Глава 17

Ресторан «Пушкин» Тимуру понравился. Здесь все дышало стариной. Причем не той кичливой псевдостариной с бьющей через край роскошью, а стариной респектабельной, вызывающей чувство комфорта, тепла, уюта и душевного настроения – большие, в пол, окна с рамами из натурального дуба, бежевые шторы, бронзовая люстра и бра в стенных нишах, дубовые панели и обои цвета слоновой кости с вензелями. Такой же рисунок был на обивке стульев и диванов. Вместо картин в золоченых рамах – лаконичные автопортреты Александра Сергеевича, копии его рисунков. Положительно ресторан пришелся Тимуру по душе. Как и неподдельно искренняя сердечность, с которой встретил его администратор «Пушкина».

– Желаете позавтракать? – спросил он. – Могу предложить замечательный столик у окна. Рекомендую попробовать наши фирменные блинчики с осетриной. Нигде в городе вам такого не подадут.

В ресторане, несмотря на довольно ранний час, уже находилось несколько посетителей. Похоже, не пивом единым жив «Пушкин».

– Непременно воспользуюсь вашей рекомендацией, – пообещал Тимур. – Только чуть позже. Я договорился встретиться здесь с Феликсом Назаровым.

– С Феликсом Петровичем? – переспросил администратор, как будто знал еще как минимум пару других Феликсов. – Да-да, он предупреждал. Пройдите, пожалуйста, сюда. – И он указал на свободный столик у окна.

Радушия у администратора заметно поубавилось. То ли он потерял интерес к Тимуру как к потенциальному клиенту, то ли Феликса не особо здесь жалуют. Может, Рыбак прав и убийство Ларисы действительно дело его рук?

Но, выбирая между «правдой» Рыбака и «правдой» Аси, Молчанов предпочитал Асину. Основанным на многолетнем опыте оперативной работы выводам Ивана вполне можно было бы доверять, если бы не Асина уверенность в невиновности Феликса.

Уверенность, на первый взгляд абсолютно эфемерная, иррациональная, основанная на визуальных и тактильных наблюдениях. Если не знать Асю, то ее заявление явно попахивает теорией о так называемом «прирожденном преступнике» итальянского антрополога и судебного психиатра Чезаре Ломброзо. Кстати, согласно тому же Ломброзо, самые опасные преступники – шатены. Они склонны к грубой физической силе и не остановятся ни перед чем, даже перед убийством.

Подошедший к столику, за который администратор усадил Ивана, мужчина был именно шатеном.

– Феликс, – представился он и протянул руку.

– Тимур. – Молчанов встал из-за стола, ответил на рукопожатие и невольно прислушался к своим ощущениям.

Рука как рука. Теплая, сухая, крепкая. Да и сам Феликс был таким же: худощавым до сухости, но не хилым, создающим ощущение глубокой внутренней силы. А еще его карие глаза были полны такой неподдельной скорби, что Тимур безоговорочно встал на сторону Аси.

– Вы извините, – сказал Феликс, – что я не представляю вас коллективу лично. Сами понимаете…

Тимур не понимал. Подождал продолжения фразы, но его не последовало. Вместо этого Назаров позвонил по телефону.

– Жанна Анатольевна! К вам сейчас подойдет Тимур… – Тут он запнулся и посмотрел на Молчанова.

– Михайлович, – помог Тимур.

– Тимур Михайлович, – продолжил Назаров. – Так вот. Это ваш новый начальник. Прошу любить и жаловать.

Тимур услышал, как невидимая Жанна Анатольевна что-то быстро затараторила, но Назаров слушать не стал. Повторил не терпящим возражения тоном, словно молотком по шляпке упрямого гвоздя:

– Любить. И. Жаловать. – При этом он вдруг резко переменился. Скорбящий человек исчез, уступив место жесткому диктатору.

«И что бы сказала Ася, увидев его в этот момент?» – подумал Тимур, направляясь в сопровождении все того же администратора к лифту, ведущему из ресторана в офисные помещения.

Крыша у «Пушкина» была стеклянной, и, выйдя из лифта, Тимур оказался в буквально залитом солнечным светом коридоре, в который выходило восемь дверей слева и всего одна – с правой стороны. Эта дверь была открыта, и, коротко постучав по деревянному наличнику, Тимур вошел.

Представившаяся его глазам картина отдаленно напоминала приезд барина в поместье: он выходит из саней, а у дверей в подобострастной позе выстроилась челядь. Правда, состояла челядь всего из одного человека, очевидно, той самой Жанны Анатольевны, секретаря Ларисы Мартыновой, но эмоций на ее бледном, некрасивом лице хватило бы на добрый десяток.

– Здравствуйте, Тимур Михайлович, – срывающимся от волнения голосом произнесла она, указывая обеими руками на дверь с золоченой табличкой «Генеральный директор». – Проходите, пожалуйста.

Первое, что увидел Тимур, переступив порог директорского кабинета, были часы. Строгие, черно-белые, в тон пушкинским автопортретам из ресторанного зала, они остановились в двадцать минут пятого. И хотя само помещение было очень светлым и просторным, и выглядело оно достаточно стильно и солидно, Тимуру показалось, что все предметы обстановки – большой дубовый стол, кресло черной кожи, стол для заседаний и два ряда стульев, выстроившихся по обеим его сторонам, покрыты тонким налетом грусти и одиночества. То ли из-за полного отсутствия в обстановке неотъемлемых атрибутов офисной жизни – огрызков бумаги с неизвестно кому принадлежащими телефонами, многочисленных ручек, карандашей, вазочек, статуэток, сердечек ко Дню святого Валентина, которые обязательно накапливаются прямо пропорционально времени, отработанному на одном месте, и которые рука не поднимется выбросить, несмотря на их абсолютную бесполезность, то ли из-за остановившихся часов, то ли из-за безвременной кончины хозяйки этого кабинета.

Тимур сел за стол – кресло оказалось очень удобным, как будто сделано по индивидуальному заказу, включил компьютер и, в ожидании, пока тот загрузится, поочередно открыл ящики стола. Пусто. Ничего, что могло бы рассказать о Ларисе как о человеке.

Компьютер загрузился, и Тимур вставил в системный блок флешку, запуская в сеть «Пушкина» лазутчика, а затем послал на телефон Кристины смс со словом «Готово».

Ну, все, самая неприятная часть работы сделана, теперь можно и поговорить.

– Жанна Анатольевна! – Дверь мгновенно распахнулась, словно секретарь ждала за ней вызова.

– Да, Тимур Михайлович, вызывали?

– Прошу. – Тимур приглашающим жестом указал на ряд стульев.

Она выбрала самый дальний, села и сжала в замок бледные пальцы с короткими ногтями, покрытыми бесцветным лаком. Потом зачем-то поправила нелепую, совсем не подходящую к ее облику брошь в виде павлиньего глаза на воротнике-стойке белоснежной блузки, с которой почти сливалось бледное лицо. Даже светло-розовая матовая помада на узких губах не спасала положения. Весь вид ее олицетворял глубокую тревогу, и причина этой тревоги не являлась для Тимура тайной за семью печатями.

Понятно, что с приходом нового начальства грядет большая перестановка кадров. Менять бухгалтера и кадровика если и будут, то не сразу, замена начальника отдела сбыта чревата оттоком клиентов к фирме-конкуренту, куда его непременно примут с превеликим удовольствием. А секретаря, женщину в возрасте, единственным положительным качеством которой является большой стаж работы в «Пушкине», уволят в первую очередь. Как известно, новая метла по-новому метет. Директор-мужчина вряд ли захочет ежедневно лицезреть не первой молодости особу.

– Я смотрю, тут всё убрали, – сказал Тимур.

– Да, – судорожно сжимая пальцы, тихо произнесла Жанна Анатольевна. – Я… Вчера Феликс Петрович сказал… Я подумала… Не нужно было?..

– Вы, наверное, очень любили Ларису Мартынову, – бросил секретарю спасательный круг Молчанов.

– Конечно! – Ее понурое лицо окрасил румянец, а скрюченные пальцы слегка расслабились. – Мы столько лет вместе, через столько всего прошли! Почти одна семья…

– Может, у нее были враги?

– Конечно же, нет. У меня из полиции люди спрашивали. Она была замечательным человеком. Очень доброй…

Вот он – заговор молчания, о котором говорил Щедрый. О покойнике или хорошо, или ничего.

– Может, хотите кофе или чаю? – поинтересовалась секретарь.

– Не откажусь, кофе, пожалуйста.

Она с готовностью вскочила, а Тимур метнул ей в спину, словно копье:

– Вы же понимаете, Жанна Анатольевна, если мы будем работать вместе… Если вы хотите, чтобы мы работали вместе…

Секретарь замерла на пороге. Ее острые лопатки, выступающие из-под белой блузки, вздрогнули, словно от удара, плечи поникли.

– Вы кофе какой пьете? Со сливками? С сахаром? – спросила она, не оборачиваясь, после недолгой паузы.

– А Лариса какой пила?

– Черный. Без сахара.

– Мне такой же.

Оказалось, кофе в офисе «Пушкина» пили растворимый, причем из дешевых.