Глава XLVII

На исходе сентября Беренис провела четыре дня в Трэгесоле, наслаждаясь красотами природы и седой древностью, которой дышало все в этом поместье. Стэйн пригласил к себе на это время мистера и миссис Уэйлер, веселую и приятную пару, жившую по соседству, а также Уоррена Шарплеса, богатого рыбопромышленника, давно уже перешедшего из разряда дельцов в джентльмены. Все трое должны были помогать хозяину развлекать миссис Картер.

Беренис при ближайшем знакомстве со Стэйном убедилась, что он действительно, как он и говорил ей, уделяет развлечениям не меньше внимания, чем своим немаловажным финансовым делам, иными словами, он умеет брать от жизни все, что можно. Стэйн любил и свое поместье, и его окрестности – бескрайнюю, поросшую вереском равнину, с одной стороны окаймленную лесами, а с другой – спускающуюся к отмелям и утесам изрезанного бухтами западного побережья Англии. Он старался возможно больше бывать вдвоем с Беренис, водил ее в поля смотреть гигантские камни, которые высились рядами или образовывали круги: должно быть, им поклонялись в древности друиды или иные жрецы – от них веяло чем-то таинственным и первобытно суровым. Он рассказал Беренис о медных и оловянных рудниках, существовавших здесь еще до римского владычества, о больших рыболовных флотилиях, выходивших в открытое море из залива Сент-Айвз и из Пензанса, что в заливе Маунтс, и о древнем племени, все еще живущем в окрестных деревнях, – у него самого в поместье есть несколько человек из этого племени, они говорят на почти забытом теперь языке и досих пор верны обычаям прадедов. В заливе Маунтс стояла на приколе яхта Стэйна – на ней, как убедилась Беренис, могла бы разместиться компания человек в двенадцать. А с самого высокого холма в окрестностях Трэгесола видны были Ла-Манш и пролив Св. Георга.

Беренис вскоре заметила, что Стэйн гордится этим диким краем не меньше, чем своими владениями в нем. Именно здесь он чувствовал себя настоящим лордом – всеми признанным и почитаемым. Возможно, когда он совсем остепенится, думала Беренис, его потянет в родное гнездо и он решит навсегда осесть здесь. Ее, однако, такая перспектива не соблазняла. Уж слишком здесь голо и дико, хоть Беренис и восхищалась этой первобытной красотой. Трэгесол-холл – длинное, серое, мрачное здание – спасала в глазах Беренис лишь пышность внутреннего убранства: пестрые занавеси и ковры, старинная французская мебель, картины старых французских и английских мастеров, вполне современное электрическое освещение, водопровод и канализация. Больше всего поразила Беренис библиотека, она оглядывала ее с чувством благоговения: графы Стэйны собирали книги из поколения в поколение свыше полутора веков, и теперь это было настоящее сокровище.

На протяжении своего пребывания в Трэгесоле – а они катались на яхте, купались, устраивали пикники на берегу моря, среди скал, – Беренис все больше удивлялась грубоватой простоте жизненного уклада Стэйна, который так не вязался с его любовью к роскоши и удобствам. Он был ловок и силен – с легкостью мог подтянуться на руках шесть раз кряду, ухватившись за сук какого-нибудь дерева. Он оказался и отличным пловцом: даже когда по морю ходили высокие волны, Стэйн отваживался заплывать так далеко, что Беренис могла лишь со страхом и изумлением следить за ним глазами. Он без конца допытывался, как она относится ко всему, что ему нравится, и очень радовался, если их мнения совпадали. И то и дело предлагал всякие новые совместные развлечения на будущее.

Но как ни обаятелен был Стэйн, как ни интересно было знакомство с ним – да еще в пику изменнику Каупервуду, – пораздумав, Беренис решила, что ему все же не хватает кипучей энергии Фрэнка. Стэйна не окружал ореол власти и больших начинаний. Ему довольно было солидного положения, без этого оглушительного рева фанфар и кликов толпы, что сопровождают деятельность великих мира сего, их стремительное продвижение по пути славы. А ведь именно за это она преклонялась и всегда будет преклоняться перед Каупервудом. Сейчас он не с ней, он увлечен другой женщиной, и в разлуке образ его словно потускнел, тем не менее она непрестанно думает о нем даже теперь, когда рядом с ней такой обаятельный мужчина, как Стэйн, – человек более мягкий и менее напористый. Но может быть, ей придется побороть в себе влечение к Каупервуду и направить все усилия на то, чтобы женить на себе Стэйна или еще кого-нибудь и таким путем завоевать прочное положение в обществе? К чему отрицать, – да, ей хотелось бы иметь хоть какую-то точку опоры. Кто знает, на что отважится Эйлин, если узнает, что Беренис в Англии с Каупервудом? А может быть, она уже знает? Почти наверняка это Эйлин послала ей заметку из светской хроники… А прошлое матери – разве удастся вечно скрывать его? Однако ведь Стэйн в самом деле увлечен ею. Быть может, он женится на ней, если только некоторые истины не обнаружатся. А может быть, даже если ему и станет все известно, он постарается помочь ей скрыть то, что способно помешать их счастью.

