Глава XXXVII

Мщение Эйлин

Неотразимый Польк Линд, проснувшись как-то утром, решил, что роль чувствительного воздыхателя ему надоела и нужно сегодня же или на худой конец завтра сломить сопротивление Эйлин. После завтрака у Ришелье прошло уже немало времени, однако, несмотря на все его старания, ему ни разу не удалось увидеться с Эйлин: она избегала его. Неопределенное чувство страха за будущее заставляло ее со дня на день откладывать встречу. Она понимала, что стоит у крутого поворота на своем жизненном пути, а судьба неумолимо толкает ее вперед, и была смущена и растеряна. Каупервуд и сейчас помимо ее воли сохранял над ней всю свою былую власть: он рисовался Эйлин колоссом, способным покорить весь мир, и это заставляло ее проводить дни в странной тревоге, смятении и раздумье. Женщина другого склада, быть может, не стала бы колебаться так долго после всего, что ей пришлось пережить, и особенно теперь, когда выплыла наружу связь Каупервуда с миссис Хэнд. Но не такова была Эйлин. В ее ушах все еще звучали прежние страстные клятвы и обещания, и она не в силах была отказаться от своей безумной мечты, ей все еще хотелось верить, что Фрэнк снова станет таким, каким был когда-то, – нежным и любящим.

Но и Польк Линд, хищник, светский авантюрист, покоритель женских сердец, был не из тех мужчин, которые отступают перед препятствиями и, вздыхая, покорно ждут в сторонке. Силой воли и настойчивостью он не уступал Каупервуду, а с женщинами был еще более беззастенчив и смел. Из своих бесчисленных любовных приключений он вынес уверенность, что все женщины нерешительны, боязливы, странно противоречивы и непоследовательны в своих поступках, а порой – даже в самых сокровенных своих желаниях. Чтобы одержать над ними победу, иной раз нужно пойти напролом.

Вот почему за Польком Линдом установилась такая худая слава. Эйлин чутьем разгадала все это еще в тот день, когда собиралась встретиться с ним у Ришелье. В глубине его темных ласковых глаз таилось коварство. Она чувствовала, что он увлекает ее куда-то по тому пути, где она может потерять свою волю и уступить его внезапному порыву, – и все же в условленный час явилась к Ришелье.

А Польк Линд, убедившись, что Эйлин избегает его, положил, не откладывая более, добиться решительного свидания. В десять часов утра он позвонил ей по телефону и принялся подтрунивать над ее неуверенностью, робостью, над прихотливостью ее настроений. Быть может, она отважится наконец прийти в мастерскую к его приятелю-художнику поглядеть картины? А нет, так он приглашает ее пойти с ним на летний праздник с танцами, который устраивает у себя в саду один из его холостых друзей. Эйлин, как всегда, стала отнекиваться.

– Нет, нет, я сегодня что-то не в духе, – заявила она.

Но Линд не унимался.

– Нужно взять себя в руки, – сказал он. И прибавил шутливо: – Вы создаете совершенно невыносимые условия для ваших поклонников.

Эйлин думала, что ей и на этот раз удалось, не говоря ни «да» ни «нет» и не принимая решительного боя, продлить поединок, но в два часа раздался звонок у парадной двери, и слуга доложил, что ее хочет видеть мистер Линд.

– Мистер Линд просит уделить ему всего несколько минут, он постарается не задержать вас. Ему случайно стало известно, что вы дома, – докладывал лакей, получивший доллар на чай.

Эйлин в сиреневом капоте, отделанном горностаем, сидела одна у себя в будуаре и читала роман. Застигнутая врасплох, пораженная такой наглой навязчивостью, встревоженная тем, что Линд, быть может, хочет сообщить ей что-то важное, досадуя на себя за свою растерянность и снова чувствуя над собой власть этого человека – его голос, ласковые упреки, которыми он осыпал ее по телефону, все еще продолжали звучать в ее ушах, – она решила спуститься вниз.

