободной от родителей жизни Джонни сделал Томе предложение. Свадьбу сыграли скромно, в недостроенном доме на даче. Джонни пообещал матери, что будет примерным семьянином, и следовал этому завету. Ему действительно хотелось стать хорошим мужем и, возможно, отцом.
Он, как верный супруг, пожертвовал парой премий и передал свои продажи Томе, чтобы в итоге ее оставили работать дальше. Она воспользовалась шансом и стала одной из самых успешных. Втюхивала технику будь здоров. Зарабатывать стала больше, чем Джонни, и поэтому формировала бюджет их семьи. Да и вообще всем заведовала. Она распланировала ипотеку и кредит на машину. Заставляла регулярно посещать родителей и настояла, чтобы муж вновь помогал отцу строить терем. Джонни пару раз робко спрашивал о детях, но в планах Томы они были чуть позже, после квартиры. Не в съемной же растить.
– Я даже не знаю, где мне стало хуже. То ли с родителями, то ли с женой. Пивной живот стал расти как-то быстро.
– Да они этот порошок разводят, и будь здоров, прощай, печенка. Нормально, да? А потом подсовывают народу. И пишут «пиво». Ну, напиши напиток, разведенный. Нет. Нормально, да? – Мирон опять подсел на тему, так волнующую его. Джонни подумал, что сейчас он расскажет об импотенции, но обошлось.
Не хотелось секса. Уже после года свадьбы. Обоим. Ипотеку забраковали, к счастью. А вот кредит на машину хватануть успели. Вскоре Тому назначили начальником Джонни, и тогда отношения пошли совсем под откос. Он вновь стал сбегать к друзьям в болото.
Было липко и противно застукать Тому за поцелуями на складе. Она отмазывалась и пыталась сохранить брак. Джонни простил ее, изменил и ждал развода. Бежать к родителям было западло, а снимать квартиру одному выходило слишком накладно. После новогоднего корпоратива отправились в ЗАГС и освободились. Джонни вновь слушал упреки родителей. Теперь о том, что просрал прекрасную девушку, и о том, что надо было заделать детей и жить дальше. И песня текла бесконечно и почти ежедневно. Мать с грустью смотрела на сына, который опять не…
Джонни работал под Томиным начальством. Иногда потрахивал ее, но уже как чужую, а не собственную жену.
Временами он был рад разводу и чувствовал, что разорвалась цепь, которая сковывала его. Но лишь одна. Как размокнуть другие кольца, стягивающие его, он не знал. Точнее, боялся даже подумать об этом. Тогда. После развода.
– Надо в Москву перебираться, все деньги там. Вот у меня друг уехал два года назад. Уже квартиру купил. Нормально, да? В ипотеку, правда. Но в Москве. И там все так. Не то, что мы, здесь.
Мирон стал рассказывать о том, как он 10 лет назад эмигрировал в Москву, прожил впроголодь полгода и уехал обратно в Волгоград. О том, как жалеет сейчас, что не закрепился.
Мозг вновь начал выстраивать ассоциативные ряды. Как только возникла пауза, пазл сложился. Взгляд сконцентрировался на линии горизонта, а мысли потекли в нужном направлении.
В 8-м классе, когда его еще все звали Женька, он ездил в столицу. В поездку собрались все «ботаны» из «А» и «Б». Сели на поезд и через двое с половиной суток были в Москве. Поселились в скромной гостинице на окраине и каждый день ездили на экскурсии. Друг Серега, который жил с ним в номере, на обратном пути заявил, что обязательно вернется, потому что иметь возможность каждый день ходить по музеям, театрам и на футбол – это то, к чему должен стремиться каждый нормальный человек. Джонни завидовал такой определенности, сам он на такое бы не решился. Дело было в маме. Его пугала мысль о разлуке с ней. Зачем тогда вообще рождаться и расти в семье, чтобы потом сбежать из нее?
У Сереги были свои представления о жизни.
Они разошлись после школы и встретились зимой, когда заканчивали университет. Опять сдружились. Оба были приближены к Маринкиной тусовке, катались на сноуборде. А летом Серега уехал. Как задумывал и как обещал. С Джонни они переписывались где-то с полгода. В сообщениях друг писал примерно те же фразы, какими Мирон описывал свой быт в Москве: «тяжело», «никому не нужен», «надо терпеть». Но в отличие от Мирона Серега не боялся вернуться домой. Он не скрывал, что, если не получится, всегда есть возможность приехать домой, жить с родителями и пробовать устраиваться. Как все. Может, потому и остался там, в столице, навсегда.
– А может, вообще за границу надо валить? Хотя кому я там нужен? – болтал Мирон.
– А здесь ты кому нужен? – Джонни не рассчитал глубину вопроса, и Мирон на пару минут замолчал.
Проснулся только, когда проводница поставила перед ним чай.
