Произведения, впервые опубликованные в сборнике «Короткие рассказы»

Поездка на поезде

Отец прикоснулся ко мне, и я открыл глаза. Он стоял у кровати в темноте. Я почувствовал его руку на плече, и мозг мой тут же пробудился, хотя тело, похоже, продолжало спать.

– Джимми, ты проснулся? – спросил он.

– Да.

– Тогда одевайся.

– Хорошо.

Он стоял у кровати, и я хотел двинуться, но на самом деле еще спал.

– Одевайся, Джимми.

– Хорошо, – повторил я, продолжая лежать. Потом сон покинул меня, и я вылез из постели.

– Молодец, – похвалил меня отец. Я стоял на ковре и на ощупь искал одежду в изножье кровати.

– Одежда на стуле, – услышал я. – Надень чулки и ботинки. – И он вышел из комнаты.

Одеваться в холодной комнате – удовольствие сомнительное, и я не носил ботинок и чулок все лето. Так что теперь надел их безо всякой радости. Отец вернулся, сел на кровать.

– Ботинки давят?

– Жмут.

– Если ботинок жмет, надень его.

– Я и надеваю.

– Мы найдем другие ботинки, – добавил он. – Это не принцип, Джимми. Это поговорка.

– Понимаю.

– Вроде «у ниггеров заведено: двое против одного». Тоже поговорка.

– Мне больше нравится про ботинок, – ответил я.

– Она не совсем верная. Поэтому тебе и нравится. Приятные на слух поговорки не всегда верны.

Я шнуровал второй ботинок и одевался и никак не мог согреться.

– Тебе больше нравятся ботинки на кнопках? – спросил отец.

– Мне все равно.

– Если захочешь – они у тебя будут. Каждый, кто хочет ботинки на кнопках, должен их получить.

– Я готов. Куда мы едем?

– Мы едем далеко-далеко.

– Куда именно?

– В Канаду. Мы поедем и туда, – кивнул он. Мы вышли на кухню. Все ставни отец закрыл, на столе горела лампа. Посреди кухни стоял чемодан, большая дорожная сумка и два рюкзака. – Садись за стол.

Он принес с плиты сковороду и кофейник, сел рядом, мы съели яичницу с беконом и выпили кофе со сгущенными сливками.

– Съешь как можно больше.

– Я уже сыт.

– Съешь еще яйцо. – Лопаткой для оладий он подхватил со сковороды оставшееся яйцо и положил на мою тарелку. Краешки на свином жире зажарились до хруста.

Я ел и оглядывал кухню. Раз уж уезжал, мне хотелось все запомнить и со всем попрощаться. Угол плиты проржавел, половина крышки бака с горячей водой разбилась. Над плитой висела сушка, погнутая с одной стороны. Как-то вечером отец запустил ею в летучую мышь. Потом повесил на место, чтобы она напоминала ему о том, что надо купить новую, но я решил, что она скорее напоминала о летучей мыши. Я поймал ее рыболовным сачком и какое-то время держал в ящике, накрытом сеткой. С маленькими глазками и крохотными зубками, она, сложив крылья, сидела в углу. Вечером, уже в темноте, мы вынесли ящик на берег озера и отпустили ее. Она полетела над водой, размахивая крыльями, опустилась к самой поверхности. Потом поднялась, развернулась и уже над нашими головами взяла курс на деревья, силуэты которых виднелись на фоне темного неба. На кухне у нас стояли два стола: за одним мы ели, на другой ставили готовые блюда. Оба накрытые клеенкой. Жестяное ведро мы использовали для того, чтобы принести озерной воды и наполнить бак, эмалированное – для колодезной. В кладовой висело полотенце на ролике, рядом с плитой – для посуды. Щетка стояла в углу. Наполовину заполненный ящик для дров. Сковороды, висящие на стене.

Я оглядывал кухню, чтобы запомнить ее, и мне она очень нравилась.

– Что ж, – отец повернулся ко мне. – Думаешь, ты ее запомнишь?

– Думаю, да.

– И что ты запомнишь?

– Весело проведенное здесь время.

– Не только ящик для дров, который следовало наполнять, и ведра воды, которые приходилось приносить?

– Невелик труд.

– Да, – кивнул он. – Невелик. Ты будешь сожалеть об отъезде?

– Нет, если мы поедем в Канаду.

– Мы там не останемся.

– Но какое-то время побудем?

– Не очень долго.

– А куда мы потом поедем?

– Посмотрим.

– Мне без разницы куда.

– Постарайся и в дальнейшем так относиться к переездам. – Отец закурил и предложил мне пачку. – Ты не куришь?

– Нет.

– Это хорошо. А теперь выйди из дома, поднимись по лестнице на крышу и накрой трубу ведром, а я пока все запру.

Я вышел из дома. Все еще была ночь, но небо над полоской холмов просветлело. Лестница стояла у стены. Рядом с сараем я нашел старое ведро для картошки и полез на крышу по лестнице. Чувствовал себя неуверенно, кожаные подошвы ботинок скользили по перекладинам. Накрыл ведром печную трубу, чтобы ее не заливало дождем, а белки и бурундуки не пролезли по ней в дом. Сквозь деревья посмотрел на озеро. С другой стороны видел крышу сарая, забор и холмы. С каждой минутой становилось все светлее, но ночной холод никуда не исчез: утро только начиналось. Я вновь посмотрел на деревья и озеро, чтобы запомнить их и все вокруг. Потом на холмы и лес с другой стороны дома, и на крышу сарая, и все это я очень любил: и сарай, и забор, и холмы, и леса, и мне хотелось, чтобы мы просто отправились на рыбалку, а не уезжали. Я услышал, как хлопнула дверь и отец поставил на землю наш багаж. Потом запер дверь. Я начал спускаться по лестнице.

– Джимми, – позвал отец.

– Да.

– Как тебе на крыше?

– Я спускаюсь.

– Поднимайся обратно. Я сейчас приду. – И он медленно и осторожно забрался на крышу. Огляделся, точно так же, как и я. – Я тоже не хочу уезжать, – признался он.

– Тогда почему мы должны ехать?

– Не знаю, – ответил он. – Но должны.

Мы спустились по лестнице, и отец убрал ее в сарай. Вещи мы отнесли на причал. Рядом с ним на воде покачивалась привязанная моторка. Роса вымочила и клеенчатый чехол, и мотор, и скамьи. Я снял чехол и вытер сиденья ветошью. Отец поставил наши вещи на корму. Потом я отвязал носовой и кормовой швартовые канаты, перелез в лодку и удерживал ее у причала. Отец включил подсос, пару раз качнул колесо, добавляя бензина в цилиндр, крутанул маховик, и двигатель завелся. Я удерживал лодку у причала, обмотав канатом сваю. Винт вспарывал воду, лодка раскачивалась у причала, волны бежали между свай.

– Отпускай, Джимми, – скомандовал отец.

Я отпустил швартовый канат, и мы отплыли от причала. Сквозь деревья я видел коттедж, окна которого закрывали ставни. Мы уходили от причала по прямой, и он становился все меньше, а береговая линия – шире.

– Рули, – сказал отец, и я встал у штурвала и развернул моторку к мысу. Оглянулся и увидел берег, и причал, и сарай для лодки, и тополиную рощу, а потом мы прошли вырубку, и бухточку, где в озеро впадала маленькая речушка, и высокий обрыв с елями, и заросший деревьями мыс, и тут мне пришлось увести лодку подальше от берега, чтобы не наткнуться на песчаную косу около мыса. Я повел лодку параллельно ей, рядом с ее краем, круто уходящим в глубину и заросшим водорослями. Они тянулись к винту, а потом мы миновали мыс и, когда я оглянулся в очередной раз, причал и сарай для лодки скрылись из виду, а остались только мыс и три вороны, вышагивающие по песку и наполовину ушедшему в него старому бревну. Впереди расстилалась гладь озера.

