Книга: Остров Итонго
Назад: Тайна заброшенной усадьбы
Дальше: Бунт

Кристина

Посещение Баньковой Воли оказалось поворотным пунктом в развитии медиумизма у Гневоша. После возвращения в Варшаву призраки троих людей, связанных трагический тайной, перестали появляться, и это могло служить доказательством того, что миссия Янека по отношению к ним закончена. Зато у него развилась другая категория симптомов. Их происхождение было неясно. Они казались плодом фантазии спящего, капризными проявлениями первичного, предоставленного самому себе воображения. Их отличительной особенностью была колоритность — какие-то бородатые гномы, уродливые домовые, фауны, козлообразные существа, кикиморы, стржиги с ехидными улыбками на щекастых физиономиях. Персонажи этого «братства диковинного священнодействия», как их называл Бендзинский, выступали как в одиночку, так и в самых разнообразных сочетаниях и группах. Когда медиум был к этому предрасположен, возникали настоящие хороводы призраков, которые в такт неслышной музыки пускались в пляс. Иногда они играли друг с другом в «прятки». Гномы и русалки, хохоча, словно лесные дивы, прятались по углам кабинета, залезали за шторы, игриво выглядывали из-за занавесок и драпировки или дразнили друг друга, перебирая пальцами по носам, как по клавишам кларнета.
Бендзинский видел в этом всего лишь проекцию роящихся в голове Янека фантазий, в которых звучали отголоски услышанных им в детстве народных преданий и сказок. Пшислуцкий, постоянный участник этих сеансов, был несколько иного мнения. Он считал, что причину появления призраков следует искать в мире природных стихий, а значит в чем-то более реальном, чем капризная игра воображения.
Во всяком случае, Гневош несомненно входил в новую, чрезвычайно интересную фазу телепластии.
Насыщенность и обилие выходящей из его организма эктоплазмы было так велико, что это позволяло Бендзинскому подробно изучить ее химический состав. Субстанция, напоминающая студень, имела цвет светло-серой слизи, которая под микроскопом выглядела как соединение элементов, входящих в состав человеческого тела, но находящихся в коллоидальном состоянии. Телепластия, следовательно, состояла из двух этапов: первым из них был процесс «растворения», разложения и «осветления» физического тела медиума, вторым — процесс повторного соединения и консолидации, но в иной форме. Гневош был своего рода скульптором, но материалом, из которого он создавал свои творения, была не глина, а его собственное, загадочным образом преобразованное тело. Такова была точка зрения Бендзинского.
Пшислуцкий же считал так называемую телеплазму, исходящую из организма Янека, субстанцией sui generis наполовину физической, а наполовину энергетической, хотя и связанной с физическим телом, но особой и своеобразной, которая во время транса выделялась в виде густой материи и подчинялась формообразующей воле медиума. Заметное уменьшение веса, которое можно было наблюдать у Гневоша, а также частое исчезновение целых фрагментов его тела коллега Бендзинского связывал со значительной потерей его собственной телеплазмы — флюидов, которые в нормальном состоянии создают у человека неотъемлемое целое с его физическим телом и влияют на его тяжесть и силу.
Нужно было еще определить, какую роль в процессе возникновения призраков играет сам медиум. И в этом отношении гипотезы обоих врачей тоже отличались. Бендзинский считал все эффектом подсознательной работы медиума, плодом его воображения. Пшислуцкий допускал возможность вмешательства и взаимодействия бестелесных, потусторонних личностей и даже влияние так называемых «элементов», то есть злых духов. Друг Бендзинского пошел еще дальше, видя в некоторых явлениях присутствие так называемых личинок-однодневок — легких, эфемерных существ, блуждающих по миру обрывков человеческих мыслей и страстей, вибраций астральных тел, которые временно сгустились в объекты благодаря телеплазме медиума.
В любом случае перед обоими врачами стояла загадка. Во время сеансов с Янеком Гневошом перед ними на несколько часов раздвигались таинственные занавеси и открывались далекие, хотя и туманные перспективы. В полном изумлении они становились свидетелями парадоксального девственного размножения. Какого-то небывалого партеногенеза человеческих или животных форм — иногда гермафродитных. Рождения пульсирующих кровью организмов, чья короткая жизнь не была эффектом соединения двух эфемерных существ противоположного пола. Именно эта независимость от сексуального акта и половой принадлежности, эта самодостаточность медиума приводила к новым, интересным гипотезам.
Ибо характерной чертой медиумизма является как раз то, что самостоятельно порождать формы может как мужчина, так и женщина, что акт медиумического сотворения происходит без телесного соития. Не менее характерным является тот наблюдаемый неоднократно факт, что особые свойства медиумов ослабляются после половых отношений. Особенно часто после вступления в брак свой медиумизм полностью теряют женщины. Природа, кажется, действует весьма экономично. Она не допускает рассеивания своей творческой энергии в двух направлениях одновременно. За удовольствие от соединения с противоположным полом приходится расплачиваться утратой медиумических способностей.
Поэтому Бендзинский окружил особой заботой сексуальную жизнь своего воспитанника и следил за тем, чтобы преждевременное ее пробуждение не повредило развитию медиумных свойств. С этой целью он удалял на его пути все, что могло бы стимулировать половое влечение. Отсюда и атмосфера, какой он окружил Гневоша, отличалась почти монастырским аскетизмом и тишиной — вегетарианская пища, твердая постель, строгая и педантическая гигиена тела, частые холодные ванны, спартанский образ жизни.
В таких условиях Янек счастливо пересек Рубикон полового созревания и тихий, холодный, бесстрастный достиг двадцати четырех лет. Но тут его организм напомнил о своих правах. Его либидо, которое всяческими способами пробовали подавлять и обманывать, однажды взбунтовалось.
Той, которая непосредственно привела к этому, была дочь больничного садовника — шестнадцатилетняя, лишенная женского обаяния дурнушка по имени Рузя. Первый раз Гневош обратил на нее внимание во время одной из своих одиноких прогулок по больничному саду. Наклонившись над клумбой, она полола сорняки. Когда он проходил мимо нее, она, — неизвестно: случайно или нарочно, — отступила на дорожку и ударила его бедром. В результате этого столкновения она потеряла равновесие и машинально ухватилась за его ногу выше колена.
— О, Боже! — воскликнула она, выпрямившись, отдернув руку и краснея. — Я чуть не опрокинула вас на газон.
Тогда Гневош заметил, что у девушки красивая, выпуклая грудь и широкие бедра.
— Ничего страшного.
И поддавшись непреодолимому желанию, он стал водить ладонью по ее груди. Она стояла дрожащая, раскрасневшаяся и, опустив глаза, повиновалась ласке. Внезапно, словно испуганная лань, она бросилась бежать в сторону отцовского дома.
С тех пор они встречались в парке ежедневно, и однажды вечером, в поросшей сиренью и жасмином уединенной аллее, на травянистом ложе, она отдалась ему с бурной страстью молодой и здоровой особи. Он был первым и взял ее девицей.
На следующий день состоялся показ в присутствии широкого круга участников и все вышло плохо. Кроме незначительных световых феноменов, Гневош не сумел вызвать никаких существенных явлений. Бендзинский был в подавленном настроении. Неужели медиумизм исчерпал себя?
Вечером того же дня произошел неприятный случай. Дочь садовника сломала ногу, да так неудачно, что девушку пришлось немедленно отвезти в больницу. На следующий день, сразу же после того, как ногу сложили, Рузю навестил Янек Гневош. Рузя, тронутая до слез, благодарила за память, и прижимала к груди апельсины, которые он ее принес. Застал их за этим садовник. Он строго посмотрел на дочь, испытующе — на воспитанника своего работодателя и молча ушел. После возвращения из больницы у Гневоша впервые состоялась серьезная стычка с его опекуном. Бендзинский категорически запретил ему посещать Рузю.
Когда через шесть недель после этого девушка встала с постели, отец увез ее из Варшавы куда-то в отдаленную провинцию и слух о не пропал. Таков был эпилог первой любви Янека Гневоша. От нее у него остались приступы меланхолии, смешанные с чувством внутреннего раскрепощения. Это первое сближение с женщиной положительно сказалось на развитии его личности. Оно зарядило его энергией и духовно пробудило. Только теперь он в полной мере почувствовал себя человеком. Дремлющий в нем инстинкт заявил о себе и стал требовать удовлетворения своих потребностей. Еще раз подтвердилось огромное значение половой жизни для развития души, дала о себе знать важная стимулирующая роль, которую играет секс в человеческой истории.
Гневош стал усиленно учиться. Серьезные пробелы, которые он заметил в своем прежнем образовании, казались ему постыдными. Он должен был наверстать упущенное. Он старался усиленно работать над собой, взахлеб читал книги, днями и ночами корпел над сложными математическими задачами. Именно эта область знаний сильнее всего его привлекала. Легкость, с какой он усваивал новые знания, была невероятна, поразительна. Казалось, что он не учился, а вспоминал вещи уже известные ему ранее. В течение года он догнал и даже опередил ровесников, которые все предыдущие годы занимались по нормальной программе.
Теперь уже Бендзинский не создавал ему в этом отношении никаких препятствий. Он даже облегчал ему задачу, выписывая необходимые работы и предоставляя доступ к библиотекам. Он надеялся, что таким образом хотя бы на какое-то время ему удастся отвлечь внимание Гневоша от женщин. То, что раньше он хотел достигнуть при помощи изоляции, теперь он собирался добиться посредством интенсивной работы. Холодная и бесстрастная атмосфера знаний и науки должна была стать защитной оболочкой, ограждающей молодого человека от прелестей женского тела.
Одновременно с интенсивным темпом духовной жизни шло физическое развитие. Гневош самозабвенно посвящал себя спорту и вскоре продемонстрировал рекордные способности в этом направлении. Он превратился в первоклассного пловца, по-мастерски стрелял и отлично освоил тонкости бокса. В возрасте двадцати шести лет он представлял собой образец прекрасно развитого с психофизической точки зрения молодого человека. Красивый, гибкий, ловкий, с гордым лицом патриция, он обращал на себя внимание женщин, и можно было услышать немало тихих вздохов, когда он, спокойный и задумчивый, проходил мимо.
В то время Бендзинский был им доволен. Медиумизм, временно ослабленный любовным эпизодом, восстановил былую силу, и Янек снова удивлял необычайным богатством и пластикой выходящих из него фантомов. Слава о нем проникла даже за границу, и все чаще Бендзинского навещали ученые-медиумисты различных национальностей, чтобы лично познакомиться с его необычным воспитанником. В конце концов доктор решил отправиться с ним в продолжительное турне по Европе.
Но, прежде чем он смог реализовать этот план, в эмоциональной жизни Гневоша произошло новое важное происшествие, которое в значительной мере способствовало его дальнейшему раскрепощению и стало причиной бунта против роли, навязанной ему опекуном.
К числу ревностных участников домашних сеансов у доктора Бендзинского принадлежала, наряду с иными, пани Кристина Шлёнская, вдова инженера, очаровательная и соблазнительная, несмотря на свои сорок два года, женщина. Она относилась к редкому в наше время типу женщин с характером. После трагической смерти мужа, имевшей место более двадцати лет назад, она не вступила в повторный брак, хотя среди ее воздыхателей было несколько таких, что ей позавидовали бы многие девицы. Любовь к незабываемому Владеку не угасла за годы вдовьего одиночества, не была запятнана в так называемый опасный период и в момент знакомства с Гневошом переживала время красивой, хотя и грустной осени. Элегантная, погруженная в себя, в скромном черном платье, шла пани Кристина по жизни, заглядевшись в мираж минувшего счастья.
И к участию в сеансах склонило ее не простое любопытство или жажда сенсаций, а надежда, — неотчетливая, в которой она сама себе боялась признаться, — что ей удастся увидеть призрак своего любимого.
Узнав об исключительном успехе экспериментов Бендзинского и слыша заверения знакомых и родственников, которые видели тени своих дорогих усопших, она приняла решение о своем первом шаге на этом пути. С тех пор она была постоянным гостем Бендзинского и в течение трех лет не пропустила ни одного сеанса.
Но Гневошу тем не менее ни разу не удалось исполнить ее горячего желания. Ни разу среди толпы призраков не показалась тень покойного инженера Шлёнского. Неудача не остановила пани Кристину — «сопротивление того света» лишь усилило ее стремление преодолеть неумолимый барьер и ворваться в сферы потустороннего мира.
Какие чувства она тогда испытывала к Гневошу?
Скорее всего, она сама не до конца отдавала себе в этом отчет. Казалось, что она выходила за линию обыкновенной симпатии к медиуму, который должен был осуществить ее мечту. Она окружала его заботливой доброжелательностью с нотками порой эмоциональными, скорее материнскими. Из-за разницы в их возрасте это было проявлением естественным, не вызывающим подозрений.
Иначе дело обстояло с Гневошом. В первый год знакомства он не замечал ее вовсе. Она была ему безразлична, как и многие другие женщины, которые промелькнули во время сеансов через кабинет доктора. Не разбуженный еще в эротическом плане молодой человек относился к красивой, носящей траур женщине, с холодным, отстраненным уважением. Тогда их разделяла черная вуаль печали, которой пани Кристина заслонилась от мира и от людей.
Потом произошел эпизод с Рузей, и наступили его последствия. С тех пор Гневош стал чаще обращать внимание на женщин. Постепенно он сосредоточил его на вдове инженера Шлёнского. Может быть, это произошло из-за того, что интерес к ней имел характер тихого восхищения и, таким образом, укрывал чувственную природу, которой он так боялся. А может быть, его привлекло в ней что-то другое, что-то более глубокое — какое-то особое, таинственное сродство…
Как бы там ни было, но через несколько месяцев после вывоза дочери садовника из Варшавы прежние отношения между Кристиной и Янеком претерпели заметные изменения. Они сблизились, стали относиться друг к другу более фамильярно и с симпатией. Он не скрывал от нее своего скромного, стыдливого обожания, она окружала его материнской любовью и заботой. Через некоторое время Янек начал испытывать чувство злости при мысли, что Кристина видит в нем всего лишь инструмент, благодаря которому надеется вступить в контакт с мертвым мужем.
«Что за счастливый человек! — думал он, анализируя свое отношение к прекрасной вдове. — Что за наслаждение — вызывать любовное чувство у такой женщины!»
И он искренне завидовал мертвецу. Тем не менее он был в состоянии проявить бескорыстность и не жалел усилий, чтобы выполнить то, что считал единственным ее желанием. В тайне от нее он даже раздобыл фотографию Шлёнского и часами в нее всматривался, чтобы пропитаться его «аурой» и таким образом втянуть его в круг материализации. Но и это не подействовало. Дух инженера не пересек пределов потустороннего мира.