– Просите мистера Линда в музыкальную комнату, – приказала она дворецкому. Переступая порог этой комнаты, Эйлин почувствовала, что у нее перехватило дыхание – так взволновала ее предстоящая встреча. Эйлин понимала, что, уклоняясь от свидания с Линдом, она показала, что боится его, а обнаружив свой страх перед противником, уже трудней оказывать ему сопротивление.

– О! – воскликнула она с наигранной беспечностью. – Вот уж не ожидала видеть вас так скоро после вашего звонка! Вы ведь у нас впервые, не правда ли? Положите шляпу, и пойдемте, я покажу вам картины. Они хорошо освещены сейчас, и думаю, что некоторые из них вам понравятся.

Линд, который рад был всякому предлогу, чтобы продлить свидание и заставить Эйлин преодолеть свою растерянность и страх, охотно согласился, но продолжал делать вид, что спешит и заглянул к ней случайно, проездом.

– Не мог устоять против искушения увидеть вас. Решил – заеду хоть на минутку. Очаровательная комната! Как много света и воздуха! А, вот и вы! Кто вас писал? Вижу, вижу: Ван-Беерс! Прелестно, просто восхитительно!

Он окинул Эйлин быстрым взглядом и снова повернулся к портрету, где та же Эйлин, но десятью годами моложе, веселая, жизнерадостная, полная сил и надежд, сидела на каменной скамье на фоне голландского пейзажа, синего неба и пушистых облаков, прикрываясь от солнца нарядным розовым зонтиком. И оригинал, и копия равно восхищали Полька Линда, и он рассыпался в комплиментах. Эйлин слегка пополнела с тех пор, цвет лица у нее стал грубее, походка немного тяжеловесней – что почти неизбежно с годами, но она все еще была в полном расцвете красоты, хотя осень и овеяла ее уже своим дыханием.

– О, да у вас Рембрандт! Изумительно! Я и не подозревал, что у вашего мужа такое прекрасное собрание! И Жером, и Израэльс, и Мейссонье! Великолепная коллекция!

– Некоторые полотна действительно превосходны, – небрежно заметила Эйлин, невольно подражая Каупервуду или кому-то из других знатоков. – Но кое-что мы решили убрать отсюда – вот этого Пауля Поттера и этого Гойю, – как только нам удастся достать что-нибудь получше. – Она слово в слово повторяла то, что не раз слышала из уст Каупервуда.

Видя, что разговор не выходит из рамок обычной светской болтовни, Эйлин мало-помалу овладела собой и держалась довольно естественно и непринужденно. Теперь она даже радовалась приезду Полька Линда, который был так очаровательно скромен и мил. Видимо, он и вправду решил нанести ей обычный светский визит. А Линд исподтишка приглядывался к Эйлин, стараясь разгадать, какое впечатление производит на нее его учтиво-сдержанный тон. Довольно бегло осмотрев картины, он сказал:

– Я давно стремился увидеть ваш дом. Я знаю, что его строил Лорд и что он считается одной из лучших работ этого архитектора. Там у вас, как видно, столовая?

Эйлин, непомерно гордившаяся своим домом, хотя ей и не удавалось устраивать в нем пышных приемов, была очень польщена и обрадована интересом, который проявил к нему Линд, и тотчас повела его по всем комнатам. Линд, видевший на своем веку немало роскошных особняков – дом его отца занимал среди них далеко не последнее место, – выказывал интерес и восхищение, которых отнюдь не испытывал. Переходя из комнаты в комнату, он хвалил то резные панели, то подобранные в тон мебели драпировки, то открывавшийся из окон вид.

– Обождите минутку, – сказала Эйлин, когда они подошли к двери ее спальни. – Я хочу показать вам мои комнаты, но боюсь, что там беспорядок.

Она торопливо вошла и притворила за собою дверь.

– Войдите! – крикнула она через минуту.

Линд не замедлил воспользоваться приглашением.

