1904 год, 11 июня, Порт-Лисий

После утопления «Микасы» японцы развернули самую отчаянную минную постановку у всех более-менее значимых узлов Желтого моря, где могли ходить русские корабли. Каждую ночь где-нибудь вываливали кучу мин. То у Порта-Дальнего, то у Порта-Лисьего, то у Инкоу, то у устья Ялу. Даже подходы к Чемульпо перекрыли минными банками, проводя конвои по достаточно сложному маршруту. Но больше всего резвились вокруг городов-спутников Порт-Артура. Имевшиеся в регионе тральщики оказались просто не способны бороться с такой интенсивностью минной войны.

И тут Петр Ильич Кузьмин выступил с неожиданным решением. Почему бы не демонтировать акустические посты Порт-Артура и не развернуть их на новых опасных направлениях? Заказав в Санкт-Петербурге дополнительное оборудование для оснащение старых позиций. Ну, вдруг японцы сообразят? Все-таки оборудование будет ехать долго, а результат нужен уже сейчас.

Идея руководству понравилась. Ее творчески доработали, «выписав» еще несколько железнодорожных дивизионов пятидюймовок и пусковых установок для осветительных снарядов с запасом последних. Чтобы если не утопить японцев, то, хотя бы шугануть. А то подрывы пошли чередой. И все гражданские суда. Ведь тральщики прикрывали операции значимых кораблей эскадры, на остальные задачи их просто не хватало.

Вот Петра, как вышедшего с инициативой и отправили, среди прочих, задумку реализовывать. Поэтому очень скоро он оказался «в полях». Аккурат недалеко от Порта-Лисий, на прекрасно подходящем для этого мысе. Тут-то все и случилось… Из утреннего тумана выступило три японских эсминца и, вместо того, чтобы начать сбрасывать мины, они направились к берегу. Да и забиты они оказались не бомбами, а людьми. Заметив Кузьмина и его команду, что возилась с чем-то там на берегу, они открыли огонь из 76-мм орудий, которые были на них установлены. И очень неплохо стреляли… если бы Кузьмин не сообразил, что дело пахнет керосином и постарался увести своих людей в укрытия. А оттуда, подключив телефонный аппарат к уже проведенному кабелю, связался и доложил о нападении.

Но спрятаться в укрытие – не значит отойти. Прижав огнем артиллерии и не давая даже высунуться, японцы начали высаживать десант на шлюпках. На самом деле целью их атаки была не эта точка, а наблюдательный пункт, расположенный чуть дальше. Но эти русские, явно чего-то сооружающие на столь выдающимся в море мысе. Это было не спроста. И четко просматривалось интересное оборудование, наваленное чуть в стороне, под импровизированным навесом. Вот туда-то они как раз старались не попадать…

У Петра, как у командира, имелся пистолет Люгер и легкий карабин Маузера. У его подчиненных только легкие карабины. Все-таки они находились в зоне риска. Поэтому их вооружали достойно. Так-то, повседневно, только сам Петр носил пистолет. Но выезжая на операцию или заступая на пост, вооружался. В самом начале подобным его подразделения выдавали карабины Браунинга. Но позже, после серии рапортов и дурацких эпизодов, их заменили на более компактные и удобные в ношении Маузеры[1].

Укрытия – обычные щели, против артиллерийского обстрела. Их отрыли сразу после организации туалета. Так требовалось по уставу. А Петр его старался без нужды не нарушать. Но щели – не траншеи. В них сложно драться. Из них тяжело отстреливаться. Хотя, конечно, это было намного лучше, чем ничего.

И вот наступила тишина. Эсминцы прекратили стрелять.

Петр осторожно выглянул и увидел, что к берегу пристало с десяток шлюпок с бойцами противника. Ничего особенного в плане вооружения – простые винтовки. Поэтому, подождав, пока эти супротивники подойдут поближе, метров на пятьдесят, Кузьмин открыл огонь из своего легкого карабина.

Пам-пам-пам… Застучал его самозарядный агрегат, легко удерживаемый двумя руками. Чему способствовала передняя ручка и откидной приклад. А рядом, высунувшись из щели, открыли огонь и его подчиненные. Так что бедных японцев буквально сдуло за какие-то секунд пятнадцать.

Отстрелялись. И обратно в щель.

