Книга: Крылья черепахи
Назад: Глава 7
Дальше: II. Рассказывает Леня Жуковяк

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТУМАН, ТУМАН, СЛЕПАЯ ПЕЛЕНА…

(События, рассказанные разными лицами)

I. Рассказывает Феликс Бахвалов

Мой друг Виталий завершил свою часть повествования, и я, ознакомившись с ней, еще раз подумал, что почти не ошибся в нем. Какое он произвел на меня впечатление в первые пять минут нашего знакомства, таким он и оказался. Ну, может быть, за исключением отдельных несущественных мелочей. Нормальный сочинитель книжек в мягкой обложке, которые рассыпаются на части после первого прочтения. А второй раз читать их и незачем.
Немного избалован, немного брюзглив, а под градусом и хвастлив, не принимает всерьез тех, кто не принадлежит к его мирку, ленив и инертен. Правда, парень компанейский, не зловредный и выпить не дурак. Это я сразу понял. Человековедение – наука неточная, однако, поработав какое-то время в больнице, особенно детской, понемногу начинаешь овладевать ею без учебников. Ортопед не исключение – конечности тоже крепятся к человеку. Если и через десять лет, увидев нового пациента, ты не способен сразу сказать, что перед тобой за фрукт, то ты не врач, а коновал, причем плохой, и к лошадям лучше не подходи – не лягнут, так покусают, и поделом.
При всей своей незловредности наш литератор не удержался от того, чтобы похохмить в мой адрес. Ответственно заявляю: в моей внешности нет ничего похожего на полинезийское каменное изваяние. Это у нашего писателя, наверное, шалят скрытые комплексы, что и неудивительно. Быть Мухиным-Колорадским и не самоутверждаться, принижая других, – таких чудес природа не допускает.
По-моему, написать можно было и получше. В смысле – он мог бы слегка проредить тот туман, что царил в его голове. От писателя я ожидал большего, а от детективщика и подавно. Если он в том же стиле пишет свои романы – ну их, не буду жалеть, что не читал.
В одном ему не откажешь: он сравнительно честно описал свое непонимание и свои сомнения на мой счет. Не стал заливать, будто с самого начала знал, чего я добиваюсь. Нет, он неплохой мужик и не окончательный дурак: не врет там, где
никто ему не поверит.
А как он удивился, когда я сказал ему, что следствие окончено! Аж челюсть отпала. Мне даже показалось, что он изрядно разочарован. Его можно было понять: он дал себя уговорить заняться не своим делом (а с меня, между прочим, семь потов сошло, пока уговаривал), только-только начал входить во вкус – и вот на тебе! Финита. Однажды я взял у Васеньки, это наш санитар, одну из его детективных книжек, еще не читанную, и, заглянув в конец, выдал Васеньке имя главного душегуба – так Васенька меня едва не убил. А уж обижен был, уж дулся на меня…
Примерно как Мухин-Колорадский.
Обида обидой, но удивлен он был не меньше, чем раздосадован, и немедленно потребовал объяснить, что, собственно, я имел в виду. Я ответил, что он сам сейчас все поймет, и предложил пойти выяснить, кто орал внизу и зачем.
Подозреваю, что презрение к элементарной логике – отличительная черта всех писателей. Вообще говоря, Виталий мог бы и сам догадаться, что я вовсе не искал убийцу. Разумеется, мои измышления насчет возможной виновности всех и каждого казались ему вздором, каковым и являлись. Но, сделав одно, самое простое логическое умозаключение, он не сумел перейти ко второму.
Я не искал убийцу. Чтобы обезвредить, не надо искать.
Мне до сих пор любопытно: пошел бы наш литератор вместе со мной допрашивать телохранителей, как сам предлагал?
Черт его знает. Возможно, и пошел бы, как баран, ведомый на бойню умным козлом. Переложив на козла всю ответственность, в том числе за его, баранью, жизнь. Но быть козлом, даже умным, мне что-то не улыбалось.
Безусловно, и это видно по его версии событий, он полагал, будто я хочу всерьез добраться до убийцы, вот только шаги для этого предпринимаю весьма окольные и путаные. А что мне оставалось делать?
Убедив всех разойтись по комнатам, я минут десять курил и оценивал сложившуюся ситуацию. Думайте что хотите, но я и сейчас убежден, что оценил ее верно. Если кто-то и мог взять на себя ответственность за кучу сбитых с толку, перепуганных людей, то только я. Так уж получилось. Виталий – нет. Не тот человек. Матвеич – тем более. Коля – под подозрением. Милена Федуловна – та в принципе могла бы, если бы не была занята исключительно своей особой. Остальных я даже не рассматривал.
Один свежий труп мы уже имели. Я не хотел второго.
Можно ускорить сращивание кости, но лишь до того предела, который установлен природой. Посеяв пшеницу, приходится ждать, когда она вырастет и созреет. Посеяв нервозность, тоже приходится ждать результатов. Не зря я начал с Милены Федуловны, она славно покричала. Наверняка ее вопли были слышны во всем «Островке», что и требовалось. Далее – Инночка. Было жаль несчастную Надежду Николаевну, тем не менее я рассудил, что безопасность, в том числе ее безопасность, превыше нервов. Тут крик был несколько тише, да к тому же девятый номер находился на втором этаже, но я не напрасно оставил дверь открытой. Третий – Леня. Он тоже неплохо поработал на мою идею, хотя пришлось и мне покричать. Главное – во втором номере поняли происходящее и кто-то как следует понервничал. Убийца.
Один из телохранителей. Вероятнее всего – Рустам. Ограбление? Очень возможно. Заказное убийство? Менее вероятно уже в силу излишней вычурности, хотя чего в жизни не бывает. Если честно, мне было наплевать на мотивы убийства. Я вообще не шевельнул бы и пальцем, если бы радогодские сыскари сумели добраться до нас в течение нескольких часов. Вероятно, убийца не собирался их ждать. Прорвавшийся ледовый затор и снесенный мост стали для него малоприятным сюрпризом.
Не только для него. В одном доме с убийцей находились десять человек, в том числе две пожилые женщины и один ребенок. Хорошо если нам предстояло быть отрезанными от мира всего лишь сутки или двое. А если больше? И все это время подозревать друг друга, дергаться, стараться не поворачиваться друг к другу спиной… Я вовсе не хотел, чтобы общая нервозность дошла до того, чтобы и убийца занервничал сверх меры. Он должен был занервничать ровно настолько, чтобы прийти к заключению: пора пускаться в бега.
Да, я спугнул его. Сделал это совершенно сознательно. И ничуть не жалею. Мое дело сшивать людям связки и вправлять вывихи, а не ловить убийц. Обязанность врача – спасать людям жизнь, а не подвергать ее опасности. Пусть убийцу объявят в розыск и ловят там, где он не сможет ни взять заложников, ни подстрелить кого-нибудь сдуру.
Интересно, схватил ли он пневмонию, переправляясь через протоку вплавь?.. Чисто медицинский интерес, сами понимаете.
Почему-то я не желал беглецу скорейшего выздоровления. Да, наше самопальное провокационное следствие было закончено, о чем я и сказал Виталию. Теперь оставалось лишь уточнить некоторые детали. Не для себя – лично мне плевать было на детали. Для спокойствия окружающих. Хватит с них и трупа – пусть окончательно уверятся, что убийца не ходит рядом.
Я не дал нашему литератору опомниться – сразу потащил его вниз. В холле все осталось по-прежнему, зато в коридоре напротив второго номера на стене красовался свежий след подошвы. Кто-то в сердцах пинал безответную стену.
Коля. Когда я деликатно постучал к нему, меня послали кратко, но далеко. Я ошибся. Колю надо было сокрушать нахрапом, а не миндальничать. Я с треском забарабанил в дверь.
Раздавшийся вслед за тем мат литератор типа Виталия назвал бы, наверное, неописуемым, но я не назову. Описать его во всех подробностях я очень даже мог бы. Просто не стану.
Я подождал и не услышал ответа.
– Не дури, Коля. Есть дело. Рустам сбежал, верно?
Ответную реплику я проигнорировал – одни эмоции и никакой полезной информации.
