Книга: Бриг «Артемида»
Назад: „Дыхание океана“
Дальше: Парижская находка

В кают-компании

1

Через час все в океане было как прежде. Правда, не угасла еще толчея волн, однако ветер установился прежний – ровный и теплый зюйд-ост!
Матросы наводили порядок на палубах и в такелаже, заново крепили шлюпки.
Митя отвел Гришу к Петру Афанасьевичу. Тот наложил на локоть новую повязку. Сказал при этом:
– Рана уж-жасная, но есть некоторая надежда, что пациент останется жив… если не будет соваться в новые подвиги… Или будешь?
– Не знаю… – пробормотал Гриша. Воспоминания о шквале, об этом беспощадном реве воздуха и вздыбленных волнах возвращались к нему новым страхом. Но Гриша не подавал виду. Никто из офицеров не заговаривал с ним о случившемся. А боцман Дмитрич могучей лапой перемешал его вихры и спросил:
– Как тебя сподобило так ладно с веслами управиться?
– Ты же сам учил меня задавать концы…
– Видать, не без пользы учил, – крякнул Дмитрич. – А для нас – наука. Недоглядели…
Объяснение с начальством случилось перед ужином, в кают-компании.
Обычно Гриша ходил босиком, в просторной рубашке на голом теле, в таких же холщовых штанах, подвернутых до колен. Однако в кают-компанию полагалось являться в более пристойном виде. Гриша надевал парусиновые башмаки на плетеных подошвах (подарок матросов), раскручивал штаны донизу, подпоясывал рубаху витым шнурком и с трудом расчесывал перепутанные ветром космы.
Так он поступил и на этот раз. Однако раньше он не испытывал робости перед офицерами, а сейчас шел к ним с боязнью: что скажут про случай с веслами?
Остановился в дверях. Были уже сумерки, качалась под бимсом лампа. Гриша встал в дверях – пятки вместе, руки прижаты к бедрам.
– Позвольте войти? – Это все как всегда. Только смотрят на него нынче как-то по-особому.
Был среди всех и капитан второго ранга Гарцунов.
Обычно командир завтракал, обедал и ужинал в своей каюте. Морской этикет позволял ему появляться в кают-компании только после приглашения офицеров. А вообще-то здесь был главным первый лейтенант. Но сейчас, видимо, Николаю Константиновичу последовала просьба быть среди всех. Ох, неспроста…
– Входите, сударь, – ровным голосом разрешил лейтенант Стужин. – Голодными у нас не оставляют никого, даже арестантов.
„Значит, я – арестант?“ – ахнул Гриша. Но к своему месту на углу стола подошел ровным шагом.
– Позвольте сесть?
– Подожди, – вдруг сказал командир „Артемиды“. – Сначала ответь нам на несколько вопросов. – Лицо Гарцунова было непонятным. Не сердитым, но каким-то излишне равнодушным, что ли… И смотрел он мимо своего воспитанника. И Гриша понял: Николай Константинович нарочно не стал разговаривать с ним один на один. Пусть все видят, что он не делает из мальчишки любимчика и не хочет для него поблажек. В желтоватых глазах точками отражалась лампа.
Гриша уронил голову. Но успел из-под волос взглядом обежать тех, кто за столом. Кроме мичмана Сезарова, стоявшего вахту, все были здесь. Оба лейтенанта, штурман Иван Данилович, доктор… И Митя (с которым они чуть не подрались в каюте). И, конечно, командир, который терпеливо, но неумолимо ждал Гришиного ответа.
– Я… готов отвечать… – выдавил Гриша и зачем-то одернул подол рубахи.
– Отрадно слышать… Скажи, как ты тогда посмел нарушить приказ? Мною было велено твердо: сидеть в каюте. Ну?
У Гриши мелькнуло: можно притвориться гордым и смелым. Соврать. Я, мол, никогда не видел шквала и не сдержал любопытства. Или сказать с некоторой даже дерзостью: „А кто бы тогда увязал на пушках весла? Они бы наломали на палубе дров!“ Гриша потрогал забинтованный локоть, лизнул верхнюю губу… и заплакал.
