Глава XLIII

В характере Стэйна было много общего с Беренис. Он был более податливый, не такой напористый, как Каупервуд, до некоторой степени менее практичный. Букашка по сравнению с Каупервудом в мире крупных афер, где тот блистал, Стэйн, однако, представал в чрезвычайно выигрышном свете в той атмосфере, которая так прельщала Беренис, – в обстановке изысканной роскоши, подчиненной требованиям утонченного вкуса. Она сразу разгадала его – ей достаточно было походить с ним вечером по парку и послушать, как он рассказывает о себе, чтобы понять, каковы его склонности и взгляды. Как и Каупервуд, он считал свою судьбу вполне сносной и даже не желал ничего иного. Что ж, он богат. Знатен. И по-своему небездарен.

– Но сам я не сделал ровно ничего, чтобы добыть или заслужить хоть что-то из того, что у меня есть, – признался он.

– Этому нетрудно поверить, – рассмеялась Беренис.

– Но тут уж ничего не поделаешь, – продолжал он, словно не заметив ее реплики. – Таков мир – все в нем несправедливо: одни одарены сверх меры, а у других нет ничего.

– Как это верно! – сказала Беренис, став вдруг серьезной. – В жизни столько рокового и столько нелепого: бывают судьбы прекрасные, а бывают страшные, позорные, отвратительные…

Стэйн принялся рассказывать ей о себе. Его отец хотел, чтобы он женился на дочери одного друга их семьи, тоже графа. Но их не слишком влекло друг к другу, деликатно заметил он. А позже, в Кембридже, Стэйн решил под любым предлогом отложить женитьбу и сначала поездить по свету, чтобы лучше узнать жизнь.

– Беда теперь в том, – продолжал Стэйн, – что я слишком привык переезжать с места на место. Ведь в промежутках между большими путешествиями хочется еще побывать и в моем лондонском доме, и в парижском, и в Трэгесоле, и в Прайорс-Кове, когда он никем не занят.

– А вот, по-моему, беда в другом: непонятно, что может делать одинокий холостяк со столькими резиденциями, – сказала Беренис.

– Они мне служат для развлечения: я люблю в них устраивать званые вечера и балы, – ответил он. – У нас это очень принято, как вы сами, должно быть, заметили. И избежать этого невозможно. А кроме того, я, знаете ли, работаю, и порой очень усердно.

– Ради удовольствия?

– Да, пожалуй. Во всяком случае, это придает мне бодрости, создает какое-то внутреннее равновесие, которое, по-моему, идет мне на пользу.

И Стэйн начал излагать свою излюбленную теорию о том, что сам по себе титул очень мало значит, если он не подкреплен личными достижениями. Сейчас всеобщее внимание привлекают прежде всего те, кто работает в области науки и экономики, а как раз экономика его особенно интересует.

– Но я совсем не о том хотел с вами говорить, – в заключение сказал он. – Давайте лучше поговорим о Трэгесоле. Это место, к счастью, слишком удаленное и слишком пустынное для обычного званого вечера или бала, поэтому, когда я хочу собрать много народу, мне приходится поломать себе голову. Трэгесол ничем не напоминает окрестностей Лондона, там все другое, я часто пользуюсь им как убежищем, куда можно скрыться от всех и вся.

Беренис сразу почувствовала, что он хочет установить с ней более близкие, дружеские отношения. Быть может, самое лучшее – сразу же положить всему конец, вот сейчас, не сходя с места, отрезать пути к дальнейшему сближению. Но как обидно, что она должна оттолкнуть от себя человека, который, по-видимому, так широко смотрит на жизнь – почти так же, как она сама. И, глядя на шедшего рядом Стэйна, Беренис подумала, что он, пожалуй, способен дать волю чувству и побороть предрассудки, даже если она расскажет ему о своих отношениях с Каупервудом. Ведь теперь он связан с Каупервудом делами и, пожалуй, относится к нему с достаточным уважением, чтобы уважать и ее.

К тому же Стэйн очень нравился ей. Беренис решила перевести разговор на другую тему, чтобы больше в этот вечер не возвращаться к Трэгесолу. Однако на следующий день, когда они встретились рано утром за завтраком, – они собирались поехать кататься верхом, – этот разговор возобновился. Стэйн сказал, что намерен сбежать в Трэгесол: ему хочется отдохнуть несколько дней, а главное, спокойно обдумать некоторые серьезные финансовые проблемы, требующие его внимания.

– Видите ли, я взял на себя немало забот в связи со строительством метрополитена, которое затеял ваш опекун, – признался он. – Быть может, вам известно, что мистер Каупервуд разработал очень сложную программу и считает нужным заручиться моей помощью. А я пытаюсь решить, смогу ли я быть ему в самом деле полезен. – Он умолк, словно выжидая, что она на это скажет.

Беренис молчала, покачиваясь в седле, – их лошади шли рядом; она твердо решила не высказываться на этот счет.