* * *

Я услышал поезд и увидел его вдали: сначала длинную дугу, которая выглядела очень маленькой, и торопливой, и поделенной на связанные секции, двигающуюся с холмами, и холмы двигались с растущими на них деревьями. Увидел клуб белого дыма над паровозом и услышал гудок, увидел еще один клуб, и гудок повторился. Происходило все тем же ранним утром, и поезд находился по другую сторону поросшего лиственницами болота. Вода бежала по обе стороны насыпи, чистая весенняя вода над бурым болотным дном, над центральной частью болота висел туман. Деревья, погибшие в лесных пожарах, стояли в тумане серые, и тонкие, и мертвые, но холодный и белесый туман оставался полупрозрачным в это раннее утро. Поезд двигался на нас по рельсам и, приближаясь, становился все больше и больше. Я отступил от рельсов и посмотрел на озеро с двумя продуктовыми лавками на берегу, и сараями для лодок, и пристанями, вдающимися в воду, на засыпанную гравием площадку вокруг артезианской скважины у самой станции. Водяная струя выплескивалась на солнечный свет из коричневой покрытой капельками воды трубы и падала в большую чашу, а дальше в озеро. Ветер усилился, и леса поднимались вдоль берега, и моторка, на которой мы приплыли, покачивалась у пристани.

Поезд остановился, проводник и тормозной кондуктор вышли из вагона, и отец попрощался с Фредом Катбертом, который пообещал приглядывать за нашей моторкой, поставив ее в свой сарай для лодок.

– Когда ждать вас назад?

– Не знаю, Фред. Весной покрась ее.

– До свидания, Джимми, – попрощался со мной Фред. – Береги себя.

– До свидания, Фред.

Мы пожали руку Фреду и поднялись на площадку в конце вагона. Проводник прошел в вагон перед нами, а тормозной кондуктор поднял с земли маленький ящик, на который мы наступали, и запрыгнул на площадку, когда поезд тронулся. Фред стоял на платформе, а я наблюдал за станцией, и Фред стоял там, а потом пошел, и вода выплескивалась из трубы на солнечный свет, а теперь и шпалы, и станция, и болото стали очень маленькими, и озеро под новым углом выглядело иначе, и скоро станция скрылась из виду, и мы пересекли Медвежью речку, и остались только шпалы и рельсы, бегущие вдаль, и кипрей, растущий у насыпи, и запоминать стало нечего. С площадки все теперь выглядело иначе, и леса отличались от знакомых тебе лесов, и с озером, если оно вдруг появлялось среди деревьев, происходило то же самое: не выглядело оно озером, рядом с которым ты жил.

– Ты здесь всю сажу соберешь, – усмехнулся отец.

– Да, нам лучше войти в вагон, – кивнул я. Мне стало как-то нехорошо от всей этой новизны. Полагаю, здесь все только выглядело похожим на ту местность, где мы жили, но по ощущениям не было таким же. Наверное, все породы лиственных деревьев с еще не поменявшими цвет листьями выглядят одинаково, если смотреть издалека, но рассматривать буковые леса из поезда – невелика радость: только хочется вернуться в тот лес, где ты живешь. Но тогда я этого не знал. Я думал, все тут такое же, как и там, где мы жили, только всего этого больше, и все останется таким же и будет вызывать те же чувства. Но я ошибся. Не имели мы к этому никакого отношения. С холмами дело обстояло еще хуже, чем с лесами. Возможно, все холмы Мичигана выглядят одинаково, но, выглядывая из окна поезда, я видел леса и болота. Мы пересекали реку, и все вызывало у меня интерес, мы проезжали холмы с фермерскими домами и лесом за ними, и это были такие же холмы, но при этом другие, и все вокруг было другим. Я, конечно же, понимаю, что холмы, мимо которых проходит железная дорога, могут быть одинаковыми. Но представлял я их себе совсем не такими. И в тот ясный день начала осени они выглядели по-другому. Чистый воздух вливался в открытое окно, и через какое-то время я почувствовал голод. Мы поднялись еще до рассвета, а теперь оставалось совсем немного времени до половины девятого. Отец вернулся, сел рядом со мной.

– Как ты, Джимми?

– Проголодался.

Он дал мне шоколадный батончик и яблоко, которые достал из кармана.

– Пойдем в вагон для курящих, – предложил он, и я последовал за ним.

Мы прошли через наш вагон в следующий по ходу поезда. Сели, отец у окна. Вагон для курящих показался мне очень грязным, с прожженной во многих местах черной кожаной обивкой сидений.