– Нормально, да? Станция через минуту, она принесла мне чай. – Мирон отхлебывал кипяток, возмущался и собирался выходить.
В спешке Мирон забыл два толстых ярких журнала. Джонни присвоил их себе, но, полистав немного, отложил в сторону до лучшего настроения.
До Адлера оставалось ехать еще сутки. Никто не подселился на соседнее место, и можно было спокойно лежать и смотреть на бежевую чемоданную полку. Потеплело, и уже особенно не сквозило, но дамы с нижних мест ходили в шапочках. Одна то и дело вязала. Вторая спала или разгадывала кроссворды. Деньги приходилось экономить. Доширак улетел в секунды, согрел чуть-чуть. Пора было засыпать, но из-за двух дней безделья этого никак не удавалось сделать.
Когда выключили свет, женщина снизу отложила спицы, перекрестилась и повернулась на бок. Джонни последовал ее примеру. Молился он последнее время часто. За упокой.
После того как уволился из магазина техники, Джонни не работал полгода. Предлагали в основном торговать унитазами или прочей сантехникой. Можно было идти в сетевой маркетинг, но от него совсем тошнило, да и деньги там появлялись не сразу и не у всех. Продажником Джонни был так себе. Ему больше удавалась учительская роль. Новичков часто приписывали к нему, и он дотошно рассказывал им основы основ. Как правильно продавать, что утаивать от покупателя, когда улыбнуться, когда загрустить. Но у самого выходило плохо. Джонни знал, «почему»: ему совершенно не хотелось работать продавцом. И когда он уволился – решил попробовать что-то еще, но «что-то еще» совсем не находилось. Отец кричал и даже орал. Требовал зарабатывать. Кидал жировку, которую необходимо заплатить самостоятельно, но Джонни пил. Разговоры отца не трогали, обидно было только видеть, как смотрит на это мать. Безнадежно.
Месяц назад Джонни встретился со своими одноклассниками – пришел на пьянку в бар по случаю какой-то даты выпуска. Все расселись полукругом и стали глядеть в глаза друг другу, словно группа анонимных алкоголиков. Кто-то полысел, кто-то потолстел, кого-то уже не было. После водки сблизились. Показывали фотки детей, хвастались работой, мужьями и женами. Некоторые пили исключительно виски. Джонни не знал, о чем говорить, скромно сидел и даже не прикладывался к рюмке после третьей. Не на что было. Он стоял в сторонке и перемалывал одну навязчивую мысль: «Через пять лет я снова приду сюда и докажу всем, что я не чмо. Я принесу фотки своих побед и угощу всех “Доном Периньоном”».
Это было желаемое будущее, в настоящем к тридцати годам за его плечами было пусто. Ничего не было. Об этом и говорил отец, когда Джонни приложился к его бутылке водки. Без спроса. В одиночку.
– Вот смотри, я вот этими руками зарабатываю на хлеб, на еду, дом строю, – говорил отец. – Вот этими руками. – Отец показывал большие жилистые с венами руки, на пальцах которых, кажется, никогда не сходили мозоли от молотка.
– А ты что делаешь? Водку пьешь. За мой счет. Зашибись! Я что, тебе должен что-то?
Джонни даже не удосужился помотать головой.
– Так какого хрена ты к моей бутылке прикладываешься, к моей еде. Спишь в моем доме. Ты даже за собой постель не убираешь. Мать пожалей.
– Ты же как бы мой отец, или я что-то путаю? – Пьяный Джонни нарывался.
– Твой, а ты думаешь, нет? Ты думаешь, кто-то другой тебя до тридцати лет терпеть бы стал? – Красный, как с мороза, отец присел за стол.
– Говно ты! Тьфу! Если бы не мать, я бы тебя еще в двадцать выгнал, вали на улицу, выживай. А ко мне по праздникам водку пить приходи. Вот тогда не жалко, тогда я знаю, кто ты такой и почему приходишь. А сейчас ты ноль, пустое место. И жрать водку тебе не положено. – Отец схватил бутылку.
– Наливай, а то уйду! Или со мной западло выпить? – Джонни, кажется, ничего не понял.
–..! – зарычал отец.
Джонни встал.
– Да пошел ты.
Он прошел мимо отца и толкнул его плечом. Отец провожал взглядом, не веря, что Джонни уйдет. И был прав. Сын медленно и нехотя натягивал носки, засовывал ноги в теплые ботинки, шнуровал.
– Мам, я пошел, вернусь не скоро, – крикнул он из коридора. Мать не отвечала. – Меня отец выгнал из дома. Я, может, не приду. Никогда. – Джонни повернулся к двери. Молчание. Отец зашевелился и пошел в спальню.
– Звони в «Скорую», – послышался его нервный голос.