– О, какая прелесть! И как уютно! Эти пляшущие фигурки необыкновенно легки и грациозны. И все тона подобраны изумительно. Они чудесно гармонируют с вашим обликом. Эта комната – как бы одно целое с вами.

Он умолк, разглядывая кровать из золоченой бронзы и огромный ковер, где теплые палевые тона перемежались с тускло-голубыми.

– Превосходная работа, – сказал он и, внезапно переменив тон, шагнул к Эйлин, которая стояла в глубине комнаты по правую руку от него. – Скажите мне теперь, почему вы не захотели пойти со мной на танцы? – спросил он. – Там будет очень весело. Вы бы не пожалели, что пошли.

От Эйлин не укрылась внезапная перемена в его настроении. Она вдруг поняла, что, водя его из комнаты в комнату, поставила себя в довольно затруднительное положение. В устремленном на нее беззастенчивом взгляде Эйлин читала все обуревавшие Линда мысли и чувства.

– Нет, нет, у меня просто нет к этому охоты. Я как-то потеряла вкус ко многим развлечениям с некоторых пор. Я…

Не договорив, она словно невзначай шагнула к двери, но Линд схватил ее за руку.

– Постойте, не уходите, – сказал он. – Дайте мне поговорить с вами. Вы всегда стараетесь ускользнуть от меня, словно я вам страшен. Или я совсем вам не нравлюсь?

– Конечно, вы мне нравитесь, но разве мы не можем с таким же успехом разговаривать внизу, в гостиной? Я сумею объяснить вам ничуть не хуже, чем здесь, почему я вас избегаю. – И Эйлин улыбнулась лукаво и на этот раз действительно бесстрашно.

Линд ответил ей улыбкой, обнажившей два ряда ровных ослепительно белых зубов. Веселые и злые огоньки заплясали в его глазах.

– Разумеется, разумеется, – сказал он. – Но здесь, в этой комнате, вы как-то особенно милы. Мне совсем не хочется уходить отсюда.

– Ну, тем не менее нам придется уйти, – отвечала Эйлин, стараясь говорить шутливо, но в голосе ее уже зазвучали тревожные нотки. – Вы увидите, что в гостиной я буду не менее мила, чем здесь.

Она снова двинулась к двери, но вдруг почувствовала, что у Линда очень сильные руки – совсем как у Фрэнка – и что она так же беспомощна перед ним.

– Что вы делаете? Сюда могут войти, – сказала Эйлин. – Чем дала я вам повод так обращаться со мной?

– Чем? – повторил Линд, наклоняясь к ней и ласково сжимая ее полные белые руки своими смуглыми руками. – Быть может, вы и не давали мне повода. Вы сами – повод. Еще в ту ночь, в Олкот-клубе, я сказал вам, что вы для меня значите. И мне казалось, вы поняли меня тогда, разве нет?

– О, я поняла, что нравлюсь вам… Ну что ж, это никому не возбраняется… Но чтобы позволять себе такие… такие вольности! Я никогда не думала, что вы посмеете! Ну вот, слышите? Кто-то идет сюда… – Эйлин сделала решительную, но безуспешную попытку освободиться. – Прошу вас отпустить меня, мистер Линд. Мне кажется, это не очень галантно – удерживать женщину против ее воли. Я не дала вам никакого повода… Смотрите, я рассержусь!

Линд снова улыбнулся, и глаза его блеснули.

– Право? Вот вы какая? Разве мы с вами совсем, совсем чужие друг другу? Разве вы не помните, что сказали мне однажды, когда мы завтракали у Ришелье? Вы не исполнили своего обещания. Вы ведь дали мне понять тогда, что придете. Почему же вы не пришли? Я не нравлюсь вам, или вы боитесь меня? Вы прелесть, сокровище, я без ума от вас и хочу наконец знать правду.

Он обнял ее и привлек к себе, заглядывая ей в глаза. Потом внезапно поцеловал ее в губы, в щеку.

