Неузнавание

Парадокс: в поисках «взрослого» сходства проговаривание вредно и опасно. Далеко не всегда можно зацепиться за очевидные детали: неправильный прикус, эпикантус, глубокие тени под бровями и т. п. Бытовой язык описания лица катастрофически беден, для большинства нюансов просто не существует слов, а те, что существуют, толкают нас в ловушки ложных дилемм: лицо – круглое или квадратное (или треугольное – трилеммы ничуть не лучше), глаза посажены широко или близко, глубоко или навыкате и т. д. Чаще всего оба варианта неверны, для любого «или – или» всегда найдется «и» и «а еще и». Я попал в эту ловушку, когда рисовал в 2009 двойной портрет группы Swans: на одних фотографиях у Майкла Джиры нос крючком, а на других курносый. Портрет был в целом готов, но именно нос не давал мне пробиться к нужному образу. Я метался между двумя вариантами чуть не неделю, пока не додумался посмотреть видео с Джирой и почти сразу обнаружил, что нос у него начинает расти вверх, а потом загибается вниз, он сначала курносый, а потом – крючком. Подобных примеров множество: у Бликсы Баргельда глаза одновременно томные и навыкате, у Пола Дано подбородок одновременно утопленный и массивный и т. д. Самая надежная тактика – всегда ждать и искать сюрпризов.

По-настоящему увидеть лицо человека (и вообще что угодно) помогает принцип, который сформулировал художник и педагог Александр Ливанов: рисовать не узнавая. Только увидев объект как абстракцию, рассматривая форму независимо от содержания, есть шанс нарисовать ее точно, не замусорив и не исказив предубеждениями и привычками, знанием анатомии или, наоборот, знанием о собственном незнании анатомии. Нужно уметь забыть, что рисуешь человека, голову, нос, глаз и т. д. Иначе велик риск подменить объект заученной формулой, сползти в перечисление значков, суррогатов черт лица («носик», «глазик»), а значит, проглядеть, чем конкретный нос отличается от всех на свете носов. Тогда, рисуя, мы изучаем, а не отмахиваемся от натуры – мол, понятно и так. Нужно не входить в портрет с готовыми знаниями, а выходить из него с новыми.

Виктор Меламед

Портрет Майкла Джиры и Джарбо для The Rolling Stone

В учебниках и видеоуроках портрет часто начинается с усредненной овальной головы, опоясанной центральным меридианом и тремя параллелями. Это дает ложное чувство безопасности, выполненного долга. Позже вернуться к ошибке и исправить ее будет невозможно. Разнообразие форм черепов удивительно, если, конечно, уметь удивляться. Рисовать не узнавая значит смотреть на форму профиля и каждой черты в отдельности как на абстрактную форму, на каждом шаге переносить внимание на контрформы, на пространства между чертами лица и вне его. Контрформа – главный инструмент раз-узнавания, способ смотреть так чтобы изображение освобождалось от сопровождаю щих его слов (подробнее о контрформе – в главе VI).

Непостановочная фотография и рисунок с натуры изначально служили одной и той же функции: сохранению факта, воспоминания. Однако изображение никогда не равно прототипу (нарисованная трубка – это не трубка), в нем всегда появляется дистанция, метаморфоза; она-то и становится предметом искусства.

Виталий Куликов

Модель 23 12 82

Создание фотографии и рисунка требует принципиально разных механик мышления. Фотографируя, мы делегируем воспоминание внешнему носителю, освобождая ценное место в голове. Память современного человека меняет стратегию: мозг рад избавиться от лишних данных и запоминает только местонахождение альбома, в котором хранится фото. Теперь фактам мы предпочитаем сценарии их поиска в случае необходимости. Рисунок, напротив, приводит зрение и память в максимальный тонус, обостряет восприятие. Каждая деталь требует гораздо больше внимания, чем уделил бы ей пассивный наблюдатель. Изучая предмет взглядом рисовальщика, пытаясь перенести его на лист, мы находим новые детали и связи между ними. Так случайные тени на стене старинного здания обнаруживают вросшую в штукатурку капитель колонны, а подробный рисунок складок древесной коры выявляет точную историю срастания нескольких стволов. На этом построен сюжет фильма Питера Гринуэя «Контракт рисовальщика»: герой, рисуя виды поместья, бессознательно запечатлевает ход событий через детали, значения которых не понимает.

В рисовании одно из самых больших удовольствий – наблюдать превращение абстрактных пятен тона, как бы помимо твоей воли, в точный и убедительный портрет. Но это происходит только тогда, когда внимание одновременно максимально напряжено и максимально свободно от знаний.