«Звони в «Скорую», – эхом отдалось в голове Джонни. Он вновь лег на спину, открыл глаза и уставился в бежевую полку над собой. Он знал, что на ней был рюкзак. Во внутреннем кармане был паспорт, в который Джонни вложил фотографию матери. Перед глазами всплыла картинка. Ей было тридцать, как сейчас самому Джонни, она стояла счастливая возле дерева, положа руку на живот, который едва округлился.
Инфаркт. У матери не было шансов, «Скорая» только констатировала смерть. Отцу вкололи успокоительное. Джонни грыз руку и пытался справиться только с помощью валерьянки. Получалось плохо. Водку отца он пить не стал. Заартачился, когда уже стало поздно.
Была ночь. Тома не взяла сотовый, одноклассник по прозвищу Сосиска помычал в трубку с соболезнованиями, но не приехал. Серега отключил телефон. Алкоголики с работы отмазывались или не отвечали. Джонни листал список абонентов, не находя человека, которому еще можно было позвонить.
Артем был из тусовки сноубордистов, самый отвязный. Он учил Джонни кататься «по-настоящему». Было неловко набирать его номер, поэтому Джонни написал эсэмэс. Артем приехал на такси с двумя бутылками водки, доской и во всей экипировке.
– С черной трассы, – сказал он. – Ее весь день охраняли и не давали кататься. Неделю назад Гаврик поломался, башкой в дерево. Сочувствую, бро! – Он обнял Джонни крепко, как друг. Может, он и был тем единственным, которого видишь раз в год и чувствуешь ту близость, которой и в помине нет с теми, кто рядом каждый день. – Я не знаю, что в такие моменты говорят. Давай выпьем. Я расскажу тебе о трассе.
Джонни периодически всхлипывал, уходил в себя, но продолжал слушать. После рассказа о покорении сегодняшней горы Артем вспомнил, что один раз на эту трассу он взял и Джонни.
– Думал, ты тогда испугаешься. Все новички боятся. А ты не зассал.
– Я просто не знал, что это такое. – Джонни хихикнул впервые за два часа беседы. – К тому же Маринка тогда с новым парнем приехала, и мне не хотелось быть с ней на одном подъемнике. Мне понравилось, правда, я больше из сугробов выбирался, чем катался.
– Так надо было за мной ехать, а ты по-своему пошел, трамплин нашел и плюхнулся. Мы, кстати, его в твою честь назвали: «капкан для новичков». Но полет твой был… Я еще подумал, что тебе, наверно, другой спорт подойдет – дельтапланеризм, парашют или в костюмах, знаешь, летают. Планировал ты славно и в принципе мог бы встать на доску, но как будто побоялся или не захотел приземляться, просто плюхнулся в снег, словно в воду.
Водка кончилась. Артем засобирался домой, но Джонни его оставил и уложил спать в своей комнате. Еле шатаясь, они бухнулись на пол, стянув с кровати подушки.
– А ты не боишься, как Гаврик?
– Бояться глупо, Джонни. Когда ты на доске, ты не соревнуешься и не пытаешься победить трассу, ты живешь на этой скорости, – во сне пробормотал Артем. – А может, просто от кого-то убегаешь.
Проснулся от звука разбитых тарелок. Артем уже уехал. Отец выл и бил посуду. Джонни вызвал «Скорую». Отцу опять вкололи успокоительное. Свернувшись калачом на диване, он посылал проклятья Джонни. Хулил за никчемность. Бранил за то, что заставлял мать нервничать. Он повторял одни и те же фразы, которые звенели в ушах: «Это ты ее убил. Это ты».
Женщина, которая вязала шапочку, разбудила Джонни. Светало. Поезд полз по полям со снежными проплешинами.
– Ты кричал во сне.
– Извините.
– Кого-то обвинял в смерти.
– Извините, я не… хотел.
– Это же сон. Ничего. Только нехороший сон.
Проводница принесла два чая. Один женщина заказала для Джонни. Он не стал отказываться. Ночь была тяжелой. Крепкий чай взбодрил. Пустой желудок с удовольствием принял печенье.
– И кто кого убил? Неужто Тому? – Попутчица была в курсе всех услышанных речей.
– Нет – мать.
Женщина поставила стакан и закачала головой, цокая в такт покачиваниям.
– Месяц назад.
– Боже. И кто же ее?..
– Я.
Джонни смотрел сквозь собеседника, погруженный в чувство вины.
– И отец. Он ее тоже убил, – добавил Джонни. – Мы добили ее своими спорами. Она не могла смотреть, как два любящих ее человека грызутся. Ей невмоготу стало выбирать. И сердце не выдержало. Всего в шестьдесят.
– Мне на два года больше.
– Радуйтесь, – презрительно бросил Джонни и замолчал.