– Ведь я нравлюсь вам, я же вижу. Почему вы сказали, что придете, и не пришли?

Эйлин пыталась оттолкнуть его, но он только крепче прижимал ее к себе. Это было странное, совсем новое для нее ощущение – кто-то другой, не Фрэнк, держал ее в объятиях. И страшно было то, что это – Польк Линд, единственный мужчина, к которому ее потянуло. Но как он осмелился так вести себя здесь, в ее доме! Фрэнк может каждую минуту вернуться, может войти кто-нибудь из слуг!

– Опомнитесь, что вы делаете! – возмущенно воскликнула она. Впрочем, ей все еще казалось, что Линд хочет только заставить ее быть ласковее к нему, что он не посмеет оскорбить ее, и потому она не испытывала особого страха за исход этого поединка. – Не забывайте, что вы в моем доме! Если вы сию же минуту не отпустите меня, значит, вы не тот человек, каким я вас считала. Мистер Линд! – Он покрывал поцелуями ее лицо. – Мистер Линд! Я запрещаю вам! Вы слышите! Я… я сказала, что приду, быть может, но это ничего не значит… А вы ворвались в мой дом, захватили меня врасплох… Это отвратительно! Если вы и нравились мне раньше, так теперь я не хочу вас видеть! Сейчас же оставьте меня или, даю слово, вы меня больше не увидите! Никогда, никогда! Клянусь! Вы слышите? Оставьте меня! Прошу вас, умоляю! Я буду кричать… С этого дня вы не увидите меня больше…

Это была отчаянная, но бесполезная борьба.

Прошла неделя, и Каупервуд, вернувшись однажды вечером домой, заметил, что Эйлин пребывает в каком-то странно неуравновешенном состоянии – то весело напевает, то впадает в глубокую задумчивость. В нарядном вечернем туалете она охорашивалась перед зеркалом и казалась удивительно юной, полной огня и, совсем как прежде, жадно влюбленной в жизнь.

– Ну, как ты провела сегодня день? – весело спросил он.

Эйлин, сознавая свою вину перед Каупервудом, но находя себе множество оправданий, была доброжелательно расположена к нему; притом ей почему-то казалось, что, быть может, теперь она сумеет вернуть его себе.

– О, прекрасно! – ответила она. – Утром я заезжала ненадолго к Хоксема. В ноябре они собираются в Мексику. У миссис Хоксема новая плетеная коляска – прелесть что такое, если бы она своим видом не портила ее. Эдда готовится в колледж и очень волнуется, как она оставит своего котенка и собачку. От них я заехала в студию к Лейну Кроссу, оттуда – к Мэррилу (Эйлин имела в виду универсальный магазин) и – домой. На Уобеш-авеню встретила Тейлора Лорда с Польком Линдом.

– С Польком Линдом? – переспросил Каупервуд. – Говорят, он очень интересен?

– Очень. Я не видела ни у кого таких безупречных манер. Он очарователен. В нем есть что-то мальчишеское, а вместе с тем можно поручиться, что он немало повидал на своем веку.

– Должно быть, – заметил Каупервуд. – Ведь это он, если не ошибаюсь, был замешан в какой-то истории с Кармен Торриба, испанской танцовщицей, приезжавшей сюда года два назад? Я слышал, что он был без памяти влюблен в нее.

– Ну и что ж? – возразила Эйлин с досадой. – Какое тебе до этого дело? Все равно он обворожителен. Он мне нравится.

– Мне, разумеется, никакого до этого дела нет. Просто припомнились кое-какие разговоры.

– О, я знаю, почему они тебе припомнились, – сказала Эйлин задорно. – Я вижу тебя насквозь.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он, пристально вглядываясь в ее лицо.

– Я знаю тебя – вот что, – повторила она ласково, но уже с некоторым вызовом. – Ты будешь бегать за каждой юбкой, а я, по-твоему, должна довольствоваться ролью обманутой, но любящей и преданной супруги. А я не собираюсь. Я ведь понимаю, почему ты сказал так о Линде. Ты боишься, как бы я не влюбилась в него. Что ж, это может случиться. Я ведь говорила тебе, что рано или поздно так будет, нравится тебе это или не нравится. Я тебе не нужна, так не все ли тебе равно, как относятся ко мне другие мужчины?