– Открыл бы, что ли, – предложил я. – Поговорим. Судя по специфическому грохоту и жалобному звону стекла, в дверь с той стороны врезался графин и перестал быть графином,
– Брось, Коля, – сказал я. – Ты один, а нас четверо не таких уж слабых мужчин. Надо будет – выломаем дверь, а тебя сомнем. – Не уверен, но, кажется, внутри зло рассмеялись. По правде говоря, я сильно сомневался в боевых качествах Лени и Виталия, а Матвеич и вовсе спал. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть оружие? Очень хорошо. Тогда тебе придется либо перестрелять нас всех – с понятными последствиями для тебя лично, – либо последовать за Рустамом. –
Я опять сделал паузу и вновь не услышал ответа. – Лезть в воду холодно, я понимаю… Но оставаться здесь и ничего не предпринимать я тебе тоже не советую. Как бы ты ни берегся… ты улавливаешь мысль?
Тогда он отпер. Набычившийся, смурной, с безумным взглядом. До состояния души, в котором люди начинают крушить все, что подвернется под руку, ему не хватало самой малости. А еще он придерживался рукой за косяк, и, видно, не зря.
– Ну? – спросил он.
– Дай-ка посмотреть твой затылок, – сказал я. – Рустам постарался? А чем?
– Не твое дело.
– Мое. Я врач.
Его шатнуло, и тогда я увидел, что творится в комнате. Мама дорогая!..

 

Я сходил на крыльцо за сосулькой, чтобы приложить лед к затылку Коли, где вздулся изрядный желвак. Вряд ли пострадавший чувствовал себя очень хорошо, но кость была цела, и симптомов основательного сотрясения мозга я не заметил. Рустам не собирался убивать своего коллегу, он просто выключил его на время, оглушив ударом сзади.
Дальше крыльца я не пошел. На реке шуршало и потрескивало, льдины терлись о берега. Небо было беззвездное и безлунное. Свет из холла, пробиваясь сквозь пыльные стрельчатые окна над крыльцом, таял в тумане, вырывая из черноты совсем небольшой кусок. Я был почти уверен, что Рустам уже смылся с острова, но не собирался проверять это на опыте, используя себя как наживку. Если где-то там, в промозглой черноте, раздетый и весь в пупырышках, он сейчас пробует большим пальцем ноги ледяную водичку, повизгивая и шепотом матерясь, – пусть и дальше предается этому занятию. Не надо ему мешать.
Почему-то я подумал о том, что в любом порядочном детективном романе герой, оказавшийся на моем месте, обязательно постарался бы не дать преступнику уйти и тем заслужил бы читательскую любовь. Пусть преступник вооружен, а герой нет – это только к лучшему, потому что пуля-дура обязательно просвистит мимо, а герой ужом вывернется из безвыходной ситуации. Герой, не загнавший себя в безвыходное положение, – никакой не герой, а так, персонаж.
Нет уж. В жизни такие эксперименты кончаются более чем плачевно, это я вам точно говорю, а исключения из правила немногочисленны, и не зря. В жизни лучше быть персонажем, но живым, и не играть с противником по его правилам.
Я вернулся, вручил Коле холодную скользкую сосульку и .велел приложить к желваку. Коля постанывал и ругался сквозь зубы. Ничего, оклемается. Дешево отделался.
Санаторному имуществу досталось крепче. Графин – вдребезги, а вместо одного из двух расшатанных стульев – хаотично разбросанные по полу фрагменты в виде отломанной спинки, сиденья и ножек.
Второй стул уже подгреб под себя Виталий. Я сел на кровать рядом с пострадавшим. В дверях, заткнув собой проем, возник Леня, нарушивший приказ не выходить из номера. Внутрь не шел, прислушивался с интересом.
– Так чем же он тебя ударил, а?
– Не знаю я… Рукояткой пистолета, наверное. И мой пистолет унес, табельный… сука! А потом связал… Стулом.
– Вот этим? – указал я на обломки.
– Он здорово умел стульями связывать, – поведал нам Коля, шипя сквозь зубы, как потревоженный аспид. – Он сам меня учил… Уй, блин!..
До сих пор я считал, что хнычущий охранник – такая же небывальщина, как вывих надкостницы или грыжа сетчатки.
Но я ошибался.
– Не распускай нюни, – ворчливо пристыдил я. – Подумаешь, разок стукнули. Троцкому хуже пришлось. Тоже мне, черепной травматик.
Коля замолчал. Только кривился временами да менял руку, прижимающую к желваку тающую сосульку. Жаркая пульсирующая боль, которую он терпел, должна была скоро пройти. Собственно говоря, это вообще не боль, а мелкая неприятность.
Предательство со стороны друга-приятеля – вот боль. Настоящая. Рана. И чтобы не растравлять ее еще сильнее, мне лучше было прикинуться непонимающим. Грубый костоправ с волосатыми пальцами – что он может понимать в травмах души?
– А потом ты очнулся и разломал стул, так?
– Угу.
– Теперь поговорим? – предложил я.
– О чем еще?
– О том, кто убил Бориса Семеновича. И еще кое о чем.
– Мать твою! – заскрипел Коля и попытался вскочить. – Не будет у нас никакого разговора, понял?
Я взял его двумя пальцами за колено, заставил сесть и сделал внушение. Мне не надо хамить, бесперспективное это занятие. Я коленки людям чиню, я же и сломать могу в крайнем случае. А это действительно больно, проверять не советую. Это не голова, где кругом кость. А потому не рыпайся, Коля, и не сквернословь, мне это не нравится. Лучше тебе ответить на вопросы. Чего испугался? Ведь крови на тебе нет я верно понял? Или ошибся?
– Какая еще кровь… Нет никакой крови…
– Коля, – воззвал я, подумав, что всякий другой, наверное, назвал бы его Коляном. Но нет, несмотря на все свои старания выглядеть крутым, он все-таки был Коля, а не Колян. Никаких тебе «типа» и «как бы», да и новорусский гунявый акцент совсем слабый. – Я понял, что ты не убивал. Он тоже понял. – Я ткнул пальцем в сторону писателя. – А ты-то понял, что мы поняли?
– Не надейся, не тупой, – огрызнулся он.
– Вот и хорошо. Расскажи все с самого начала. Ты давно знаешь Бориса Семеновича?
Ничто так не успокаивает нервного, боящегося боли пациента, как непоколебимая уверенность врача в том, что неприятная процедура будет проведена в любом случае, сколько бы больной ни гоношился. В конце концов он неминуемо смирится и перетерпит.
– Без году неделя. Он обратился в агентство, вот нас с Рустамом… с этой сукой…
В оценке Рустама я был с ним совершенно согласен.
– Чем он занимался? Не Рустам, а твой шеф.
– Не шеф, а клиент, – проворчал Коля. – Перекупщик. Работал со старателями. Камешки, золото. Может, и еще какие-то занятия у него были, не знаю…
Теперь Коля говорил охотно, будто всю жизнь мечтал поделиться чужими секретами.
– До нас его какие-то другие ребята охраняли… он нам не говорил, но ясно же… А вообще, он много болтал. Говорил, что заказали его, что теперь у него на нас вся надежда… Сюда придумал приехать – исчезнуть на время, отсидеться. – Коля гыгыкнул и болезненно сморщился. – Не поверишь: добирались не от Радогды, а аж от самого Лысогорска, да еще на попутках. Стоишь на трассе, голосуешь, мерзнешь, как цуцик…
Я покивал. Можно было предполагать, что реальная опасность для Бориса Семеновича исходила не от выдуманных им хозяев Земли, а от хозяев куда более реальных. Кого-то он там обманул, с кем-то не поделился… бывает. Акула среднего размера затаилась на дне среди обросших ракушками камней, пережидая, пока над ней не перестанут лениво кружить хищные тени громадных косаток. Не знаю, насколько хороша была идея Бориса Семеновича отсидеться в занюханном постсоветском санатории, в то время как его будут искать по всяким там Багамам, Мальоркам и Каталониям. Возможно, и хороша. Не учел он только одного: помрачения собственного рассудка. Страх – штука тонкая, коварная, он много чего может сделать с человеком, вплоть до вытеснения реальных страхов мнимыми.
