Беседа III. Третье ранение

Как я уже говорил, мин на батарее не было. Командир роты отправил меня встретить пропавшую полуторку с минами. Метров за двести до переправы я попал под артналет. Вроде пронесло! Отряхнулся, двинул дальше. Смотрю – стоит полуторка, из окна кабины безвольно свисает рука, в кузове ящики с минами нашего калибра. Открываю дверь – на меня мягко сползает труп шофера. Сажусь на его место, нажал на клаксон – работает. Кабина вся в крови, ключ торчит. Выжал сцепление, завел…

Надпись на фото: «На память Короткову Борису от Грибчука Г. в дни пребывания в госпитале. Казань, 1944 год»

До этого я не водил грузовик, только в училище по стадиону сделал пару кругов. Пригодилась мне учебная практика.

Мины выгрузили. Подтянулись командиры взводов – Ткаченко, Ореховский и незнакомый мне капитан. Мы решили перекусить прямо возле миномета на ящиках. Помощник командира взвода резал хлеб, поливал его водой из фляги и посыпал сахаром. Вечерело, помнится…

Первый снаряд ударил в бруствер. Взрыв! Второй со смещением ложится еще ближе к нам. Я успел крикнуть: «Следующий наш!»

Этот попал точно в ствол миномета!

Ныряю плашмя в окоп, краем глаза вижу, как помкомвзвода перемахивает через бруствер…

Рванули ящики с минами. На бруствере уже раненного осколками в живот капитана рвет на куски, а Ореховского и Ткаченко развешивает на соснах (один из них был награжден медалью ЗБЗ, так ее потом нашли на дереве!). Я чувствую мощный удар в спину, мозг раскалывается от боли, затем проваливаюсь в пустоту…

Осколок «прополоскал» мясо вдоль спины и воткнулся в позвоночник. Я лежал без сознания засыпанный землей в ровике. На поверхности была лишь моя планшетка.

Ты знаешь, потом в госпитале мне запихивали зонд в рану – искали осколок. Вот на такую глубину (показывает руками примерно 15 см).

Нашли осколок?

Нет. Уже потом в Германии в 45-м я как-то набегался на стрельбище, так он под своим весом вывалился в полость, и у меня тут же начался перитонит. Сначала врач давай мне клизмы ставить, да потом на рентгене увидел, что осколок плавает в жидкости. Сделали операцию. Очнулся, смотрю – на тумбочке лежит осколок.

Мне потом после войны в письме Корнюхов описал мои поиски.

Целый и невредимый помкомвзвода вернулся на позицию, нашел мою планшетку, потянул на себя. Не идет. Снова подергал.

– Кто-то есть.

В общем, выкопал он меня, прислонил к дереву. Осмотрел, похлопал.

– Вроде цел. Ты как?

– Плохо дело.

Похлопал меня опять. Что-то на теле под ремнем булькает и чавкает. Расстегнул на мне двойную портупею. Из-под гимнастерки скользнул этакой ртутью и шлепнулся под ноги в пыль блин свернувшейся крови.

– У меня в кармане немецкие пакеты. Перевяжи меня, а то я тут изойду…

На мое счастье, через лес прет «Студебеккер» за 76-мм снарядами.

– Стой! Возьми у меня лейтенанта!

– А куда я его положу?

– Да прямо под ноги.

Пихнул меня ему под ноги, сам сел на крыло. Водила «попёр» к медикам прямо через лесопосадки. В медсанбате, как водится, начали нудить:

– Какого полка твой лейтенант?

– 40-й.

– А у нас 42-й. Ваш санбат не здесь. Езжайте вот ту…

Помкомвзвода снимает автомат с плеча.

– Я вам бл. дь сейчас покажу «не здесь». Причешу вас.

– Ладно, не буянь. Давай его сюда. Этот пацан – лейтенант?

Перевязали, сделали противостолбнячный укол, накачали крови два раза по двести пятьдесят. Помкомвзвода попрощался и ушел назад на батарею.

Мне досталось нижнее место в двуколке под носилками с другими ранеными. Возница, вместо того чтоб ехать в наш тыл, прикатил к немцам. Немного мы не доехали, как стали они по нам лупить. Сначала подстрелили одну из лошадей – та вырвалась из упряжки и убежала. Потом вознице попали пулей в задницу. Смотрю – подпрыгнул и повалился на раненых.