– Посмотри на сиденья напротив, – шепнул мне отец, не поворачиваясь к ним. Там бок о бок сидели двое мужчин. Тот, кто дальше от прохода, смотрел в окно, и его правую руку сцепили наручником с левой рукой сидевшего рядом. На сиденье за ними сидели еще двое мужчин. Я видел только их затылки, но они так же были скованы наручниками. Мужчины, которые устроились у самого прохода, разговаривали.

– …в дневном поезде, – сидевший напротив нас по другую сторону прохода покачал головой. Тот, который сидел к нему спиной, ответил, не оборачиваясь:

– А почему мы не поехали ночным?

– Ты хотел спать с этими?

– Конечно. Почему нет?

– Так удобнее.

– Ни черта не удобнее.

Мужчина, который смотрел в окно, повернулся к нам и подмигнул. Невысокого роста, щуплый и в кепке. Под кепкой белела повязка. Кепка красовалась и на голове другого мужчины, к которому его приковали, одетого в синий костюм, с крепкой шеей, и чувствовалось, что кепку он надел в эту поездку впервые.

– Как насчет сигареты, Джек? – Мужчина, который подмигнул, обратился к моему отцу поверх плеча другого, прикованного к нему. Этот мужчина, с толстой шеей, повернул голову. Посмотрел на моего отца и меня. Подмигнувший улыбнулся. Отец достал пачку сигарет.

– Вы хотите дать ему сигарету? – спросил охранник.

Мой отец уже протягивал пачку через проход.

– Я сам ему дам, – добавил охранник. Взял пачку свободной рукой, сжал, сунул в прикованную руку, держа в ней, достал сигарету, передал сидевшему рядом мужчине. Тот улыбнулся, и охранник дал ему прикурить.

– Вы очень добры ко мне, – поблагодарил сидевший у окна охранник.

Охранник уже протягивал пачку через проход.

– Возьмите одну, – предложил отец.

– Благодарю. Я предпочитаю жевать.

– Далеко едете?

– В Чикаго.

– Мы тоже.

– Отличный город, – подал голос сидевший у окна. – Однажды я там бывал.

– Верю, что бывал, – буркнул охранник. – Верю.

Мы поднялись и сели напротив них. Охранник, который сидел впереди, оглянулся. Его сосед смотрел в пол.

– Что случилось? – спросил отец.

– Этих господ разыскивают за убийство.

Мужчина, сидевший у окна, подмигнул мне.

– О как. Мы здесь все господа.

– Кого убили? – спросил отец.

– Итальянца, – ответил охранник.

– Кого? – весело спросил щуплый коротышка.

– Итальянца, – повторил охранник моему отцу.

– Кто ж его убил? – коротышка спросил охранника, округлив глаза.

– Очень смешно, – заверил его охранник.

– Нет, сэр, – покачал головой коротышка. – Я просто спросил, сержант, кто убил итальянца.

– Он убил итальянца. – Арестованный с переднего сиденья смотрел на сидящего рядом с ним детектива. – Он убил этого итальянца стрелой из лука.

– Заткнись, – бросил детектив.

– Сержант, я не убивал этого итальянца, – коротышка повернулся к охраннику. – Я бы не стал убивать итальянца. Не знаю я никаких итальянцев.

– Запиши это и используй против него, – откликнулся арестованный с переднего сиденья. – Все сказанное им может быть использовано против него. Он не убивал этого итальянца.

– Сержант, кто убил итальянца? – спросил коротышка.

– Ты убил, – ответил детектив.

– Сержант, это ложь! – воскликнул коротышка. – Я не убивал этого итальянца. Я отказываюсь это слушать. Я не убивал этого итальянца.

– Все сказанное им может быть использовано против него, – повторил второй арестованный. – Сержант, почему вы убили этого итальянца?

– Это была ошибка, сержант, – подхватил коротышка. – Серьезная ошибка. Не следовало вам убивать этого итальянца.

– Или того итальянца, – вставил второй арестованный.

– Заткнитесь, к черту, оба, – лениво бросил сержант. – Они наркоманы, – объяснил он отцу. – Свихнувшиеся, как клопы.

– Клопы? – воскликнул коротышка. – Нет на мне никаких клопов, сержант.