Есть что-то противное, когда люди интересуются чужой смертью. Какое-то неэтичное, неоправданно болезненное любопытство. Им так страшно за жизнь, за неопределенность, что они пытаются спрогнозировать свой конец через переживания чужих смертей. Такие люди всегда «свои» на похоронах. Джонни не ходил на кладбище. Вообще. Даже когда умирали бабушки, тетки и друзья. Отрицал это, считал ненужным, боялся.
В феномене смерти есть какая-то уловка. Ведь если разобраться, образ человека для нас никуда не уходит. Он остается, мы по-прежнему с ним спорим, общаемся, говорим слова любви, обещаем.
«Ты будешь мной гордиться», – сказал Джонни, обращаясь к маме.
Фыркнув, он пошел проветриться в тамбур. Возле купе проводницы толпились пассажиры. Двадцатилетний пацан покупал шоколадки и чипсы. Это была плата за возможность курить. Джонни пристроился рядом и угостился сигаретой. Он два года не дымил, но последнее время позволял себе. Иногда.
– Слабость, ничего не могу поделать, дрянь дрянская, – с южным говорком затараторил худощавый пацанчик в пуховичке, надетом на футболку с известным спортивным лейблом. Щиколотки были голые.
– Я бросил, поэтому могу себе позволить одну, – процитировал Джонни героя фильма Джармуша «Кофе и сигареты».
– Га-га. Я тогда тоже бросил, но позволяю себе слишком много.
– Не, я это победил, просто выбросил однажды и не курю уже два года. Сейчас редко позволяю себе, раза два в неделю. – Сигарета истлела до середины. Джонни посмотрел на нее, но выбрасывать не стал. – Было легко победить эту страсть, с остальным сложнее, может, просто не мое.
– Не, чувак, мне один профессор сказал: тот, кто бросил курить, способен на великие дела. Так что ты… – он показал палец вверх, затянулся, выдохнул. – А я так и буду по вагонам бычки собирать. Га-га.
Корреспондент: Вы часто благодарите мать за свои успехи, но…
Джонни: Я не знаю, читают ли на том свете интернет, но мне бы хотелось. Она умерла за месяц до моего бегства. И… Мне трудно об этом говорить, но я все еще чувствую ее присутствие. Мне, как и любому сыну, до сих пор хочется ее радовать. Помните, как в детстве нас радовали родители. Иногда по мелочам, иногда по-крупному, например, когда покупали заветный велосипед или приставку. Вот во взрослом возрасте хочется так же радовать свою маму. А как? Только своими успехами. В бизнесе, в семейной жизни, внуки те же. Каждый как может. Вот такая цель мне кажется достойной. Когда она умерла, мне все равно нужно было продолжать поиски того, что ее бы порадовало. Думаю, она прочитает интервью и улыбнется. Если у них, конечно, нет там закона об ограничении… Вырежьте последнее, пожалуйста, это глупо.
Корреспондент: А отец?
Джонни: Можно, я не буду отвечать на этот вопрос?
Подъезжали. Оставался час до Адлера. Женщина довязала шапочку, чем тут же похвасталась в пустоту. Соседки уже не было, а Джонни не слушал. Попутчица собиралась погостить у дочери, которая переехала в Сочи десять лет назад. Шапочка предназначалась внучке. Все это она говорила как бы сама себе, не обращая внимания на безответного Джонни. Она поболтала еще полчаса и остановилась. Дальше ехали молча. Просто сидели друг напротив друга, как два паломника, которые спустя несколько дней вот-вот достигнут святыни.
– Отец даже не знает, что я здесь. Он не в курсе, – выпалил Джонни. – Я когда купил билет, хотел сказать ему, но не смог. Мы ругались по каждому пустяку. Так что я не успел его обрадовать.
– Не говори так.
– Может быть, я был плохим сыном, это точно, но он, мне кажется, ничуть не лучше. Мы были с ним чужие друг другу. Мне, наверное, давно стоило уехать из их дома. Правильно? – Джонни поднял уставшие глаза.
– Я не знаю.
– И я не знаю… Мы ссорились каждый день, – помолчав, продолжил Джонни. – Он все время твердил, что я загнал в гроб мать. Я ему в отместку – тоже всякое. В общем не жалели мы друг друга. Я даже подумывал, что его тоже прихватит. Но он оказался силен. Вышел на работу через неделю. Пил, конечно, но не так, чтобы совсем.
– А ты по-черному?
Джонни закивал головой.
– Поэтому я захотел сбежать. Подальше. Чтобы никто никогда не нашел.
Они еще помолчали. В окнах появились признаки цивилизации. Поезд замедлился.
– А что ты будешь делать дальше?
– Не знаю. Скоро впервые увижу море. Помните, как в кино: «На небе только и разговоров, что о море». Может быть, оно подскажет, что дальше.
– Ну, дай бог тебе здоровья!
Войти с помощью соц. сетей: