Течение

Стайвесент Бинг улыбнулся служанке, которая открыла дверь, и, как это обычно происходило, она улыбнулась ему в ответ.

– Мисс Дороти сейчас спустится, мистер Стайвесент. Позвольте взять ваши вещи? – Она смотрела ему вслед, и в глазах читалось нечто большее, чем одобрение. Женщины практически всегда так смотрели на Стайвесента. Этим вечером по пути к Дороти Хэдли он проходил мимо телефонной будки, когда из нее выпорхнули две девушки и принялись подталкивать друг друга локтями, глядя на него.

– Этот птенчик точно радует глаз, – заметила первая, провожая его взглядом, и достала из сумочки помаду.

– Да, слишком красивый, будто ненастоящий. Боюсь я таких красавчиков. Они не для меня. Мне подавай обычного Генри из литейки, который платит за то, что получает, и получает только то, за что заплатил. – И она невесело рассмеялась. – Пошли, Эвелин, нечего таращиться ему вслед. Милашка Гарри нас покинул.

– Похоже на то. – Первая закончила подкрашивать губы, одобрительно глянула на себя в зеркальце. – Но такая душка. Этим вечером я бы с удовольствием с ним куда-нибудь пошла.

– И я бы хотела быть леди Астор, но мы из другого теста. Мы ходим в «Пессарраро» и, возможно, достойны того, чтобы нас угостили ужином. Пошла, старая боевая лошадка. Сколько можно мяться.

Стайвесент Бинг не имел об этом ни малейшего представления. Он не знал, что женщины частенько смотрят ему вслед и обсуждают его, а в этот вечер тем более ничего такого не замечал, потому что шел к Дороти Хэдли с весьма важной целью. Он собирался сделать Дороти предложение и наверняка не знал, каким будет ее ответ.

Стай уже предлагал девушкам выйти за него. Однажды в каноэ, на озере, под располагающим к положительному ответу светом луны, а потом – в своем автомобиле, на скорости пятьдесят миль в час, с одной лишь рукой на руле. Но ему всегда удавалось выйти сухим из воды, а в последний раз его спас старший брат. Подробности этого случая до сих пор стояли перед глазами. Он сделал предложение на борту яхты Гарри. Луна опять пришла ему на помощь, и он нисколько не сомневался, каким будет ответ. Что будет в этот вечер, он совершенно не знал. Он собирался предложить руку и сердце Дороти Хэдли, но предчувствовал, что она его отвергнет. Он закурил, и сигарета на какое-то время прервала процесс мышления. Стайвесент Бинг уделял раздумьям не так много времени, а когда курил, совсем не утруждал мозг.

И тут в комнату вошла Дороти, протягивая к нему руку. «Привет, Стай», – и улыбнулась ему.

– Добрый вечер, До. – Он улыбнулся в ответ и бросил недокуренную сигарету в горящий камин.

У Дороти были прекрасные волосы. Золотистые, редкого оттенка, напоминающего деревенские полированные медные котелки, они сверкали, словно языки пламени. Восхитительные волосы! Все остальное мало чем уступало волосам, и Стай смотрел на девушку с обожанием.

– Ты всегда выглядишь потрясающе, До, – сказал он, когда Дороти опустилась в одно из глубоких кожаных кресел, стоявших перед камином. Сам присел на подлокотник кресла, рассматривая ее роскошные волосы.

– И что ты поделывал после того, как вернулся, Стай? Тебя не было целую вечность. – Она смотрела на него снизу вверх. Стай задумался.

– В прошлом августе мы плавали по Нипигону. Сэм Хорн, Мартин, Дантли и я. Потом мы с Сэмом Хорном двинулись дальше, к Квебеку, и подстрелили лося. По правде говоря, подстрелил Сэм. И до недавнего времени я оставался в Пайнхерсте. Там мало кто бывает.

Стай достал портсигар, предложил Дороти. Она покачала головой. Из знакомых девушек Стая не курила только Дороти, но ее отказ всякий раз согревал душу. Она считала, что повторяющееся вновь и вновь предложение закурить – проявление невнимательности.

– И что теперь привело тебя в город, Стай, раз уж ты так любишь дикую природу? – Дороти улыбнулась и погладила его по руке. Это поглаживание отличало Дороти от других. В ее случае жест этот не означал ровным счетом ничего, кроме поглаживания. У других девушек означал. Она же просто поглаживала руку.

– Приехал послушать оперу, – улыбнулся Стай.