– Ну, все! Теперь точно конец!

Кое-как он выпутался, повернул назад. Еле-еле приковыляли на одной лошади в полевой госпиталь. Спицы у колес в щепу! Сверху на меня кровь уже не каплет, а ручьем течет.

Санитары снимают верхние носилки с ранеными.

– Так. Эти готовы. А вот этот вроде живой еще.

Вытащили меня, этому ездоку зад перевязали. Снова влили крови. Под давлением кровь закачивают в ампулу грушей, а из нее льют в вену. Потом тебя трясет всего.

Очнулся уже в коровнике. Вокруг ногами к центру сарая, как патроны в диске от РПД, лежат раненые. Кто-то лопочет надо мной. Открываю глаза. Смотрю – две рожи знакомые.

– Товарища лейтенант. Товарища лейтенант. Живой, товарища лейтенант, живой.

Вспоминаю, что их зовут Аджиев и Нузуралиев. Да. Их ранило тоже 6-го числа. Причем первого ранило осколком в левую руку, а второго – в правую. Я еще заполнил им карточки и отправил в тыл. Они бродили по этому сараю и наткнулись на меня.

– Я сейчас вернусь, товарища лейтенант. Потерпи.

Через несколько минут ведут врача-хирурга.

– Твой лейтенант?

– Наша.

– Чего у тебя, служивый?

Сил нет никаких. С трудом разлепил губы.

– Осколочное ранение в спину.

– Почему так лежишь?

– Как положили, так и лежу.

– Ладно, потерпи. Сейчас разберемся.

Прикатил санитар с носилками и почему-то один. Тут Аджиев хватается правой рукой, а Нузуралиев левой (смеется). Тащат меня в шоковую (?) палату. Опять кровища фонтаном. Лучше не вспоминать…

В Тулу меня отправили самолетом.

– Каким?

– Для эвакуации раненых на «У-2» под крылья устанавливали пеналы из фанеры. Третьего раненого сажали в кабину. Так летчик и мотался туда-сюда.

В Туле раненых привезли к красному кирпичному зданию – бывшей школе. Занесли в палату, уложили. Идет хирург.

– Ну что, давай подстрижемся?

(А ведь вши. Горстями же. Вот… На спор берешь несколько штук. Советская или немецкая?)

– Давай подстригайся и…

– Нет. Помирать буду с волосами.

– Ну, смотри сам. Тогда никуда не пойдешь. Лежи здесь.

Коротков Борис Павлович. После операции, 1946 год

Утром выносят двоих из палаты. Эти уже всё. «Позвоночники» быстро доходят. Отказывают пищеварительная и мочеиспускательная системы. Человек быстро умирает от отравления.

– Ну, надумал? А то смотри, я тебя к «черепникам» переведу. Они молчат. Тебе там будет хорошо.

– Надумал. Давай стриги.

Парикмахер, удивляясь количеству вшей, подстриг меня. Затем помыли, уложили на носилки и отправили к «черепникам». Врач таки сдержал свое слово. Пролежал я с этими «молчунами» в полной тишине двое суток. Во время утреннего обхода хирург снова подошел ко мне.

– Живой? Поедешь в глубокий тыл.

Посадили в санитарный поезд. Там я уютно устроился на второй полке. Матрас, подушка, простыни! Всё чистое!

Подъезжаем к Москве. В небе салют! По вагону разносится новость – взяли Полтаву!

В Казани сначала положили в коридоре, но когда узнали, что я лейтенант, поместили в палату. Там нас было 12 человек. Каждый месяц кто-то умирал. Некоторые лежали по году. Запомнился мне Гриша Грибчук, который был награжден орденом Александра Невского. Награда по тем временам очень редкая.

Коротков Борис Павлович. Германия, 1946 год

Выздоравливал я тяжело, иногда казалось, что уже всё… 8 октября запомнился мне как день перелома. Врач-хирург Нина Карапетян накормила меня блинами, сказала, что если я съем блин, то пойду на поправку. Помню бесконечные упражнения и массаж. В декабре я первый раз встал с койки. Мой вес был 43 кг. Меня на руках на перевязку носила медсестра! Весь был в пролежнях. Левая нога не подчинялась из-за поражения позвоночника. В апреле 1944 года выписался и уехал в Ярославль инвалидом 2-й группы.