– Ну вот… – беспомощно выговорил Николай Константинович. – Уже и началось… То геройство, то слезы. Однако же, голубчик, слезы – это не ответ…
Гриша всхлипнул и дал ответ. Тихий и честный:
– Я… перепугался…
– Вот те на! Чего же? – весело воскликнул большущий и рыжий лейтенант Новосельский. Гриша сквозь искры на ресницах глянул на него с надеждой.
– Я подумал… вдруг будем тонуть… тогда… как в закрытой каюте одному? А на палубе хоть какая-то надежда…
– И… какая же? – спросил Николай Константинович. – В тоне его проклюнулось любопытство. Гриша снова посмотрел на командира.
– Ну… помните картину „Девятый вал“? Там люди на обломке. Хоть и буря кругом, но они, может, спасутся… А если бы оказались взаперти…
– Однако аргумент! – обрадованно воскликнул Новосельский. Наверно, он любил живопись. – Ты вправду в тот момент вспомнил Айвазовского?
Гриша всхлипнул и опять сказал честно:
– Ничего я не вспомнил… Это я сейчас… А тогда… ну, просто почувствовалось такое…
Командир „Артемиды“ помотал головой и выговорил как-то по-домашнему:
– Вот забота на мою голову… И что теперь прикажешь с тобой делать?
В голосе его ощутилось такое, что Гриша понял: ничего страшного не сделают. А может быть, и вообще ничего. От этого понимания шевельнулась в душе тайная смешинка, и он предложил – всерьез, но и чуточку дурашливо:
– Посадите меня в канатный ящик. На хлеб и воду. Хоть до самой Кубы… Только, если опять будет шквал, не забудьте выпустить… пожалуйста… – У него снова царапнулось в горле.
Наступило смущенное молчание. Потом первый лейтенант, Стужин, сообщил:
– Лучше поступить по-иному… – Он был темноволос, носат, его лицо с „пушкинскими“ бакенбардами выглядело суровым. – Полезнее сделать так, чтобы виноватому стало на какое-то время неудобно сидеть и в канатном ящике, и в других местах. Помню притчу о римском мальчишке, который удрал на войну и отличился там всякими подвигами. По возвращении он был увенчан за храбрость лавровым венком, после чего ликтор развязал пучок с прутьями и всыпал герою за нарушение дисциплины…
– Право же, ваши исторические параллели, Александр Гаврилович, здесь не к месту! – звонко возмутился гардемарин Невзоров. – У Гриши и так рука поранена…
– …К тому же у нас нет венка, – закончил за Митю командир. – Поэтому предложение Александра Гавриловича невыполнимо…
– Господа, по-моему, наши строгости к мальчику чрезмерны, – вступил добродушный штурман. – Ведь на палубе он вел себя крайне смело, мы как-то забыли про это, увлекшись лишь рассуждениями о дисциплине…
– А без нее – куда? – вставил вопрос лейтенант Стужин.
– Без нее никуда, – согласился доктор Петр Афанасьевич. – Но позвольте мне, человеку отнюдь не военному, высказать здесь свое суждение. Мальчик, хотя и признавшийся в своем понятном страхе, на палубе не потерял головы, а проявил взрослую находчивость. Я смотрел потом на эти весла и думал: на сколько матросских ног пришлось бы мне накладывать лубки и шины, если бы Гриша не завязал трос на этих… кофель-магелях…
– Нагелях, – сказал гардемарин Невзоров.
– Да-да, разумеется… И мне кажется, что, сделавши ребенку необходимое внушение, мы должны отметить наконец и его достойное поведение в главном…
– Вы правы, – кивнул командир. – В самом деле… Слезы лучше всего осушаются шампанским. Александр Гаврилович, прикажите вестовому подать к ужину бутылку… Петр Афанасьевич, мальчику не повредит маленький глоток?
– Если вот столько… – доктор развел пальцы на полвершка.
– Отлично! Полагаю, никто не откажется поднять бокал в честь нашего юнги… Думаю, что считать Гришу Булатова законным юнгой „Артемиды“ мы теперь вправе…
Гриша пробовал вино впервые в жизни. От шипучего шампанского защекотало в носу, сильнее прежнего задрожали на ресницах влажные искры. Гриша сморщил нос и неловко засмеялся.