Шизофрения. Раздвоение личности – и страхи, страхи… На одном полюсе был крутой бизнесмен, не выбившийся, однако, в легальные воротилы и потому оставшийся теневиком, причем наступившим кому-то более могущественному на любимую мозоль, вынужденно прячущимся от расправы, но привыкшим рассчитывать ходы в границах допустимого риска; на другом полюсе – робкое, задерганное существо, живущее в смертельном ужасе перед фантастическими хозяевами всего и вся, заранее смирившееся с ролью жертвы, как приговоренный перед казнью…
Что ж, была бы жертва, а палач найдется.
Особенно если жертва сама вводит палача в соблазн. Не размахивай Борис Семенович своим камушком – сидел бы сейчас с нами, смаковал коньячок и втолковывал непонятливым свои безумные теории.
А мы бы слушали и посмеивались.
– У него были какие-нибудь ценности, кроме изумруда? – спросил я.
– При себе? – уточнил Коля. – Было кое-что. Он не очень-то прятал. Камешки… мелкие, в металлической коробочке. В основном сапфиры и аквамарины. Пачка баксов… штук десять, не больше. Он нам платил по сотне в день сверх договора. Боялся очень. Спал всегда со светом и требовал, чтобы кто-то из нас находился в его номере. Ну, дождешься, пока он захрапит, и уйдешь… А то, бывало… – Коля хмыкнул, – залезет под кровать, глаза вот такие, трясется, как хвост овечий, и верещит: все, мол, отдам, пощадите только… Я ему: «Давай» – он отдает. Потом успокоится, вылезет, ну и вернешь ему… Мне чужого не надо. Не надо чужого от живого человека?
А от мертвого? Я не стал выпытывать, собирался ли Коля поживиться имуществом покойного клиента, – он бы не ответил. Вполне вероятно, что собирался, но вот беда, у мегапитека Рустама были свои виды на это имущество.
– Счастливо отделался, – с нарочитым грубоватым добродушием рубахи-парня сказал Виталий, решивший вставить словцо. – Всего-то получил разок по кумполу. Заживет. Твой коллега мог бы и тебе артерию вскрыть, как Борису Семеновичу, а вот не стал…
Как ни туго соображал в данный момент Коля, ему хватило двух секунд, чтобы сначала изумиться, а затем возмутиться.
– Да вы что? – морщась и втирая в желвак обмылок сосульки, провыл он. – Совсем рехнулись? Рустам? Гад он, конечно, но он Бориса Семеновича не убивал!
– С чего ты взял? – спросил я.
– Знаю, и все.
– Знаешь или просто веришь?
– Да почти что знаю! Я перед всем этим делом в коридоре был, а он – вот тут вот, в кровати…
– С Инночкой?
Коля очень натурально удивился. Кивнул.
– А с кем тут еще? Когда я с нею, а когда он…
От угла «Островка» и дальше пришлось идти едва ли не ощупью. Я дважды сбился с тропинки, начерпал ботинками снега и едва не расквасил нос о притаившуюся в темноте башенку. Я понимал, что Рустам уже двадцать раз успел уйти с острова, но если вы думаете, что мне нисколько не было страшно, то ошибаетесь. По-прежнему шуршали льдины на реке. Еще поворот за угол – и стало светлее. Окна. И подсвеченный промозглый туман.
«Не убивал!» – со злостью думал я. Как же! Мог убить и убил. Нашел крохотную временную щель, как нельзя лучше подходящую для убийства, и, пока Инночка после кувыркания в постели оправляла туалет, не терял времени даром. Понятно, тут и Инночку потрясти не грех, только уже не мне, а настоящему следствию: был сговор – не было?
В номере Бориса Семеновича горел свет. На плотном сугробе под распахнутым настежь окном чернели две глубокие вдавлины – спрыгнувший с подоконника был грузен и ушел в снег едва ли не по колено. Мегапитек.
Мой вес сугроб держал прекрасно. Я подпрыгнул, уцепился за подоконник и кое-как вскарабкался. Давненько я не совершал таких упражнений, и никакого от них удовольствия.
Лазить в окна следует к женщинам, а не к убитым и ограбленным перекупщикам подпольно добытых самоцветов.
