Коротков Борис Павлович

Я попал в Ярославский 1342-й полк. Дело было 6 ноября, немцы первый раз бомбили Ярославль. В сборочный цех пришел председатель парткома и сказал: «Ребята! Создается добровольческая Ярославская дивизия. Кто желает?»

Поставили стол, накрыли его красным полотнищем со старыми лозунгами. Лист бумаги, чернила, перо…

– Подходи, записывайся!

Вперед шагнули двенадцать ребят из нашего ФЗУ. Я шагнул тринадцатым. С тех пор число 13 преследует меня всю жизнь. Первое ранение 13-го, в самолете 13-й, в театре 13-й ряд…

– Подписались? Всем получить расчет.

Беседа I. На фронте

Под Москвой я оказался в феврале. Немцев тогда «швыранули» от столицы, как следует, и они отбежали за Можайск. Мы стояли во второй линии обороны, седлая Можайское шоссе в районе Кубинки. В боях под Москвой я участия не принимал, однако медалью «За оборону Москвы» меня все-таки наградили. Вручили ее уже в Германии в 1945 году вместе с орденом Красной Звезды.

Мы были тогда неразлучны – Шепятис, Дементьев и я, увидели ателье фотографа и решили сфотографироваться на память. Встали в ряд, напустили на себя бодрый вид, и фотограф остановил мгновенье. Вот эту карточку я и отправил маме в Ярославль. Потом война раскидает нас, и каждому отмерит полную чашу испытаний.

От Москвы дивизию поездом повезли в направлении Ленинграда. Доехав до станции Бологое, эшелон повернул на Великие Луки. Здесь мы дважды попали под бомбежку. Немцы потрепали состав и разрушили пути. Пришлось нам разгружаться прямо в поле и по пояс в снегу идти пешком до Осташкова. Там нас снова грузят в телятники и везут до Торопца. Из Торопца вся дивизия маршем идет до города Велиж. Мне и Славе Иванову на марше достался станковый пулемет. Мы спарили лыжи палками и на них его установили. Таким макаром дошли до местечка Кресты. В этом районе кавалерийский корпус Белова в свое время прорывался из окружения. Пройдясь по тылам немцев, кавалеристы покрошили немцев «в капусту». (Скорее всего Борис Павлович наблюдал результаты наступления 4-й ударной армии в ходе Торопецко-Холмской операции в январе – феврале 1942 года. Корпус Белова действовал под Вязьмой. – Прим. С.С.) Столько там было трупов, причем в каких-то странных позах, что я поначалу принял их за стада животных. Как оказалось, дети из близлежащих деревень делали из убитых немцев санки. Они ставили труп на четвереньки, выпрямляли конечности – все это дело замерзало в такой необычной позе – потом переворачивали и катались на таких вот санках с горки. Когда мы шли по руслу замерзшей Западной Двины, то видели, как дети на льду выстраивали окоченевших в такой скотской позе немцев гуськом друг за другом в длинную, причудливо извивающуюся очередь.

Обычно описывают обратную картину.

Не знаю, может, наших погибших уже собрали. Вот лошадей еще было много побито. Они лежали вперемешку с немцами, все это смерзлось в кашу. Вспоминаю, как мы тогда решили съесть убитую лошадь. Мне досталась передняя нога с подковой. Я ее сначала опалил было, начал варить в ведре со снегом, да тут опять марш. Так и шел с этой ногой на плече. А ребята веселятся: «Где это ты, Боря, столько счастья нахватал?» На следующем привале разогрели эту ногу и скушали, а копыто вместе с подковой подарил Докукину под пепельницу.

Всегда спрашиваю ветеранов, чем запомнился первый бой.

Неудачей. Мы дошли тогда до деревеньки Починок-Хлопянский. Слава Иванов заскочил в один из домов на огонек, а там сидят у печки двое военных. Оказалось, что это конная разведка Костромского полка.

– Мальчик, ты откуда?

– Из дивизионной разведки.

– Так у меня там сын Боря служит. Давай-ка его зови и сам приходи.

Славка бежит ко мне: «Боря, там твой отец!»

Вошли в избу, а там стоит такой соблазнительный аромат, от которого живот сводит судорогой. Картошка с козлятиной! А мы-то были рады даже мороженой картошке у сгоревших домов. Папа тогда нас усаживает, спрашивает у товарища: «Покормлю ребят-то?»

