– Алекс должен немедленно покинуть Лондон! – воскликнула Джулия.

Она ворвалась в гостиную, не задумываясь о том, кто может там оказаться. Но она чувствовала, что Рамзес где-то рядом.

Дверь в библиотеку, соседствующую с гостиной, тут же распахнулась, и на пороге появился он, встревоженный ее криком.

Примыкающий к дому зимний сад, который Рамзес разбил незадолго до их отъезда в Египет, был весь в цвету. Причем расцвел он за считаные минуты, стоило лишь ему брызнуть на растения несколько капель эликсира. Эти цветы теперь никогда не умрут, а если у горничной Риты появятся какие-то подозрения относительно их необычайной долговечности и жизненной силы, у Джулии не останется другого выхода, кроме как выбросить все это в Темзу в надежде, что вода унесет их куда-нибудь навеки. Кстати, Рамзеса пробудили лучи солнца, пробивавшиеся как раз сквозь витражные окна этой оранжереи.

Однако теперь здесь все почему-то выглядело пугающе, даже настойчивое журчание воды в фонтане. Ее подавляли прячущиеся по углам тени. Она догадывалась, что возвращение в Лондон может оказаться не таким уж безоблачным. Она предполагала, что, как только она окажется в окружении вещей, некогда принадлежавших отцу, ее захлестнет тоска по нему, но не подозревала, что будет беспокоиться о тех, кто продолжает жить. Вероятно, бессмертие придало небывалых сил не только ее рукам, но и ее эмоциям, как положительным, так и отрицательным.

Несмотря на то что Рамзес нежно обнял ее за талию, Джулию тем не менее не покидало ощущение, будто она стоит на палубе корабля, терпящего крушение.

– Он одержим, Рамзес. Он полностью одержим. Я и представить себе такого не могла.

– Одержим тобой?

– Нет. Клеопатрой. – То, каким голосом она произнесла это имя, напоминало рычание волка. Это было имя царицы. Имя демона.

Рамзес спешно провел ее через гостиную в библиотеку ее отца, которую между собой они называли египетской комнатой. Вдоль стен там стояли красивые книжные шкафы с тяжелыми застекленными дверцами, защищавшими от пыли расположенные внутри бесценные фолианты; сверху на них выстроились небольшие статуэтки и древние реликвии. Рамзес закрыл за ними дверь в гостиную – верный признак того, что где-то рядом находилась Рита, которая в это время, конечно, уже готовила блюда к ужину.

Они остались наедине со старыми дневниками ее отца и книгами с его пометками на полях. Но и эти свидетельства и документы близкого ей человека не могли успокоить ее сейчас, хотя раньше в них она находила утешение.

– Мы попросим его отменить банкет, – запальчиво заявила Джулия. – Скажем, что тебе срочно нужно встретиться с твоими деловыми партнерами в Индии. А потом организуем Алексу кругосветное путешествие. Расходы на это я, разумеется, возьму на себя. Вероятно, он может уехать с матерью в Париж. Но Эллиот продолжает слать деньги домой. Чуть ли не из каждого европейского казино. Так что это, должно быть…

– Но почему, Джулия? Почему обязательно сейчас?

– Ты же хотел увидеть Индию, разве не так? Ты сам мне неоднократно об этом говорил.

– Я хочу увидеть мир и хочу увидеть его вместе с тобой. Но отменять торжество? И срочно отсылать куда-то Алекса? Я не понимаю, что тобой руководит.

– Как же ты не поймешь! Случившееся с Клеопатрой потрясло его до глубины души. И если мы не собираемся рассказывать ему всю правду, то он так и будет чахнуть, томясь тоской по этому бесовскому существу.

– Ты не говорила о ней с такой злостью, когда мы узнали, что она, вопреки случившемуся, осталась жива. Что же изменилось с тех пор?

– Я тогда не думала, что нам следует ее бояться.

– А теперь нам стоит ее бояться?

– Да. Ты не понимаешь. Алекс… Он не сделал того, что обещал. Он не стал зарабатывать на жизнь и не предался чему-то, хоть отдаленно похожему на любимое дело. Его просто не узнать, Рамзес. Это совсем другой человек, но этот другой человек чахнет по ней.

– И ты ревнуешь его?

– Нет, Рамзес! Это страх. Я боюсь за него. Потому что, если она завладела его сердцем, только представь себе, что она может сделать с его душой и с ним самим.

– И поэтому ты хочешь отослать его отсюда? Чтобы защитить его от Клеопатры?

