Нужна собака-поводырь

– А что мы делали потом? – спросил он ее. Она рассказала. – Как странно. Ничего этого я не помню.

– А как ездили на сафари, помнишь?

– Должен бы. Но не помню. Помню женщин, идущих по тропинке за водой с кувшинами на головах, помню, как toto гонял стаю гусей к воде. Помню, как степенно они вышагивали сначала вниз, потом обратно наверх. Еще там были очень высокие приливы, и желтые отмели, и дальний остров, отделенный проливом. Все время дул ветер, и не досаждали ни мухи, ни москиты. Была крыша и цементный пол, крышу поддерживали столбы, и между ними постоянно гулял ветер. Поэтому весь день стояла приятная прохлада, а ночью было даже холодно.

– А помнишь, как пришел большой дау и во время отлива накренился и сел на мель?

– Да, помню, и команда в шлюпках высадилась на берег, матросы пошли вверх по тропинке, и гуси их испугались, женщины тоже.

– Это было в тот день, когда мы наловили очень много рыбы, но пришлось вернуться из-за поднявшихся волн.

– Это я помню.

– Сегодня память у тебя работает хорошо, – заметила она. – Только не слишком утруждай ее.

– Жаль, что ты тогда не полетела на Занзибар, – сказал он. – Там есть участок пляжа – прекрасное место для посадки. Ты бы смогла легко приземлиться и взлететь оттуда.

– Занзибар от нас никуда не уйдет. Не старайся вспомнить слишком много в один день. Хочешь, я тебе почитаю? В старых выпусках «Нью-Йоркера» всегда найдется что-нибудь, что мы пропустили.

– Нет, пожалуйста, не надо читать, – попросил он. – Лучше рассказывай. Рассказывай о хороших временах.

– Хочешь, расскажу, что там, снаружи?

– Там дождь, – произнес он. – Это я сам знаю.

– Очень сильный дождь, – подтвердила она. – И шквалистый ветер. В такую погоду туристов не будет. Мы можем спуститься вниз и посидеть у камина.

– Мы могли бы это сделать в любом случае. Туристы меня больше не смущают. Мне даже нравится слушать их болтовню.

– Среди них попадаются ужасные, – покачала головой она. – Но есть и довольно симпатичные. Мне кажется, на Торчелло приплывают как раз самые симпатичные.

– Это точно, – кивнул он. – Мне раньше это не приходило в голову. Тут ведь особо смотреть не на что, если ты не настроен немного, даже чересчур благодушно.

– Принести тебе что-нибудь выпить? – спросила она. – Ты же знаешь, сиделка я никудышная. Меня этому не учили, а врожденного таланта нет. Но напитки я готовить умею.

– Ну, давай выпьем.

– Ты что хочешь?

– Все равно, – пожал плечами он.

– Тогда я сделаю тебе сюрприз. Приготовлю его внизу.

Он услышал, как открылась и закрылась дверь, потом шаги зазвучали на лестнице, и он подумал: я должен заставить ее отправиться в какое-нибудь путешествие. Надо сообразить, как это лучше сделать. Придумать что-нибудь правдоподобное. Мне с этим жить теперь до самого конца, и я должен придумать, как не сломать жизнь ей и ее саму не загубить. Она была так добра, а ведь доброта не свойственна ей от рождения. Я имею в виду особого рода доброту – чтобы изо дня в день и в тоске.

Он услышал, что она поднимается по лестнице, и отметил разницу в походке: со стаканами – и с пустыми руками. Он слышал, как дождь стучит по оконному стеклу, и ощущал запах горящих в камине буковых поленьев. Когда она вошла в комнату, он протянул руку за стаканом, обхватил его пальцами и почувствовал, как она чокнулась с ним своим стаканом.

– Это то, что мы когда-то здесь пили, – сказала она. – Кампари и гордон-джин со льдом.

– Как хорошо, что ты не из тех, кто говорит: «У нас беда».