– В его роду множество английских графов, – добавил второй арестованный. – Спросите сенатора. – И он кивнул головой в сторону моего отца.

– Спроси маленького человечка, – предложил коротышка. – Он в возрасте Джорджа Вашингтона и не может солгать.

– Говори, мальчик. – Второй арестованный, габаритами побольше коротышки, посмотрел на меня.

– Прекратить! – рявкнул сержант.

– Да, сэр, – кивнул коротышка. – Заставьте его прекратить. Он не имел права втягивать в разговор мальчика.

– Я тоже когда-то был мальчиком, – напомнил второй арестованный.

– Заткни свою чертову пасть, – предложил сержант.

– Будет исполнено, сержант, – ответил коротышка.

– Заткни свою чертову пасть.

Коротышка мне подмигнул.

– Может, нам лучше уйти в другой вагон. – Отец встал, посмотрел на сержанта. – Еще увидимся.

– Конечно, за ланчем, – ответил сержант. Второй детектив кивнул. Коротышка нам подмигнул. Наблюдал, как мы идем по проходу. Второй арестованный смотрел в окно. Мы вернулись из вагона для курящих к нашим местам в другом вагоне.

– Ну, Джимми, что ты об этом скажешь?

– Не знаю, что и сказать.

– Я тоже.

* * *

За ланчем в «Кадиллаке» мы сидели за стойкой, когда они вошли и парами сели за стол. Ланч удался. Мы взяли закрытый пирог с курятиной, а потом я выпил стакан молока и съел кусок черничного пирога с мороженым. Народу в зале было достаточно. Через открытую дверь я видел поезд. С высокого стула наблюдал, как едят все четверо. Арестованные ели левой рукой, а детективы – правой. Когда детективы хотели разрезать мясо, они брали вилку левой рукой и при этом тянули правую руку арестованного на себя. Обе скованные руки постоянно оставались на столе. Я наблюдал, как ест арестант-коротышка, и он вроде и не специально мешал сержанту. Непроизвольно дергался, то и дело двигал правой рукой, которая тянула за собой левую руку сержанта. Двое других ели спокойно. Внимания к себе не привлекали.

– Почему бы вам не снять их, пока мы едим? – спросил коротышка сержанта. Тот не ответил. Он потянулся за кофе, и, как только поднял чашку, коротышка дернул рукой и кофе пролился. Не глядя на коротышку, сержант двинул правой рукой, да так, что оба сцепленных наручниками запястья ударили коротышку по лицу.

– Сукин сын, – прошипел коротышка. Из разбитой губы потекла кровь, и он облизнул ее.

– Кто? – спросил сержант.

– Не вы, – ответил коротышка. – Не можете вы им быть, раз уж вас приковали ко мне. Ни в коем разе.

Сержант убрал свободную руку под стол и посмотрел коротышке в глаза.

– Что ты там говоришь?

– Ничего, – ответил коротышка. Сержант еще какое-то время смотрел ему в глаза, а потом потянулся за кофе скованной рукой. Правая рука коротышки поползла по столу следом. Сержант поднял чашку и подносил ко рту, чтобы выпить, когда кружка вдруг вылетела из руки и кофе пролился на стол. Сержант, не посмотрев на коротышку, дважды ударил его наручниками по лицу. Крови прибавилось, коротышка облизал нижнюю губу и уперся глазами в стол.

– Тебе хватило?

– Да, – ответил коротышка. – Хватило.

– Чувствуешь, что успокаиваешься?

– Уже успокоился, – ответил коротышка. – Как вы себя чувствуете?

– Вытри лицо, – буркнул сержант. – У тебя весь рот в крови.

Мы видели, как они по двое идут к поезду, а потом тоже встали и пошли к нашему вагону. Второй детектив, не тот, которого называли сержантом, а скованный с заключенным более крупных габаритов, словно и не заметил случившегося за столом. Он наблюдал, но будто ничего не заметил. Другой арестованный не сказал ни слова, но тоже внимательно за всем наблюдал.

На наше сиденье напа́дал пепел, и отец смахнул его газетой. Поезд тронулся, и я выглянул из окна, чтобы получше рассмотреть «Кадиллак», но ничего особенного не увидел, только озеро, фабрики и отличную гладкую дорогу, проложенную вдоль рельсов. На берегу озера высились горы опилок.