Тот улыбнулся в усы: «Так, Пал Васильевич, покорми, конечно. Все ведь не съедят».

Наелись мы от пуза так, что не встать. Вышли на крыльцо, молчим. Вдруг в темноте ярко вспыхнула деревня Добрино, за ней слева за озером Сошно полыхнуло зарево в Воронцово. Треск очередей, всполохи разрывов. Вот оно! Ночной бой!

Папа встал и как-то исподлобья сказал: «Ну, ребятки, смотрите. Вот она, война-то настоящая. Под Москвой нам не пришлось повоевать. Тут точно хлебнем по полной. Вы уж берегите себя!»

Обнялись, попрощались. Резко звучит приказ командира роты: «В ружье. На лыжи!»

Встали на лыжи, двинулись к лесу.

Какой порядок движения? В центре идет основное ядро соединения, спереди два дозорных взвода и по бокам два взвода.

Снег валил в ту ночь невозможно…

Исчезает головной дозор. Командир роты занервничал, догнал наш взвод, бросил на ходу: «Дементьев! Найди головной дозор, скажи, чтоб не отрывались и постоянно держали связь».

Тот винтовку на шею и побежал по следу.

Мы шли за ним какое-то время. Вдруг в поле сухо треснул винтовочный выстрел. И мгновенно тут же весь край леса ощетинился огнем, вверх полетели слепящие ракеты. А мы на снегу как галки. Паника! Скатились в какую-то канаву, потихонечку стали отходить. Ракеты висят, мечутся трассеры…

Отошли по этой канаве до озера к деревне Турнаево, пришли в себя, командиры навели порядок. И надо же, оказалось, что потерь нет. Мало того – даже никто не ранен!

Через три дня в роте вдруг появляется партизанская связная из Горок и спрашивает у Докукина: «Товарищ лейтенант, вы как считаете про вашего пропавшего солдата?» – «Да пропал тут один». – «Он не пропал, он в плену. Просил вам рассказать, чтоб не думали о нем плохо. Допрашивали сначала, потом офицер забрал у него валенки и на машине отправили его в Пречистое».

Рассказ Дементьева: «…я побежал по следу. Вдруг вижу – впереди человек в маскхалате. Вроде наш! Мы же все в маскхалатах. Подхожу к нему, кладу руку на плечо и начинаю втолковывать, что какого черта вы, мол, оторвались от основной группы. Тот встает со снега и поворачивается. Да высокий-то какой! Не узнаю. Хотел еще чего-то спросить…

Вдруг удар ручкой автомата в лицо. Вспышка боли, и я потерялся. Потом оклемался, чувствую, меня несут. Во рту кровь, лицо заплыло. И вдруг до меня доходит, куда меня несут! Вот ведь какая тварь здоровая, меня несет и винтовку. Так получается – я же остальных подвел! Надо что-то делать. Вспомнил, что в патроннике винтовки был загнан патрон. Нащупал винтовку на спине у немца, каким-то чудом нажал на курок. Тут немец мне добавил еще так, что дальше плохо помню. Окончательно я пришел в себя только в деревне Горки…»

Из Пречистого Ваня попадет в Смоленск, а затем в Германию в шахты Рура. В Руре «провкалывает» всю войну. Трижды его вербовали немцы в РОА и на другие надобности, но он отказывался и просидел в шахте до прихода американцев. Наши его от американцев «приняли» и отправили за Урал. На лесоповале Ваня пробыл до смерти Сталина. После освобождения и реабилитации женился на чеченке. Из Чечни уедет в конце девяностых в Муром. Только там мы его нашли и завязали с ним переписку.

Поначалу приходит ответ: «…я тебя не помню. Столько прошло времени, событий и лиц…» Тогда я ему отправил эту фотографию, где мы втроем под Москвой в ателье. Получаю письмо в слезах: «Вы, – говорит, – меня бросили!»

Потом его жена написала, что наша встреча состояться не может, поскольку Ваня умер.

Третий на фото был Иван Шепятис. Как у него сложилась судьба?

В одном из рейдов по тылам Ваня был ранен. Пуля порвала ему бедро и перебила кость. Его определили к партизанам в деревню. Но у партизан ведь как. Это они ночью партизаны, а днем кители сняли, и пойди-ка, разберись. Одна женщина выдавала его за своего сына. Там в деревне у этой женщины он дождется прихода наших войск и будет дважды награжден.(Рядовой Шепятис Иван Иванович, 234 СД, м.р. рота, ранен 23.5.1942, награжден медалью «За отвагу». – Прим. С.С.)