Красота

Работая над портретом, мы испытываем искушение угодить, «сделать красиво» и герою, и зрителю (включая заказчика), и себе. Добиться этого легко, и в учебных материалах нет недостатка, но это ловушка: красота, так же как и сходство, может блокировать развитие портрета, раньше времени насытив визуальный голод художника. Вопросу о красоте посвящено множество философских, искусствоведческих, культурологических текстов; меня она интересует только в контексте этого искушения и борьбы с ним.

Понятно, что «красота» – понятие многозначное: изображение может быть красивой идеей, визуальным ходом, цветовым решением, орнаментом, фактурой. Опасность состоит в желании перенести привлекательность с портрета в целом на героя. Стереотипы красоты требуют жертв. Образ и нарратив портрета могут сильно пострадать, если поддаться им, начать сглаживать углы, убирать дефекты кожи, морщины, тени под глазами и т. п. Любой образ интересен отличием от идеала. Углы, которые хочется сгладить, требуют внимания в первую очередь, в них и находится характер. Устранять их нельзя, наоборот – нужно искать остроумный способ их изобразить.

Любовь Березина

Портрет Дэнни Трехо

Трехо трудно назвать красавцем, хотя его обаяние несомненно. Многие авторы, пытаясь сделать комплиментарный портрет Трехо (погуглите Раппу Trejo caricature), сглаживают его внешность в целом и в частности убирают дефекты кожи, лишая героя одной из важнейших характерных примет. Березина делает акцент именно на этой черте, но с любовью, не ужасается, а умиляется ей, и в результате красота и уродство оказываются ложной дилеммой. В этой ситуации коллаж становится незаменимой техникой, открывает новую территорию интеллектуальной игры.

Здесь важен выбор техники. Скажем, если используется контур, то носогубные складки, даже очень деликатно нарисованные, могут добавить герою или героине пару десятков лет. Но это означает, что стоит отказаться не от носогубных складок, которые могут быть очень важной деталью внешности, а скорее от контуров, поискать более гибкую технику.

Выбор свойств, которыми художник неизбежно (нельзя объять необъятное!) пренебрегает в пользу других – огромная ответственность не только перед героем, зрителем, самим собой, но и перед всем человечеством. Каждый портрет – часть процесса осмысления человечеством самого себя, поиска ответа на вопрос «кто мы?» Стереотипы в этом контексте – опасное вранье себе. Идеалы красоты оправдывают отлучение от будущего тех, кто им не соответствует, через вербальное и физическое насилие, от травли в школе до концлагерей. На таком фоне популярный жанр диснеизированного (симпсонизированного, анимезированного и т. д.) портрета не кажется чем-то опасным, но в конечном счете это родственные вещи. Даже если такой портрет максимально комплиментарен в глазах рисующего, диснеизация – тоже род дегуманизации.

Хороший портрет всегда движется в противоположном направлении. Он всегда про человека и его уникальность. Человек имеет право быть таким, какой есть, со всеми недостатками, сложностями и странностями. Рисуя портреты, мы учимся смеяться над собой, удивляться себе, любить себя. Герой портрета заведомо заслуживает любви, но это не значит, что художник должен отсечь то, что считает неправильным, некрасивым. Он должен знать героя лучше, чем родная мать, для которой особенности героя совершенно привычны. Любовь в данном случае означает безраздельное внимание.

Нет лиц, которые нравились бы всем без исключения, универсальной красоты не существует. Небесной красоты модели в гламурных журналах могут казаться кому-то уродливыми, отталкивающими из-за неестественного совершенства кожи, подыгрывания сексистским стереотипам, томного выражения лица. Красота всегда привлекательна, но не равна ухоженности, визуальному комфорту, гармонии. Представления о красоте эволюционируют и меняются даже в пределах одного поколения. В разных стратах общества могут существовать несколько принципиально разных идеалов красоты, а в визуальном поле могут одновременно присутствовать их конкретные воплощения, часто коллективные (модели от-кутюр, «муклы» и т. п.). Возможно, диверсификация представлений о красоте бережет человечество от вымирания, иначе половой отбор постепенно сделал бы нас одинаковыми. Чем вид разнообразнее, тем он более устойчив к внешним переменам, тем вероятнее в нем найдутся мутации, которые позволят выжить при опасной перемене условий.

Уильям Стиг

Иллюстрация к «Шреку»

Стремление к обобщенной красоте играет злые шутки с визуальной культурой и в целом обедняет ее. Выразительный пример – эволюция Шрека.

