10

Постройка судна. – Вторая жатва. – Охота на сумчатых медведей. – Новое растение, скорее приятное, нежели полезное. – Кит в море. – Гарпун из Вайнъярда. – Туша кита разделана. – На что употребили китовый ус. – В конце мая. – Пенкрофу больше ничего не нужно

Если Пенкрофу приходила в голову какая-нибудь мысль, он не успокаивался, пока ее не осуществлял. Задумал он, например, добраться до острова Табор, для этого понадобилось довольно большое судно, – и вот пришлось взяться за постройку.

Инженер, с одобрения моряка, остановился на таком проекте.

Длина судна будет равна тридцати пяти футам, ширина – девяти, что придаст ему быстроходность, если удачно выйдут обводы и осадка окажется нормальной: она не должна превышать шести футов, однако судну для устойчивости следует довольно глубоко сидеть в воде. Палубу решили настлать сплошную, от носа до кормы, и, проделав в ней два люка, устроить спуск в две каюты, разделенные непроницаемой переборкой, оснастить судно, как большой шлюп, – косым гротом, латинским фоком, брифоком, топселем и кливером, то есть парусами, которыми легко управлять, маневрировать во время шторма или идти круто в бейдевинд. И наконец решили, что корпус будет построен с высоким надводным бортом, доски наружной обшивки будут соединены впритык, а не наложены друг на друга; обшивка судна будет пригнана к фальшивым шпангоутам, а затем прикреплена к набору судна.

Из какого же дерева построить судно? Из вяза или сосны, в таком изобилии растущих на острове? Остановились на сосне, – правда, дерево это, по выражению плотников, очень уж «колкое», зато обрабатывать его нетрудно и сосна не боится воды.

Продумав все до мелочей, поселенцы решили, что постройкой судна займутся только Сайрес Смит и Пенкроф, ибо до весны оставалось еще целых полгода. Гедеон Спилет и Герберт будут по-прежнему охотиться, а Наб и его помощник, дядюшка Юп, – выполнять свои обязанности по хозяйству.

Итак, остановились на сосне и тотчас же срубили несколько деревьев, обтесали бревна и, как заправские пильщики, распилили их на доски. А неделю спустя в естественном углублении между Трущобами и гранитным кряжем, там, где находилась верфь, уже лежал тридцатипятифутовый брус – киль судна с ахтерштевнем позади и форштевнем впереди.

Сайрес Смит приступил к работе со знанием дела. Он разбирался в кораблестроении, как и во многом другом, и прежде всего сделал чертеж судна. Правда, у него был отличный помощник – Пенкроф, несколько лет проработавший на Бруклинских верфях и понимавший толк в судостроении. После тщательных расчетов и долгих размышлений они решили сделать добавочные шпангоуты.

Пенкроф, само собой разумеется, с воодушевлением принялся за постройку судна и готов был работать без передышки.

Но ради одного дела он как-то, правда лишь на день, ушел со стапеля. Было это 15 апреля, когда он во второй раз сеял урожай пшеницы. Урожай был отличный, как и в первый раз, – сколько предполагалось, столько и собрали зерна.

– Пять буассо, мистер Сайрес! – крикнул Пенкроф, тщательно взвесив свое богатство.

– Пять буассо, – повторил инженер. – А в буассо – сто тридцать тысяч зерен; значит, всего у нас шестьсот пятьдесят тысяч зерен.

– Уж теперь мы все зерно посеем, только самую малость оставим про запас, – заметил моряк.

– Согласен, Пенкроф. И если урожай будет таким же, то мы соберем четыре тысячи буассо.

– И будем с хлебом?

– Будем с хлебом.

– Придется построить мельницу!

– И мельницу построим.

Поэтому в третий раз под хлебное поле отвели участок куда обширнее, чем прежде, и, самым тщательным образом обработав землю, посеяли пшеницу. Покончив с этим делом, Пенкроф снова принялся за постройку судна.

А Гедеон Спилет и Герберт все это время охотились в окрестностях или углублялись в неведомые дебри лесов Дальнего Запада, держа наготове ружья, заряженные пулями. Не раз они попадали в непроходимые заросли, где деревья стояли ствол к стволу, словно им не хватало места. Исследовать лесные чащи оказалось делом чрезвычайно трудным, и журналист всегда брал с собой компас, потому что солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые ветви и легко было заблудиться. Дичи, разумеется, здесь попадалось меньше, так как зверям и птицам не было простора. И все же наши охотники во второй половине апреля подстрелили трех крупных травоядных. То были сумчатые медведи (поселенцы уже как-то видели сумчатых медведей на северном берегу озера); животные попытались спрятаться от охотников за густыми ветвями, но были убиты меткими выстрелами. Охотники принесли шкуры в Гранитный дворец, обработали серной кислотой, выдубили, и они стали пригодны для употребления.

