Che ti dice la patria?

Дорога через перевал была твердой и гладкой и в эти ранние утренние часы еще не пыльной. Внизу лежали холмы, поросшие дубами и каштанами, а еще ниже, вдали – море. По другую сторону – снежные горы.

Мы спускались с перевала через лес. Вдоль дороги были сложены мешки с углем, и сквозь деревья виднелись бараки углежогов. Было воскресенье. То поднимаясь, то опускаясь, дорога вела вниз от перевала, через заросли кустарника, через деревни.

Деревни были окружены виноградниками. Виноградники уже побурели, лозы стали шершавыми и плотными. Дома были белыми, и на улицах мужчины, одетые по-воскресному, играли в шары. Вдоль некоторых домов росли грушевые деревья, их похожие на канделябры ветви чернели на фоне белых стен. Груши опрыскивали, и стены домов были испачканы сине-зелеными с сизым отливом пятнами. Вокруг деревень были небольшие вырубки, на которых рос виноград, дальше шел лес.

В деревне, не доезжая двадцати километров до Специи, на площади стояла толпа, и молодой человек с чемоданом в руке, подойдя к нашей машине, попросил подбросить его в Специю.

– У нас только два места, и оба заняты, – сказал я. У нас был старенький «Форд-Купе».

– Я на подножке постою.

– Вам будет неудобно.

– Не имеет значения. Мне нужно в Специю.

– Ну что, возьмем? – спросил я Гая.

– Похоже, он все равно не отстанет, – ответил Гай.

Молодой человек просунул в окно пакет.

– Подержите это у себя, – сказал он. Двое мужчин привязали его чемодан к багажнику поверх наших. Молодой человек попрощался с каждым за руку, заверив, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям так, как он, неудобств не существует, и, взобравшись на левую подножку автомобиля, правой рукой ухватился за нижний край открытого окна.

– Можно ехать, – сказал он. Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.

– Что он сказал? – спросил Гай.

– Что можно ехать.

– Очень мило, – сказал Гай.

Дорога шла вдоль реки. На другом берегу возвышались горы. Солнце слизывало иней с травы. День был солнечный и холодный, свежий воздух врывался внутрь через поднятый ветровой щиток.

– Как ты думаешь, каково ему там, снаружи? – Гай смотрел вперед, на дорогу. Вид слева ему загораживал наш попутчик. Молодой человек сбоку возвышался над капотом, как носовое украшение корабля. Он поднял воротник и глубоко нахлобучил шляпу, нос у него посинел от холода.

– Может, ему надоест? – сказал Гай. – С той стороны у нас шина дрянная.

– Или он соскочит, если она лопнет, – сказал я. – Не захочет пачкать свой дорожный костюм.

– Вообще-то он мне не мешает, – сказал Гай. – Если б только машина так не кренилась из-за него на поворотах.

Лес закончился; дорога, отклонившись от реки, пошла вверх; вода в радиаторе начала закипать; молодой человек с досадой и подозрением смотрел на струю ржавого пара; мотор скрежетал, когда Гай обеими ногами до упора выжимал педаль сцепления; рывками – вверх, вверх, назад-вперед, снова вверх и наконец – ровная поверхность. Скрежет прекратился, и в наставшей тишине слышалось только бурное клокотанье в радиаторе. Мы очутились на вершине последнего холма, над Специей и морем. Отсюда дорога спускалась короткими, лишь чуть скругленными зигзагами. На поворотах наш спутник свешивался в сторону так, что машина с тяжело груженным верхом едва не переворачивалась.

– И ведь не скажешь ему, чтобы он этого не делал, – заметил я Гаю. – Инстинкт самосохранения.

– Великий итальянский инстинкт.

– Величайший итальянский инстинкт.

Поворот за поворотом мы спускались все ниже, утопая в глубокой пыли, пыль оседала на оливковых деревьях. Специя простиралась внизу, вдоль моря. На подъезде к городу дорога выровнялась. Наш попутчик просунул голову в окно.

– Я здесь сойду.