Дороти звонко засмеялась, словно зазвенели китайские ветряные колокольчики. «Ты никогда в жизни не ходил в оперу по собственной воле. Тебя приходилось тянуть туда за уши. Так почему ты здесь, Стай?»

– Ладно, Дороти. Не буду тянуть резину. – Его тон изменился, рука легла ей на плечо. Она не отпрянула, но теперь смотрела ему в глаза. – Я тебя люблю, До. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Его рука оставалась на ее плече, она снова рассмеялась, но уже не так весело, по-прежнему не сводя с него глаза. «Ох, Стай! Ты такой забавный. Я не могу стать твоей женой. И на самом деле ты не любишь меня по-настоящему». На слове «забавный» рука упала с ее плеча.

– Забавный не в том смысле, – мягко добавила она, накрыв его руку своей. – Я о тебе самого хорошего мнения. Мы всегда были друзьями. Но за время нашего знакомства ты влюблялся не меньше двадцати раз. А в действительности не влюблялся ни разу. И потом, ты слишком красив. У меня короткий нос, Стай. Я не смогу выйти замуж за такого красавца, как ты. Не хочу, чтобы люди говорили: «Кто эта рыжая девушка? Рядом с тем удивительно красивым молодым человеком?»

– Ты самая прекрасная девушка на свете! – искренне воскликнул Стай.

Дороти ему улыбнулась и сжала руку. «Даже интересно, сколько раз ты это говорил, Стай? Ты такой влюбчивый, такой непостоянный. – Она говорила очень ласково. – Я знаю, что причиняю тебе боль. Делаю это сознательно. Ты ничего не воспринимаешь серьезно. Ты хорошо играешь в поло. Но для тебя это лишь игра. Однажды ты занял второе место в открытом чемпионате, а в следующем даже не участвовал. Ты играешь в поло гораздо лучше, чем два моих знакомых профессионала, и мог бы многого достичь в гольфе. Но ты ни на чем не концентрируешься, Стай. И так у тебя во всем. Ты ветреник, Стай. Я знаю, это очень старомодное слово, но иначе тебя не назовешь». – И она вновь погладила ему руку.

– Позволь мне кое-что тебе сказать, До. – Стай раскраснелся и был так красив, что Дороти жаждала оказаться в его… в общем, очень он был красивый. – Я всегда любил тебя, Дороти, с самого детства. Любил тебя и маленькой рыжеволосой девчонкой, люблю и теперь. В моей жизни нет никого важнее тебя. Это чувство как мощное течение. Как река. И ветер приводит к появлению на ее поверхности белых барашков, и может создаться впечатление, что река течет в другую сторону. Но белые барашки только на поверхности. А само течение – глубже. Моя любовь к тебе всегда была этим течением, а остальные девушки – мелкими волнами на поверхности. Или ты не видишь этого, дорогая?

– Я вижу, дорогой Стай. Но видеть – не значит верить, – говорила Дороти очень нежно, и, обними ее Стай в этот момент, для читателя история на том бы и закончилась. – Но я дам тебе шанс. Ты никогда ни за что не цеплялся. Тебя всегда несло ветром. Выбери себе какое-нибудь занятие и добейся в нем абсолютного, невероятного успеха. Покажи, что ты победитель, а не участник. Сосредоточься на чем-нибудь, Стай. А потом приходи и снова попроси меня стать твоей женой.

– Ты имеешь в виду бизнес? – уныло спросил Стай.

– Не обязательно. Это не сложнее какого-то другого дела, а денег у тебя и так предостаточно. Зачем тебе больше? Что-то посложнее, Стай. И добейся в этом успеха. Поднимись на самую вершину.

– Клянусь богом, До, я это сделаю. – Стай встал, мягко сжал руку Дороти в своей здоровенной лапе. – Я это сделаю, До. А потом…

– …вновь придешь сюда, – закончила она за него, и он вышел из комнаты, наслаждаясь запечатленной в памяти ее прощальной улыбкой.

Вернувшись домой, он позвонил Сэму Хорну, своему лучшему другу. Сэма не застал. «Попросите его прийти ко мне, как только он появится. Дело важное». – Он положил трубку и принялся мерить комнату шагами. Через какое-то время подошел к погребцу и налил себе стакан. А тут появился и Сэм.

– Зачем я понадобился тебе в столь поздний час, о безумный Бинго? Пьешь в одиночестве, так? Что ж, от этого есть лекарство. Есть еще стакан? Что случилось? Поделись с дядюшкой Сэмом. Какая-то девушка отказалась выйти за тебя? – Он провел рукой по кромке стакана и закинул ноги на стол.

