Глава LXII

Дней через десять в Прайорс-Ков прибыл доктор Джеймс; увидев Каупервуда, удобно расположившегося в спальне, выходящей окнами на Темзу, он остановился в дверях и воскликнул:

– Я вижу, Фрэнк, вы не так уж больны, раз способны любоваться пейзажем! Может, вы прокатитесь в Нью-Йорк, а я тут понежусь и отдохну от тягот путешествия? Я уже столько лет мечтаю как следует отдохнуть.

– У вас был тяжелый переезд через океан? – спросил Каупервуд.

– Ничуть. Я никогда еще так не радовался перемене обстановки. Поездка была восхитительная, океан как зеркало. С нами вместе ехала труппа певцов, почти все – негры, и было очень весело. Между прочим, они направлялись в Вену.

– Все тот же Джефф! – заметил Каупервуд. – Господи, до чего приятно вас видеть! Знали бы вы, сколько раз я вас вспоминал! Вот бы, думаю, вам поглядеть, какие чудаки эти англичане.

– Никуда они не годятся, а? – подтрунивал Джеймс. – Но расскажите-ка прежде о себе. Только по порядку, с самого начала: где вы были, что с вами случилось и почему вас посадили под арест?

И Каупервуд не торопясь, обстоятельно изложил Джеймсу, что с ним произошло со времени возвращения из Норвегии и что сказал доктор Уэйн и специалисты.

– Вот почему я и хотел, чтоб вы приехали, Джефф, – сказал он под конец. – Я знаю, вы скажете мне правду. Специалисты думают, что это Брайтова болезнь. Уверяют даже, что я проживу года полтора, не больше; впрочем, доктор Уэйн оговорился, что заключения специалистов не всегда бывают правильны.

– Вот это верно! – с жаром подтвердил доктор Джеймс.

– Я поверил доктору Уэйну и, как видно, успокоился раньше времени, – продолжал Каупервуд. – А очень скоро, в гостях у лорда Стэйна, как раз и произошел неприятный случай, о котором я вам говорил. У меня вдруг перехватило дыхание, и я даже не мог без посторонней помощи выбраться из комнаты. Тут уж я усомнился в словах Уэйна. Но теперь, надеюсь, вы скажете мне правду и поставите на верный путь.

Доктор Джеймс подошел к Каупервуду и положил обе руки ему на грудь.

– А ну-ка вздохните поглубже, – сказал он, и Каупервуд, набрав воздуха в легкие, глубоко вздохнул.

– Ага, понятно, – заметил врач, – небольшое расширение желудка. Придется прописать вам что-нибудь против этого.

– Вы находите, что я опасно болен, Джефф?

– Не спешите, Фрэнк. Я должен прежде сделать кое-какие исследования. А сейчас я вам вот что скажу: вас уже осматривали двое врачей и трое специалистов, и от них вы знаете, что ваша болезнь, быть может, смертельна. Но вы знаете, как далеко от возможного до невозможного, от определенного до неопределенного и как велика разница между болезнью и здоровьем. Насколько я могу сейчас судить, учитывая ваше общее состояние, вы можете протянуть еще несколько месяцев, а то и несколько лет. Дайте мне только время повозиться с вами, обдумать, что вам лучше всего поможет. А завтра утром пораньше я снова буду у вас и тогда уж как следует вас осмотрю.

– Одну минуту! – воскликнул Каупервуд. – Я распорядился, чтобы вы жили здесь, с нами: со мной, моей подопечной мисс Флеминг и ее матерью.

– Вы очень любезны, Фрэнк, но сегодня я никак не могу остаться. Мне нужно достать в Лондоне два-три лекарства, прежде чем приступить к вашему лечению. Но я вернусь завтра утром, часов в одиннадцать, и потом, если хотите, останусь у вас, хотя бы до тех пор, пока вы если не поумнеете, то хоть окрепнете. Только помните: ни капли шампанского, и вообще никакого вина – во всяком случае, первое время. А питаться будете только молочной сывороткой – этого можно сколько угодно, – да еще, пожалуй, молочным супом.

В эту минуту вошла Беренис, и Каупервуд представил ее врачу. Поздоровавшись с нею, доктор Джеймс обернулся к Каупервуду.

– Ну как можно хворать, – воскликнул он, – когда возле вас такое лекарство от всех бед! Будьте уверены: теперь я не премину приехать пораньше!

Затем, перейдя на профессиональный тон, он пояснил Беренис, что в следующий раз ему потребуется горячая вода и полотенца и, кроме того, уголь – в соседней комнате, кажется, есть камин, надо будет развести хороший огонь.

– Подумать только, меня заставили проделать такой путь из Нью-Йорка, чтобы лечить его, а лекарство, оказывается, у него под рукой, – заметил он, улыбаясь. – Прямо чудеса!

Беренис он сразу понравился – такой умный, веселый. Удивительно, как это Фрэнк всегда умеет окружить себя сильными и интересными людьми.

Поговорив еще немного с Каупервудом, врач уехал в город, не забыв, однако, заметить больному, что его грандиозная финансовая деятельность уже сама по себе представляет своего рода болезнь.

– Все эти проблемы давят на ваш мозг, Фрэнк, – внушительно сказал он. – А мозг – это мыслящий, созидающий и управляющий орган, который может причинить вам не меньше физических страданий, чем любой тяжкий недуг; к числу таких недугов относятся, кстати, и тревоги, а я думаю, что именно этим вы сейчас и страдаете. Моя задача – заставить вас признать это. Поверьте, ваша жизнь должна быть для вас дороже десятка подземных дорог. Если вы по-прежнему будете ставить дела превыше всего, любой шарлатан будет прав, уверяя, что в вашем возрасте от этого можно умереть. Итак, моя задача – заставить вас забыть о метрополитене и по-настоящему отдохнуть.

– Постараюсь изо всех сил, – сказал Каупервуд, – но не всякую ношу так легко сбросить с плеч, как вам кажется. Есть обязательства, затрагивающие интересы сотен доверившихся мне людей, не говоря уже о миллионах лондонцев, которые до сих пор не имели возможности выезжать за пределы ближайших кварталов. А если мой план будет претворен в жизнь, они смогут разъезжать по всему Лондону и за какие-нибудь два пенса узнают наконец, на что он похож.

– Вот вы опять оседлали своего конька, Фрэнк! А если вы завтра умрете, что тогда будет с вашими лондонцами?

– Лондонцам плохо не будет, умру я или буду жив, – лишь бы мне успеть наладить им подземку. Боюсь, что вы правы, Джефф, для меня и вправду дела важнее всего. Видите ли, моя затея разрослась и пустила корни, теперь осуществление моих планов не зависит от отдельного человека, даже и от меня, хотя я еще многое смогу сделать, если проживу достаточно долго.