После войны в 53-м иду по Ярославлю, смотрю – навстречу ковыляет человек с клюшкой. Шепятис! Обнялись, посидели, выпили чего-то.

Через пару месяцев зашел к нему домой. Мама Шепятиса сидит в черной одежде.

– А Ивана мы похоронили.

– Почему не сообщили мне?

– Иван не знал твоего адреса.

Два Ивана, две судьбы… Не могу, тяжко. Подожди маленько.

Какая была в тот момент ситуация на фронте?

Немцы откатывались до большака Духовщина-Белый, оставляли в деревнях гарнизоны, вербовали старост, организовывали аэродромы. Линия фронта образуется через некоторое время. Если бы мы тогда смогли перерезать дорогу в районе Пречистого, то Бельско-Вяземская группировка попалась бы в клещи. В 42-м году мы были в семидесяти километрах от Смоленска и ничего не могли сделать.

Только в сентябре 43-го смогли прорвать глубокоэшелонированную оборону немцев, открыли так называемые «Смоленские ворота». Через участок нашей дивизии войска хлынут в прорыв на Смоленск. На нашем участке, кстати, нашли убитого немецкого офицера с фотографиями казни Зои Козьмодемьянской. После проведения следствия и допроса пленных стало известно, что именно он отдавал эти приказания.

Как Вы были вооружены в 42-м?

Всякое было. И винтовка, и автомат «ППШ». «ППШ» – хороший автомат. Другое дело, что нельзя его бросать. Затвор отходит, и тут же происходит выстрел. Ножи были обязательно. Свой трофейный нож с надписью «Deutschland über alles» я сдал в Музей. Были пистолеты «ТТ».

Как Вы были одеты?

Маскхалат из обычной бельевой ткани, шапки, стеганые брюки, ватники, бушлаты.

Что было дальше после неудачи с Дементьевым?

Мы двигались вдоль Западной Двины и вышли к Старой Торопе. От Торопца, как я тебе уже говорил, прошли маршем на лыжах 150 км. Дивизией командовал тогда полковник Ламинский. Он подорвался в Турнаево. Немцы заминировали мосток через канаву (кстати, по этой канаве мы отходили ночью). Помню, еще подтаяло немного. За ним гонялся немецкий истребитель, так он там кругами бегал возле этого мостика. Так вот этот Ламинский решил притвориться мертвым, руки раскинул и лежит. Лошадь-то с перепугу вместе с ездовым рванула в сторону. Немец покружил-покружил, да улетел. Только все поуспокоилось, вернули ездового и поехали в штаб, лошадь подковой наступает на мину. Ей отрубило зад, ездовой получил множественные ранения и ослеп, Ламинскому взрывом переломало ноги. Он потом умрет в Ярославле в пятидесятых. После него командовал майор Турьев Степан Ильич.

Опять неудача?

Да. Было дело.

Как Вы попали в разведку?

В лагере Песочное под Костромой. Я попал в 1342-й полк. Лейтенант Николай Андреевич Стаценко набирал в разведку 13 человек. Я, как повелось, был тринадцатым. Под Москвой разведроту принял, уже хлебнувший лиха под Москвой и раненый там же, выпускник Подольского училища – лейтенант Докукин.

Борис Павлович, перед поиском нервничали?

Конечно. Хоть и мальчишки, но переживали.

Кто ставил Вам задачу?

Командир роты.

Вам говорили, кого нужно взять?

Нет. Что попадется. Тут не до жиру.

Расскажите про первый удачный поиск.

В деревне Вервищи мы подловили танкиста и общевойскового капитана. Капитан только что прилетел на самолете. Мы видели, как самолет сел, из него вылез пассажир и вместе с встречающим немцем пошел в нашу сторону. Наш пулеметчик, недолго думая, срезал их очередью. Наверное, у него нервы сдали. Капитан погиб на месте, а вот танкист оказался раненым. Пожалуй, это и был первый пленный. А второго взяли в Брехаловке в начале апреля. Местные женщины сообщили, что немцы повадились мыться в баньке каждую пятницу.

