Что должен был почувствовать Сакнос, когда очнулся у спокойно потрескивавшего огня камина под убаюкивающий шум моря, пенящегося за стенами просторного зала? Переполняло ли его чувство облегчения, что каким-то образом судьба спасла его от этих псов?

Этого Рамзес не знал.

Когда Сакнос увидел царицу, сидевшую всего в нескольких шагах от него на таком же стуле с высокой спинкой, на каком еще недавно восседал и он сам, он застыл словно статуя. Рамзес, при всем своем любопытстве и желании выведать планы Сакноса, так и не смог определить, что за мысли роились у того в голове.

Бектатен и Сакнос молча смотрели друг на друга.

Был ли Сакнос вновь сражен красотой этой величавой темнокожей женщины с веером рассыпавшихся по ее плечам длинных тонких косичек, украшенных вплетенными в них драгоценными безделушками? На ней сейчас не было ее золотистого тюрбана, который она носила когда-то; она была одета в длинное облегающее красное платье, представлявшее ее стройную фигуру в самом выгодном свете.

Или Сакнос просто еще не вполне пришел в себя? Может быть, его молчание объясняется продолжающимся действием наркотического средства? Рамзес был уверен, что Сакносу давали еще какое-то зелье, еще одно из бесконечного запаса всевозможных снадобий царицы. Посвятят ли Рамзеса когда-нибудь в тайну того, сколько всего лекарств и ядов имеется у Бектатен?

Сразу после их приезда Актаму и Энамон отнесли тело Сакноса, не проявлявшего признаков жизни, в комнату, служившую арсеналом, а через несколько минут перенесли оттуда в главный зал, безвольного, напоминавшего громадную тряпичную куклу. Возможно, в эти минуты ему дали что-то такое, что должно было ускорить его пробуждение.

Сакнос энергично замотал головой. Похоже, он только сейчас осознал, что в комнате есть кто-то еще, кроме Бектатен, и с любопытством взглянул на Рамзеса и Джулию, стоявших у окна на фоне усыпанного звездами ночного неба.

Затем взгляд его скользнул ниже и остановился на кинжалах, которые они держали в своих руках.

«Интересно, что чувствует бессмертный, ненадолго оказавшись в бессознательном состоянии? – подумал Рамзес. – Может быть, он видит какие-то сны – впервые за много столетий?»

У него было множество вопросов к Сакносу, но задать их он не мог, поскольку не он вершил тут суд. Сейчас они с Джулией были на этом процессе лишь свидетелями. Свидетелями и одновременно стражниками.

Наконец Сакнос заговорил:

– Будет ли мне позволено снова называть вас моей царицей?

Прежде чем ответить, Бектатен долго молчала.

Только сейчас Рамзес обратил внимание на дорогие кольца у нее на пальцах и на расшитый драгоценными камнями пояс, стягивавший ее тонкую талию, выгодно подчеркивая линию ее бедер. Уж не для Сакноса ли она сейчас надела все это? И решила отказаться от нарядов, которые могли скрывать достоинства ее безупречной фигуры?

Потому что на Рамзеса одежда и фигура Бектатен определенно произвели неизгладимое впечатление, и ему пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы скрыть это. Скрыть, как учащенно забилось его сердце при виде этого царственного черного лица в обрамлении длинных кос с вплетениями из золота и жемчуга, а также при виде идеальной формы груди царицы.

Наконец она нарушила молчание.

– Помнишь Иерихон? – спросила она.

– В моей памяти жив каждый момент, проведенный в вашем обществе.

– Но было немало и таких моментов, когда ты не догадывался о моем присутствии, – заметила она.

– Тогда расскажите мне о таких моментах, моя царица.

– Например, в твоей лаборатории в Вавилоне. В этом логове команды твоих многочисленных алхимиков. Я ведь нашла подпольный цех твоей лаборатории.

– Так вы были там? Следили за мной?

– Верно.

– И если бы я достиг успеха, вы использовали бы против меня свой яд, как сделали это сегодня?

– Я не использовала свой яд против тебя. Я использовала его против «фрагментов» – этих твоих прихвостней-бандитов, недостойных бессмертия. Я использовала его, чтобы сорвать твои планы похищения и пыток Джулии Стратфорд.

«Просто поразительно, как спокойно и мягко эти двое обсуждают подобные вещи, – думал Рамзес. – Беседуют себе, как прежде, будто и не было никаких этих тысячелетий. Неужели именно их многовековой возраст допускает такую удивительную смесь почти дружеских нот и сдержанности в диалоге?»