– Я должен стать чемпионом, Сэм! – с жаром воскликнул Стай.

– Легко! – ответил Сэм. – На Нипигоне никто лучше тебя не ловит на муху.

– Ее это не устроит, – покачал головой Стай.

– Она? – переспросил Сэм. – Ах да, конечно, Она! Так кто эта Она? И почему ради Нее тебе внезапно понадобилось стать чемпионом?

Стай подробно все объяснил. Сэм, не снимая ног со стола, сдвинув цилиндр на затылок, налил себе еще стакан, а когда Стай потянулся к бутылке, отодвинул ее. «Тебе хватит. Этот напиток чемпионам противопоказан. Давай поглядим. В теннисе тебе ничего не светит. Против Джонстоуна и Джонса и их команды тебе не устоять. Когда-то ты мог добиться нужного результата в гольфе, но не теперь. Поло сезонный спорт. Не повезло тебе, Бинго».

– Ты кое-что забыл, старый мудрец, – пробурчал Стай.

– Нет, я ничего не забыл. Просто не стал упоминать. Ты знаешь, что Доусон сказал о тебе, когда ты в последний раз выходил в клубе на ринг. «Если мистер Бинг захочет войти в игру, не найдется ни одного человека, который сравнится с ним в категории до ста пятидесяти четырех фунтов». Я помню. И я знаю, как тебе этого хочется.

– Она сказала – что-то сложное, – задумчиво напомнил себе Стай.

– Это сложно, совершенно верно. Это самая сложная, грязная и жесткая игра во всем мире, старина Бинго, – подтвердил Сэм.

Стай поднялся, принял боксерскую стойку. «Что скажешь о таком nom de guerre, как Слэм Бинг, Сэмми? Ты видишь его перед собой, старина, Слэма Бинга, ранее Стайвесента Бинга, будущего чемпиона мира в среднем весе», – уверенно заявил Стай.

– Господа, мистер Слэм Бинг, Хобокенский Кошмар, – кивнул Сэм и вновь наполнил стакан.

* * *

Следующие восемь месяцев действительно превратились в сплошной кошмар. Стай всегда ненавидел драться, ненавидел достающие его удары, его прошибал холодный пот всякий раз, когда он подныривал под канаты. Удары, впрочем, доставали его нечасто, потому что левая двигалась чуть быстрее, чем у любого средневеса, а правая не знала равных, будто перчатка была заполнена цементным раствором. Он намного превосходил по классу своих первых соперников и после нескольких боев поднялся в глазах не только местных болельщиков. Но как он все это ненавидел! Вонючие раздевалки, толпы, маленькие залы, где ему приходилось драться в клубах табачного дыма, запахи, накатывающие со всех сторон. Он ненавидел все эти блестящие от пота красные и белые лица, окружающие ринг.

Сэм Хорн и старый Доусон, который в свое время работал на спарринге с Фитцсиммонсом, постоянно сопровождали его. Доусон организовывал его поединки, тренировал и наставлял. Сэм обмахивал его полотенцем между раундами, загоняя воздух в легкие, тогда как Доусон протирал влажной губкой лицо и грудь, массировал ноги и руки, нашептывая на ухо советы. Поначалу Стай выигрывал быстро. Но потом ему противостояли уже более умелые соперники. Он узнал, каково это, получать удары, сильные и частые. Он заработал первый фингал и познал восторг нокаута. Ни с чем не сравнимое чувство, возникающее после того, как точно рассчитанная сила удара пробивает оборону и соперник, только что наседавший на тебя, падает на пол и каменеет, потеряв сознание.

И однажды, когда после восьми раундов жесткой борьбы правая Стая нашла челюсть некоего еврейского джентльмена с ирландской фамилией и Стай, согнувшись и подсунув перчатки под руки лишенного чувств кельтского семита, помогал перенести его в угол ринга под крики переполненного зала, приветствующего Слэма Бинга, он осознал, что до вершины профессионального успеха уже рукой подать.

– Ты сделал его, Бинго! Завалил так завалил, старина! Вломил по самое не хочу, парень! – возбужденно восклицал Сэм, когда они сквозь толпу проталкивались к раздевалке Стая. Доусон следовал за ними с ведром, губкой, полотенцами и прочими принадлежностями. В раздевалке Стай улегся на кушетку, тяжело дыша, тогда как Сэм продолжал разглагольствовать.