Каупервуд отнюдь не помышлял об опасности, угрожавшей ему со стороны Полька Линда, – во всяком случае, не больше, чем со стороны любого другого мужчины. И все же подсознательно он, как видно, почувствовал что-то, и это передалось Эйлин и вызвало такой, казалось бы, необоснованный взрыв с ее стороны. Каупервуд тотчас попытался успокоить ее, понимая, куда может завести их подобный разговор.

– Эйлин! – сказал он с нежным укором. – Как можешь ты так говорить! Ты же знаешь, что я люблю тебя. Конечно, я ни в чем не могу тебе помешать, да и не хочу. Единственное, к чему я стремлюсь, – это чтобы ты была счастлива. Я люблю тебя – ты знаешь это.

– О да, я знаю, как ты меня любишь, – сказала Эйлин; настроение ее сразу изменилось. – Прошу тебя, не начинай эту старую песню. Мне она давно надоела. Я знаю, как ты развлекаешься на стороне. Знаю и про миссис Хэнд. Это можно было понять даже из газет. За целую неделю ты только раз появился дома вечером, да и то на несколько минут. Молчи, молчи! Не пытайся снова обманывать меня. Я давно все про тебя знаю. Знаю и про последнее твое увлечение. Так что уж, будь добр, не жалуйся и не укоряй меня, если и я начну интересоваться другими, потому что так оно и будет, можешь не сомневаться. Ты сам знаешь, что никто, кроме тебя, в этом не виноват, и нечего упрекать меня. Это ни к чему. Я не намерена больше делать из себя посмешище. Я уже говорила тебе это не раз. Ты не верил, но я докажу. Я говорила, что найду кого-нибудь, кто не будет так пренебрегать мною, как ты, и найду, увидишь, долго ждать тебе не придется. Сказать по правде, я уже нашла.

Услышав это заявление, Каупервуд окинул Эйлин холодным, осуждающим взглядом. Впрочем, в этом взгляде можно было уловить и сочувствие, но Эйлин с вызывающим видом вышла из комнаты, прежде чем Каупервуд успел произнести хоть слово, и через несколько минут до его слуха донеслись снизу, из гостиной, звуки «Второй венгерской рапсодии». Эйлин играла страстно, с необычным проникновением, изливая в музыке свое горе и смятение. Каупервуда охватила злоба при мысли о том, что это смазливое ничтожество, этот светский хлыщ Польк Линд мог покорить Эйлин… Но… что ж тут поделаешь? Как видно, это должно было случиться. Он не имеет права упрекать ее. И тут же воспоминания о прошлом нахлынули на него и пробудили в нем искреннюю печаль. Ему припомнилась Эйлин школьницей в красном капюшоне… Эйлин верхом, Эйлин в коляске… Эйлин в доме ее отца в Филадельфии. Как беззаветно любила его тогда эта девочка, как слепо, без оглядки! Возможно ли, чтобы она стала так равнодушна, совсем охладела к нему? Возможно ли, чтобы ее и вправду сумел увлечь кто-то другой? Каупервуду было трудно освоиться с этой мыслью.

В тот же вечер, когда Эйлин спустилась в столовую в зеленом шелковом, отливавшем бронзой платье, с тяжелым золотым венцом уложенных вокруг головы кос, Каупервуд против воли залюбовался ею. В ее глазах были раздумье, и нежность (к кому-то другому – почувствовал он), и молодой задор, и нетерпение, и вызов. И у Каупервуда мелькнула мысль о том, как самоуправно властвуют над людьми любовь и страсть. «Все мы – рабы могучего созидательного инстинкта», – подумалось ему.