И очень своевременно. Поняв, что произошло на эсминцах вновь открыли огонь по позициям русских. Ураганный огонь. Стреляя не только из 76-мм пушек, но и из всего, что ни есть. Дистанция ведь была вполне подходящая для того, чтобы стрелять даже из винтовок.

Минут десять длился этот обстрел, нацеленный на то, чтобы гарантированно подавить русских. После чего к берегу вновь направились шлюпки с десантом. Благо, что их было много там припасено. Видимо, готовились провести какую-то диверсию.

Высадились.

Подошли поближе.

И тут снова несколько бойцов, во главе с Петром, высунулись и отстреляли по магазину в японцев. Но их уже было сильно меньше, а японцев – больше, чем в первой волне. Поэтому японцев не перебили или ранили всех, как в первый раз, а сильно проредили и вынудили залечь. Залечь и отстреливаться. Не потому что русские были видны. А чтобы на эсминцах не подумали о том, что их всех перебило и снова не открыли артиллерийский огонь, добивая своих.

Но тут из тумана вынырнул «Святослав» - дежурный эсминец, стоявший в Порте-Лисий, дабы парировать выявленные попытки постановки мин.

Японские эсминцы застопорили ход и дрейфовали, ожидая развязки событий на берегу. Машины держали под парами, но все же хода совсем не имели. Поэтому, вышедший из тумана «Святослав» развернул торпедные аппараты и, без малейшего стеснения отправил все свои рыбки широким веером. Два пятитрубных аппарата разрядилось в считанные секунды. Пам. Пам. Пам. Захлопали они, выстреливая сжатым воздухом «серебристые рыбки».

Вместе с тем заработали и четыре 127-мм морские пушки, размещенные каждая в своей легкой башни. Их поставили именно в башнях не столько для защиты от осколков, сколько для нормальной механизации и прикрытия от воды, чтобы проще и удобнее было работать даже в сложных условиях. Заряжание было ручным. Да. Зато имелся гидравлический досылатель, ускоряющий этот процесс при любых углах наведения и возвышения. Да и вообще башня шустро вращалась, удобно и легко наводясь даже на быстрые и юркие цели.

Дистанция была небольшой. Кабельтовых пять. Однако, прежде чем торпеды успели дойти до своих целей, пятидюймовые пушки «Святослава» дали по десятку выстрелов[2].

Одновременно с этим обработали и побережье. Только не пятидюймовками, а 20-мм «картечницами» Максима, которых на эсминце данного типа стояло по две установки.

Хайрем Максим по просьбе Императора взял старые картечницы Гатлинга, принятые на вооружение еще при посредничестве Горлова еще в начале 1870-х годов. Заменил им стволы на новые, толстостенные, под 20-мм выстрелы, разработанные для крепостного ружья Мосина. Ну и прикрутил туда ленточное питание[3] и электрический привод! Получилась удивительно скорострельная штука. Вж-ж-ж-ж. Вж-ж-ж-ж. Вж-ж-ж-ж. Секунд двадцать пять – тридцать. И на берегу оказались перебиты все японцы. Да так перебиты, что их потом по частям пришлось собирать, ибо этот «гатлинг» просто нарубил их в капусту. Нашинковал.

Прозвучала серия взрывов.

Это торпеды достигли японских эсминцев.

А «Святослав», огибая дымящиеся корпуса двух противников продолжает стрелять из своих 127-мм пушек по третьему. И, изредка, из 20-мм гатлингов. Белого флага ведь нет. Так и что? Значит не сдаются. Эффект от коротких очередей был чудовищным! Вж-ж-ж-ж. И та толпа людей, что скопилась на эсминцах, просто взрывалась кровью и ошметками тел, разлетающихся в разные сторону. Вж-ж-ж-ж. И в рубке третьего эсминца все легли. Тонкая обшивка просто не выдерживала 20-мм пуль, которые прошивали ее насквозь. Раз. И внутри рубки оказалась заготовка для тушенки… из нашинкованных людей, забрызгавших собой все стены внутри… и потолок. Страшно, аж жуть…

Петр очнулся от забытья. С трудом разлепил глаза и уставился на белый потолок. Он совсем не походил на те облака, что проплывали где-то далеко в небе, когда он лежал раненый там, в щели. Его задели двумя пулями. Он истекал кровью. И чувствовал, что умирает. Но было хорошо. Он был счастлив… он смог сбежать от того проклятия, в которое сам по глупости вляпался.