– Ох, парень, когда вы сошлись нос к носу в шестом, я думал, маленький Сэмми выйдет сухим из воды. А когда ты достал его в восьмом, я так сильно ударил старину Доусона, что тот едва не вывалился за ринг. Я дрался с тем же жаром, что и ты, Стай.

– Хороший получился бой. – В голосе Стая слышалась усталость. – Лучше, чем я предполагал. Пару раз мне от него досталось.

– Да, но и ему от тебя досталось, старая кочерыжка. Да, Доусон? – обратился он к тренеру, как раз переступившему порог.

– Досталось! Вы ему врезали так, словно ваш кулак отлили из свинца. Ведром воды так не оглушишь. Выше пояса вы тяжеловес, мистер Бинг. Этим вы превосходите всех средневесов. Что ж, остался только один… Тот, что лучше этого парня. – Он откупорил бутылку с растиркой. – Он будет вашим следующим соперником, мистер Бинг. Как себя чувствуете?

– Я в порядке, Доусон. Но ужасно хочется, чтобы все это закончилось. Дважды за вечер я думал о том, что отдал бы все, лишь бы больше не драться. Ради чего я дерусь? Мне нет нужды драться, – резко бросил он.

– Нужда есть, Стай, – ровным, спокойным голосом возразил Сэм.

– Да, есть, – смиренно согласился Стай. – Но как же мне хочется, чтобы все закончилось. Когда будет бой с Макгиббонсом, Доусон?

– Примерно через месяц, мистер Бинг. В Новом Орлеане. Двадцать раундов.

– Ты же знаешь, я никогда не боксировал двадцать раундов, – сварливо пробурчал Стай.

– Вам и не придется, мистер Бинг, – улыбнулся Доусон.

Стаю предстояло сразиться с чемпионом в его весовой категории и с одним из величайших, хотя и странным, боксеров, когда-либо выходивших на помост. Он был настоящим ирландцем, что нынче среди боксеров стало редкостью, приземистым, с обезьяноподобным лицом и длинными руками, как у гориллы. Никому не удавалось сбить его с ног, не говоря уже о том, чтобы отправить в нокаут, зато сам мог нанести нокаутирующий удар с обеих рук. Он овладел всеми навыками боксерского искусства и небеспочвенно считал, что в ближайшие годы удержит чемпионскую корону на своей голове. Когда его менеджер упомянул о бое со Стаем, уродливая обезьянья физиономия Макгиббонса осветилась жестокой, открывающей зубы-клыки улыбкой.

– Счастливчик Уилли вроде бы красивый парень? Ладно, договорись о двадцати раундах, но таким красавцем он не останется. Насчет денег предложи ему восемьдесят на двадцать.

После долгого совещания с Доусоном Сайдман, менеджер Обезьяны Макгиббонса, вернулся к своему подопечному. «Ты договорился на восемьдесят – двадцать?» – спросил мрачный Макгиббонс.

– Я договорился о лучших условиях, Мак. Победитель получает все. Ты завалишь этого Бинга. Его менеджер – старина Алек Доусон, который когда-то спарринговал с Корнишменом, и я его уговорил. Это даст тебе на двадцать процентов больше. Разве не здорово, Мак?

– Я же сказал, восемьдесят на двадцать, жидовская свинья. А если случится что-либо непредвиденное? Почему ты не делаешь то, что я тебе говорю?

– Ничего не случится, Мак. Можешь мне верить. Ничего не может случиться. И не случится! Ты просто уложишь его. Ведь уложишь, Мак?

– Теперь придется, паршивый прохиндей. Но восемьдесят – двадцать по мне смотрятся гораздо лучше. Победитель получает все – осталось в прошлом, тогда это считалось нормальным. А восемьдесят – двадцать означает, что я получаю восемьдесят процентов при любом исходе. Непредвиденное случается.

– Но, Мак, послушай! Ничего непредвиденного случиться не может! Ты этого не допустишь! Ты просто уложишь его! – В голосе Сайдмана слышались нотки извинения, похвала, уверенность, поддержка.

– Ладно, я за этим прослежу. Заткнись, ладно? – Обезьяну распирала злость.

Пока шли разогревочные бои, Доусон, Сэм и Стай оставались в раздевалке Стая. Сэм, как и всегда, излучал оптимизм. «Через два часа ты станешь чемпионом этого мира, Бинго. И я поставил все, что принадлежит семье Хорн, и даже более того на твою победу нокаутом».