Однажды во время охоты была сделана драгоценнейшая находка, правда, совсем в ином духе; честь открытия принадлежала Гедеону Спилету.

Дело было 30 апреля. Охотники зашли в юго-западную часть леса Дальнего Запада, причем журналист, опередив Герберта шагов на пятьдесят, очутился на полянке – деревья там словно расступились и дали дорогу солнечным лучам.

Гедеона Спилета поразил чудесный аромат: благоухало какое-то растение с гроздьями цветов, с прямыми, стройными стеблями и коробочками крохотных семян. Журналист сорвал два-три стебля и вернулся к юноше, говоря:

– Посмотри-ка, Герберт, что это такое?

– А где вы сорвали цветы, мистер Спилет?

– Вон там, на поляне, их там полно.

– Как вам будет благодарен Пенкроф за эту находку, мистер Спилет!

– Неужели это табак?

– Да, правда, не первосортный, но все же табак.

– До чего обрадуется Пенкроф! Но не выкурит же он все, черт возьми! Нам оставит!

– Знаете что, мистер Спилет, не будем пока говорить Пенкрофу о находке, – предложил Герберт. – Приготовим табак и в один прекрасный день преподнесем ему набитую трубку.

– Отлично придумано, Герберт, и тогда нашему другу Пенкрофу больше нечего будет желать в этом мире.

Журналист и Герберт набрали изрядную охапку драгоценных листьев и пронесли их в Гранитный дворец «контрабандой» – с такими предосторожностями, как будто Пенкроф был таможенным досмотрщиком. Они посвятили в тайну Сайреса и Наба, а моряк ничего не подозревал в продолжение всего того долгого времени, пока тонкие листья сушились, пока их рубили и держали на горячих камнях. На это ушло два месяца, все удалось проделать так, что Пенкроф ничего и не приметил: он был поглощен своим ботом и только поздно вечером возвращался домой.

1 мая ему все же пришлось прервать любимую работу и вместе со своими товарищами поохотиться за одним редкостным животным.

Уже несколько дней в двух-трех милях от берегов острова Линкольна в открытом море плавал кит исполинских размеров. Очевидно, это был капский или южный кит.

– Как бы нам изловчиться и загарпунить кита? – как-то раз сказал моряк. – Было бы у нас подходящее судно да прочный гарпун, я бы первый сказал: «Пошли бить кита, – себя не пожалею, а его одолею».

– Хотелось бы мне посмотреть, как вы орудуете гарпуном, Пенкроф, – заметил Гедеон Спилет. – Зрелище, вероятно, прелюбопытное.

– Прелюбопытное и преопасное. Но мы безоружны, – сказал инженер, – поэтому нечего нам и думать о ките.

– Удивительно, – продолжал журналист, – как это кит заплыл в такие широты?

– Что вы, мистер Спилет, – возразил Герберт, – ведь мы находимся именно в той части Тихого океана, которую английские и американские рыбаки называют «китовым полем», – именно тут, между Новой Зеландией и Южной Америкой, попадается наибольшее количество китов Южного полушария.

– Что верно, то верно, – вставил Пенкроф, – просто даже не пойму, отчего их здесь так мало. А впрочем, какой от них толк, раз невозможно к ним подойти.

И Пенкроф, вздыхая, принялся за работу, ибо каждый матрос в душе рыбак, а если удовольствие от рыбной ловли прямо пропорционально улову, то посудите сами, какие чувства волнуют гарпунщика, когда он видит кита.

Да если бы все сводилось к одному лишь удовольствию! Ведь колонисты понимали, какую ценную добычу они упускают, как пригодились бы им и ворвань и китовый ус.

А кит словно и не думал покидать воды острова. Наблюдение за животным велось то с плато Кругозора, то из окон Гранитного дворца; когда Герберт и Гедеон Спилет не охотились, они поминутно смотрели в подзорную трубу, как и Наб, иногда отходивший от плиты.

Кит попал в обширную бухту Соединения и стремительно бороздил ее воды от мыса Челюсть до мыса Коготь; он плыл при помощи своего удивительно мощного хвостового плавника, на который он налегал, продвигаясь вперед какими-то скачками и развивая скорость, порою достигавшую двенадцати миль в час. Иногда он так близко подходил к острову, что его можно было хорошо рассмотреть. Оказалось, что это настоящий южный кит; он был черного цвета, голова у него была приплюснута больше, чем у китов Северного полушария.