Девять человек немцев шли друг за дружкой по тропинке. Мы их ждали метров за триста от Брехаловки. Колонну замыкал пулеметчик, которого и приказали не убивать. Огонь открыли после выстрела Докукина. Он свалил первого.

Какая дистанция была до немцев?

Метров десять. Мы со Славой лежали последние. Как только первый поравнялся с Докукиным, он выстрелил. Тут сразу же грянул залп. Стоны, хрипы…

Ну чего? Командир подошел к каждому, проверил «кондицию». Подходит к последнему, тот лежит не шелохнется. Докукин посмотрел, вдруг пнул его в пятку. Нагнулся и кричит: «Ауфштеен, мать ети!»

Немец встал, трясется. Докукин выхватил у него пулемет, вытаскивает ленту и бросает обратно немцу в руки. Тащи-ка давай, мол, сам.

– Давай Форвертс!

Собрали оружие, сумки, документы и сразу отошли. Немца повели в Никулино, за ним должен был приглядывать Слава. Подходим к канаве с талой водой. Немец вдруг вместе с пулеметом прыгает через нее! За ним с разбегу прыгает Слава. Мы обходим. Немец с гордостью показывает на значок и кудахчет: «Шпорт. Шпорт».

– Ну-ну. Давай.

Пришли в Никулино. Докукин из горки (уст. название мебели. – Прим. С.С.) вынимает бутылку водки и два стакана, из печки – котелок с картофелем. Наливает немцу и говорит: «Сейчас посмотрим, какой ты спортсмен. Давай. Тринкен». Тот посмотрел с опаской, делает два глотка и отставляет стакан в сторону.

– Нет, брат. Так дело не пойдет. У нас вот так «тринкен».

Хлопнул стакан одним махом. Стучит ладонью по столу, командует: «Пей, я сказал».

Посидели, перекусили. Минут десять прошло, наверное. Еще по стакану приняли – напряжение отпустило.

– Вроде бы кого-то не хватает.

Немца можно было не охранять, он уже лежал под столом. Вот тебе и «шпорт»!

Утром погрузили его на телегу и отправили в Турнаево, он там наплел всякого и остался жив. Один из девяти…

Немцы отомстили быстро и жестко. Они ночью сожгли Брехаловку, а на виселице казнили трех женщин. Мы потом их снимали и хоронили.

Что чувствовали Вы, когда немцы находились в двух шагах от вас?

Конечно, есть волнение. Конечно!

Я один как-то раз лежал в можжевельнике, да так и не решился выстрелить. Этот куст спас мне жизнь.

В том же апреле 42-го весь взвод под командованием Стаценко собрался на окраине леса. Мы залегли у плетня перед холмом. Осмотрелись. За оградой кочки, вода. В двадцати пяти метрах на гребне холма раскинулся двухметровый можжевеловый куст.

У Стаценко был замечательный украинский говор. Так вот он мне приказал: «Короткоу, сходь подывися. Давай вперед!»

Я перескочил через плетень, заполз в куст и стал смотреть по сторонам. Справа заметил какое-то движение. Мелькнули пилотки! Немцы!

Идут в моем направлении. Метрах в пятнадцати, может быть, встали против меня. Осматриваются, галдят по-своему. Их командир (по-моему, это был фельдфебель) вытаскивает бинокль и осматривается, линзами водит прямо надо мной. Я вжался в землю. Фельдфебель поворачивается ко мне спиной и начинает командовать. Пулеметчика со вторым номером отправляет налево, остальных развернул кругом, и сам пошел за ними в гору. Надо бы и мне тоже сматывать удочки. Словно уж пополз прямо по воде между кочек. Промок, конечно. Бинокль лейтенанта испортил – в него попала вода, потом долго пришлось сушить.

– Ну что? Вы-то видели их?

– Видели.

– Чего будем делать?

– Ну их. Уходить надо – вот что будем делать. Справа их до черта – хорошо слышно. Молодец, Боря.

– Пулеметный расчет видели?

– Видели. Не стали стрелять, тебя ждали.

Мог я, конечно, гранату бросить, но это была бы ерунда. Тем более что эта «РГД» – хлопушка! Если на нее оборонительный чехол надеть, то еще куда ни шло. Стрелять?! Из винтовки можно выстрелить. Попадешь в одного, остальные дадут прикурить.

Были какие-нибудь необычные или специфические задачи?