– Он спасет ваши деньги, мистер Хорн. Только не пытайтесь отправить в нокаут меня, когда он уложит Макгиббонса на ринге. Как себя чувствуете, мистер Бинг?

– Я в порядке, Алек. Едва сдерживаю желание отказаться от боя и испуган до смерти, аж подкашиваются колени. А в остальном полный порядок. Никогда больше драться не буду. – Стай уже надел боксерские трусы и туфли, накинул на себя старое одеяло и банный халат.

– Все будет хорошо, мистер Бинг. Но постоянно будьте начеку. У него хороши и правая, и левая. Левой не подпускайте его к себе и не допускайте мысли, что вы его сделали, пока не услышите, что рефери начал отсчет. Держитесь от него подальше. Не сходитесь в ближнем бою. Бейте с достаточного расстояния. Мы можем выиграть двадцать тысяч долларов, мистер Бинг. – Каждую фразу Доусон подкреплял гримасами и взмахами рук. Нервничал он, похоже, больше всех.

– Он хочет сказать, ты можешь выиграть двадцать штук, Эл. Хотя я не думаю, что вознаграждение боксера столь высоко.

– Вы слишком добры ко мне, мистер Бинг. Но, пожалуйста, помните. Держитесь от него подальше. Не позволяйте ему провести вас и при первой возможности бейте.

Сэм, который чуть раньше выскочил из раздевалки, сунул голову в дверь. «Выходите. Объявляют наш бой. Мы у всех на виду».

Время пошло. Шевелись, боксер. У меня для тебя сюрприз, Стай. Посмотри туда, где сидят женщины, жалящая перчатка, когда будешь идти к помосту. Может, увидишь что-то интересное.

– Ты что, совсем сдурел? – сердито бросил Стай. – Только не говори мне, что она здесь.

– А где ей еще быть, Бинго? – Сэм улыбался во весь рот.

– Кто просил тебя приводить ее сюда, болван?

– Никто, это моя идея. Иной раз они приходят мне в голову. Ради кого ты, в конце концов, дерешься?

– Ты просто свихнувшийся чертов идиот, – беспомощно простонал Стай. – Я не хотел, чтобы она знала об этом до того, как все закончится. А если меня побьют? – Он разозлился, так разозлился, что не видел, куда идет, и натолкнулся на зрителей, которые толпились у выхода в большой зал.

– Все нормально. Теперь она знает. Она здесь с отцом. Я ей все объяснил и насчет тебя, и насчет «чего-то сложного», и так далее. Стай, в ее присутствии никому не удастся тебя побить.

По длинному проходу они шли к рингу под гром аплодисментов и крики: «Болеем за тебя, Слэммер!», «Ты его сделаешь, Бинг!», «Убей Обезьяну!». Сэм поставил табуретку в угол, просунув ее между канатами, Стай после приветствия сел и откинулся назад, всматриваясь в толпу.

– Вон там, – указал Сэм. – Или ты ослеп? Помаши ей рукой! – Стай помахал Дороти, чьи волосы сияли, а лицо выглядело совершенно белым.

Последовала томительная пауза, какая всегда бывает перед появлением чемпиона, а когда он появился в проходе, зал вновь взорвался воплями. Потом последовало представление участников, рефери вызвал боксеров на середину ринга, чтобы проинструктировать их, прозвенел автоматический гонг, и поединок начался. Множество прожекторов заливали квадрат ринга ослепительным белым светом.

Обезьяна прижал подбородок к груди, ссутулился, вытянул перед собой волосатые руки: левая – прямая, правая – чуть согнутая. Двигался он странно, шаркая, не отрывая подошв от пола, и его маленькие голубые глазки избегали взгляда Стая.

Стай, как и говорил Доусон, выше пояса больше напоминал тяжеловеса: широченные плечи, длинные руки, крепкие запястья. Стройные ноги выглядели непропорционально тонкими по отношению к торсу, и дыхалка у него была не хуже, чем у скаковой лошади. Плюс тщательно уложенные волосы и лицо, как однажды заметила Дороти, «слишком красивое».