Было видно, как у него из водометных отверстий высоко взлетает облако пара… или фонтан воды, ибо, как это ни странно, естествоиспытатели и китобои до сих пор ведут споры по этому поводу. Что же он выбрасывает – пар или воду? Есть предположение, что это пар, который превращается в воду, соприкасаясь с холодным воздухом, и оседает, рассыпаясь брызгами.

Одним словом, огромное млекопитающее занимало все помыслы колонистов. Особенно прельщал кит Пенкрофа, даже отвлекал его от работы. Кончилось тем, что наш моряк стал думать только об одном: как бы поймать кита, – так запретный плод манит ребенка. Моряк даже во сне видел кита, и если бы у него было снаряжение гарпунщика да был бы готов бот, он, конечно, не раздумывая пустился бы в море вслед за китом.

Но то, что не могли сделать колонисты, сделал случай. 3 мая раздались крики; Наб, стоявший на наблюдательном посту у кухонного окна, сообщил, что кит попал на мель.

Герберт и Гедеон Спилет, собравшиеся было на охоту, побросали ружья, Пенкроф отшвырнул топор, Сайрес Смит и Наб присоединились к друзьям, и все побежали к отмели, на которой лежал кит.

Вода спала, а он остался на песчаной отмели у мыса Находки, в трех милях от Гранитного дворца. Очевидно, киту нелегко было оттуда выбраться. Так или иначе, друзья решили не теряя времени отрезать ему все пути к отступлению.

Прихватив пики, колья с железными наконечниками, колонисты побежали к мысу. Вот они миновали мост через реку Благодарения, перебрались на правый берег реки, вот идут по песку, а спустя двадцать минут они уже возле огромного животного, над которым тучей кружат птицы.

– Ну и чудовище! – воскликнул Наб.

Замечание было правильное: кит, принадлежавший к породе южных китов, оказался настоящим исполином восьмидесяти футов длиной и весил, должно быть, не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов.

Чудовище лежало на отмели, не било хвостом, не пыталось всплыть, пока прилив был еще высок.

Когда начался отлив, колонисты обошли вокруг кита и поняли, отчего он лежит неподвижно.

Он был мертв: в левом боку колонисты увидели гарпун.

– Следовательно, в наши края заплывают китобойные суда! – живо сказал Гедеон Спилет.

– Откуда вы взяли? – спросил моряк.

– Но ведь гарпун…

– Полно, мистер Спилет, это ничего не значит, – ответил Пенкроф. – Иной кит тысячу миль проплывет с гарпуном в боку; может статься, нашего кита хватили на самом севере Атлантического океана, а он приплыл умирать на юг Тихого океана.

– И все же… – произнес Гедеон Спилет, которого не убедили слова Пенкрофа.

– Это вполне возможно, – заметил Сайрес Смит, – но давайте-ка посмотрим, что это за гарпун. Может быть, китобои по существующему обычаю вырезали на нем название своего судна!

И правда, выхватив гарпун, вонзившийся в бок кита, Пенкроф прочел следующую надпись:

«Мария-Стелла». Вайнъярд».

– Корабль-то из Вайнъярда! Из моих родных краев! – воскликнул моряк. – «Мария-Стелла»! Ей-богу, отменное китобойное судно. Отлично его знаю. Ах, други вы мои, судно из Вайнъярда, китобойное судно из Вайнъярда!

И моряк, размахивая гарпуном, взволнованно повторял название, так много говорящее его сердцу, название порта, где он родился!

Нечего было ждать, что подплывет «Мария-Стелла», что ее экипаж потребует отдать ему кита, раненного гарпуном, поэтому решили разрубить китовую тушу на части, пока она не разложилась. Хищные птицы, уже несколько дней выслеживавшие богатую добычу, налетели на мертвого кита; колонисты разогнали их, выстрелив из ружей.

Оказалось, что они нашли самку кита, – из ее сосцов бежало молоко, а молоко это, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье, от которого не отличается ни по вкусу, ни по цвету, ни по густоте.

Пенкроф прежде служил на китобойном судне, поэтому тушу разделывали под его руководством по всем правилам; занятие было не из приятных и длилось три дня, но ни один колонист не отказался от работы – даже Гедеон Спилет, который, как заявил Пенкроф, «сумеет из всякой беды выбраться».