Почему-то я ожидал увидеть в номере страшный кавардак, как после торнадо. Но нет, ничего особенного… Ни разбросанной по всей комнате одежды, ни распоротых подушек, ни опрокинутых стульев. На столе – здоровенная пластмассовая бутыль местной целебной минералки. А ведь именно со стола Рустаму было всего удобнее шагнуть на подоконник. Шагнул, но не смахнул. Аккуратист. На полу – обыкновенная дорожная сумка, какие носят на плече. Молния расстегнута.
Телохранитель заведомо знал, где что искать.
Нашел – и бежал.
Самым безопасным путем – через окно. Не рискнул еще раз появиться в коридоре, где кто-нибудь мог его увидеть. Решил, что хватит с него одного оглушенного.
И одного трупа.
Что бы ни говорил Коля, он заблуждался, считая своего товарища только шакалом, а никак не волком. Знаем мы всяких зверей. Видали, как ближайший друг вцепляется в глотку и с упоением рвет ближнего. По-видимому, Коля был из тех, кто, пренебрегая теорией, норовит все попробовать своими руками, почувствовать на собственной шкуре. Банальна правда Конфуция и стара, как археологический черепок, но ведь правда: «Путь опыта – это путь самый горький». Особенно если последствия опыта не детальны и потерпевший может оценить их горечь. Что ж, молодость и глупость со временем проходят у всех, особенно у телохранителей. В результате опытов.
Дрожа от холода, я закрыл окно на шпингалет. Если бы отопление действовало, температура в выстуженном номере поднялась бы до комнатной за какой-нибудь час. Но теперь на это не приходилось рассчитывать. Подышав на пальцы, я повернул ключ, оставленный сбежавшим Рустамом в замочной скважине. Разумеется, на такой случай в резерве у нас всегда оставался Викентий со своими гвоздиками и бабушкиными шпильками, но все-таки я предпочитал ключ.
–Коля, – сказал я, впуская телохранителя в апартаменты его клиента. – Ищи, что пропало.
Поиски не заняли много времени. Коля лишь прошелся по карманам пуховки Бориса Семеновича, одиноко висящей на вешалке в шкафу, и несколько более тщательно порылся в сумке. Покачал головой:
– Все пропало. И камешки, и баксы, и рубли…
Я кивнул, нисколько не удивившись. Чтобы реализовать крупный драгоценный камень, получив за него настоящую цену, а не нары и не пулю в голову, нужны деньги и связи, добываемые деньгами же. Глупо ступать на дорожку нелегала, объявленного в розыск, не имея оборотных средств. Сменяешь, пожалуй, камешек… на другой, посолиднее, из гранитной мастерской. С именем, фамилией, двумя датами и, может быть, фотографией.
– А какая была коробочка? – спросил я.
– Круглая. Из-под леденцов. Неполная.
– Сколько это хозяйство могло стоить, как ты думаешь?
– А никак не думаю, – зло ответил Коля. – Не знаю. Но большой-то изумруд, ясен пень, стоил больше…
Это я и без него знал.
– Больше ничего не пропало? Посмотри внимательнее.
Коля нехорошо оскалился – видно, опять в голову стукнула боль. Ему бы принять успокоительное да лечь в постель, а я его мучаю…

 

– Коньяк пропал, – сказал он. – Да, еще пакеты в сумке были… целлофановые. В одном лежал спортивный костюм, в другом – пара туфель. Вон они валяются, а пакетов нет.
Теперь я очень хорошо представил себе бегство Рустама. Без особого шума обездвижив своего коллегу, он отпер дверь третьего номера, если она была заперта (ключ он скорее всего забрал у мертвеца вместе с изумрудом), ограбил усопшего начисто, сохранив при этом полное хладнокровие, поскольку прихватил пакеты для сохранения одежды сухой во время переправы нагишом через протоку и даже коньячок, чтобы не слишком стучать зубами после заплыва. Предусмотрительный малый.
Неясным оставалось следующее: каков был первоначальный план ухода? Голову на отсечение не дам, но очень похоже на то, что Борис Семенович был убит чуть раньше, чем ледоход сломал мост, а это значит… Скорее всего это значит, что телохранитель вообще не собирался бежать из «Островка», а собирался припрятать добычу где-то здесь и состроить рожу кирпичом: ничего не видел, ничего не знаю, ничего никому не скажу… да я вообще в тот момент сексом занимался, чего вы от меня хотите, гражданин начальник?