Как-то рано утром они возвращались со Стэйном в Трэгесол после прогулки верхом по его голым, пустынным владениям, и Беренис поймала себя на мысли: а способен ли он пожертвовать всем ради того, чтобы удержать подле себя любимую женщину? Или он слишком крепко связан традициями и обычаями своего класса?

Глава XLVIII

Лондон. Обычная шумиха по поводу возвращения мистера и миссис Каупервуд. Беренис из полученных ранее телеграмм уже знала о его приезде, а Каупервуда в это время интересовало одно – примирение с Беренис и ее любовь.

Стэйн пребывал в самом радужном настроении: пока Каупервуд отсутствовал, он значительно преуспел не только в делах, связанных со строительством метрополитена, но и в завоевании симпатий подопечной этого американца. По правде говоря, Стэйн был чуть ли не влюблен. Уже после того, как Беренис гостила у него в Трэгесоле, он несколько раз побывал в Прайорс-Кове. Надежда на успех подстегивала его, прибавляла упорства. Может быть, он и добьется своего. Беренис полюбит его и согласится стать его женой. Каупервуд вряд ли будет против. Это только упрочит их деловые отношения. Конечно, надо будет побольше разузнать о Беренис и о том, каковы на самом деле ее отношения с Каупервудом. Пока что Стэйн не потрудился осведомиться на этот счет. Но даже если прошлое Беренис и не безупречно, это не мешает ей быть самой очаровательной женщиной, какую он когда-либо знал. Во всяком случае, она не пыталась увлечь его – это ясно; он ведь сам неотступно преследовал ее.

Беренис тем временем и радовали и тревожили два обстоятельства: одно – то, что Стэйн, как видно, сильно увлечен ею, и другое – то, что после ее визита в Трэгесол он, среди прочих развлечений, предложил ей увеселительную прогулку на его яхте «Айола»; он пригласит ее с матерью и чету Каупервудов, как-нибудь, пока еще стоит хорошая осенняя погода. Можно будет заехать в Коуз – там в это время, по всей вероятности, будут король Эдуард и королева Александра, и Стэйн будет счастлив представить своих гостей их величествам: ведь король с королевой – старинные друзья его отца.

Услышав имя Эйлин, Беренис похолодела. Если Эйлин согласится поехать, то уже ни сама Беренис, ни ее мать не смогут принять в этом участие. А если Эйлин откажется, придется как-то правдоподобно объяснить Стэйну ее отсутствие. Притом, если они с Каупервудом примут приглашение и поедут вместе, им прежде надо прийти к какому-то соглашению, пусть не полюбовному, но все же соглашению. А этого-то Беренис сейчас и не хотела. Не поехать же с Каупервудом или, наоборот, поехать без него – значит навсегда его оттолкнуть. А это опять-таки повлечет за собой объяснения и перемену в отношениях, которая может оказаться роковой для обоих.