– Да, – улыбнулась она, – и никогда не скажу. А в беде мы с тобой уже бывали.

– И оставались на ногах, даже когда дело подходило к развязке и казалось, что навсегда. Помнишь, когда мы запретили себе произносить эти фразы?

– Это было во времена моего льва. Какой был замечательный лев! Жду не дождусь, когда увижу его снова.

– Я тоже… не дождусь, – произнес он.

– Прости.

– Помнишь, когда мы запретили себе и это слово?

– Чуть было снова не сорвалось с языка.

– Знаешь, – начал он, – очень здорово, что мы приехали сюда. Я так хорошо здесь все помню, что все кажется осязаемым. Вот новое слово, которое мы скоро тоже себе запретим. Но все равно это чудесно. Когда я слышу шум дождя, я вижу, как он поливает камни, пузырится на поверхности пролива и лагуны, и я знаю, как гнутся деревья от каждого порыва ветра и как выглядят церковь и башня при разном освещении. Лучшего места для меня и выбрать было невозможно. Это действительно идеальное место. У нас есть хороший радиоприемник и прекрасный магнитофон, и я буду писать лучше, чем умел раньше. Если не торопиться, с магнитофоном можно правильнее находить слова. Нужно работать медленно, тогда я могу видеть слова, когда их произношу. Если слово неточное, я слышу, что оно неточное, и могу его менять и работать над ним, пока оно не станет точным. Моя милая, во множестве отношений мы не могли бы выбрать места лучше.

– О, Филипп…

– Чушь, – перебил ее он. – Темнота она и есть темнота. Это не реальная темнота. Я прекрасно вижу внутренним зрением, и голова моя раз от разу работает все лучше, и я могу вспоминать и могу хорошо придумывать. Вот подожди – сама увидишь. Разве плохо я сегодня вспоминал?

– Ты с каждым разом вспоминаешь все лучше. И становишься сильнее.

– Я уже достаточно силен, – подтвердил он. – И теперь, если бы ты…

– Если бы я – что?

– Если бы ты уехала на время, отдохнула, сменила обстановку…

– Я тебе не нужна?

– Ну разумеется, нужна, дорогая.

– Тогда к чему эти разговоры о моем отъезде? Я знаю, что ухаживаю за тобой неважно, но есть вещи, которые никто другой сделать не сможет, и мы любим друг друга. Ты любишь меня и знаешь это, и у нас есть много такого, что знаем только мы с тобой – и никто другой.

– И нам так хорошо бывает в темноте, – заметил он.

– Нам бывало хорошо и при дневном свете.

– Но ты знаешь, что я предпочитаю в темноте. В этом смысле теперь стало даже легче.

– Не надо врать, – попросила она. – И незачем изображать дурацкое благородство.

– Послушай, как стучит дождь, – обратил ее внимание он. – Какой там сейчас отлив?

– Вода убывает, и ветер отгоняет ее еще дальше от берега. Можно дойти пешком почти до самого Бурано.

– Везде, кроме одного места, – сказал он. – А птиц много?

– В основном чайки и крачки. Они отсиживаются на отмелях, а когда взлетают, ветер подхватывает их и несет.

– А сухопутных птиц нет?

– Есть немного, только там, где отмель выступает на поверхность при отливе и таком ветре.

– Как ты думаешь, весна наконец настанет?

– Не знаю, – ответила она. – Пока что-то не похоже.

– Ты уже выпила свой кампари?

– Почти. А ты почему не пьешь?

– Растягиваю удовольствие.

– Пей, – произнесла она. – Помнишь, как ужасно было, когда тебе совсем нельзя было пить?

– Все же послушай, – не унимался он. – Знаешь, о чем я думал, когда ты ходила вниз? О том, что ты могла бы съездить в Париж, потом в Лондон, пообщаться с людьми, развлечься, а потом ты бы вернулась – а тут уже весна, и ты бы мне все рассказала.