Несмотря на это, а может быть, именно поэтому, пани Кристина оказывала Гневошу всевозрастающую симпатию. Он, принимая ее проявления, казался ошеломленным, счастливым, и не верящим в это. К чувству поклонения постепенно добавился первый трепет страсти. Совершенно случайное прикосновение во время сеанса к ее груди разожгло пожар. Гневош полюбил пани Шлёнскую со всей страстью первого, большого чувства.
Она заметила это, но не отстранилась. Судьба или случай пришел им на помощь.
Однажды Бендзинский предложил пани Шлёнской устроить сеанс у нее дома.
— Может быть, обстановка, в который пребывал ваш покойной муж, положительно повлияет на медиума и облегчит ему задачу.
Пани Кристина приняла это предложение с нескрываемым удовольствием. В солнечный июньский день, в маленькой вилле на Лесной улице, собралась небольшая компания участников сеанса. Поскольку собрание носило совершенно частный характер, к участию было допущено всего лишь несколько лиц, к тому же все они принадлежали к кругу наиболее близких знакомых. Научный мир представляли только Бендзинский и Пшислуцкий.
После того как были опущены шторы и двойные жалюзи, Бендзинский создал из присутствующих медиумическую цепь. Фигура Гневоша четко выделялась на фоне стены, которая была покрыта фосфоресцирующей зеленом цветом эмульсией. Он сильно волновался и не сразу впал в транс. Только после получасового вмешательства доктора было достигнуто требуемое состояние. Но явления наступили не сразу. Прошел целый час, прежде чем из тела медиума стали подниматься первые струи эктоплазмы. Сегодня Янек дольше обычного испытывал терпение участников. Бендзинский досадовал и ежеминутно смотрел на часы. Сегодня вечером у него еще был намечен доклад в Медицинском обществе. Наконец возник призрак женщины в фантастическом восточном тюрбане. Призрак, нежно и грустно улыбаясь, оперся рукой о Гневоша, перевел взгляд на присутствующих и остановил его на пани Шлёнской. Некоторое время длилось молчание. Вдруг послышался наполненный радостью и ужасом крик:
— Славечка! Славечка моя!
Пани Шлёнская, забыв про категорический запрет Бендзинского, охваченная непреодолимым инстинктом материнского сердца, разорвала цепь и бросилась к призраку умершего год назад ребенка.
— Славечка моя дорогая! — тихо зарыдала она, беря в ладони протянутые к ней руки дочери.
Гневош издал жалобный стон. Призрак закачался, помутнел и начал быстро разлагаться. Через несколько мгновений он проник обратно в организм спящего.
— Ну и что вы наделали? — стал бранить Бендзинский дрожащую от волнения мать. — Разве вам неизвестно о том, что медиум может тяжело заболеть?
И он с усердием занялся пробуждающимся ото сна Янеком.
— Может быть, перенести его на софу в соседней комнате? — предложила пани Кристина, с беспокойством вглядываясь в лицо Гневоша.
Бендзинский с ней согласился.
— Это было бы весьма кстати. Пшислуцкий, будь добр, помоги мне.
Оба врача легко подняли со стула находящегося в полусознательном состоянии Янека и при помощи пани Кристины, поддерживающей его голову, уложили его на софе в спальне.
Гости, испуганные непредвиденным происшествием, незаметно удалились. Тем временем Гневош пришел в сознание.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его опекун. — У тебя что-нибудь болит?
— Немного только правая рука в запястье, — пожаловался Гневош, пробуя встать с софы.
— Ну, ну, только не так быстро, приятель! Взгляни, Тадек, как выглядит перенапряжение физического тела в результате потери определенного количества телеплазмы.
Пшислуцкий наклонился над рукой больного и внимательно рассматривал место, указанное коллегой.
— Действительно, повреждение должно быть серьезным. Похоже на гибель нескольких клеточных колоний.
Бендзинский похлопал Гневоша по плечу.
— Оправишься от этого через несколько дней. Я боялся, что будет значительно хуже. Впредь стану более осторожен при выборе участников наших встреч и мер безопасности.
