10. Разбитое сердце и примирение

Душа, я все сделаю для тебя, хотя б малехонько ты б меня воодушевил ласковым и спокойным поведением… Сударка, муж безценный.

Екатерина II – графу Потёмкину

В таких делах все женщины так близки,

Что государыням равны модистки.

Дж. Байрон. «Дон Жуан». IX: 77

«Мой муж сказал мне только что: “Куды мне итти, куды мне деваться?”» – пишет Екатерина графу Потёмкину в начале 1776 года. – Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне: вы будете встречены с распростертыми объятиями» [1]. Второго января 1776 года Екатерина назначает Петра Завадовского генерал-адъютантом. Это озадачило придворных.

Дипломаты сразу поняли, что в личной жизни императрицы происходят изменения, и предположили, что карьера Потёмкина окончена: «Императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе ее любимец ‹…› Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определенное ко двору г. Румянцевым, по-видимому, скоро приобретет полное ее доверие» [2]. Ходили слухи, что на посту главы Военной коллегии Потёмкина сменит то ли Алексей Орлов-Чесменский, то ли племянник Панина князь Репнин. Но английский дипломат Ричард Окс заметил, что амбиции Потёмкина только увеличиваются, а не уменьшаются, и «он в последнее время, по-видимому, больше прежняго интересуется иностранными делами» [3]. Пока англосаксы пытались разобраться в происходившем, язвительный французский посол шевалье Мари Даниель Бурре де Корберон, который оставил замечательные записки о своей жизни при дворе, полагал, что Завадовский не представляет серьезной угрозы для Потёмкина. «Лицом он лучше Потёмкина, но о фаворе его говорить пока рано», – замечает он и далее пишет в саркастичном тоне, который обычно избирают дипломаты, когда речь заходит об интимной жизни императрицы: «Его таланты подверглись испытанию в Москве. Но Потёмкин, похоже, пользуется прежним влиянием ‹…› так что Завадовский взят, возможно, лишь для развлечения» [4].

С января по март 1776 года императрица избегала публичных мероприятий, стараясь наладить отношения с графом Потёмкиным. Князь Орлов вернулся из своих странствий, тем самым запутав ситуацию еще больше: отныне при дворе находились трое не то бывших, не то действующих фаворитов. Григорий Орлов, несмотря на всю свою энергичность, был все же уже не тем, кем раньше: он страдал от лишнего веса и приступов паралича, был влюблен в свою кузину Екатерину Зиновьеву, пятнадцатилетнюю фрейлину императрицы, – некоторые утверждали, что он ее изнасиловал. О жестоком придворном соперничестве можно судить по слухам о том, что Потёмкин отравил Орлова, хотя ему были совершенно не свойственны подобные поступки. Параличи Орлова по описанию напоминают позднюю стадию сифилиса – следствие его безрассудства.

Екатерина появлялась лишь на камерных обедах. Там также часто присутствовал Петр Завадовский, а Потёмкин приходил реже, чем раньше, но все же достаточно часто, чтобы вызывать раздражение Завадовского. Тот, должно быть, чувствовал себя лишним в обществе двух самых ярких собеседников своего времени. Потёмкин оставался любовником Екатерины, а преданный Завадовский все сильнее влюблялся в нее. Мы не знаем, отвернулась ли она от Потёмкина и вступила ли в связь Завадовским, и если да, то когда это произошло; вероятно, поворотный момент случился зимой. Все же, вероятно, она продолжала заниматься любовью с человеком, которого называла своим мужем. Может быть, Екатерина стремилась вызвать ревность и поощряла обоих? Несомненно. По ее собственным словам, она не могла прожить и дня без того, чтобы быть любимой, поэтому ее влечение к секретарю вполне объяснимо – ведь Потёмкин подчеркнуто ее игнорировал.

В эти шесть месяцев их отношения, пожалуй, наиболее захватывающи: они все еще любят друг друга, как муж и жена, но постепенно отдаляются, при этом стремясь найти способ остаться вместе навсегда. Граф Потёмкин порой плакал в объятиях своей императрицы.

«Хто велит плакать? – ласково спрашивает она своего «владыку и дорогого супруга» в том письме, где напоминает о «святейших узах» их брака. – Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя» [5].