На него нахлынули воспоминания.

Вот они с Изабеллой после разговора по душам вновь встречаются. На людях. Чтобы видели те, кто за ними приглядывал. Улыбаются. И даже целуются. Это было так странно. Она была такой вкусно… но ему было настолько тошно, что приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не оттолкнуть ее, не скривиться в отвращении…

А потом они пошли на концерт. Его снова претворял Шаляпин. Как тогда, в тот злосчастный день, когда он все понял… и по проклятому стечению обстоятельств выжил. Убила бы Изабелла его и все. И никакой душевной боли. А так…

Кузьмин на концерте полностью сосредоточился на певице, на Наталье Либорской, что выступала во вступлении вместе с Шаляпиным. Да и вообще старался раствориться в песнях и музыке, отвлекаясь от всего в мире. Вступление, как обычно, было совершенно невпопад. Потому как этот джазовый[4] концерт, полностью с ним диссонировал. Песни лились одна за другой. Наталья старалась. Где она одна. Где с ней пел Шаляпин, которому к этому выступлению уступили мужской голос, так как он уже разучил непривычные композиции. Петр смотрел тогда на эту актрису, слушал ее, пытаясь поймать настроение, энергетику, смысл, обычно ускользающей от него музыки. И невольно любовался. Изредка отвлекаясь и, оглянувшись, натыкаясь на напряженное и натянуто довольное лицо Изабеллы. Наигранное до отвращения…

От этого воспоминания Петр резко открыл глаза, скривился и едва слышно застонал.

- Тише, тише, - вдруг произнес ненавистный голос, и кто-то тряпочкой промокнул пот у него на лбу.

Петр скосился и замер. Рядом с его постелью сидела она… Изабелла. И вид имела самый уставший, измученный, с кругами под глазами. Хуже того, эта су…, эта женщина удивительно органично имитировала заботу и какую-то обеспокоенность.

- Что ты здесь делаешь?! – С нескрываемой ненавистью и раздражением в голосе прохрипел он. И они встретились взглядами. Он ее буквально испепелял. А она… она заплакала… смотрела на него с болью в глазах и беззвучно плакала. По ее щекам медленно текли редкие слезы. И явно уже не первые. Лицо, такое ухоженное обычно, выглядело не только сильно уставшим, но и заплаканным… и даже чуть припухшим.

- Уходи! – Прохрипел он с прямо-таки вибрирующим, звенящим раздражением.

- Молодой человек, - раздался откуда-то с боку незнакомый мужской голос. – Что вы себе позволяете? Ваша невеста уже пятые сутки ночи не спит, ухаживает за вами, обмывает, утку выносит, всячески помогает врачам. А вы? Понимаю, вам неловко представать перед ней в столь беспомощном виде, но проявите уважение. Медсестер не хватает, так как к нам перебросили раненых из-под Ляо-Яна. И если бы не ее старания, вы бы тут заросли уже в собственном говне.

Петр раздраженно глянул на того, кто это говорил, и как-то потупился. Перед ним стоял уже немолодой врач, самого усталого, прямо-таки изможденного вида, и смотрел на него с осуждением.

- Я… - попытался что-то пробормотать Кузьмин, но доктор его перебил.

- Извольте извиниться перед девушкой. Она вас, бредящего, в забытье, с ложечки бульоном отпаивала. Говно за вами возила. Ваша жизнь была в ее руках. Она вас выходила. С того света вытащила. А вы? Что вы себе позволяете?!

Петр нервно кивнул и с круглым от удивления глазами повернулся к Изабелле. Та продолжала тихо плакать, поджав губы и с нескрываемой болью смотреть на него.

- Я жду. – Настойчиво произнес врач.

- Прости меня, - с огромным трудом выдавил из себя Петр, заплетающимся языком. Он стал словно пьяным от этой новости. Его будто бы обухом по лбу приложили.

- Так-то лучше, - сказал доктор и вышел, тихо прикрыв дверь отдельной палаты, в которой Кузьмин лежал.

- Зачем? – После долгой, очень долгой паузы прошептал Кузьмин. – Моя смерть сделала бы твою жизнь легче… проще…

- Легче и проще? – Горько усмехнулась она.

- Этот приказал? – Вяло кивнул парень куда-то в сторону.