2

Пили стоя, а теперь стали шумно рассаживаться, и большущий лейтенант Новосельский, как обычно, не сразу поместился за столом, неловко задвигал стулом. Зацепил гардемарина. Митя сказал с приятной улыбкой:
– Право же, Илья Порфирьевич, я давно замечаю, что вам крайне тесно на бриге. Вашим размерам надобен линейный корабль.
Новесельский ответил, принюхиваясь к тушеной курятине:
– Я и сам не прочь был бы оказаться на одном из них. У Севастополя или Кронштадта. Не ради своих размеров, а потому, что там начинаются настоящие дела. Товарищи наши готовятся к сражениям, а мы…
– А мы направляемся в благодатные тропики! – звонко добавил, не сдержавшись, гардемарин Невзоров. И тут же уткнулся носом в тарелку под взглядом командира.
Пожилой штурман глянул на Митю через стол.
– Благодатность тропиков вам еще предстоит познать, юноша. При первом же урагане, которые там не редкость. Уверяю вас, в них требуется храбрости не меньше, чем в артиллерийской дуэли с вражеским кораблем. И сегодняшний плевок ветра покажется нам тогда шутливой улыбкой океана…
Гриша перестал жевать и тихо обмер. Страх опять вернулся и засел где-то под желудком ледяным комком. „Эх ты, герой… а еще юнга“, – сказал он себе.
Капитан обвел всех своими спокойными, табачного цвета глазами.
– Иван Данилович прав. А кроме того, нам, людям военным, следует не предаваться беспочвенным сожалениям, а неукоснительно исполнять предписания начальства, не так ли, господа? Мне, как и всем нам, огорчительно сознавать, что мы остались в стороне от предстоящей кампании. Однако же у наших начальников и у самого государя были, видимо, веские причины отправить нас в этот вояж. Уверен, что в них заключен государственный интерес, хотя и не знаю, что именно содержат доверенные нам документы. Наше дело – передать их…
Новосельский, разом сжевав и проглотив курятину, сказал, что он не подвергал сомнению обоснованность решений государя.
– Досадно только греться на солнышке, когда пропадают втуне твои навыки корабельного артиллериста…
Доктор Петр Афанасьевич почесал черенком вилки подбородок и спросил:
– Илья Порфирьевич, вам никогда не говорили, что вы похожи на маршала Нея?
– Отчего же никогда? – невозмутимо отозвался тот. – Слышал такое неоднократно…
– Простите, если невольно обидел…
– Ничуть не обидели! Мишель Ней был благородный и честнейший воин. Он сделал лишь одну ошибку в жизни: выбрал в кумиры не того человека…
– Вы имеете в виду Наполеона? – ершисто спросил Митя.
– Ну, а кого же еще! Бонапарт не заслуживал такой преданности.
– Преданность Нея была не столь уж безоговорочна, – возразил Петр Афанасьевич. – В конце войны он разошелся с Бонапартом. Когда тот снова высадился во Франции, Ней даже предлагал Людовику схватить бывшего императора и доставить его в Париж в железной клетке. Король, однако, Нею не поверил. А маршал, когда увидел, что армия и народ на стороне Наполеона, вновь встал на его сторону…
– Я не знал таких подробностей, – сказал похожий на маршала Нея лейтенант. – В Корпусе недостаточно уделяли внимания исторической науке. Я был уверен, что Ней всегда оставался бок о бок с любимым императором, за что и был расстрелян роялистами.
– Вообще-то казнь Нея, равно как и Мюрата, была необдуманной жестокостью, – вмешался вдруг капитан Гарцунов (он, видимо, знал историю). – Тем более что остальных маршалов Бонапарта вскоре простили…
– Если кто и заслуживал расстрела, то прежде всего сам Бонапарт, – с неожиданной жесткостью заявил доктор. – А то и виселицы… И зря кое-кто из молодых людей видит в нем романтического героя…
– Вы напрасно смотрите на меня, доктор, – опять взвинтился Митя. – Я не поклонник узурпатора. Кстати, мой дед погиб под Малоярославцем!
– Да упаси Господи, Митенька, я не имел в виду именно вас. Но многие среди молодежи… Взять даже замечательного поэта Лермонтова. Помните его „Воздушный корабль“? Какая печаль о низвергнутом владыке! И это у стихотворца, написавшего „Бородино“!
Гриша был весь внимание. „Бородино“ он знал наизусть, как и „Конька-Горбунка“. Страх его понемногу растаял (может, и не будет никакого урагана…).