На глазах Потёмкина Екатерина и Завадовский все больше сближались, но он сохранял терпение. Его характер был все таким же тяжелым, но Потёмкин не пытался убить Завадовского – хотя впоследствии будет угрожать расправой одному из его преемников. Переписка повествует нам о кризисе в его отношениях с Екатериной и о некоторой его ревности к Завадовскому, но Потёмкин был настолько уверен в себе, что не воспринимал другого мужчину как соперника. Скорее всего, он одобрял этот новый союз, но лишь до определенной степени. Теперь оставалось договориться о границах дозволенного.

«Жизнь Ваша мне драгоценна и для того отдалить Вас не желаю» [6], – пишет ему императрица. Их споры решались в письмах-диалогах: второе из сохранившихся таких писем, кажется, представляет собой финал ссоры – спокойное примирение после неистовой бури, причиной которой стала болезненная неопределенность. Это письмо более откровенное, чем первое: Потёмкин нежен и заботлив, что неожиданно для такого человека, как он, а императрица с любовью и терпением отвечает своему невыносимому чудаку:

Но он не всегда бывал так обходителен. Когда Потёмкин чувствовал себя уязвимым, он мог обрушиться на Екатерину со всей своей жестокостью: «Бог да простит Вам ‹…› пустое отчаяние и бешенство не токмо, но и несправедливости, мне оказанные, – отвечает она. – Я верю, что ты меня любишь, хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви». Оба они глубоко страдают. «Я не зла и на тебя не сердита, – пишет она ему после очередной ссоры. – Обхождения твои со мною в твоей воле». Но она понимает, что это постоянное напряжение не может длиться вечно: «Я желаю тебя видеть спокойным и сама быть в равном положении» [8].

Придворные искали признаки того, что Потёмкин впал в немилость, а Завадовский занял его место, а в это время супруги обсуждали, что же им предпринять. Потёмкин желал остаться у власти и сохранить за собой дворцовые покои. Когда он впадал в уныние, Екатерина говорила ему те же слова, что и другие любовники говорят своим спутникам: «Нетрудно решиться: останься со мною», – а затем напоминала о всех выгодах их любовно-политического союза: «Политичные же твои предложения все весьма разумные» [9]. Но наконец и она потеряла всякое терпение.

«Иногда, слушая вас, можно сказать, что я чудовище, имеющее все недостатки и в особенности же – глупость. ‹…› Все же этот ум, как бы зол и ужасен он ни был, не знает других способов любить, как делая счастливыми тех, кого он любит. И по этой причине для него невозможно быть, хоть на минуту, в ссоре с теми, кого он любит, не приходя в отчаяние. ‹…› Мой ум, наоборот, постоянно занят выискиванием в тех, кого он любит, добродетелей и заслуг. Я люблю видеть в вас все чудесное».

Так Екатерина пишет о своей печали из-за того, что Потёмкин охладел к ней, и заключает: «Мы ссоримся о власти, а не о любви» [10]. Эти слова обычно принимают за чистую монету, но, возможно, перед нами лишь попытка представить их отношения в лучшем свете. Их любовь была такой же беспокойной, как и политическое сотрудничество. Если предметом ссор была власть, то они бы продолжались и после того, как любовь прошла, а Потёмкин сохранил свое влияние. Может быть, справедливее было бы сказать, что причиной их разногласий стало завершение первого и самого насыщенного периода их отношений, основанного на сексуальном влечении, а также растущие независимость Потёмкина и его жажда свободы. Екатерине, вероятно, было непросто признаться себе в том, что она больше не привлекала его, однако власть всегда останется предметом их споров.

Потёмкин ни в чем не находил утешения и постоянно сердился. «Друг мой, вы сердиты, – пишет она ему. – Вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? ‹…› Какого удовлетворения можете вы еще желать? Даже церковь считает себя удовлетворенной, коль скоро еретик сожжен. ‹…› Но если вы будете продолжать дуться на меня, то на все это время убьете мою веселость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее?» [11].