- Этот пришел только на второй день. Велел перевести тебя в отдельную палату. Сказал главрачу, что ты герой. Спас какое-то секретное оборудование от захвата японцами.

- И что?

- Я узнала раньше. И прибежала сюда сразу. А ты… ты трус и мерзавец! Ты знаешь это?! Трус! Неужели ты так меня испугался?! Сбежать захотел, малодушный?!

- А что ты хотела? Чтобы мы как те мыши из анекдота, плакали, кололись, но продолжали есть кактус? Жить с женщиной, которая меня ненавидит и презирает? Самой не противно?

- И поэтому ты решил пойти и погибнуть?

- Я просто выполнял свой долг. До конца.

- Дурак… - совсем расплакавшись, прошептала она.

- Тебе-то чего?

- Не понимаешь?

- Нет, - ответил Петр продолжая смотреть на Изабеллу каким-то не верящим взглядом. – Тебе было бы проще, если бы я умер. Дама ты видная. Уделила бы внимание какому-нибудь полковнику или капитану…

- Замолчи! – Неожиданно резко и жестко произнесла она.

- Не нравиться? Так я не в обиду. Я же честно. Просто положила бы мне подушку на лицо. И все. Тихо бы преставился. А утром поплакала перед людьми…

- Я написала отцу.

- Что?

- Я написала своему отцу, что ты сделал мне предложение. И я приняла его.

- Ты дура? – С жалостью в голосе спросил Петр. – Твоя шляхетская сущность презирает мое крестьянское происхождение, а польская кровь ненавидит мою русскую. Как ты жить будешь с этим? Как МЫ жить будем с этим? Как… - попытался сказать он еще что-то, чтобы уязвить ее, но она накрыла его рот своей ладонью.

- Помолчи.

- Ма-ме-му? – Промычал Петр, удивленно выгнув брови.

- Потому дурачок, - усмехнулась она и чуть завалив голову на бок, посмотрела на него с удивительно ласковой улыбкой.

- Поясни. Я тебя не понимаю. – Все равно не унимался Петр, когда она, чуть помедлив, убрала руку с его рта. Он просто не понимал, что произошло, почему эта женщина ТАК переменилась.

- Ты говоришь, что ты крестьянин. Но это чушь и вздор! Крестьяне робеют перед врагов и спину гнут или по лесам прячутся. Молчи! Я уже через пару часов после того боя все знала. Твои мне все рассказали. В крестьянине нет того чувства чести, какое заставляет с гордо поднятой головой идти на смерть. Ты не крестьянин. Не отесанный болван – да, но не крестьянин… уже не крестьянин.

- Допустим, - чуть помедлив, произнес Петр. – А что делать с русской кровью?

- Ничего, - пожав плечами, сказала она. – Придется как-то смириться. Как и тебе с моей польской.

- Ты так в этом уверена?

- На третий день после ранения тебе пришло письмо от родителей. Его принесли сюда и оставили мне. Я его вскрыла и прочла. Там столько ошибок, - покачала она головой. – Они едва умеют писать, да? Но это не страшно. Я им ответила. Ты ведь не против? Представилась твоей невестой и описала твой подвиг, а также то, что тебя ранили. Написала, что ты был в беспамятстве, но идешь на поправку, хотя пока не можешь сам писать. Вот и просил меня помочь. Привет им от тебя передала, здоровья пожелала.

- Ну ты и тварь… - произнес Петр на удивление беззлобно.

- И сказано было, - назидательно подняв палец заявила она удивительно пафосным тоном: - каждой твари, надобно пару, если кратко пересказывать библейское послание Ною.

Сказала и улыбнулась, продолжая смотреть на парня ласковым, нежным взглядом.

- Видимо, - согласился с ней Петр и тоже улыбнулся. Он так и не понял, что перемкнуло в этой расчетливой головенке, но ее изменение к себе он чувствовал. Холодность и подчеркнутая дистанция куда-то ушли. Она не изменилась. Нет. Он был уверен – это все та же тварь и мерзавка, что и раньше. Но к нему она почему-то теперь относилась совсем иначе, чем во время их последней встречи. Почему? Он не понимал. Но… ему это было очень приятно. Потому как она ему нравилась, ужасно нравилась, если уж говорить честно… он ее любил и ненавидел… страшный коктейль…