– Нет, – отрезала она.

– Я думаю, это было бы разумно, – убеждал он. – Ты же знаешь, что это долгая история, и нам предстоит научиться с ней жить. И я не хочу, чтобы ты изнурила себя вконец. Понимаешь…

– А ты можешь не повторять так часто «понимаешь»?

– Вот видишь? Еще одно. Я бы как раз пока научился разговаривать так, чтобы не вызывать у тебя раздражения. Ты будешь без ума от меня, когда вернешься.

– А что ты будешь делать по ночам?

– Это как раз очень просто.

– Не сомневаюсь. Полагаю, спать ты уже тоже научился.

– Собираюсь научиться, – поправил он и залпом выпил полстакана. – Это один из пунктов плана. Схема простая. Если ты уедешь и отвлечешься, моя совесть будет спокойна. И тогда, впервые в жизни имея спокойную совесть, я автоматически начну хорошо спать. Возьму подушку, которая будет воплощать мою спокойную совесть, обниму ее – и вот я уже сплю. А если случайно проснусь, просто начну представлять себе прекрасно непристойные видения. Или принимать замечательно умные и здравые решения. Или вспоминать. Понимаешь, я хочу, чтобы ты развеялась…

– Прошу тебя, не говори «понимаешь».

– Хорошо, я сосредоточусь и постараюсь так больше не говорить. Я уже обнес это слово забором, но забылся – и забор рухнул. Так или иначе, я не хочу, чтобы ты превращалась в собаку-проводника.

– Я – не проводник, и ты это знаешь. И в любом случае говорить надо не «проводник», а «поводырь».

– Я знаю, – сказал он. – Иди сюда и сядь рядом, если ты не очень на меня сердита.

Она подошла, села рядом с ним на кровать, они стали слушать, как дождь громко стучит по оконному стеклу, и он изо всех сил сдерживался, чтобы не ощупать ее голову и лицо, как делают слепые, а сделать это по-другому он не мог. Он притянул ее к себе и поцеловал в макушку. «Нужно будет снова попробовать уговорить ее, в другой день, – подумал он. – Я должен это сделать как-то поумнее. Как приятно прикасаться к ней, я так ее люблю, и я принес ей столько горя, я должен сделать все, что в моих силах, чтобы научиться хорошо заботиться о ней. Если я буду думать о ней и только о ней, все будет хорошо».

– Я больше не буду все время повторять «понимаешь», – пообещал он. – И это только начало.

Она покачала головой, и он почувствовал, что она дрожит.

– Ты можешь говорить все, что хочешь, – произнесла она и поцеловала его.

– Пожалуйста, не плачь, радость моя, – попросил он.

– Я не хочу, чтобы ты спал с какой-то паршивой подушкой, – всхлипывала она.

– Я и не собираюсь. С какой-то паршивой подушкой – ни за что.

«Остановись, – обратился он к себе. – Сейчас же остановись».

– Послушай, милая, давай пойдем вниз, пообедаем на нашем любимом старом месте у камина, и я расскажу тебе, какой ты у меня чудесный котенок и какие мы с тобой счастливые кот и кошечка.

– Мы действительно счастливые.

– И мы всё с тобой хорошенько обдумаем.

– Только я не хочу, чтобы ты меня куда-то отсылал.

– Никто никогда и никуда не собирается тебя отсылать.

Но, идя вниз по лестнице, осторожно нащупывая ногами каждую ступеньку и держась за перила, он думал: «Я должен заставить ее уехать, и сделать это нужно так скоро, как только возможно без того, чтобы обидеть ее. Потому что не очень-то я со всем этим справляюсь. Постарайся. Это-то ты можешь себе обещать. А что еще ты можешь?» «Ничего, – ответил себе он. – Ты ничего не можешь сделать. Но кто знает, со временем ты, вероятно, научишься лучше справляться с собой».