Под Березовкой Костромской полк попал в мешок. Немцы много там наших положили. Мы получили приказ – найти труп командира батальона, забрать документы и что особенно важно – его полевую карту. Ночью нашли, забрали все, представили командованию. На обратном пути надо было переправиться через вздувшуюся перед ледоходом речушку. Стаценко перебежал, держась за трос, а меня на середине реки оторвало от троса и унесло по направлению к немцам. Острым краем льдины меня стало прижимать к берегу. В этот момент на берегу появился силуэт в серой немецкой шинели. Навскидку с одной руки я дал по нему длинную очередь. Немец упал… Долго я там барахтался – автомат утонул, бушлат пришлось бросить…

Доплелся до своих, а они меня уже помянули. Говорю им:

– Автомат-то я утопил.

– Да ты что? А бушлат, наверное, продал?

Ночью уснул, положив ноги поближе к костру, и сжег яловые сапоги (кстати, подарок Стаценко). Вскочил от боли, прыгнул в лужу спросонья – они тут же лопнули на носках. Стаценко сразу оживился:

– Короткоу, Короткоу. Угробил мой подарок.

– Ну что поделаешь.

– Что поделаешь? Так ты и ходи так – портянками наружу. Ха-ха-ха.

И давай веселиться…

А с немецкой разведкой не доводилось пересекаться?

Они минировали тропы – ставили на них «растяжки». Несколько раз, когда натыкались на их группы, происходил встречный бой. Сплошной линии фронта не было. У них свое задание, у нас свое. Они выходили прямо к Гаврово, стреляли и воровали наших солдатиков. Весь Гавровский лес был ими заминирован. Один раз (уже под командованием Стаценко) в тумане мы напоролись на немцев. Утром такая тишина – ни выстрела, ни движения. Хорошо, Зинин услышал треск сучьев. Он, кстати, чуткий такой (из кадровых военных) был. Всех остановил, к командиру повернулся: «Командир, точно слышу, кто-то «шарится» там. А у нас только два автомата».

Постояли. Напряжение растет. Точно – хруст! Приближается к нам. Стаценко жестами указывает Славе идти направо, мне, Серову и Размашкину остаться в центре, сам с Зининым смещается влево. Снова ожидание. Тут начинаются странные вещи. Из тумана прорисовываются кусты, причем возникает ощущение, что они движутся на нас! Хруст и звуки движения уже слышны отчетливо. Немцы сделали что-то вроде шпалеры из прутьев и тащили ее на руках за какой-то надобностью. Мы спокойно подпустили их поближе и забросали гранатами, с флангов добавили им из автоматов. Там, конечно, шум, вой и гам. Со стороны Стаценко по нам вдруг начинает сечь длинными очередями «МГ», режет над головой ветки и прижимает нас к земле. Потом неожиданно захлебывается, раздается чей-то дикий вопль и через некоторое время «МГ» снова безостановочно стучит, словно швейная машинка. Каким-то чутьем мы понимаем, что теперь он бьет по немцам! После боя Стаценко рассказал, что оказался буквально в трех шагах от пулеметчика. Когда немец поприжал нас, командир рванулся к нему, и тот, увидев нож, заорал от ужаса. Стаценко заколол его и лег за пулемет. В это время Слава Иванов уже «оприходовал» второй «МГ»… Немцы, не сопротивляясь, отходят.

Мы собираем трофеи и бежим! За спиной слышим разрывы – немцы оперативно вызвали поддержку артиллерии.

Четко помню трофеи: два пулемета «МГ», три автомата и сумка гранат. Мне потом подарили вырезку из газеты со статьей «Шесть против сорока». Немцев никто, конечно, не считал, но вот нас было точно шесть человек.

Разрешали немецким оружием пользоваться?

А как же. Из немецких пулеметов стреляли по самолетам.

Сбили кого?

Сбитых самолетов не было.

Как Вам немецкие автоматы?

Так ведь они только для ближнего боя, и всё. Был такой занятный случай, когда мы шли к железной дороге. Неожиданно посреди бела дня из-за насыпи на два наших взвода выскочил одиночный немец и дал очередь от бедра. Несколько пуль ударили кому-то в грудь по навесной траектории и упали вниз как горох. Получается, что пули были на излете. Немцы, кстати, ставили через две обычных одну разрывную.

Вышло интервью, где немец заявляет, что им запрещали использовать разрывные пули и эти пули использовали только русские.