Сало разрезали на ровные ломти в два с половиной фута толщиной, затем их разделили на куски весом, вероятно, по тысяче фунтов и растопили в огромных глиняных чанах, которые колонисты привезли к месту работы, ибо им не хотелось загрязнять окрестности плато Кругозора; жира вышло на треть меньше. Но все же запасы получились изрядные: из одного лишь языка добыли шесть тысяч фунтов жира, а из нижней губы – четыре тысячи.

Пригодился не только жир, благодаря которому колонисты надолго запаслись стеарином и глицерином, – мог найти применение и китовый ус, хотя жители Гранитного дворца обходились без зонтов и корсетов. В пасти кита с двух сторон верхней челюсти свисало по ряду эластичных роговых пластинок, их было около восьмисот. Пластинки сужались книзу, и их ряды напоминали две огромные гребенки с зубьями в шесть футов длиною. Эти гребенки задерживали уйму микроскопических животных, рыбешек и моллюсков, которыми питается кит.

Закончив, к общему удовольствию, работу и оставив тушу на растерзание прожорливым птицам, под клювами которых она должна была бесследно исчезнуть, колонисты вернулись домой к своим каждодневным делам.

Однако Сайрес Смит не сразу приступил к постройке судна, а принялся что-то мастерить; глядя на него, колонисты сгорали от любопытства. Он взял дюжину пластинок китового уса, разрезал каждую на шесть равных частей и отточил по концам.

– Что мы с ними будем делать, мистер Смит? – спросил Герберт, когда инженер обточил пластинки.

– Будем бить волков, лисиц и даже ягуаров, – ответил Сайрес Смит.

– Теперь?

– Нет, зимой, когда нам поможет лед.

– Ничего не понимаю… – произнес Герберт.

– Сейчас поймешь, дружок, – отозвался инженер. – Не я изобрел эту штуку – она в ходу у охотников-алеутов в той части Америки, которая принадлежит русским. Так вот, друзья мои, как только наступят морозы, я согну в кольца все эти пластинки китового уса и буду поливать их водой, покуда они не покроются льдом, – им тогда и не распрямиться; потом начиню ими куски сала и разбросаю по снегу. Что же будет, если голодный зверь проглотит такую пластинку? А вот что: лед в желудке растает от тепла, китовый ус распрямится, острые его концы пронзят внутренности хищника.

– Хорошо придумано! – воскликнул Пенкроф.

– Вот мы и сбережем порох и пули, – добавил Сайрес Смит.

– Да это получше всякой западни! – вставил Наб.

– Что ж, подождем до зимы!

– Подождем до зимы.

Между тем работы по постройке судна продвигались, и к концу месяца оно было наполовину обшито. Уже и теперь можно было сказать, что судно получается превосходное и будет отлично держаться на воде.

Пенкроф работал с несказанным воодушевлением и только благодаря своему могучему здоровью мог преодолевать усталость; а тем временем товарищи в награду за все его труды готовили ему приятный сюрприз, и 31 мая ему суждено было испытать чуть ли не самую большую радость в жизни.

В тот день Пенкроф, пообедав, собрался было встать из-за стола, как вдруг почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку.

То была рука Гедеона Спилета; журналист сказал:

– Постойте, дорогой Пенкроф, что же вы убегаете? А десерт?

– Благодарю, мистер Спилет, – ответил моряк, – мне некогда.

– Ну хоть чашечку кофе, дружище?

– Не хочется.

– Ну а трубочку?

Пенкроф вдруг вскочил, и его широкое добродушное лицо побледнело: он увидел, что журналист протягивает ему набитую трубку, а Герберт – уголек.

Моряк хотел что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова; он схватил трубку, поднес ее к губам, прикурил об уголек и сделал несколько затяжек.

Сизый душистый дымок заклубился облаком, а из этого облака раздался радостный голос:

– Табак, воистину табак!

– Да, Пенкроф, – отозвался Сайрес Смит, – и табак отменный!

– О божественное провидение! Творец всего сущего! – воскликнул моряк. – Теперь на нашем острове есть все, что душе угодно!

И Пенкроф курил, курил без конца.

– А кто же нашел табак? – спросил он вдруг. – Конечно, ты, Герберт.

– Нет, Пенкроф, мистер Спилет.

– Мистер Спилет! – воскликнул моряк, сжимая в объятиях журналиста, которому еще не доводилось попадать в такие тиски.

– Ох, Пенкроф! – простонал Гедеон Спилет, с трудом переводя дыхание. – Воздайте благодарность и Герберту, который определил, что это табак, и Сайресу Смиту, который приготовил курево, и Набу, которому так трудно было держать язык за зубами.

– Да, друзья, я вас непременно отблагодарю. До самой смерти не забуду!