Бектатен принялась расхаживать из стороны в сторону перед своим пленником, поблескивая в свете камина идеальными косами цвета воронова крыла, и Рамзес уловил исходящий от нее легкий аромат духов.

Ее голова была украшена золотым венцом; это напомнило ему его собственное древнее царство и прекрасных женщин из его гарема. Он отвел взгляд и постарался прогнать эти мысли из своего сознания, однако, вопреки всему, Бектатен с еще большей силой продолжала возбуждать его воображение. Да и как мог бессмертный мужчина не предаться фантазиям об объятиях с этой бессмертной красавицей? И как было гордому фараону не сопротивляться таким мыслям?

– Вы убили моих детей, – тихо сказал Сакнос.

– Сейчас ты говоришь о них с любовью, а когда странствовал вместе со своими «фрагментами» в Иерихоне, то отзывался о них с отвращением. Они были твоими наемниками, только и всего. Ты тогда отвел меня в сторону, чтобы они не слышали, что эликсир, который ты дал им, был несовершенен. Ты и от этих своих детей держал это в секрете?

– Они знали о вашем яде.

– Да, когда я появилась перед ними сегодня, я заметила ужас в их глазах. А еще ты сказал им, что я сплю. И что поэтому меня бояться нечего.

– Откуда вам это известно? – спросил он.

– Мой сад хранит много тайн. Именно так я и поддерживаю свое правление, несмотря на то что у меня осталось всего несколько подданных.

Сакнос снова посмотрел на Рамзеса и Джулию:

– Похоже, что теперь подданных у вас стало больше.

– Для человека, вроде тебя, которым движет только корысть, дружба мало что значит.

– А царицы, не отягощенные бременем настоящих забот, всегда будут считать, что люди служат им не из страха, а потому что любят их.

– Так ты боялся меня, Сакнос? Именно это чувство руководило моим первым министром, прежде чем он предал меня?

– Я боялся, что вы предадите свой народ. И оказался прав.

– С чего это ты вдруг заговорил о народе? Когда тебя волновал народ? Может быть, тогда, когда ты захватил мой дворец, украл эликсир из потайной комнаты и дал его царским стражникам? Так ты, оказывается, о народе переживал, когда рвался к вечной власти, пытаясь обеспечить бессмертием только себя и свою стражу…

– Ах, Бектатен. В который раз мы снова возвращаемся к вашему величайшему заблуждению.

– И, по-твоему, в чем оно заключается? – спросила она.

– В вашей абсолютной уверенности в том, что тяга к власти – это проявление слабости.

– Речь идет о тяге к власти, которая, как лакмусовая бумажка, выявляет сущность человека. Это очень честолюбивые устремления, Сакнос. И я как историк не вижу тебя в этом качестве. Ни сейчас, ни раньше, тысячи лет тому назад. Ни в каких-то промежуточных столетиях.

– Какое это имеет значение? У меня ничего не осталось. Вы сами позаботились об этом. Мои дети… вы отобрали их у меня. Вы даже моих собак направили против меня. А что будет с моим поместьем? Сожжете его дотла, просто чтобы досадить мне?

– Я не стану отвечать на твои вопросы, пока ты не ответишь на мой.

– И что же это за вопрос?

– Каким образом твои «фрагменты» вдруг стали твоими детьми не только на словах, но и в твоем сердце? Откуда взялась в тебе эта неожиданная и необъяснимая любовь?

– Хотите узнать, что у меня на душе?

– Хочу понять твои мотивы. А душу твою, полагаю, мне лучше не исследовать. Пустое и опасное занятие сродни погони за лунным светом по краю обрыва.

– Вы просто пытаетесь бессмысленными разговорами оттянуть момент, когда убьете меня. Мои мотивы вам были ясны всегда. Я ищу чистый эликсир.

– Чтобы твои дети никогда не умерли? – спросила она.

– А скольких бессмертных создали вы? Но у вас есть чистый эликсир, и вам не понять моей боли и страданий. Двести лет, Бектатен. Вот все, что я мог им дать. Двести лет жизни, лишь миг по сравнению с вечностью бессмертия. Но выбор, который остался у меня после падения вашего царства, был невелик. Либо постоянная вековая скорбь по каждому поколению моих детей, которые после двух столетий существования обращаются в пепел и прах. Либо полное одиночество, в котором я странствовал бы по земле. Или абсолютный мрак под ее поверхностью. Тогда я выбрал первый вариант, но сегодня единственный приемлемый для меня вариант – только третий. У тех моих детей, которых вы убили, оставалось очень мало времени. Я же поместил себя в гробницу, зная, что, когда они обратятся в пыль, никто не свете не будет знать о моем местонахождении, и поэтому мой сон будет таким же бесконечным, как сама смерть.