Ерунда. Они понапишут теперь. Брешет он. Вот химию в боеприпасах они точно не применяли, поскольку боялись ответных мер.

Куда делся Докукин?

Ушел на повышение. Ему дали батальон. В 43-м побежал встречать взятого разведкой «языка» и напоролся на мину. Будучи в звании полковника, умер в 1953 году от полученных во время войны ран.

Расскажите про подрыв склада боеприпасов.

Ребята нащупали артиллерийский склад в Гавровском лесу возле шоссе. Докукин с разрешения штаба дивизии поднял наш взвод и двух саперов под командованием Стаценко. Аккуратно подошли, наблюдаем. Охраны нет! Решили не ждать.

В вещмешках принесли мины ЯМ-5. (Мина ЯМ-5 – буквально Я(щик) М(ина)! Мина, изготовление которой не требовало больших затрат времени, дефицитных материалов, квалифицированных специалистов и сложных взрывателей. На сегодняшний день не сохранилось ни образца, ни чертежей данной мины. Эта модификация выпускалась с конца 1941 по 1944 год, была снята с вооружения по причине появления более совершенных мин. – Прим. С.С.) Хорошо помню, как мы со Славой открывали деревянные ящики и потрошили ножами уложенные в них мешочки с порохом. Саперы в это время делали свои дела, а мы ждали команду зажечь порох. Вдруг слышим свист идущего от ручья к складу человека. Дальше все происходит быстро. Докукин хладнокровно прицеливается и дает с автомата длинную очередь по немцам, сам лично все проверяет, а затем поджигает порох.

– Отход!

Бежим со всех ног. Пламя от горящего пороха поднялось на высоту двухэтажного дома. Когда отбежали метров на 200, начали рваться боеприпасы и над головами полетели осколки.

Домой возвращаемся, пехота подначивает: «Опять разведка дел понаделала». А чего нам? В ответ скромно улыбаемся…

Потом ребята притащили газету «За отчизну» с заметкой «Взрыв артсклада».

Получается, что охрана склада проявила преступную халатность?

Может быть. Сейчас трудно судить-рядить.

Борис Павлович, неужели у Вас все шло так гладко?

Да нет. Доставалось и нам. Вообще, я хочу сказать, что наша дивизия беспрерывно и неудачно атаковала, поэтому таяла, как снег. 5 мая батальон Костромского полка наступал в районе деревни Узвоз. Мы (взвод разведки) обошли деревню с тыла и ждали приказа. Атака в лоб захлебнулась, и батальон залег посреди поля. Немцы стали методично обрабатывать их минами и артиллерией. Тут поступил приказ: «Разведке вернуться и помочь наступающей в лоб пехоте». Стаценко сначала хотел было дождаться ночи и навалиться на немцев с тыла. Но приказ есть приказ. Когда вышли на это поле, он погнал меня за отставшими разведчиками, а сам удумал там открыть банку консервов и перекусить. Тут артналет. Осколками ранит незнакомого лейтенанта, а Стаценко в лоб бьет осколок с пятикопеечную монету.

Возвращаюсь назад, уже орут: «Лейтенанта убило». Подошел, гляжу – Стаценко лежит с немецкой вилкой в руках, изо рта консервы, а из дырки на лбу выдавило мозги. Я присел, помню, вытер лоб ему ладонью…

Мы выносили его на плащ-палатке, поднявшись в полный рост. Немцы почему-то уже не стреляли. В тот вечер был ярко-красный закат…

Хоронить его решили у большой березы. Хотели было закапывать, да вдруг бежит Минна – переводчица со штаба, воет: «Коленька, Коля, как же ты не уберегся?»

Это же война. Что тут скажешь? Спрашиваю ее: «Дать что-нибудь тебе на память о нем?»

Молчит. Я спрыгнул в яму, срезал лейтенантские петлички и отдал ей. Потом после войны встретились, спросил про петлицы Стаценко. Рыдала у меня на плече. Так она и хранила эти петлицы всю свою жизнь (Минна Абрамовна Малая – бывшая военная переводчица разведотдела 84 ск. – Прим. С.С.).