У меня были и другие гипотезы, но эта казалась самой правдоподобной.
А значит, мы с Виталием не зря спугнули его – нам-то он был здесь не нужен ни в каком виде. Звериным Чутьем он понял: у него есть время, чтобы рвануть когти и успеть уйти в хороший отрыв. Что ж, пусть побегает, не нам его ловить…
Коля пострадал незначительно. Женщины – те выпьют валерьянки и успокоятся. Победа досталась легко.
Победа?
Достижение цели и есть победа. Смотря какая цель.
– И что теперь? – вопросил Леня. Он снова был тут как тут, приглядывался и прислушивался с большим интересом. Чуть раньше я бы непременно шуганул его, чтобы не таскать за собой хвост праздных зрителей. Дурные примеры заразительны.
Лично я чувствовал некоторое удовлетворение и большую усталость, а потому был намерен оповестить всех, что теперь они могут спать спокойно, да и самому завалиться на боковую. Предварительно тяпнув водочки с Виталием, Мухиным нашим Колорадским. Только без Лени.
– Теперь спать. Вот и все.
– Еще не все, – сказал Мухин-Колорадский.
– А что еще? – спросил я.
Надо быть снисходительным к мелким человеческим слабостям. Во всей этой истории я заставил нашего писателя сыграть довольно жалкую роль и вообще оставил его в дураках, не решившись посвятить в суть замысла. Теперь солдат, долгое время не понимавший своего маневра, жаждал отыграться.
Я готов был предоставить ему маленький реванш.
– Мы еще не видели подвал. Забыл?
Да, действительно.
– Чердак мы, между прочим, тоже не осматривали, – резонно добавил я, а Леня хрюкнул. – И дымоход. Я уж не говорю о крыше… Ну ладно, пошли поглядим на подвал…
Дверь в боковую башенку ушлый Викентий открыл мастерски, не то что в мой номер. Убежден, что это было сделано тихо и без порчи замка. Удивительно, что Коля вообще обнаружил малолетнего взломщика. Случайно, наверное.
В башенке было темно и тепло. Почему-то висел туман, как в парной, пахло сыростью. Я пропустил Виталия вперед. Если для сохранения лица ему необходимо проявить инициативу – пусть проявит.
– Ни хрена тут не видно, – пожаловался литератор и принялся искать по карманам зажигалку. Нашел, щелкнул.
– Оп! А ведь и тут кровь…
– Откуда? – проворчал я. – Дай посмотреть. Да подвинься ты!
Он не подвинулся. Пятясь, он вылез спиной вперед. Глаза у него были шальные.
– Глянь. Там, на стене…
Я отобрал у него зажигалку и глянул. Н-да… Вот куда ударила первая струя из рассеченной артерии. Сюда, а не на ковер в холле или коридоре.
– Мы идиоты, – сказал из-за моей спины Виталий, и я знал, кого в первую голову он имеет в виду. – Решили, что Бориса Семеновича резанули по шее в холле или коридоре. Вот где его резанули! Собственно, его вообще никто не резал…
Дверь в подвал была распахнута настежь. Обыкновенная обитая жестью дверь. В одном месте жестяной лист отстал и загнулся. Как раз на уровне моего плеча. И на уровне шея Бориса Семеновича.
Он был покрыт темной коркой засохшей крови. – Лезвие? – спросил Мухин-Колорадский, мстительно улыбаясь. – Убийство? Рустам? Бритва, да?
ПРИПИСКА ВИТАЛИЯ МУХИНА: Признать свою ошибку под давлением неоспоримых фактов – еще не доблесть. Не выдумывать при этом несуществующих подробностей, приписывая окружающим мелкую и недостойную реакцию на чужое фиаско, – труднее. Ответственно заявляю: никакой мстительной улыбочки с моей стороны не было и не могло быть.
ПРИПИСКА ФЕЛИКСА БАХВАЛОВА: Согласен заменить улыбку на ухмылку – или признать, что страдаю аберрацией зрения и при случае записаться на прием к окулисту.
Назад: Глава 7
Дальше: II. Рассказывает Леня Жуковяк