Но как ни досадовала Беренис на Каупервуда, не такое у нее было положение, чтобы решать что-либо сгоряча. Сколько бы она ни мечтала о браке со Стэйном, ей было совершенно ясно, что если Каупервуд будет против, ей не выпутаться из бесчисленных затруднений и осложнений, которые неизбежно возникнут на ее пути. Он попросту уничтожит ее, если его разозлить. Если же она станет ему безразлична и он на все махнет рукой, ее уничтожат Эйлин и прочие. Снова и снова обдумывая все это, Беренис поняла, что и по своему характеру, и по взглядам на жизнь Каупервуд ей неизмеримо ближе Стэйна. С ним она сама становится сильнее. И хотя очень многое говорит в пользу Стэйна, ясно одно – в главном он не может сравниться с Каупервудом: тот гораздо энергичнее, умнее, изобретательнее, гораздо проще и естественнее смотрит на жизнь. Именно это, а не что другое, заставило Беренис осознать, что она хочет быть только с Каупервудом и ни с кем больше, хочет слышать его голос, видеть его, чувствовать его неиссякаемую энергию, его бесстрашие перед жизнью. Когда он рядом, ее силы утраиваются, а каково ей придется, если она лишится возможности в любую минуту опереться на его твердую руку? Вот почему Беренис не давала окончательного ответа Стэйну, ссылаясь на то, что ее опекун бывает иной раз упрям и несговорчив, – придется, говорила она, подождать до его возвращения в Англию. Что же до нее самой, с улыбкой добавляла она, прогулка на яхте кажется ей очень заманчивой. Пусть Стэйн предоставит все ей – она думает, что сумеет уговорить Каупервуда.

Беренис встретила своего опекуна весело, хотя, быть может, чуть официально, и ничем не показала, что у нее неспокойно на душе. Однако Каупервуд не только умел сразу почуять опасность, но и безошибочно угадывал, как к нему относятся окружающие, а потому тотчас ощутил враждебную настороженность Беренис. Недаром задолго до прибытия в Англию он уже был уверен, что Беренис известен его роман с Лорной. Он просто физически чувствовал это и теперь, готовый к любой неожиданности, был начеку. Он ничего не станет скрывать, не попытается избежать разговора на опасную тему, – надо только посмотреть сначала, как настроена Беренис и как она будет держать себя.

И вот он в Прайорс-Кове – кругом осенние краски, багряные и золотые пятна листвы. Над рекой, даже в полдень, когда он приехал, белели клочья тумана. Подъезжая к дому, Каупервуд с сожалением подумал о солнечных летних днях, которые он мог бы провести здесь с Беренис. Главное сейчас – быть с ней откровенным, пусть она снова почувствует, какой он на самом деле. Этот прием уже столько раз сослужил ему добрую службу и помог разрешить столько трудностей, что, наверное, выручит и сейчас. Ну да, у него была Лорна, но разве Беренис не увлекалась тут без него Стэйном? Виновата ли она перед ним, нет ли, он сумеет заставить ее призадуматься над своим поведением.

За оградой Каупервуд увидел садовника Пиггота, подрезавшего кусты, – тот почтительно ему поклонился. В загоне, прилегавшем к конюшням Стэйна, грелись в лучах осеннего солнца лошади, а у дверей конюшни два грума чистили сбрую. По лужайке навстречу Каупервуду спешила миссис Картер, сияя радушной улыбкой: по-видимому, она и не подозревала о тех проблемах, которые волновали ее дочь и его. По любезному приему миссис Картер Каупервуд догадался, что Беренис, очевидно, не склонна была откровенничать с матерью.

– Ну-с, как поживаете? – спросил он, выходя из экипажа и протягивая миссис Картер руку.

Беренис, по словам матери, чувствовала себя, как всегда, отлично.

– Сейчас она в музыкальной комнате – играет, – добавила миссис Картер.

В самом деле, сквозь открытые окна слышались звуки рояля: Римский-Корсаков, «Сценки с ярмарки».

Каупервуд подумал, что вот теперь, как обычно бывало с Эйлин, надо идти объясняться, заискивать, еще, пожалуй, вспыхнет ссора… Но тут музыка смолкла, и в дверях показалась Беренис, как всегда спокойная и улыбающаяся. О, он вернулся! Вот хорошо! Ну, как он себя там чувствовал? Доволен ли путешествием? Она так рада, что он вернулся! Каупервуд заметил, что Беренис хоть и выбежала к нему навстречу, однако не поцеловала его; во всем же остальном так держалась, как будто ничто не омрачало ее настроения. Больше того, всем своим видом она показывала, что в восторге от его возвращения, – он вернулся как раз вовремя, чтобы полюбоваться чудесными осенними пейзажами: здесь с каждым днем становится все красивее. И, глядя на нее, Каупервуд тоже стал играть, спрашивая себя, однако, долго ли осталось до настоящей бури. Но когда Беренис все так же непринужденно предложила пойти в плавучий домик и выпить по коктейлю, он не выдержал:

– Пройдемся к реке, хорошо, Беви? – И, взяв Беренис под руку, он повел ее по тенистой аллее. – Послушай, Беви, – начал он, – прежде всего я хочу кое-что рассказать тебе. – Он пристально посмотрел на нее холодным, жестким взглядом, и ее сразу точно подменили.