А вот 13 мая досталось и мне. Нас уже вел новый лейтенант Пальчиков. От Гаврово мы цепью зашли в лес и след в след пошли по тропинке. Впереди шел Гусев, за ним я, за мной в десяти метрах шел Слава. Надо же так получиться, что Гусев и я проскочили растяжку, а Славка зацепил. Не знаю, какая это была мина, но долбануло так сильно, что со стоявших вокруг сосен опала хвоя. Мне словно оглоблей ударило по спине, взрывной волной швырнуло метров на пять в сторону Гусева. Прихожу в себя, пытаюсь понять, что со мной. В ушах звон, на земле валяется шапка без уха, лицо горит (ободрал о гравий тропинки при падении). Слава лежит в яме, стонет. Я поковылял к нему. А он еще за нас беспокоится: «Осторожно. Здесь может быть еще одна «пу́танка», – лезет в противогазную сумку, достает гранату. – Отойди, Боря. А ведь только вчера я говорил, что нас ни одна зараза не берет. Кто от тифа умер, кто ранен, кто убит. Я оговорился».

А потом затих – глаза открыты, в них голубое небо. А вокруг весна и почки лопаются на деревьях…

Забрал у него гранату. Положили Славика на плащ-палатку и вчетвером понесли в направлении Гаврово. Там я вдруг почувствовал, что тоже ранен. Из Гаврово на телеге двинулись в Макарово. Я сел сзади, он еще стонал, а потом прекратил. Мы ему жгуты накладывали, бинтовали, а у него кругом дырки. Были перебиты ноги, грудную клетку осколки пробили навылет – из дырок в бушлате во многих местах торчала окровавленная вата. Когда привезли в Макарово, меня позвали: «Боря, иди, попрощайся с другом-то». Я подошел, а он лежит голый, весь в бинтах.

– Всё. Уходит.

На стуле висела гимнастерка, я взял оттуда комсомольский билет и оторвал с него фотографию. Вот эту.

Куда Вас ранило?

Осколок попал в плечо. В Гаврово на пороге баньки я потерял сознание. Очнулся уже весь в бинтах, правый сапог весь в крови.

Из Макарово я тихонечко двинул пешком до Торопца. Так и шел от продпункта до продпункта. По пути движения стояли такие точки – предъявляешь талон, тебе накладывают каши и выдают хлеб. За трое суток я покрыл расстояние в 120 км. Бредешь потихоньку и везде натыкаешься на устрашающие надписи и таблички со словом «ТИФ».

В Торопце стоял на возвышенности двухэтажный деревянный госпиталь. Медики спрашивают: «Ну, чего там у тебя?» – «Так вот плечо». – «Раздевайся, ложись на стол».

Только улегся, как назло налетели немцы. Истребитель из пулемета прошелся очередью по госпиталю. Пули прошли под потолком – на меня посыпалась штукатурка со всякой дрянью. Врач с медсестрой, забыв про меня и про перевязку, спрятались за печку и там дождались окончания налета.

В Бологое отправили уже поездом. Луна полная висит. Еще подумал, что прилетят ведь, заразы. И точно, не заставили себя ждать, прилетели. По тени от поезда целились и обстреливали. Только щепки летели от вагонов. Потом на Курской дуге нас так же везли от полевого госпиталя на «ЗИС-3» с Красным Крестом на крыше. А им ведь плевать на этот крест. Зашел и обстрелял. Тех, кто лежал на верхних носилках, поубивало. Мне повезло…

А тогда санитарный поезд прошел Бологое, Рыбинск, Ярославль в направлении на Иваново. Я же, прихватив свою медкарту, спрятался под лавкой на вокзале. Утром меня разбудили какие-то мужики, я проскочил с ними в поезд до Ярославля и там снова залег под скамейку. В семь утра вылез на Московском вокзале и через Тугову Гору рванул домой. По пути встретил своего учителя по русскому языку. Смотрит на меня подслеповато, щурится.

– Боренька, откуда ты?

– Долго рассказывать, Николай Саныч. С фронта я, раненый.

– Ой, да милый. Ты беги быстрее. Мама-то обрадуется.

Домой зашел, так бабушка упала прямо вместе с самоваром. Всех переполошил. Крик, слезы. Бросились ко мне обниматься.

– Тихо. Я весь во вшах.

Через три дня загноилась рана. Я сунулся в здравпункт Ярославского алебастрового завода, там меня обработали и перевязали. Где-то через час у дома появился «воронок», а еще через час я уже сидел в подвале комендатуры на Кирова с всякими бандитами и уклонистами.