– Не высовывай голову, Джимми, – велел отец, и я сел. Все равно смотреть было не на что.

– Это город, откуда приехал Эл Могаст.

– Угу.

– Ты видел, что произошло за столом? – спросил отец.

– Да.

– Ты видел все?

– Не знаю.

– Почему, по-твоему, коротышка все это затеял?

– Думаю, он хотел допечь сержанта, чтобы тот снял с него наручники.

– Больше ты ничего не видел?

– Я видел, как сержант трижды ударил его по лицу.

– А куда ты смотрел, когда сержант бил его?

– На лицо коротышки. Наблюдал, как сержант бьет его.

– Так вот, пока сержант бил коротышку по лицу его же правой рукой в наручнике, левой он схватил со стола нож со стальным лезвием и спрятал в карман.

– Я этого не видел.

– Не видел, – согласился отец. – У каждого человека две руки, Джимми. По крайней мере изначально. Ты должен наблюдать за обеими, если хочешь что-то увидеть.

– А что делали остальные двое? – спросил я.

Отец рассмеялся:

– Я на них не смотрел.

* * *

После ланча мы сидели на своих местах, я рассматривал из окна окружающую местность. Не сказать чтобы это было мне интересно, но другого занятия не находилось, а предложить отцу пойти в вагон для курящих, до того как он сам это сделает, мне не хотелось. Он читал, и, полагаю, моя нетерпеливость мешала ему.

– Ты когда-нибудь читаешь, Джимми? – спросил он.

– Мало, – признал я. – У меня нет времени.

– А что ты сейчас делаешь?

– Жду.

– Хочешь туда пойти?

– Да.

– Ты думаешь, мы должны сказать сержанту?

– Нет.

– Это этическая проблема, – отец захлопнул книгу.

– Ты хочешь ему сказать? – спросил я.

– Нет, – ответил отец. – Потому что человек считается невиновным, пока закон не докажет его вины. Он, возможно, не убивал того итальянца.

– Они наркоманы?

– Я не знаю, сидят они на наркотиках или нет, – ответил отец. – Многие их принимают. Но от них люди не разговаривают так, как разговаривали эти двое.

– А от чего так разговаривают?

– Не знаю, – пожал плечами отец. – Что может заставить людей так разговаривать?

– Давай сходим туда. – Я встал. Отец снял с полки чемодан. Положил в него книгу и что-то еще из кармана. Запер чемодан, и мы пошли в вагон для курящих. Шагая по проходу, я увидел, что оба детектива и оба арестованных спокойно сидят. Мы сели по другую сторону прохода.

Коротышка натянул кепку на повязку, его губы раздулись. Он бодрствовал и смотрел в окно. Сержанту хотелось спать. Его глаза закрывались, потом открывались, какое-то время оставались открытыми и снова закрывались. На сиденье впереди них и арестованный, и детектив спали. Арестованный прислонился к окну, детектив отклонился к проходу. Чувствовалось, что им обоим неудобно, и чем глубже становился их сон, тем они сильнее сближались друг с другом.

Коротышка посмотрел на сержанта, потом на нас. Вроде бы не узнал и перевел взгляд на проход. Казалось, хотел пересчитать всех, кто сидел в вагоне для курящих. Пассажиров в этот день было немного. Потом он вновь посмотрел на сержанта. Мой отец достал из кармана другую книгу и читал.

– Сержант, – позвал коротышка. Сержант раскрыл глаза и посмотрел на арестованного.

– Мне надо в сортир, – объяснил коротышка.

– Не сейчас, – сержант закрыл глаза.

– Послушайте, сержант, – не унимался коротышка. – У вас никогда не возникала потребность пойти в сортир?

– Не сейчас, – повторил сержант. Не хотелось ему покидать состояние полудремы, в котором он пребывал. Дышал он медленно и шумно, но, когда открывал глаза, дыхание затихало. Коротышка смотрел на нас, но вроде бы не узнавал.

– Сержант. – Сержант не ответил. Коротышка облизал губы – Послушайте, сержант, мне надо в сортир.