Герой оригинальной книги Уильяма Стига, изданной в 1990-м и полюбившейся всему англоязычному миру; – отвратительный и ужасный огр. Фокус книжки в том, что читатели, пережив вместе с героем кучу приключений, неизбежно влюбляются в него, несмотря на фурункулы, кариес и злобное выражение лица. Переосмысливая Шрека для Dreamworks, Том Хестер заменил всё это огромными глазами с длинными ресницами, по сути лишив историю главной интриги: она заключается не в том, полюбит ли Шрека принцесса, а в том, полюбим ли его мы.

Как и в случае со сходством, я бы выделил два пути восприятия красоты: выученный путь сопоставления героя с известными нам стереотипами – тот, что называется «вкусом», – и подсознательную, «животную» притягательность юности, силы и сексапильности. У такой красоты есть понятный адаптивный смысл: нас привлекает то, что для нас хорошо и полезно. Она усиливает эмпатию (привлекательному человеку больше хочется подражать), формирует доверие и привязанность.

Привлекательность юности и детства – это чистая кожа, большая голова по отношению к телу, большой лоб и глаза, маленькое расстояние между ртом и носом, изящные нос, нижняя челюсть, шея и плечи. Представления о женской красоте сильно разнятся между обществами, но во всем мире люди называют красивыми женские лица с крупными глазами, высокими бровями, маленьким подбородком, тонкой нижней челюстью, – всё это характерно для лиц детей. В биологии такие черты называют ювенильными.

Ник Статопулос (Nicholas Stathopoulos)

Урод. Портрет Роберта Хоге

Хоге – австралийский писатель, родившийся с лицевой опухолью и перенесший множество хирургических операций. «Урод» – название его автобиографии.

Среди знаменитых красавиц всех времен встречаются лица детские или почти детские; среди знаменитых мужчин, которые считаются красавцами (здесь действует эффект ореола: знаменитости мы с большей вероятностью припишем красоту), они сравнительно редки, но, кажется, за последние десятилетия стали встречаться чаще. Таких актеров, как Леонардо Ди Каприо или Олден Эренрайк, трудно представить в ролях героев-любовников во времена Хамфри Богарта и Гэри Купера. Вероятно, внешность человека продолжает эволюционировать, всё дальше удаляясь от брутальных образов наших предков.

Привлекательность альфа-особи: мощный торс и конечности, маленькая по отношению к телу голова, рельефная нижняя челюсть, надбровные дуги – всё это указывает на избыток тестостерона. Притяжение этого полюса не зависит от пола героя. Альфа – это вождь, с ним/ней мы чувствуем себя увереннее. Желание смотреть на образцовые взрослые особи своего и противоположного пола продиктовано не только сексуальным влечением, но и необходимостью учиться у них, инстинктом подражания.

Критерии сексуальной привлекательности разнятся в зависимости от местных традиций и возрастов социальных групп. Это смешение в разных пропорциях альфа-самца и ребенка плюс ярко выраженные вторичные половые признаки: губы, грудь, ягодицы, талия у женщин, волосяной покров у мужчин и еще то, о чем в контексте портрета обычно не говорят, а зря: запах и голос (см. параграф «Синестезия»).

Общий знаменатель этих трех полюсов – здоровье. Оно выражается в примерно адекватных возрасту размерах, чистой коже, симметрии лица и тела. Все люди в той или иной мере асимметричны, но сильная асимметрия означает худшее питание в детстве, более слабые кости и деформацию лица, вызванную, например, привычкой спать на одном боку.

Стереотипы, сложившиеся в обществе, часто противоречат интуитивным критериям красоты. В Японии до наступления модернизации женщины красили зубы черным: плохие зубы говорили о достатке и доступе к сладкому и мягкой пище. Наоборот, крупные белые резцы ассоциировались с деревенским происхождением и глупостью, в манге и сейчас дураков изображают с ослиными зубами.

В то же время лысину японцы считали знаком мужской зрелости и выбривали голову до макушки заранее. Это кажется более логичным с эволюционной точки зрения, чем презрительное отношение к лысине в европейской культуре.

Замечали ли вы, как привлекает внимание человек с косоглазием, даже легким? Мы не можем определить, куда направлен его взгляд, но нам необходима ясность, и любая задержка на пути к ней заставляет нас сильнее напрягать внимание. Именно поэтому нас пугают лица, контрастно освещенные снизу. Этим эффектом пользуются многие художники и фотографы, с помощью света и цвета ломая симметрию лица, мешая считывать его пропорции и эмоции.