Он заговорил о приближающихся выборах, рассказал Эйлин, что видел на улице фургон с плакатом: «Не отдадим Каупервуду Чикаго!»

– Дешевый прием! – заметил он. – Республиканцы возвели на углу Стэйт-стрит «вигвам» – огромный дощатый барак – и понаставили в него скамеек. Я зашел туда и услышал, как надрывался очередной оратор, изобличая и понося пресловутого Каупервуда. Меня так и подмывало задать этому ослу несколько вопросов, но в конце концов я решил, что не стоит связываться.

Эйлин не могла сдержать улыбки. При всех своих пороках Фрэнк – поразительный человек! Так взбудоражить весь город!.. А впрочем… «каков бы ни был он – хороший иль плохой, – не все ли мне равно, когда он плох со мной», – вспомнилось ей.

– Ну а кроме очаровательного мистера Линда, еще кто-нибудь пользуется твоим расположением? – коварно спросил Каупервуд, решив выведать все, что можно, не слишком, разумеется, обостряя отношения.

Эйлин наблюдала за ним и каждую минуту ждала, что он вернется к этой теме.

– Нет, больше никто, – сказала она. – А зачем мне еще кто-нибудь? Одного вполне достаточно.

– Как я должен тебя понять? – осторожно осведомился Каупервуд.

– Так, как я сказала. Одного достаточно.

– Ты хочешь сказать, что влюблена в Линда?

– Я хочу сказать… – Она запнулась и с вызовом взглянула на Каупервуда: – Да не все ли тебе равно, что я хочу сказать? Да, я влюблена в него. А что тебе до этого? С какой стати ты допрашиваешь меня? Тебе ведь совершенно безразлично, что я чувствую. Я не нужна тебе. Зачем же ты стараешься выпытать у меня что-то, зачем следишь за мной? Если я тебе не изменяла, так это вовсе не из уважения к тебе. Предположим, что я влюблена. Тебе же все равно.

– О нет, не все равно. Ты знаешь, что не все равно. Зачем ты так говоришь?

– Ты лжешь! – вспыхнула Эйлин. – Лжешь, как всегда. Так вот, если хочешь знать… – Его холодное спокойствие и безразличие задели ее за живое, и, не помня себя от обиды, она выкрикнула: – Да, я влюблена в Линда, больше того – я его любовница! И не жалею об этом. А тебе-то что?

Ее глаза сверкали, она густо покраснела и задыхалась от волнения.

Услышав это признание, брошенное в пылу ярости и обиды, порожденных его равнодушием, Каупервуд выпрямился, взгляд его стал жестким, и выражение беспощадной злобы промелькнуло в нем, как бывало всегда при встрече с врагом. Мысль, что он может превратить в пытку жизнь Эйлин и жестоко отомстить Польку Линду, возникла было в его уме, но он тут же ее отбросил. Это было продиктовано не слабостью, а наоборот – сознанием своей силы и превосходства. Разыгрывать роль ревнивого супруга? Стоит ли? Он и так уже причинил Эйлин немало зла. Чувство сострадания к ней, к себе самому, чувство грусти перед неразрешимыми противоречиями жизни пришли на смену мстительной злобе. Как может он винить Эйлин? Польк Линд красив, обаятелен. Расстаться с Эйлин? Потребовать объяснения у Линда? К чему все это? Лучше временно отдалиться от нее и ждать – быть может, ее увлечение скоро пройдет. А нет, так, вероятно, она по собственному почину покинет его. И уж, во всяком случае, если он встретит наконец такую женщину, какая ему нужна, и решит оставить Эйлин, он припомнит ей эту историю с Линдом. Но есть ли где-нибудь на свете такая женщина? Пока ему еще не довелось с нею встретиться.

– Эйлин, – сказал он мягко, – зачем столько горечи? К чему? Скажи мне, когда это случилось? Я полагаю, ты можешь мне сказать?

– Нет, не могу, – резко ответила Эйлин. – Тебя это не касается. Зачем ты спрашиваешь, тебе ведь все равно.