– Одну минуту, Фрэнк, я только скажу два слова миссис Эванс…

– Нет, – решительно заявил он, – не уходи, Беви. Наш разговор куда важнее и миссис Эванс, и всего прочего. Я хочу рассказать тебе о Лорне Мэрис. Ты, очевидно, уже слышала о ней, но я все же хочу рассказать тебе сам.

Она молча спокойно шла рядом с ним.

– Ты знаешь о Лорне Мэрис? – спросил он.

– Да, знаю. Мне кто-то прислал из Нью-Йорка газетную вырезку и ее фотографии. Она очень красива.

Каупервуд отметил про себя сдержанный тон Беренис. Никаких упреков. Ни единого вопроса. Тем важнее выяснить, что же она на самом деле думает.

– Несколько неожиданный поворот после всего, что я говорил тебе, Беви, правда?

– Да, пожалуй. Но, надеюсь, ты не станешь оправдываться. – Уголки ее губ тронула едва заметная ироническая усмешка.

– Нет, Беви, я только хочу рассказать тебе все как было. А дальше – суди сама. Ты намерена выслушать меня?

– Не очень. Но если тебе так уж хочется говорить об этом – пожалуйста. Мне кажется, я понимаю, как все случилось.

– Беви! – воскликнул он, останавливаясь и глядя на нее с восхищением и искренней любовью. – Мы не можем, во всяком случае, я не могу так разговаривать. Знаешь, для чего я рассказываю тебе об этой истории? Чтобы ты поняла: думай обо мне что хочешь, но знай: я по-прежнему люблю тебя. Может быть, это звучит нелепо и фальшиво после всего, что случилось за то время, пока мы не виделись, но, по-моему, ты и сама знаешь, что я говорю правду. Мы оба понимаем, что человеческие достоинства не ограничиваются физической красотой или обостренной чувственностью. Если, к примеру, взять двух хорошеньких женщин и послушать, что скажут о них двое мужчин, то мнения будут очень разные – тут играет роль и характер, и наличие взаимопонимания, и единство целей и стремлений, и…

– В самом деле? – ледяным тоном прервала его Беренис. – Это так важно, что можно пойти на измену, на вероломство, забыть свое слово?

Глаза ее на миг вспыхнули негодованием, и Каупервуд понял, что надо бросить увертки.

– Это очень важно, Беви. Как видишь, я здесь с тобой, правда? А десять дней назад, в Нью-Йорке…

– Да, знаю, – прервала его Беренис. – Ты прелестно провел с ней лето, а потом бросил ее. Теперь она тебе надоела – вот ты и вспомнил о Лондоне, о своих планах, о том, как восстановить свою репутацию… – Презрительная усмешка искривила ее красивый рот. – Право, Фрэнк, незачем мне это объяснять. Я сама во многом похожа на тебя – ты же знаешь. Я могу объяснить что угодно не хуже тебя – разница лишь в том, что я тебе многим обязана и готова, пожалуй, идти на кое-какие жертвы, чтобы сохранить то, что у меня есть, а значит, мне нужно быть более осмотрительной, чем ты, куда более осмотрительной. Или… – Она умолкла и посмотрела на Каупервуда; у него было такое ощущение, словно он получил пощечину.

– Но, Беренис, это же правда. Я в самом деле расстался с ней. Я вернулся к тебе. Я готов все объяснить, а могу и не объяснять – как хочешь. Но одного я непременно хочу: помириться с тобой, получить твое прощение и больше никогда не расставаться с тобой. Ты можешь этому не верить, но я обещаю: подобные вещи больше не повторятся. Разве ты этого не чувствуешь? Неужели ты не поможешь мне хоть отчасти восстановить наши прежние честные и открытые отношения? Подумай, чем мы были друг для друга! Я могу помогать тебе, хочу и буду помогать, все равно – решишь ли ты порвать со мной или нет! Неужели ты не веришь этому, Беви?

Они стояли под старыми деревьями на маленькой зеленой лужайке, спускавшейся к самой Темзе; впереди виднелись низкие тростниковые кровли далекой деревушки, из труб подымался голубоватый дымок. Все кругом дышало миром и тишиной. Но не это занимало сейчас Каупервуда – он думал о том, что Беренис, хоть и сохраняет внешнее спокойствие и явно не намерена учинять скандал, ничего не простила ему. В то же время он невольно сравнивал ее с другими женщинами – как вели бы они себя на ее месте, Эйлин, например. Беренис не дулась, не проливала слез, не устраивала сцен. И однако – эта мысль впервые пришла ему в голову, – когда женщина глубоко, по-настоящему любит, она дуется, проливает слезы, устраивает сцены, как бы пагубно ни действовали они на любимого, – и в конце концов ее прощаешь!