Понимая при взгляде на человека, что с ним что-то не так, мы испытываем сложную смесь отторжения и притяжения: интерес к странному, желание в подробностях разглядеть изъяны внешности или опасные признаки болезни и в то же время страх заразиться и агрессию в адрес того, кого нужно изгнать из группы здоровых. Если лицо человека при этом красиво, то есть обладает перечисленными выше чертами, наше эмоциональное отношение к нему будет пульсировать кубом Неккера. Сочетание привлекательности и болезненности надолго задерживает внимание зрителя. Этот эффект популярен у поп-сюрреалистов и многих других графических субкультур, включая ту же мангу: девушки-зомби, девушки с текущей из глаз кровью и т. п. Достаточно вспомнить чахоточных красавиц декаданса и анорексичных моделей совсем недавнего прошлого. Важно, что те, кто считает их красивыми, принадлежат к той же среде, то есть определяют красоту исходя из социальной близости.

Джонатан Эдвардс (Jonathan Edwards)

Портрет Джона Колтрейна

Важный критерий красоты – принадлежность к «своим», к своему этносу и, в частности, сходство с матерью или отцом. Определив, что перед нами свой, мы подпадаем под действие эффекта ореола: внешность земляка мы оцениваем более благожелательно, а красивый человек кажется нам более умным. И наоборот, человек, сказавший глупость, перестает казаться нам привлекательным. Это система с положительной обратной связью: впечатление, что человек красив, и впечатление, что он умен, подкачивают друг друга (эффект ореола могут также создавать власть, деньги, слава).

Только для своего круга мы можем уверенно определять степень развития, сопротивляемости болезням и т. д. Поэтому ксенофобия, с эволюционной точки зрения, неудивительна: если внешность человека – открытая книга, мы чувствуем себя спокойно и уверенно, а если считывание всего, что нас интересует, затруднено, мы неизбежно испытываем тревогу. Одна из задач, которые могут стоять перед портретистом, – развернуть зрителя лицом к другому, к чужому, показать его красоту и достоинство. Эту задачу нельзя решить через компромисс непривычной внешности с привычными стереотипами красоты. Но, если мы хотим, чтобы герой понравился зрителю, в портрете стоит создать приятную атмосферу с помощью теплых тонов, свечения, декоративных элементов, как на портрете Дэнни Трехо.

Стандарты красоты меняются еще и потому, что люди в целом становятся здоровее. Хорошая кожа и ровные зубы перестали быть редкостью и привлекать внимание. Думаю, это одна из причин того, что в моду вошли странные, необычные образы, какие раньше невозможно было представить в модных журналах и рекламе: гротескно ювенильные модели (Лора О’Грэди – Laura O’Grady), крупные и очень крупные, пережившие серьезные травмы и ожоги, модели с генетическими аномалиями (Мелани Гейдос – Melanie Gaydos), с остро непривычными европейскому глазу этническими чертами (Алек Век – Alec Wek). Модель Винни Харлоу (Winnie Harlow) родилась с симметричным витилиго по всему телу – благодаря ей эту особенность язык не поворачивается назвать болезнью. Прорываясь в наше визуальное поле, эти люди дают шанс тысячам детей избежать травли, которую, как правило, пережили сами. Эффект ореола заразителен и передается через формальное сходство.

К слову, портрет Винни Харлоу был бы непростой задачей: сама форма пятен на ее лице – очень выразительная, знаковая. Просто воспроизвести ее достаточно для получения сходства и визуального эффекта, но недостаточно для портрета. Художнику нужно будет провести зрителя мимо этих пятен, сквозь них и вовлечь в более глубокое изучение героини.

Полюсов красоты множество: инопланетянин-андрогин, гротескно изящный и максимально непохожий на «обычного» человека, цисгендера, человек будущего, если представлять себе эволюцию человека как движение от коренастых кроманьонцев к сегодняшним фотомоделям и далее; благородный денди, Джеймс Бонд; монашка, «светящаяся внутренней красотой», идеал чистоты, смирения, служения высшей цели. В любом образе есть доля стереотипа, и его появление, осознанное или неосознанное, может быть обусловлено не только уместностью, но и привлекательностью для художника. «Персональный стиль» часто формируется под давлением любимого стереотипа, и это гарантированно ведет к потерям в точности портретов, к стандартизации всех портретов автора. Суперстимулы притягивают не только внимание зрителя, но и, скажем так, стрелку компаса художника.

Он неосознанно начинает сдвигать портрет в сторону одного или сразу нескольких полюсов, а значит, в сторону банальности.