Борис Павлович, в Вашем наградном листе написано, что 18.7.1943 ваш взвод уничтожил 15 немцев, Вы лично забросали гранатами пулеметный расчет. При этом два немца погибли, а одного Вы взяли в плен. Насколько это описание соответствует истине?

Не пулеметчика, а снайпера.

Мы наступали, дошли до деревни Кудрявец. Сверху она выглядит в виде буквы «Т». Овраг разделяет деревню на две части и заканчивается бетонной трубой под дорогой. Меня вместе с взводом командир роты определил в «блуждающие минометы». Есть такой способ ведения боевых действий. Выдвинулся к оврагу со своим расчетом. Установили миномет за домом, я стал смотреть в бинокль. Вроде все тихо-мирно, ничего и никого не видно. Вдруг с противоположной стороны оврага – выстрел. Дымок пошел.

Бах! Второй выстрел. Рядом вскрикнул и упал солдат из расчета. Смотрю – прижимает руку. Жить будет. Все залегли.

– Ладно. Корнюхов, давай вспомним 42-й год. Разведку.

Отправил его слева через овраг, сам пополз правее. За ориентир приняли то место, где я видел дымок от выстрела. Потихоньку перебрались через овраг и пошли на соединение. Корнюхов зацепил куст, и немец тут же выстрелил. Решил помкомвзвода не ждать, стал подниматься. Стрелка первый обнаружил я – он лежал боком ко мне с винтовкой наготове и смотрел в ту сторону, где видел Корнюхова. Командую ему: «Legen die Waffe». Он, было, дернулся как-то, да тут еще и Корнюхов подскочил: «Hände hoch!»

Ну чего? Руки поднял, винтовку забрали у него. Жестами показываю, чтоб он снял с себя френч.

Френч? Не маскхалат?

Нет. Серого цвета френч на нем был, пилотка на голове. У них не было формы защитного цвета. Так вот я этот френч вывернул наизнанку и отдал ему назад. Рукава оказались белого цвета, на них была пришита подкладка. Он так посмотрел с удивлением, но одел. Попробуй не одеть.

Я так сделал, чтоб немцы не могли определить своего солдата по цвету формы. Подняли его наверх через овраг на нашу сторону. Благополучно зашли за домики, тут он вынимает часы в красивом чехле и протягивает мне. Взятку мне предложил (смеется). А я тогда почему-то отказался. Ну, он-то был рад, что жив и удачно в плен попал. Чуть постарше меня был. Рыжая шевелюра, глаза голубые.

Свернули позицию, перевязали раненого. Корнюхова отправил к ротному сказать, что я ушел конвоировать пленного в штаб полка. Идем через ржаное поле по дорожке, а из штаба полка видят, что идет наш солдат со странно одетым человеком. Смотрят и гадают. Вроде бы немец, вроде бы в форме. Но вот определить, чья, так и не смогли. Всех смутили эти белые рукава. А этот вдруг что-то вынимает из ягдташа (нем. Jagdtasche – «охотничья сумка». – Прим. С.С.), поворачивается ко мне и говорит: «А у меня граната». Граната ведь по-немецки и по-русски звучит одинаково. Подает мне «лимонку». У них она не как наша литая, а штампованная, похожа на гусиное яйцо. Я ее зашвырнул в рожь. Пусть там полежит. По пути даже худо-бедно пообщались. Он был шахтер из Эльзаса и воевать, как я понял, особого желания не испытывал.

В штабе доложился комполка, что взяли этого снайпера на пару с Корнюховым. А вот имя и отчество Корнюхова я даже не знал. Усадили немца, позвали переводчицу. Тот сразу ощерился: «Jude, Jude. Ich will nicht sprechen». Комполка стал дубасить рукояткой пистолета по столу. Но фриц уперся. Что делать? Комполка берет разговорник и пытается читать немецкие слова, написанные русскими буквами. Немец что-то отвечает ему. Вдруг комполка хватается за часы. Через 30 минут начнется контратака немцев на Кудрявец! Пленный сообщил, что подразделение немцев на бронетранспортерах, усиленное власовцами, сосредотачивается для атаки.