С другой стороны, в его отношениях с Беренис было, бесспорно, много такого, чего нельзя ни зачеркнуть, ни преуменьшить. Конечно, он сам виноват, что все это потускнело в ее глазах… И он мгновенно стал тем хитрым, проницательным, изворотливым и напористым Каупервудом, каким его привыкли видеть финансисты на заседаниях и во время деловых переговоров.

– Выслушай меня, Беви! – твердо сказал он. – Примерно двадцатого июня я отправился по делам в Балтимор… – И он рассказал ей все, что произошло потом. Как он вернулся к себе в номер поздно ночью. Как постучала Лорна. Все. Он рассказал, как она захватила его своей красотой, где он бывал с ней и как ее развлекал, как комментировала это пресса. Он упорно оправдывал себя тем, что Лорна прямо околдовала его – совсем как в свое время Беренис. Он вовсе не собирался изменять Беренис. Это налетело на него, как ураган. И для полной ясности он принялся излагать ей теорию, до которой додумался на опыте и этого, и прежних своих романов: чувственное влечение обладает такой силой, что способно восторжествовать и над разумом, и над волей. Во всяком случае, когда его захлестывает, это уничтожает все ранее намеченные планы, смывает все.

– Говоря начистоту, – добавил тут Каупервуд, – пожалуй, есть только один способ избежать подобного рода срывов: не встречаться с интересными женщинами. А это, конечно, не всегда возможно.

– Да, конечно, – сказала Беренис.

– Сама понимаешь, – продолжал он, решив довести разговор до конца, – уж если столкнешься с такой Лорной Мэрис, надо быть настоящим святошей, чтоб не поддаться соблазну. Ну, а я, ты знаешь, далеко не святой.

– О да! – сказала Беренис. – Но я согласна: она действительно очень хороша. Ну а как ты смотришь на мои отношения с другими мужчинами? Ты согласен предоставить мне такую же свободу? – Она пытливо посмотрела на него, и он ответил ей спокойным, твердым взглядом.

– Теоретически – да, – ответил он. – Я люблю тебя и потому должен буду примириться с этим и терпеть, пока выдержу, пока будет смысл терпеть. А потом, очевидно, отпущу тебя, как и ты отпустила бы меня, если бы почувствовала, что я не так уж тебе дорог. Но сейчас я хочу знать: после всего, что случилось, любишь ли ты меня, дорогая? Для меня это очень важно, ведь я-то люблю тебя по-прежнему.

– Ну, Фрэнк, ты задал мне такой вопрос, на который я сейчас ничего не могу ответить, я и сама не знаю.

– Но ты же видишь, это было просто мимолетное увлечение, – настаивал Каупервуд, – иначе меня бы не было здесь. И я говорю это тебе не для того, чтобы оправдаться, это на самом деле так.

– Другими словами, – сказала Беренис, – она не приехала с тобой на одном пароходе.

– Она всю зиму танцует в Нью-Йорке. Ты можешь прочесть об этом в любой американской газете. Пойми, Беви, мое чувство к тебе не только сильнее, но и серьезнее, глубже. Ты мне нужна, Беви. Мы одинаково думаем, одинаково чувствуем. Вот почему я сейчас снова здесь и хочу здесь остаться. То, другое, было неизмеримо мельче, я все время сознавал это. Когда ты перестала писать, я понял, что ты мне неизмеримо дороже Лорны. Ну вот, теперь, кажется, все. Так что же ты мне скажешь, Беви?

Сгущались сумерки. Он подошел к ней совсем близко, крепко обнял и поцеловал в губы. И она почувствовала, что сдается, слабеет и душой и телом. Но нет, она должна сказать ему все, что думает!

– Я люблю тебя, Фрэнк, да, люблю. Но для тебя ведь это только прихоть. И когда это у тебя пройдет… когда пройдет…

И они забылись в объятиях друг друга, дав чувству и желанию на время угасить слабый огонек, именуемый человеческим разумом, и одолеть вышедшую из повиновения, не управляемую рассудком человеческую волю.