– Частично – да. Но только частично. Я также хочу, чтобы в его жизни произошло приключение, чтобы он обрел неведомый ему доселе жизненный опыт. Нечто такое, что заменило бы в его душе потребность в Клеопатре. Как если бы он открыл что-то новое в самом себе. А если он просто уползет в свое логово и примется по-джентльменски зализывать раны, его одержимость ею будет только возрастать. Более того – он может попробовать ее отыскать. Только подумай, Рамзес, к какой катастрофе это может привести. К ужасной катастрофе!

– Но ты же не можешь послать его в кругосветное путешествие навсегда, Джулия.

– Не могу. Но так у меня будет надежда, что при его новом самосознании и его страстном желании быть любимым, о котором он сам говорит, это приведет его к чему-то неиспытанному. Появится иное чувство, появится другая женщина. Появится что-то такое, что переместит его навязчивые мысли о Клеопатре в разряд далеких воспоминаний.

– Но Алекс Саварелл не способен на сильные чувства. Это и делает его Алексом Савареллом.

– Если говорить о прежнем Алексе, то да, ты прав. Однако ты, Рамзес, не видел человека, с которым я встречалась сегодня. Он очень изменился, как и мы, но только он не принимал эликсир.

– Итак, ты хочешь отправить его путешествовать в поисках новой возлюбленной?

– Может быть, да, а может, и нет. Возможно, это будет не одна возлюбленная! Пусть он полностью потеряет себя в мире чувственных наслаждений. Или пусть отправляется на тропический остров и днями напролет поглощает там психологические романы, например, Дэвида Герберта Лоуренса. Все это не важно, Рамзес. А важно, чтобы он каким-то иным образом преодолел изводящую его сейчас страсть по этому существу. И, если для этого ему потребуется целый гарем, я готова оплатить услуги любых куртизанок.

– У вас в двадцатом веке совершенно нелепые представления о гаремах. Женщины там – не куклы и не каменные статуи. Это живые люди со своими чувствами, требованиями, потребностями. И управление гаремом – это не то, что понравится совершающему побег от любви лондонскому аристократу.

– Рамзес, будь серьезным.

– Я серьезен, Джулия, – мягко улыбнулся он, поправляя локон, упавший на ее лицо. – И я вижу, что и ты сейчас очень серьезна и очень напугана.

– Однако ты не разделяешь моих чувств.

– Если Клеопатра действительно желает причинить какой-то вред Алексу, почему она тогда задержалась со своим новым красавцем-компаньоном в Александрии? Ты сама задавалась этим вопросом.

– А ты тогда ответил мне, что она непредсказуема. Что это, возможно, вообще не настоящая Клеопатра, а какой-то ее злобный двойник. Как еще иначе объяснить ее такое бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческой жизни?

– В ее семье достоинство измерялось тем, насколько быстро человек был способен избавиться от собственных братьев и сестер и подняться на трон. Это единственное возможное объяснение тому, что ты называешь пренебрежительным отношением к чужой жизни.

– Я не имею в виду то, что она делала в Александрии. Я говорю только о том, что произошло в Каире всего несколько месяцев назад. Там она убивала беспричинно, очертя голову, Рамзес. Просто убивала мужчин, которых соблазняла в темных переулках. У нас есть газетные вырезки об этом, и мы знаем, что это была она. Так почему ты сейчас защищаешь ее?

– Я ее не защищаю, – тихо ответил он. – Как и сожалею о своем поступке в Каирском музее. Но здравомыслие, Джулия. На него я сейчас пытаюсь обратить твое внимание.

– Здравомыслие, – рассеянно прошептала Джулия, словно забыла значение этого слова.

– Именно. Если бы ей было свойственно бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческим жизням, как ты об этом говоришь, и при этом она желала бы зла Алексу, он давно был бы уже мертв.

– Ты все-таки не понимаешь меня. Я боюсь, что она причинит ему вред иначе.

– Каким же образом, дорогая? Чего ты боишься?

– Я опасаюсь, что она превратит его в своего рода компаньона. Что он полностью отдастся в ее власть и в итоге станет орудием в ее темных делах.

– Ты опасаешься этого потому, что его чувства к ней сделали его неузнаваемым?

– Да, – прошептала она. – Да, Рамзес. Именно поэтому.

– Понятно.

Однако ничего более Рамзес добавить не мог или не захотел, и последовавшее молчание позволило тягостным мыслям вновь завладеть Джулией.

– Да, я понимаю, что это абсурд – послать его в кругосветное путешествие, – сказала она. – Алекс никогда на это не согласится. Но если бы было что-то такое, что сделало бы его неуязвимым для ее чар, если она вдруг вновь появится в его жизни, я бы обязательно это использовала. Причем не медлила бы ни секунды.