– Хорошо, – ответил сержант. Встал сам, встал коротышка, и они вдвоем двинулись по проходу. Я посмотрел на отца. «Иди, если хочешь», – ответил он на мой молчаливый вопрос. Я пошел следом за ними.

Они стояли у двери.

– Я хочу войти один, – заявил арестованный.

– Нет, не войдешь.

– Да ладно. Пустите меня одного.

– Нет.

– Почему нет? Можете запереть дверь.

– Наручники я с тебя не сниму.

– Да ладно, сержант. Пустите меня одного.

– Давай поглядим, что там. – Они вошли вдвоем, и сержант захлопнул дверь. Я сел на сиденье напротив двери в туалет. Посмотрел на отца. Слышал, как они разговаривают, но не мог разобрать ни слова. Кто-то повернул ручку, чтобы открыть дверь изнутри. Потом я услышал, как что-то упало и дважды стукнулось о пол. Послышался звук, будто кто-то схватил кролика за задние лапы и ударил головой обо что-то твердое, чтобы убить. Я смотрел на отца и призывно махал рукой. Звук повторился три раза, и я увидел, как из-под двери что-то потекло. Кровь медленно растекалась ровным слоем. Я вскочил и побежал к отцу. «Из-под двери течет кровь».

– Сядь здесь, – велел отец. Сам поднялся, пересек проход и коснулся плеча детектива. Тот посмотрел на него.

– Ваш напарник пошел в туалет.

– Понятное дело, – ответил детектив. – Почему нет?

– Мой мальчик ходил туда, и он говорит, что из-под двери течет кровь.

Детектив вскочил и подтащил второго арестованного к краю сиденья. Тот уставился на моего отца.

– Пошли, – приказал детектив. Арестованный не шевельнулся. – Пошли, а не то я разобью тебе башку.

– В чем дело, ваша светлость? – спросил арестованный.

– Пошли, ублюдок, – прорычал детектив.

– Ладно, не кипятитесь, – ответил арестованный.

Они пошли по проходу: детектив впереди, с револьвером в правой руке, а прикованный к нему арестант сзади. Пассажиры поднимались, чтобы посмотреть. «Оставайтесь на своих местах», – посоветовал им мой отец и взял меня за руку.

Детектив увидел вытекающую из-под двери кровь. Повернулся, чтобы посмотреть на арестованного. Тот увидел, что на него смотрят, и застыл. «Нет», – вырвалось у него. Детектив, держа револьвер в правой руке, так сильно дернул левой, что арестованный упал на колени. «Нет», – повторил он. Детектив, который смотрел и на дверь, и на арестованного, перехватил револьвер за ствол и рукояткой внезапно ударил арестованного в висок. Арестованный повалился вперед и ткнулся головой о пол. «Нет, – шептал он. – Нет».

Детектив ударил его еще дважды, и арестованный затих. Лежал на полу лицом вниз, почти прижимаясь подбородком к груди. Не отрывая глаз от двери, детектив положил револьвер на пол, отцепил наручник от запястья арестованного. Потом поднял револьвер, встал. Держа револьвер в правой руке, дернул левой за шнур, чтобы остановить поезд. Потом взялся за ручку двери.

Поезд начал сбавлять ход.

– Отойдите от двери, – услышали мы голос, донесшийся из туалета.

– Открой дверь, – приказал детектив и отступил на шаг.

– Эл? – спросил голос. – Эл, ты в порядке?

Детектив стоял справа от двери. Поезд притормаживал.

– Эл, – тот же голос. – С тобой все в порядке?

Ответа не последовало. Поезд остановился. Тормозной кондуктор открыл дверь в вагон. «Какого черта?» – спросил он. Увидел лежащего на полу мужчину, кровь под дверью, детектива с револьвером в руке. Проводник приближался с другого конца вагона.

– Там парень, который убил человека, – детектив указал на дверь.

– Как бы не так, – ответил тормозной кондуктор. – Он вылез через окно.