Когда они отступали на шаг после рукопожатия, левая рука Стая выстрелила вперед, будто брошенное копье, целясь в лицо Обезьяны. Но Обезьяна чуть дернул головой, уворачиваясь от контакта, а его правая ударила в грудь Стая повыше сердца. «Красавчик! – Обезьяна ухмыльнулся. – Уже скоро ты не будешь таким красивым». Он пошел в атаку, молотя обеими руками, и Стай встретил его прямым левым, оставившим на лице отметину два на четыре дюйма. Обезьяна вновь рванулся вперед, Стай отступил в сторону и правой от бедра врезал Обезьяне в челюсть. Этим приемом вовсю пользовался старина Фитцсиммонс. Обезьяна покачнулся, казалось, сейчас рухнет на пол. Стай ударил левой в голову и замахнулся правой, чтобы отправить Обезьяну в нокаут, когда почувствовал мощнейший удар и смутно услышал звон гонга.

На табуретке в углу, куда Сэм и Доусон оттащили его, он пришел в себя от запаха нашатыря, ударившего в нос. Сэм обливал его водой, а секундант, которого он не видел раньше, загонял воздух в его сжатые легкие широкими взмахами большого полотенца. «Держись от него подальше, – говорил ему Доусон, – пока не почувствуешь, что сделал его! Держись от него подальше! Тяни время и защищайся! Просто держись. Он достал тебя левой, когда ты только замахивался правой».

Со звоном гонга из-под него выдернули табурет, и на ринге он остался один. Но на самом деле один он не был, потому что Обезьяна приближался к углу, в котором он стоял пошатываясь. Ему предстояло держаться и защищаться, пока не развеется застилавший сознание туман. Он как мог оберегал свою челюсть, тогда как Обезьяна обрушивал на него удар за ударом. В голову пришла мысль, что никогда раньше он не видел перед собой такого количества перчаток. Нос распух, и он чувствовал, как по груди струится кровь. Как легко он мог с этим покончить! И сколько длится раунд? Всего три минуты? По ощущениям после гонга прошло три часа. Они вошли в захват, и Обезьяна молотил его по почкам, доставая до поясницы. Каждый удар болью отдавался в паху. Рефери развел их. Его белую рубашку запачкала кровь. Стай защищался. Обезьяна продолжал наносить удар за ударом. Как же легко с этим покончить! Тогда он обретет покой и замрет. Но он ощущал течение. И он должен плыть по нему. Течение, постоянно движущийся поток, вот что имело первостепенное значение. И Дороти была здесь. Он задался вопросом: почему? А потом в голове у него все начало проясняться и наконец созрел план. После гонга он зигзагом, пошатываясь, добрался до своего угла.

Доусон наклонился над ним с пузырьком нюхательной соли. Стай бормотал разбитыми губами, пока Доусон останавливал кровь, льющуюся из носа, вытирал забрызганные ею глаза. «Я уже в порядке, Алек. В эти хитрые игры может играть не только он. В этом раунде я его сделаю!»

После гонга он продолжал боксировать так, словно едва держится на ногах, отступая и отступая под непрекращающимся натиском Обезьяны. Теперь он видел только одним глазом, но по-прежнему не пытался нанести ответный удар. Продолжал закрываться и, как мог, защищал челюсть. Толпа ревела, требуя нокаута. После яростной атаки Обезьяны Стай упал на колени, слушая, как судья ведет отсчет. На счет «семь» поднялся, покачиваясь, руки тяжело свисали. Обезьяна резко двинулся, чтобы довести дело до конца. На его лице читалась злость. Он уже замахнулся для удара, когда правая Стая молнией взметнулась вверх от бедра, врезавшись в челюсть Обезьяны с силой молота для забивания свай. Лицо Обезьяны перекосило, он покачнулся, и, когда падал, Стай достал его снова, дробящим кости свингом. Рефери отсчитал десять, но с тем же успехом мог считать и до ста, потом поднял руку Стая над его головой. И Стай улыбнулся впервые за долгое, долгое время.

Зрители бесновались. Сэм обнял его и что-то кричал на ухо. Доусон колотил его по спине. А к рингу сквозь толпу пробирались рыжеволосая девушка и господин в вечернем костюме.

Стай нырнул под канаты и в следующее мгновение уже обнимал Дороти. «Ох, Стай! – Она рыдала. – Родной, ты прекрасен даже с окровавленным, разбитым лицом. И я так тебя люблю. Ну почему ты выбрал бокс? Ох, я так тебя люблю! Ты не ветреник. Ты гораздо лучше, чем умирающий гладиатор. Ох, я несу чушь! Но я люблю тебя, Стай! И, Стай, больше ты драться не будешь, да?» Он крепко прижал ее к себе и усмехнулся. «Не тревожься об этом, дорогая моя. Не тревожься».