Он взглянул на часы.
— Мне пора идти. Через четверть часа я выступаю с докладом. Тадек, будь добр, займись Янеком до завтрашнего утра. Или же отвези его на машине в нашу больницу.
— Извините, дорогая пани, за неудачный сеанс и за беспокойство, — обратился он на прощание к хозяйке дома. — Но не наша в том вина. Мы хотели как лучше.
Пани Шлёнская с улыбкой на прояснившемся лице протянула ему руку.
— Ах, дорогой доктор, к чему эти оправдания? Стало быть, не произошло ничего опасного?
— Я за него совершенно спокоен. Самое большое через восемь дней проведем повторный сеанс у вас дома, дорогая пани.
Он поцеловал ее руку.
— Адью, господа! До свидания, до завтра!
Они остались втроем. Гневош уже окончательно преодолел слабость и водил глазами за вдовой. Пшислуцкий начал торопиться в обратный путь.
— Не могли ли вы послать служанку за автомобилем для нас?
Пани Кристина возразила жестом.
— К чему такая спешка? Разве вам у меня плохо? Сперва поужинаем вместе, а потом я пошлю Марианну за автомобилем. Только я вас очень прошу! Не возражайте, доктор! Сегодня я беру Янека под свою опеку. Вы, господа, находитесь в моем доме.
Улыбка, которой она сопроводила свои слова, была настолько пленительна, что обезоружила даже непоколебимого доктора. Они остались ужинать. Гневош ел с аппетитом, пользуясь только правой рукой, поскольку левая еще слегка болела. Занятый созерцанием хозяйки дома и окружающей обстановки, он говорил мало. В середине ужина вошла служанка с письмом, адресованным Пшислуцкому. Доктор был удивлен.
— И здесь меня нашли! Очень интересно, от кого.
Он разорвал конверт и быстро прочитал письмо.
— Я должен немедленно ехать, — сказал он, вставая из-за стола. — Это от Бендзинского. Я ему в данный момент срочно нужен. Пан Янек, едем! Извините, дорогая пани, что вот так — в середине ужина…
Гневош неохотно отодвинул стул. Вдова ласково, но решительно положила руку на его плечо.
— С вашего позволения, пан доктор, пана Гневоша я еще задержу на минуту. Обязанность по крайней мере одного из мужчин — составить мне компанию до конца ужина. Впрочем, пан Янек кажется мне еще каким-то бледным и ему следовало бы немного отдохнуть. Я его сама к вам отвезу.
После короткого колебания доктор уступил и уехал сам. Когда Шлёнская вернулась из прихожей в столовую, она застала Гневоша перед висящим на стене у окна портретом ее мужа.
— Красивый мужчина, — задумчиво сказал он. — И счастливый, — добавил тут же, глядя ей в глаза.
Она горько улыбнулась.
— Не кощунствуйте. Он умер таким молодым. Ему было всего лишь тридцать лет. Мы прожили вместе только четыре месяца.
Гневош подошел к ней и нежно взял ее руки в свои ладони.
— Бедная, — тихо повторил он это слово несколько раз. — Болезнь?
— Несчастный случай. Погиб при строительстве.
Он отпустил ее руки.
— Давно?
— Двадцать шесть лет назад.
Он с искренним состраданием снова посмотрел ей в лицо.
— Сколько вам пришлось испытать! Такая молодая, почти ребенок.
— Да. Когда я выходила замуж, мне было всего лишь шестнадцать лет.
Она грустно улыбнулась.
— А сегодня я — старая баба.
Гневош встрепенулся, словно его кнутом огрели.
— Вы не имеете права так говорить! — сказал он, почти сорвавшись на крик. — Вы прекрасная, очаровательная женщина, чьей красоте завидуют молодые девушки.
В ответ он почувствовал теплое, мягкое пожатие ее руки.
— Да, да… двадцать шесть лет назад… Вам ведь, милый пан, сейчас именно столько лет, не так ли?
Он посмотрел на нее с особым вниманием.
— Да. Это мой теперешний возраст. Почему вам пришло в голову это число?
— Не знаю. Как-то так, невольно. Иногда нам на ум приходят слова подобные случайным прихотям… Но мы совершенно забыли про наш ужин. Нам надо его продолжить.
— Извините, но я не могу. Я только воспользовался возможностью провести в вашем обществе несколько минут без свидетелей. Вы даже не представляете, что значат для меня эти минуты…