– Михаила Юрьевича тем не менее можно понять, – сдержанно заспорил Митя. – Наполеон, конечно, враг России, но все же он великий человек!
– Он великий негодяй! – непохоже на себя вознегодовал доктор. – Кровожадное чудовище! Ради необузданного стремления к славе он погубил тысячи и тысячи людей во многих странах! А то и миллионы! Еще задолго до нападения на нас он совершил столько преступлений, что следовало его предать анафеме во всех церквах планеты!.. Взять хотя бы убийство герцога Энгуэнского…
Все как-то виновато примолкли на полминуты, и Гриша не удержался, поднял руку с зажатой вилкой:
– Позвольте спросить. А кто был этот герцог?
– Великолепнейший человек, – вздохнул доктор. – Молодой красавец, блестяще образованный, удивительно храбрый… Последний представитель фамилии Бурбонов по линии Кондэ. Бонапарту показалось, что герцог Энгуэнский может послужить препятствием для его, наполеоновского, восхождения на престол, и он сломал все мыслимые законы и понятия чести. Герцог жил в независимом государстве, Бадене, и Бонапарт без объявления войны послал туда своих драгун. Те похитили ни в чем не повинного герцога, и он был расстрелян во рву Венсенского замка, как пойманный на дороге разбойник…
– Насколько я помню, даже полицейский министр Наполеона, Фуше, по поводу убийства герцога высказался так: „Это было хуже, чем преступление, это была ошибка“… – опять вмешался командир „Артемиды“.
– Совершенно верно. Для хитроумного министра ошибка в политике страшнее преступления… – энергично покивал доктор. – А свергнутый император, когда обитал уже на острове Святой Елены и предавался воспоминаниям, самодовольно заметил однажды: „Возможно, это было преступлением, но никак не было ошибкой…“
– Его племянник, нынешний самозваный император с номером три, кажется, тоже не прочь наделать ошибок, – неожиданно вступил в разговор молчаливый лейтенант Стужин. – На мой взгляд, прежний вполне был достоин гильотины. И нынешний тоже…
Поскольку опять стало тихо, Гриша решился на новый вопрос:
– Позвольте… а что это… гиль…тень…
– О-о! – как-то злорадно отозвался Стужин. – Великое изобретение французских республиканцев. Устройство для механического лишения человека его головы. Два столба на помосте, треугольный нож на высоте, колода с дырой для зажимания головы… Легонько дергают за шнурок… Никаких усилий…
– Александр Гаврилович, надо ли про такое знать мальчику… – осторожно сказал добродушный штурман.
Лейтенант поднял плечи к бакенбардам.
– Мальчики быстро делаются взрослыми. И от кровавых сторон жизни их не заслонишь… К тому же и в Корпусе, куда мальчик стремится, будут обучать не игре на скрипке, а военному делу…
– Но не палаческому же! – запальчиво воскликнул Митя.
– Жизнь далеко не всегда ставит различия, – сумрачно разъяснил Стужин. – Те двенадцать стрелков, которые в Венсенском рву стреляли в герцога Энгуэнского, они были солдаты или палачи?
– Они выполняли приказ… – неуверенно сказал Митя.
– Ну да, ну да… – очень серьезно кивнул штурман. – Так обычно и говорят…
– И к тому же они не пользовались гильотиной! – не сдался Митя.
– Существенное уточнение, – заметил лейтенант Новосельский.
– Однако в других случаях эта машина при Бонапарте не стояла без применения, – слегка брезгливо проговорил доктор. – Особенно в тех местах, куда мы направляемся сейчас.
– Что вы имеете в виду? – удивился капитан Гарцунов.
– Антильские острова.
Митя сказал слегка недовольно:
– Разве Наполеон бывал в Америке?
Доктор хмыкнул:
– Сам не бывал, но гильотина царствовала отменно. Особенно в начале его правления. Это время было страшным для жителей Антил… Мне пришлось кое-что читать про те дела, хотя, призна́юсь, интерес к этой теме вначале возник случайно. Благодаря одной карте…
Все притихли снова, ожидая, видимо, услышать какую-то историю. И доктор кивнул:
– Если угодно, я расскажу…
Назад: „Дыхание океана“
Дальше: Парижская находка