Вызывают к коменданту. Вхожу и вижу – у него на столе лежат мои документы: фотография Славика, медкарта, красноармейская книжка, комсомольский билет, вырезки из газеты «За отчизну» про немецкий склад и «шестеро против сорока». Молчим. Он читает вырезки из газеты, и как-то уже по-отечески ко мне:

– Ну, так ты чего чудишь? Садись, давай.

– Можно я постою, насиделся.

– Так ведь ты раненый.

– Есть немного.

– Что же ты сбежал? Ладно, личность твоя установлена. Все вроде в порядке. Шагай-ка на вокзал и жди эшелона с ранеными.

Сижу на Московском вокзале, рядом на скамейке лежит раскрытый журнал с заголовком «Погиб летчик Тимур Фрунзе».

Прибывает эшелон с ранеными, их начинают пересаживать в автобусы и грузовики. Я вместе с остальными сажусь в автобус, и нас везут в госпиталь, расположившийся во дворце пионеров. Через несколько дней по радио объявляют, что наши войска после ожесточенных боев оставили город Ростов-на-Дону. Приходит главврач и просит ходячих раненых освободить койки и садиться на теплоход до Казани. Ну, Казань так Казань! Плывем мимо Костромы, машу рукой родному городу.

В Казани посмотрели на меня скептически.

– Так у тебя ранение-то легкое.

– Как это легкое? Я кровью харкал. У меня, может, осколок в легком.

– Если б был, то ты бы и сейчас харкал.

Меня определили в группу выздоравливающих. В Казани меня нашло письмо из Чухломы. Писала мама моего друга детства – Сани Голубева, что он погиб во время ликвидации банды дезертиров. Сразу всплыли в памяти воспоминания и образы из детства: вот мы купаемся, ловим рыбу, строим педальный автомобиль, встречаем приехавших в Чухлому челюскинцев. Легендарный летчик – Михаил Михайлович Громов с митинга идет в райком партии, а мы бежим рядом. Саня беспрерывно заглядывает ему в глаза и спрашивает: «Михал Михалыч, а как стать летчиком?» – «Прежде всего, надо хорошо учиться. А во-вторых, требуется физическое совершенство!» Хватает нас на руки и несет в горку до самой школы.

23 февраля 1942 года в Чухломе по тревоге была собрана сводная боевая группа, в которую для усиления включили несколько добровольцев из партактива и комсомола. Банду обложили в домике на окраине города. Сдаться они отказались, так что их решили припугнуть. Рассказывали, что Саня взял бидон с керосином и стал обливать дом. Когда он нагнулся, бандиты с чердака через щель выстрелили ему в затылок из пистолета. Начальник группы с «наганом» в руках пошел к дому и, как полагается, стал им кричать, чтоб они сдавались и что они окружены. А ему в ответ: «Сейчас мы вам покажем, как мы окружены!»

Терять бандитам уже было нечего – они пошли на прорыв. Перестреляли семь человек (включая начальника группы), нескольких ранили, встали на лыжи и ушли в сторону Галича. Оказалось, банда была вооружена нарезным оружием. А у одного дезертира даже была «СВТ»! После такого оборота событий прибыла усиленная оперативная группа. Бандитов «ущучили» в каком-то сарае, прострочили этот сарай пару раз пулеметными очередями. И снова: «Сдавайтесь! Вы окружены!»

С пулеметами не поспоришь, это тебе не «наганы» участковых. Сдались. Оказалось, что главарь банды был заброшен немцами для организации подрывной деятельности у нас в тылу. К нему примкнули уголовники и дезертиры.

Борис Павлович, я так понял, в училище Вы попали после госпиталя?

В училище я проучился после ранения около полугода с июля месяца. Занимались по 12 часов, невзирая на погодные условия. Запомнились тогдашние морозы под 40 с лишним градусов.

Как кормили в училище?

Хорошо. 9-я курсантская норма.

А на фронте?

В 42-м голодали страшно. Я уже говорил тебе, что мы собирали мороженую картошку. Отравился я ей один раз. Отец писал, как солдаты ели траву и умирали от несварения желудка. Медики вскрывали умерших непонятно от чего солдат, а у них полный живот зеленой травы.

Как оцениваете подготовку и преподавателей?

На отлично. Великолепный преподавательский состав. Предполагался ускоренный курс обучения, во время которого нужно было быстро напичкать курсантов всем, чем только возможно. Кое-что даже пригодилось.