– Все дело в твоем чувстве вины, Джулия. Ты считаешь, что он стал уязвим для нее потому, что не добился твоей любви.

– Ты прав. Я знаю, что ты прав. Но видеть, как сильно он изменился… С другой стороны, его чувства можно было бы назвать священными, если бы не знать, что причиной этому была она.

– И не знать, что остановить ее невозможно.

– Да, Рамзес, вот именно. Так и есть.

– Тогда я предлагаю тебе следующее и надеюсь, что это успокоит тебя. Она пока не предпринимала попыток встретиться с ним, хотя ходит по этой земле уже несколько месяцев. Все это время она спокойно позволяла ему горевать по ней и чахнуть. Попробуй найти утешение в этом, Джулия. Возможно, она обладает властью над ним и может легко его соблазнить. Но почему-то не проявляет ни малейшего желания воспользоваться этой властью.

– Надеюсь, что и в этом ты прав, Рамзес. По крайней мере я буду молиться, чтобы ты оказался прав, хотя сейчас я уже и не знаю, кому мне молиться.

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Если я ошибаюсь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы поправить ситуацию. Это я тебе обещаю.

– Если еще можно что-то сделать… – прошептала Джулия.

Она знала, что люди Самира продолжали отслеживать все корабли, прибывающие из Порт-Саида. Они также выяснили личность путешествующего с ней мужчины: это был доктор по имени Теодор Дрейклифф. Его семья до недавнего времени проживала в Лондоне.

– Джулия!

– Да, Рамзес, – шепотом откликнулась она, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Клеопатра. Ты назвала ее двойником, клоном. Ты настаиваешь на том, что у этого существа не может быть души Клеопатры? Я пытаюсь тебя понять, но до конца не могу. Помоги мне ухватить суть твоих рассуждений, Джулия.

– Я уже пыталась объяснить тебе раньше, – ответила она. – Я часто раздумываю над этим по ночам. Мой отец был более одержим идеей реинкарнации, чем я себе представляла. Мне стало известно об этом по его заметкам на полях в книгах, которые он любил. Когда он только начинал изучать Древний Египет, он думал, что египтяне верили в переселение душ. Однако очень скоро он понял, что это было неправильное толкование их верований, недоразумение. И он стал исследовать этот вопрос очень глубоко и интенсивно. В частности, он заинтересовался тем фактом, что греки неправильно перевели целые главы из египетской «Книги мертвых».

– Да. И боюсь, в этом нужно винить Геродота. Во времена моего правления верховные жрецы проповедовали, что душа человека совершает несколько последовательных путешествий. Во время этих путешествий душа растет и эволюционирует. Но происходит это не в физическом мире. Душа путешествует после смерти.

– Верно. И все же идея, что мы снова и снова возвращаемся в этот мир, захватила моего отца больше, чем мне представлялось. Больше, чем он позволял мне догадываться. А во что веришь ты, Рамзес?

– Я считаю, что душа и тело путешествуют по миру раздельно. И что путешествие души длится намного дольше.

– Это не вполне ответ на мой вопрос, любовь моя.

– Тогда сначала объясни мне следующее. Ты веришь в то, что твой отец возродится в новой жизни? Именно это руководит твоим интересом к одержимости твоего отца?

– Нет. Но вот что приходит мне в голову, когда я думаю о Клеопатре. Если ее душа двинулась дальше после ее фактической смерти две тысячи лет тому назад, если душа ее вселилась в другого смертного, который дышит и ходит по этой земле, то как может быть Клеопатрой то создание, которое ты воскресил в музее? Откуда у него появилась душа? Если у него вообще есть душа, конечно.

«А может, Рамзес до сих пор питает великую любовь к последней царице, последней правительнице Египта? – вдруг подумала она. – Если так, то он прекрасно владеет собой. Потому что его дыхание у меня на щеке остается таким же спокойным и ровным».

– Тебе, должно быть, больно слышать от меня такие вещи, – прошептала она.

– Нет, по-настоящему мне больно лишь оттого, что я совершил поступок, последствия которого могут длиться бесконечно долго.

– Не стоит переживать, это не должно так ранить тебя. Я затеяла этот разговор не для того, чтобы причинить тебе боль.

– Конечно, нет. Но клянусь тебе, что не позволю ей причинить вред Алексу.

– И я тоже.

– Прекрасно, значит, в этом мы объединим свои усилия и будем вместе, как и во многом другом, любовь моя.