– И все же они разбудили тебя.

– Да. Они прослышали о появлении этого Рамзеса Проклятого, что возродило их надежду получить чистый эликсир.

– Но ты легко мог прогнать их и вернуться в свой сон, – возразила она.

– Я объяснил вам свои мотивы. Чего еще вы хотите от меня?

– Ты солгал мне о своих детях. Я наблюдала тебя среди них. Нет, тобой руководила не любовь. Ты обращался с ними как с неполноценными или рабами. И эликсир ты искал исключительно для себя, а вовсе не ради них.

– Вы задаете мне вопросы, ответы на которые у вас готовы заранее. Зачем тогда спрашивать? И зачем оттягивать момент, которого вы столько ждали? Превратите в прах и меня! Накажите меня раз и навсегда за то, что вы называете предательством. Чтобы и наша с вами история тоже уснула навеки.

– Я хотела тебя уничтожить? Чушь! Ты был одержим одной недостижимой целью. И потратил подаренные тебе тысячелетия на существование, полное унижений и зависти, чтобы заполучить то, что тебе никогда не принадлежало. Ты не смеешь командовать мной ни здесь, ни где-либо еще.

– Нет. Я дал вам свои объяснения, а вы перекрутили их по-своему, чтобы оправдать то, что намереваетесь сделать.

– Да как ты посмел! – воскликнула она. – Как смеешь ты отзываться обо мне как о человеке настроения, которым движут только эмоции? Ты устроил мятеж, не имея четкого плана. Не имея ни малейшего понятия, что ты крадешь. Поддавшись зависти и гневу, ты позволил здравомыслию покинуть твой разум. Ты ни разу не спросил себя, что необходимо армии, чтобы быть непобедимой. Ты никогда не задумывался над тем, что сделать, чтобы солдат оставался преданным тебе, даже когда у него не будет нужды в пище, оружии или крыше над головой. Ты наивно полагал, что они вечно будут почитать тебя как человека, из рук которого они получили величайший из даров – бессмертие, – и что благодаря исключительно этому ты будешь в их глазах живым богом, а не просто расчетливым воришкой.

Но тот, прежний Сакнос, которого я знала и который верой и правдой служил мне, обязательно задался бы этими вопросами. Он поощрял бы меня искать ответы на них, как если бы это я пришла к нему с таким планом. А тот, кто ворвался в мои покои, заставив мою собственную стражу обратить свое оружие против меня, это был совсем другой человек. Поэтому я не позволю тебе здесь, стоя передо мной, рассказывать мне, что таким, каким ты стал, тебя сделала любовь к твоим «фрагментам»! Ты изменился за тысячи лет до их создания. И случилось это тогда, когда лишь сама мысль о бессмертии стала сводить тебя с ума, задолго до того, как твоих губ коснулась хотя бы капля эликсира.

– Я не стою перед вами. Я сижу и делаю это из страха перед вашими кинжалами и ядами.

– А я стою перед тобой из страха, что ты не сможешь сказать правду о себе, потому что ты сам этой правды о себе не знаешь.

– Так поделитесь ею со мной, моя царица. Дайте мне мою правду, даже если не хотите раскрыть правду о себе.

– Мою правду ты знал всегда.

– Ложь! – внезапно крикнул Сакнос. – Через восемь тысяч лет формула эликсира по-прежнему остается величайшей загадкой в истории человечества, а вы храните ее в тайне. И продолжаете охранять ее, как будто это обычный старинный свиток.

– А что бы ты сделал, если бы я открыла тебе этот секрет? – спросила она. – Что бы ты сделал, если бы твой план удался?

– Я бы сотворил богов на земле.

– Да, – прошептала она. – Ты так бы и поступил. А чтобы достичь этого, ты бы уничтожил всех, кто, в твоем понимании, не является богоподобным. Ты бы использовал это снадобье, чтобы защитить наш дворец от всех остальных, превратив его в крепость. Ты бы разбил наше царство на миллион кусочков, достаточно мелких, чтобы они послушно лежали у твоих ног, как лепестки роз. Ты бы взял открытый мною сверхъестественный феномен и использовал бы его, чтобы раздробить Шактану, создав свое царство из того, до чего ты смог бы дотянуться своими руками. И ты знал, что, пока я на троне, я не допущу ничего подобного. Вот почему ты сразу поднял оружие против меня, как только узнал о существовании эликсира.