– Следите за этим, – детектив указал на арестованного. Открыл дверь на площадку. Я пересек проход, подошел к окну. Вдоль железнодорожных путей тянулся забор. За забором начинался лес. Я посмотрел направо, налево. Детектив бежал вдоль состава. Больше я никого не увидел. Детектив вернулся в вагон, и они открыли дверь в туалет. С большим трудом, потому что сержант лежал на полу. Увидели, что окно поднято. Сержант чуть дышал. Его перенесли в вагон, арестованного подняли и усадили на сиденье. Детектив приковал его к ручке большого чемодана. Никто, похоже, не мог решить, что делать, то ли помогать сержанту, то ли искать сбежавшего коротышку, то ли что-то еще. Все высыпали из поезда и осматривали железнодорожные пути и опушку леса. Тормозной кондуктор видел, как коротышка подбежал к забору, перемахнул через него и рванул в лес. Детектив пару раз углублялся в лес. Потом возвращался. Арестованный прихватил с собой револьвер сержанта, поэтому разыскивать его в лесу было опасно. Наконец они решили добраться до ближайшей станции, где могли известить о случившемся местного шерифа и разослать приметы коротышки. Мой отец помогал им с сержантом. Он промыл рану, нанесенную между ключицей и шеей, послал меня за бумагой и полотенцами в туалет, сложил в несколько слоев, накрыл этой «пробкой» рану и привязал рукавом от рубашки сержанта. Они устроили его поудобнее, и отец вымыл ему лицо. Он по-прежнему был без сознания, но отец сказал, что рана не опасная. На станции сержанта сняли с поезда, и детектив вышел вместе со вторым арестованным. Его лицо стало белым как мел, а на виске вздулся огромный синяк. Он тупо смотрел перед собой, когда выходил из вагона, и спешно делал все, что ему говорили. Мой отец вернулся в вагон после того, как убедился, что больше ничем не может помочь сержанту. Его положили в автомобиль и повезли в больницу. Детектив рассылал телеграммы. Мы стояли на площадке, когда поезд тронулся, и я увидел, что арестованный стоит на платформе, прижавшись затылком к стене. Он плакал.

От всего случившегося меня мутило, и мы пошли в вагон для курящих. Тормозной кондуктор раздобыл ведро и тряпки и отмывал кровь.

– Как он, док? – спросил он моего отца.

– Я не врач, – ответил отец. – Но, думаю, с ним все будет в порядке.

– Два здоровенных детектива, – тормозной кондуктор пожал плечами, – и не смогли справиться с одним мозгляком.

– Вы видели, как он вылезал из окна? – спросил мой отец.

– Конечно, – кивнул тормозной кондуктор. – Или я видел его, когда он бежал к забору.

– Узнали его?

– Нет. Когда увидел – нет. Как ему удалось зарезать его, док?

– Наверное, набросился на него сзади, – ответил отец.

– Интересно, где он раздобыл нож?

– Не знаю, – ответил мой отец.

– А второй бедолага. Он даже не попытался бежать.

– Не попытался.

– Этот детектив сильно его отделал. Вы видели, док?

– Да.

– Бедолага. – Пол тормозной кондуктор отмыл дочиста, и в вагон мы прошли по влажной поверхности. Потом двинулись дальше, к нашим местам в другом вагоне. Отец сел, долго молчал, и мне оставалось только догадываться, о чем он думает.

– Так вот, Джимми, – наконец нарушил он тишину.

– Да.

– И что ты теперь об этом думаешь?

– Я не знаю.

– Я тоже, – кивнул отец. – На душе погано?

– Да.

– Мне тоже. Ты испугался?

– Когда увидел кровь, – ответил я. – И когда он ударил арестованного.

– Это понятно.

– А ты испугался?

– Нет, – ответил отец. – На что похожа кровь?

Я думал с минуту.

– Она густая и гладкая.

– Да, кровь гуще воды, – кивнул отец. – И ты непременно столкнешься с этим во взрослой жизни.

– Это поговорка, и она про другое, – ответил я. – Она про семью.

– Нет, – покачал головой отец. – Кровь действительно гуще воды, но это всегда неожиданно. Вспоминаю тот случай, когда впервые это выяснил.

– И как?

– Я почувствовал, что мои ботинки полны ею. Густой и теплой. Все равно что вода в сапогах, когда мы охотимся на уток, только теплая, густая и обволакивающая.

– Когда это случилось?

– Очень давно, – ответил отец.