Она остановила его взглядом.
«Еще рано, еще не сейчас», — умоляли ее глаза.
И он, растроганный, замолчал.
— Но ведь по бокалу марсала мы еще выпить можем? — прервала она неловкое молчание и подошла к буфетному шкафу.
— Этот сатир все также смеется, — услышала она за своей спиной ровный, сонный, словно бы механический голос.
Она вздрогнула и выронила из рук бутылку. Звякнуло стекло и благородный напиток оранжевой полосой разлился по ковру.
— Что вы сказали?
— Этот сатир все также смеется, — повторил он, как автомат, глядя на изображение греческого божества на одной из створок буфета.
— Знаете ли вы, что вы сказали, пан Янек?
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Вы два раза повторили фразу, которую каждый раз произносил мой муж, глядя на этот рельеф. Слово в слово. Разве это не странно?
Гневош оживился. В нем как бы отскочила закрытая прежде защелка, распрямилась сжатая пружина. Он окинул помещение тоскливым взглядом.
— Как мне у вас хорошо, пани Кристина, как хорошо. Как у себя дома. Я словно бы жил здесь уже давно. Как будто бы это был мой дом, наш дом, пани Кристина.
— В таком случае я вас отсюда еще не отпущу. Может быть, пройдем в гостиную. Я велю Марианне принести вина из подвала.
Она, позвонив в колокольчик, вызвала служанку и отдала распоряжение. Потом они вдвоем, взявшись под руки, как пара хороших, старых друзей, перешли в соседнюю комнату.
Было уже почти семь часов. Через окна проникал из сада аромат жасмина и сирени, долетала вечерняя песня цикад. Комната купалась в солнечных лучах. Красный свет заката тек по стенам, зеркалам, пылал в хрустале, кровью заливал кресла. Вся обстановка напоминала величавую симфонию, построенную из пурпура и золота.
Ослепленный блеском, Гневош остановился на пороге.
— Золотая пучина, — прищурив глаза, произнес он. — Что за восхитительный закат!
Постепенно его глаза привыкли к вакханалии света. Он внимательно посмотрел вокруг.
— Все сохранилось, — через секунду сказал он, словно во сне. — Все по-прежнему.
— А где библиотечный шкафчик? — неожиданно спросил он. — Застекленный шкафчик с зеленой занавеской? Стоял здесь, у окна.
Кристина смотрела на него почти в ужасе.
— Он действительно здесь стоял до недавнего времени, — ответила она, преодолевая чувство внезапного страха. — Но я велела поставить его там, возле пианино. Но откуда вам про это известно, пан Янек?
— У меня такое впечатление, что я знаю эту комнату уже давно, что я здесь уже когда-то был, что я узнаю эти вещи — мебель и все остальное… Словно бы я после многих лет возвратился в собственный дом…
— Это невозможно, — прошептала она, судорожно сжимая его руку. — Вот уже двадцать шесть лет ни один мужчина не переступил порог этой комнаты. Вы — первый.
— Это тем более странно, но это факт. Так значит — там, около пианино. Да, теперь вижу.
Он подошел к шкафчику.
— На верхней полке, с левой стороны, у самой стенки, должен стоять томик поэзии Леопольда Стаффа.
Он открыл шкафчик и заглянул внутрь.
— Есть! — радостно крикнул он. — Есть!
Он взял в руки лунно-голубую книжечку.
— «Цветущая ветвь». Вы знаете эти стихи, Кристина?
— Знаю ли я? Это был наш любимый поэт. Его стихи мы всегда читали вместе. В последний раз — вечером, накануне смерти мужа. Поздней ночью, словно предчувствуя предстоящую вечную разлуку, муж декламировал мне «Одинокую виллу» — этот маленький лирический шедевр, в котором вибрирует печаль осеннего умирания.
Гневош протянул ей открытую книгу. Она бросила быстрый взгляд на страницу и побледнела.
— Да, это то стихотворение. Сегодняшний вечер — как странный сон. Я постепенно теряю ощущение реальности… Дайте мне, пожалуйста, руку.
Он ее нежно обнял и, глядя в сад, залитый богатством умирающего солнца, начал тихим, проникновенным голосом, воспроизводить слова поэта:

 

Тень, что нашу любовь вдруг окрасила горестью,
Я давно уже чувствовал в сердце своем.
Помнишь: шли мы вдоль тихой аллеи и с робостью
Ты смотрела на скрывшийся в зарослях дом.

 

Утопающий в нежном жасминовом запахе,
Погруженный в густой аромат желтых роз,
Он белел в кровяном вечереющим зареве,
Как навязчивый призрак несбывшихся грез.

 

У ворот его черных, по-мастерски кованых
Мы стояли, взирая на призрачный сад.
Я рукой потянулся к нему, зачарованный…

 

От волнения у него отнялся голос. Он замолчал. Тогда Кристина, прижавшись головой к его груди, продолжила:

 

Но ворота закрыты — и меркнет твой взгляд.

 

И ты, может быть, видела — там, за оградою,
Растянулась, как глыба белесого льда,
Одиноко лежащая скорбная статуя,
Что ворота открыть нам спешила тогда.

 

Но упала, не выдержав гонки, и вот —
Мы остались стоять у закрытых ворот.

 

Последние слова стихотворения уплыли в пространство вместе с последним, прощальным лучом заходящего солнца. На небе горела вечерняя зоря, в комнату вливался сумрак. Откуда-то из кустов жасмина послышалась трель первого соловья.
Молча они вышли из дома на садовую дорожку. Все казалось чудесным повторением чего-то, что уже случилось много лет назад. Каждый шаг по извилистым, петляющим между клумбами тропинкам был далеким эхом прошлых прогулок. Так они дошли до беседки. Здесь он признался ей в любви. Она без слов подставила ему свои прелестные губы и не противилась, когда он ласкал своими губами ее грудь. Когда они возвращались из холодного сада, была уже звездная ночь. Боковыми дверями они вошли в виллу.
— К Бендзинскому ты больше не вернешься, — решительно сказала она. — Останешься у меня, а завтра утром мы уедем за границу.
— Дорогая, — нерешительно возразил он. — Я не хотел бы быть для тебя обузой. Я — человек без профессии.
Она нетерпеливо его перебила:
— Все это мелочи по сравнению с нашей любовью. О денежных средствах тебе не следуют беспокоиться. У меня есть состояние. Впрочем, ты восполнишь свое образование за границей и через несколько лет сможешь выбрать себе профессию. Теперь самое главное для нас — уехать отсюда как можно скорее.
Он прижал к губам ее руку.
— Чем я заслужил такую доброту, Кристина?
— Люблю тебя.
А потом наступила ночь безумного наслаждения. Под утро Гневош впал в состояние, похожее на транс. Он замер, его глаза остекленели и, неподвижный, бессильный, он застыл в ее объятьях. Она беспомощно смотрела на его красивое молодое тело, которое еще мгновение назад трепетало в спазме блаженства и дарило ей сладость мужских ласк.
Вдруг она почувствовала на лице холодное дуновение и увидела над собой мглистую фигуру другого мужчины.
— Кто здесь? — ее собственный голос показался ей чужим и сдавленным. — Кто здесь?
Лицо призрака озарилось доброй, приветливой улыбкой. Она узнала его.
— Владек, прости меня! — застонала она и заслонила лицо от его светлого взгляда.
И тогда она услышала его голос, тихий и ласковый, как раньше:
— Не беспокойся, Кристина. Ты не изменила мне. Тем, кого ты держала этой ночью в объятьях, был я. Потому что волею высших сил дано мне было вскоре после моей смерти воплотиться в новом теле — том молодом теле, которое я теперь на время покинул, чтобы в прежнем виде раскрыть тебе тайну нашей повторной любви.
Его голос умолк, а когда она подняла глаза, призрака больше не было. Зато в сером утреннем свете, проникающим в спальню сквозь опущенные жалюзи, она почувствовала пламенный взгляд Гневоша.
— Мой муж!
И она бросилась в распростертые к ней объятия.
Около семи часов утра они оделись и через веранду вышли из дому. Перед садовой калиткой они окинули прощальным взглядом виллу — храм своей любви; сад, клумбы и беседку — свидетелей своего счастья.
— Идем же отсюда! — сказала она сдавленным от слез голосом. — Опоздаем на поезд. Пойдем, Янек.
Он стоял как завороженный, и она силой оттащила его от зачарованного места. Они вышли на улицу. Когда он захлопнул садовую калитку, ему показалось, что они навеки закрывают за собой врата своего счастья.
Утро было мглистое. Серый туман клубился в воздухе и заслонял все вокруг. С нескольких шагов невозможно было разглядеть ни деревьев, ни фонарей. Тихая, как обычно, Лесная улица была погружена в полное оцепенение.
В течение первых нескольких минут им не встретился ни один прохожий. Так они дошли до ближайшего перекрестка. Вдруг на повороте тишину разорвал предупреждающий сигнал автомобиля. Кристина хотела сойти на тротуар, но, споткнувшись о бордюр, упала. Гневош наклонился и протянул ей руку. Но было уже поздно. Что-то неумолимое, как удар судьбы, отбросило его в сторону на несколько метров. Раздался короткий, пронизывающий сердце крик, и черная масса машины, выполнив свое страшное задание, нырнула обратно в туман…
Через четверть часа кто-то доложил в участковый комиссариат полиции, что на перекрестке улиц Лесной и Веселой, в луже крови, лежат двое человек. Тело женщины, ужасно изуродованное, выглядело как труп. Мужчина подавал признаки жизни.
Назад: Тайна заброшенной усадьбы
Дальше: Бунт