– Останови, – сказал я Гаю.

Мы притормозили у обочины. Молодой человек спрыгнул, подошел к багажнику и отвязал свой чемодан.

– Дальше пойду пешком, чтобы у вас не было неприятностей из-за пассажира, – сказал он. – Мой пакет.

Я отдал ему пакет. Он потянулся к карману.

– Сколько я вам должен?

– Нисколько.

– Почему?

– Не знаю, – сказал я.

– Тогда спасибо. – Молодой человек не сказал «благодарю вас», или «премного вам благодарен», или «тысяча благодарностей» – ничего такого, что прежде было принято произносить в Италии, если вас снабжали каким-нибудь расписанием или объясняли дорогу. Он выбрал самую сухую форму – «спасибо» и подозрительно посмотрел нам вслед, когда Гай тронулся с места. Я помахал на прощанье рукой. Молодой человек был слишком горд, чтобы ответить. Мы двинулись дальше, в Специю.

– Такие юноши в Италии далеко пойдут, – сказал я Гаю.

– Двадцать километров он уже прошел с нашей помощью, – заметил Гай.

Завтрак в Специи

Въехав в Специю, мы стали искать, где бы перекусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. Мы двигались к центру вдоль трамвайных путей. На стенах домов красовались стандартные портреты Муссолини с горящим взором, под ними от руки черной краской было приписано: «Vivas!», из нижних точек обеих «v» краска каплями стекла по стене. Переулки бежали к гавани. День был солнечный, и по случаю воскресенья весь народ высыпал на улицу. Мощеные мостовые недавно сбрызнули, и в пыли образовались влажные канавки. Мы ехали, прижимаясь к тротуару, чтобы не мешать трамваям.

– Давай поедим где-нибудь, где попроще, – предложил Гай.

Мы остановились напротив двух ресторанных вывесок на противоположной стороне улицы, я купил газеты. Рестораны располагались дверь в дверь. Женщина, стоявшая на пороге одного из них, улыбнулась нам, мы пересекли дорогу и вошли внутрь.

Внутри было темно, в глубине за столиком сидели три девушки и старуха. За другим столиком, напротив, – матрос. Он не ел и не пил, просто сидел. Дальше, за ним, молодой человек в синем костюме что-то писал. Волосы у него были напомажены и блестели, он был очень элегантно одет и выглядел щеголем.

Свет проникал внутрь через дверной проем и витрины, где были выставлены овощи, фрукты, бифштексы и отбивные. Подошла девушка, приняла у нас заказ, другая встала в дверях. Мы заметили, что под домашним платьем у нее ничего нет. Пока мы читали меню, та, что принимала заказ, обняла Гая за шею. Всего девушек было три, и они поочередно выходили постоять на пороге. Старуха за столом в глубине зала что-то говорила им, и они снова подсаживались к ней.

В зале была еще только одна дверь, которая вела на кухню. Ее прикрывала занавеска. Девушка, принявшая у нас заказ, появилась из этой двери с блюдом спагетти. Она поставила его перед нами, принесла бутылку красного вина и уселась за наш стол.

– Ну вот, – сказал я Гаю, – ты хотел местечка попроще.

– А здесь совсем не просто. Здесь сложно.

– О чем вы говорите? – спросила девушка. – Вы немцы?

– С юга, – сказал я. – Южные немцы – добрые и славные ребята.

– Не поняла, – сказала она.

– Это что, местный обычай? – спросил Гай. – Я обязательно должен позволять ей обнимать меня за шею?

– Конечно, – сказал я. – Муссолини запретил бордели. Здесь – ресторан.

На девушке было цельнокроеное платье. Она навалилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она старалась поворачиваться к нам лучшей стороной. Обаянию этой стороны способствовало то, что с другой на носу у нее из-за какой-то неприятности образовалась вмятина, как на теплом воске. Нос был очень холодный и твердый, только вдавленный.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она Гая.

– Он в восторге от тебя, – сказал я. – Но он не говорит по-итальянски.

– Ich spreche Deutsch, – сказала она и погладила Гая по волосам.