– И тем не менее вы все это время позволяли мне жить, – заметил он.

– Я все лелеяла надежду. Я думала, что человек, в распоряжение которому дана вечность, в один прекрасный день осознает свою истинную сущность и пожелает улучшить ее. Но столетия проходили за столетиями, а ты лишь доказывал, что все мои надежды тщетны.

– Какое сожаление по моей душе! – криво ухмыльнулся он. – Это держит вас в плену, как некоторых удерживает пристрастие к крепким напиткам.

– Так и есть, Сакнос. Но теперь я освободилась от этой одержимой зависимости. И поэтому дарую тебе свободу.

Рамзес с трудом сдержался, но промолчал, а Джулия рядом с ним вся напряглась и еще крепче сжала рукоятку своего кинжала.

– Свободу? – с изумлением переспросил Сакнос, выражая своим вопросом то, что не посмел сказать Рамзес.

– Да. Свободу в принятии тобой окончательного решения.

В дверях позади Сакноса появились Энамон и Актаму с кинжалами наперевес. Но они встали достаточно далеко друг от друга, чтобы Сакнос мог пройти между ними, если захочет выйти из зала.

Словно не веря такому внезапному повороту событий, Сакнос медленно поднялся на ноги и оглядел всех присутствующих, по очереди переводя взгляд с одного на другого. Казалось, он был поражен выражением замешательства на лицах Рамзеса и Джулии, как будто то, что они ничего не знали об этом плане царицы, являлось для него гарантией, что это не ловушка.

Окончательное решение.

Что Бектатен при этом могла иметь в виду?

– Вы отпускаете меня тогда, когда отобрали у меня все, – сказал он. – Моих детей, моих собак…

– Твой дом на месте. Собаки тоже там. Хотя теперь они уже не будут такими покорными в твоих злодействах, как прежде. А принятие решения ожидает тебя по другую сторону моста, по которому тебя принесли сюда. Все в твоих руках. Так что ступай, пока я не передумала.

Все молчали. В тишине раздавалось только потрескивание огня в камине и шум прибоя, но затем к ним присоединился еще один звук – это был смех Сакноса, тихий и гортанный, язвительный и полный презрения. В ответ Рамзес грозно сжал рукоять кинжала. Постепенно этот рокочущий смех перешел в истерический хохот, и Рамзес решил, что этот человек просто лишился рассудка.

На лице Бектатен отразилась ярость, но она все равно не отдала Сакносу приказ немедленно уходить.

– Это трусость, Бектатен, – наконец произнес Сакнос, тяжело дыша от собственного демонического смеха. – Вы убиваете с безопасного расстояния, а так поступают только трусы. Вам невыносимо даже видеть, как ваши люди сломят мое сопротивление. Вы трусливый малодушный человек, Бектатен, и были такой всегда. Трусливая правительница, которая в своем царстве никогда не могла схлестнуться со злом лицом к лицу.

– В моем царстве было только одно зло. И это был ты. И тебе я противостояла на протяжении тысяч лет. Я наблюдала, как гибнут твои дети, с расстояния в несколько шагов. Гибнут один за другим. При этом я не устранялась, не пряталась. Ты же, наоборот, послал своих детей одних выполнять твой приказ, оставаясь в своем поместье в безопасности, – произнесла она и глубоко вздохнула. – А теперь уходи отсюда. И помни, что с этого момента я окончательно порываю с тобой.

Джулия судорожно сжала руку Рамзеса: приказ Бектатен вызвал в ней такое чувство протеста, что она была готова закричать. В своем порыве она не увидела того, что успел заметить Рамзес, когда Сакнос повернулся спиной к камину и ступил под более ровный свет, струившийся от электрической люстры у него над головой.

– Что ж, тогда прощайте, моя царица, – прошептал Сакнос.

Бектатен ничего не ответила.

Сакнос отвернулся от нее и прошел между ее стражами, которые последовали за ним. Бектатен тоже пошла вслед за этой маленькой процессией. Рамзес хотел присоединиться к ней и сделал уже шаг вперед, но Джулия вцепилась ему в руку, остановив его.

– Рамзес, она не может отпускать его отсюда! – взволнованным шепотом торопливо произнесла она. – Она не должна этого делать!

– Его глаза, Джулия, – прошептал он в ответ. – Ты обратила внимания на его глаза?