– Хотя мистер Каупервуд и мой опекун, – через некоторое время заметила она, – но его финансовая деятельность для меня тайна. Меня куда больше интересуют красивые вещи, которые можно приобрести за деньги, чем то, как эти деньги добываются. – И по лицу ее скользнула улыбка.

Стэйн на мгновение придержал лошадь и, повернувшись, внимательно посмотрел на Беренис.

– Честное слово, мы с вами совершенно одинаково думаем! – воскликнул он. – Я часто задаюсь вопросом: зачем обременять себя делами, когда так любишь красоту. Подчас я даже злюсь на себя за это.

И Беренис мысленно снова сравнила Стэйна со своим энергичным и безжалостным возлюбленным. В Каупервуде – финансисте и стяжателе – любовь к искусству и красоте существовала лишь в той мере, в какой она не мешала его стремлению к власти и богатству. У Стэйна же чувство прекрасного преобладало над всем остальным; при всем том он, как и Каупервуд, был человек незаурядный, к тому же богатый. Однако у него было и еще одно: титул, знатность, а стало быть, такое положение в обществе, какого Каупервуду никогда не добиться. Беренис было тем интереснее сравнивать этих людей, что она видела, какое сильное впечатление произвела она на Стэйна. Английский аристократ – и Фрэнк Каупервуд, американский финансист, магнат городского железнодорожного транспорта!

Проезжая под нависшими ветвями деревьев на своей серой в яблоках лошади, Беренис пыталась представить себя в роли леди Стэйн. Возможно, у них даже будет сын, и он унаследует графский титул. Но тут – увы! – Беренис вспомнила о своей матери – небезызвестной Хэтти Стар из Луисвилла и о собственных, не слишком благовидных отношениях с Каупервудом, которые того и гляди могут стать известны, и тогда – скандал… Ведь от Эйлин можно ожидать всего, а если еще рассердить Каупервуда, бог весть чем это может кончиться: он так неистощимо изобретателен, так мстителен. И ее недавнее волнение рассеялось, как туман при беспощадном свете дня. На миг она похолодела, осознав всю сложность своего положения. Но ее тотчас успокоили слова Стэйна:

– Разрешите сказать вам, что ваш блестящий ум и душевная чуткость не уступают вашей красоте.

И Беренис, помрачневшая было под влиянием своих мыслей, весело взмахнула рукой.

– Отчего же? Вы думаете, я неспособна принять то, чего не заслуживаю?

Она интересовала Стэйна все больше и больше, и потому он склонен был думать, что отношения между Беренис и ее опекуном – самые обычные. Ведь Каупервуду, должно быть, стукнуло уже пятьдесят пять, а то и шестьдесят. А Беренис выглядит не старше восемнадцати-девятнадцати. Может быть, она его незаконная дочь. С другой стороны, вполне возможно, что ее молодость и красота пленили Каупервуда, и, осыпая мать и дочь подарками и всевозможными знаками внимания, он попросту добивается благосклонности Беренис. Наблюдая за миссис Картер, Стэйн почувствовал какое-то смутное сомнение. Она, безусловно, родная мать Беренис, они так похожи друг на друга. И все же Стэйн недоумевал. Но сейчас ему больше всего на свете хотелось увезти Беренис в Трэгесол. Как бы это сделать?

– Однако скажу вам, мисс Флеминг: вас можно поздравить с таким опекуном. На мой взгляд, он выдающийся, блестящий человек.

– Да, это верно, – ответила Беренис. – Как интересно, что вы теперь его компаньон или, кажется, собираетесь им стать.

– Кстати, – спросил Стэйн, – вы не знаете, когда мистер Каупервуд возвращается из Америки?

– Последнее письмо мы получили от него из Бостона, – ответила она. – И ему предстояла еще уйма дел в Чикаго и в других местах. Право, не знаю, когда он может вернуться.

– Когда он приедет, я, надеюсь, буду иметь счастье видеть вас всех у себя, – сказал Стэйн. – Но мы так и не договорились относительно Трэгесола. Неужели придется ждать до возвращения мистера Каупервуда?

– Думаю, что да, во всяком случае, недели три-четыре надо обождать. Мама неважно себя чувствует, и ей хочется посидеть здесь в тишине и отдохнуть.

Она ободряюще улыбнулась Стэйну и тут же подумала, что если Каупервуд вернется или даже просто если написать или телеграфировать ему, все устроится. Ей очень хотелось принять приглашение. К тому же ее дружба со Стэйном, завязавшаяся с одобрения Каупервуда, хоть и в его отсутствие, пожалуй, даже поможет ему вести дела с англичанином. Надо сейчас же написать Каупервуду.

– Но недели через три вы сможете приехать? – спросил Стэйн.

– Наверняка. И я не сомневаюсь, что это будет очень приятная поездка.

Волей-неволей Стэйну пришлось сделать вид, что он в восторге от ее обещания. Эта юная красавица американка явно не нуждается ни в нем, ни в Трэгесоле, ни в его высокопоставленных знакомствах. Это натура независимая, она сама диктует свои условия, и с этим надо считаться.