– Поговори с дамой на своем родном языке, Гай.

– Откуда ты? – спросила девушка.

– Потсдам.

– Задержишься здесь хоть ненадолго?

– В этой прекрасной Специи? – спросил я.

– Скажи ей, что нам надо ехать, – сказал Гай. – Скажи, что мы больные и у нас нет денег.

– Мой друг – женоненавистник, – сказал я. – Закоренелый немецкий женоненавистник.

– Скажи ему, что я его люблю.

Я сказал.

– Заткнись и давай выбираться отсюда, – сказал Гай.

Дама обвила его шею и другой рукой.

– Скажи ему, что он – мой, – сказала она.

Я сказал.

– Да вытаскивай же ты нас отсюда!

– Вы ссоритесь? – спросила дама. – Вы не любите друг друга?

– Мы немцы, – ответил я с достоинством, – истинные немцы-южане.

– Скажи ему, что он красавчик, – попросила девушка.

Гаю тридцать восемь, и ему льстит, что во Франции его принимают за коммивояжера.

– Ты красавчик, – сказал я.

– Кто это говорит, ты или она? – спросил Гай.

– Она. Я – только твой переводчик. Разве не за этим ты меня с собой взял?

– Хорошо, что она, – сказал Гай. – Жаль, если бы пришлось прямо здесь с тобой расстаться.

– Ну, не знаю. Специя – прелестное местечко.

– Специя, – повторила девушка. – Вы говорите о Специи?

– Прелестное местечко, – сказал я.

– Это моя родина, – сказала она. – Специя – мой дом, а Италия – моя родина.

– Она говорит, что Италия – ее родина.

– Скажи ей – оно и видно.

– Что у вас на десерт? – спросил я.

– Фрукты, – ответила она. – У нас есть бананы.

– Бананы – это пойдет, – сказал Гай. – По крайней мере они в кожуре.

– О, он любит бананы, – сказала девушка и обняла Гая.

– Что она говорит? – спросил он, отворачиваясь от нее.

– Она рада, что ты хочешь бананов.

– Скажи ей, что я не хочу бананов.

– Синьор не хочет бананов.

– Ах, – удрученно сказала девушка, – он не хочет бананов.

– Скажи ей, что я каждое утро принимаю холодную ванну.

– Синьор каждое утро принимает холодную ванну.

– Не поняла, – сказала девушка.

Бутафорский матрос напротив не шелохнулся. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания.

– Принесите нам счет, – сказал я.

– О нет! Вы должны остаться.

– Послушай, – сказал щеголеватый молодой человек, писавший что-то за своим столом, – не держи их. Эти двое ничего не стоят.

Девушка взяла меня за руку.

– Разве ты не хочешь остаться? Ну, уговори его.

– Надо ехать, – сказал я. – Мы должны сегодня добраться до Пизы, а еще лучше – до Флоренции. Развлечься мы сможем и там, вечером. Сейчас еще рановато. Мы должны доехать засветло.

– Но немного задержаться было бы так приятно.

– Путешествовать нужно при свете дня.

– Послушай, – сказал молодой щеголь, – не трать времени попусту на эту парочку. Говорю тебе, они ничего не стоят, уж ты мне поверь.

– Принесите нам счет, – сказал я.

Она взяла счет у старухи, принесла нам, вернулась и снова села за ее стол. Из кухни вышла другая девушка, пересекла зал и встала в дверях.

– Да не трать ты силы на этих двоих, – устало повторил франтоватый молодой человек. – Поди поешь. Они ничего не стоят.

Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и щеголь теперь сидели за одним столом. Бутафорский матрос сидел, обхватив руками голову. Пока мы завтракали, с ним никто ни разу не заговорил. Девушка принесла сдачу, которую отсчитала ей старуха, и пошла обратно на свое место. Мы оставили чаевые на столе и вышли. Когда мы уже сидели в машине, девушка вышла и встала на пороге. Мы тронулись, и я помахал ей рукой. Она не ответила, только стояла и смотрела нам вслед.