А наши как взяли Кудрявец, сразу доложили наверх, что населенный пункт освобожден. Танкисты, проскочившие в деревню, сразу расслабились, потянулись к колодцам попить да умыться. Тут по ним стали шуровать немцы, те сразу попрыгали назад в свои танки и стали огрызаться. Та еще бойня была там. На всех, помнится, произвел тягостное впечатление наш убитый солдат. Я знал его лично. У него были пулеметной очередью перебиты обе ноги. Он прополз, оставив за собой кровавый след, около 50 метров. Короче, он перерезал себе горло ножом. Ладно, дело не в этом…

Когда я услышал про атаку немцев, то сразу рванул напрямую через поле к своему расчету. А те ждать меня не стали, свернулись и отошли. Вместо них я уже наткнулся на отставших солдат из других рот. Уже слышу на другой стороне гул моторов и легкую стрельбу. Собрал всех и повел через овраг к трубе. Забились в нее под завязку. Только мы туда вбежали, как над нами с грохотом и треском пулеметных очередей прошла колонна. Идут и перед собой чистят дорогу очередями из пулеметов. Мы пропустили над собой колонну, оврагом вышли в лесок к своим частям. Все целы и здоровы. Комполка представил меня к награде за тот день. А вот вручили уже после ранения в Ярославском госпитале.

Как Вы попали в комиссию по репатриации?

После ранения приехал домой. Поболтался туда-сюда, надо было что-то делать. У одной подружки отец работал в МВД. Тот спросил про меня у своего начальства. По повестке явился, заполнил анкету. Проработал месяц в военной цензуре, разгребал мешки с письмами. Потом работал секретарем у начальника управления МГБ. Потом его вместе со мной перевели в Костромское управление. Там я познакомился с моей будущей женой Таней Жамковой. Она уехала по разнарядке в Болгарию по линии СМЕРШа, а я написал рапорт о переводе в армию. Не лежала у меня душа к этому делу…

Написал письмо Ворошилову – мгновенный ответ: «Лейтенанта Короткова направить в вооруженные силы…» Начальник отдела кадров сказал, что Коротков – парень не промах, и надо ему уступить, а то он еще, не дай бог, Берии напишет.

Потом был запасной полк в Москве. Из Москвы в Зарайск. Там получил направление в комиссию по репатриации штаба 3-й ударной армии на должность начальника учетного отделения 249-го лагеря. Летели в Германию на «Дугласе». В разрушенном до основания Минске садились на дозаправку. 12 мая прибыли в Берлин. Зрелище сверху было незабываемое – город еще горел.

Попадалась «редкая рыба» среди репатриантов?

Много половили всяких.

Кто-то запомнился?

Нет. Я должен был составлять учетную карточку, а конкретно персоналиями занимался СМЕРШ. Я помню, как подписывал акт на мосту в Магдебурге о передаче 25 тысяч французов.

Еще пару стандартных вопросов. Женщина на фронте.

Так были. Медсестры, повара, прачки. Как к ним относились? Кто как себя вел.

Могла ли женщина вытащить раненого?

Сколько угодно. Волоком на плащ-палатке, за шиворот. Сама ползет, да еще мужика за собой тащит! Вот когда их (женщин) ранит, вот тут уж…

С власовцами воевали?

Под Кудрявцом в лесу ночью они устроили нам засаду. Мне запомнились расстрелянные в упор ездовые и повара, обгаженные кухни. Мы прочесали лес, так там попался один. Порассказал всякого. У них как было? Рядовые – «наши», а офицеры – немцы. Второго прихватили чуть позже. Его просто сразу повесили и прилепили ему на грудь табличку: «Изменник Родины».

Отношения с местным населением.

Какие отношения. Это сейчас все распустились. В 42-м, когда расползлись дороги, люди на руках носили снаряды к нашим пушкам! От Торопца – к нам!

Ваше личное отношение к власти тогда и сейчас.

Какие могли быть сомнения? Патриотизм был на высоком уровне. Есть война, и мы должны победить. В нашей грядущей Победе не было никаких сомнений!

Интервью и лит. обработка: С. Смоляков