– Нет, не все равно, и я тебе это уже не раз говорил, – раздраженно, почти грубо возразил Каупервуд, и снова выражение жестокости и злобы промелькнуло в его глазах. Потом взгляд его смягчился. – Могу я по крайней мере узнать, когда это случилось?

– Не так давно. Неделю назад, – как бы против воли вымолвила Эйлин.

– А давно ты с ним познакомилась? – с затаенным любопытством продолжал расспрашивать ее Каупервуд.

– Месяцев пять назад. Зимой.

– И ты сделала это потому, что любишь его, или просто мне назло?

Он все еще не верил, что Эйлин могла охладеть к нему.

Эйлин вспыхнула:

– Нет, это уж слишком! Да, да, можешь быть уверен, я сделала это потому, что так хотела, а ты здесь совершенно ни при чем. Да как ты смеешь допрашивать меня после того, как годами пренебрегал мною! – Она оттолкнула тарелку и хотела встать из-за стола.

– Обожди минутку, Эйлин, – сказал Каупервуд спокойно, кладя вилку и глядя на нее в упор через разделявший их стол, уставленный севрским фарфором, цветами, фруктами в хрустальных и серебряных вазах и залитый мягким светом затененной шелковым абажуром лампы. – Зачем ты так говоришь со мной? Я надеюсь, ты не считаешь меня мелким, тупым ревнивцем? Как бы ты ни поступала, я не намерен ссориться с тобой. Я ведь знаю, что с тобой происходит, знаю, почему ты себя так ведешь и каково тебе будет потом, если ты пойдешь по этому пути. Дело не во мне, дело в тебе самой… – Он умолк, ему внезапно стало жаль ее.

– Ах, вот как, дело не в тебе? – вызывающе повторила она, борясь с охватившим ее волнением. Его тихий, мягкий голос пробудил в ней воспоминания прошлого. – Ну а я не нуждаюсь в твоем милосердии. Я не хочу, чтобы ты меня жалел. Я буду поступать так, как найду нужным. И лучше бы уж ты совсем не говорил со мной.

Эйлин оттолкнула тарелку, опрокинув бокал с шампанским, которое желтоватым пятном разлилось по белоснежной скатерти, вскочила и бросилась вон из комнаты. Гнев, боль, стыд, раскаяние душили ее.

– Эйлин! – Каупервуд поспешил за нею следом, не обращая внимания на дворецкого, привлеченного в столовую шумом отодвигаемых стульев (семейные сцены в доме Каупервудов были ему не в диковинку). Послушай меня, Эйлин! Это же месть, а ты жаждешь любви, не мести; ты хочешь, чтобы тебя любили, любили беззаветно. Я все понимаю. Прости меня и не суди слишком строго, как я не сужу тебя.

Они вышли в соседнюю комнату, и он схватил Эйлин за руку, пытаясь удержать ее. Эйлин почти не понимала, что он говорит, она была вне себя от обиды и горя.

– Оставь меня! – выкрикнула она, и горькие слезы хлынули у нее из глаз. – Оставь меня! Я не люблю тебя больше. Я ненавижу тебя! Понимаешь, ненавижу! – Она вырвала у него руку и, выпрямившись, стала перед ним. – Я не хочу тебя слушать! Не хочу говорить с тобой! Ты один виноват во всем. Ты, только ты виноват в том, что я сделала, и в том, что я еще сделаю, и ты не смеешь этого отрицать. О, ты еще увидишь! Увидишь! Я еще покажу тебе!

Она повернулась, чтобы уйти, но он снова схватил ее за руки и притянул к себе. Он держал ее крепко, не обращая внимания на ее сопротивление, и в конце концов она, как всегда, перестала противиться и только судорожно всхлипывала, припав к его плечу.

– О да, я плачу! – воскликнула Эйлин сквозь слезы. – Но все равно, все равно теперь уж ничего не изменишь. Слишком поздно! Слишком поздно!