Вернувшись из Москвы в Петербург, Екатерина пишет князю Дмитрию Голицыну, российскому послу в Вене, о своем желании, чтобы «Его Величество [император Священной Римской империи Иосиф II] удостоил Генерала Графа Григория Потёмкина, много мне и государству служащего, дать Римской Империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту». Шестнадцатого (27) февраля Иосиф II скрепя сердце согласился – несмотря на протест своей чопорной матери, императрицы-королевы Марии Терезии. «Забавно, – усмехался де Корберон, – что набожная императрица-королева награждает любовников далеко не религиозной российской государыни».

«Князь Григорий Александрович! – приветствует Екатерина своего Потёмкина. – Всемилостивейше дозволяем Мы Вам принять от Римского Цесаря присланный к Вам диплом на Княжеское достоинство Римской Империи» [12]. В России было много князей, но теперь Потёмкин имел наивысший статус светлейшего князя. Дипломаты заключили, что это был прощальный подарок Потёмкину, поскольку Орлов получил свой княжеский титул лишь по расставании с Екатериной. Императрица также пожаловала Потёмкину «16 000 крестьян, которые приносят в год по 5 рублей с человека», а затем он стал кавалером датского ордена Белого слона. Что это – отставка или поощрение? «Я обедал у князя Потёмкина, – пишет де Корберон 24 марта. – Говорят, что он утрачивает свое влияние, а Завадовский в фаворе, и у Орловых достаточно власти, чтобы укрепить его положение»[13].

Светлейший князь желал быть не только князем, но и монархом: он боялся, что после смерти Екатерины останется на милость озлобленного Павла, от которого «ему нечего ждать, кроме Сибири» [14]. Удачным решением было бы стать независимым правителем где-нибудь вне российских границ. Императрица Анна сделала своего фаворита Эрнста Бирона главой прибалтийского герцогства Курляндского, зависимого от России, но формально подчиненного Речи Посполитой. Действующим герцогом в те годы был сын Бирона Петр. Потёмкин решил, что хочет заполучить Курляндию себе.

Второго мая Екатерина написала своему послу в Польше Отто Магнусу Штакельбергу: «Желая отблагодарить князя Потёмкина за заслуги, оказанные им государству, и намереваясь предоставить ему герцогство Курляндское, нахожу необходимым предписать для вашего образа действий следующие пункты», – и далее подробно описала, как послу надлежит поступить. Фридрих Великий приказал своему послу в Петербурге предложить свою помощь Потёмкину в достижении этой цели и лично написал ему 18/29 мая из Потсдама. Однако Екатерина не стала прикладывать особых усилий, ведь Потёмкин пока не доказал свою способность быть достойным правителем, и ей следовало быть осмотрительнее как по отношению к Курляндии, так и по отношению к России. Стремление занять какой-нибудь зарубежный престол стало лейтмотивом потёмкинской карьеры. Но Екатерина всегда старалась обращать его внимание на российские дела, в которых ей была необходима его помощь [15].

В начале апреля 1776 года в Петербург прибыл прусский принц Генрих, чтобы упрочить союз своего брата Фридриха с Россией. Русско-прусские отношения стали портиться, когда Фридрих помешал российским завоеваниям в ходе Русско-турецкой войны. Младший брат Фридриха был скрытым гомосексуалом, энергичным генералом и хитроумным дипломатом; в 1772 году он способствовал разделу Польши. Он казался карикатурой на Фридриха, будучи младше его на 14 лет и неистово ему завидуя – такова была судьба младших братьев в эпоху королей. Генрих одним из первых стал уделять внимание Потёмкину, а тот вызвался организовать российское путешествие принца, что было знаком его растущего интереса к иностранным делам. «Я буду счастлив, – писал принц Генрих Потёмкину. – Если смогу засвидетельствовать Вам свое почтение и дружбу во время поездки в Петербург». Сразу по прибытии девятого апреля он подтвердил свои слова, подарив Потёмкину прусский орден Черного орла, пополнивший его возраставшую коллекцию. Это дало основания Фридриху II и Потёмкину обменяться любезностями в письмах. Без сомнения, принц Генрих одобрил курляндскую затею [16].

Пока иностранцы думали, что Потёмкин теряет влияние, в отношениях непоследовательных супругов, напротив, настала оттепель. В кратчайшей и в то же время восхитительной любовной записке Екатерина пишет: «Батинька Князь! До рождения моего Творец назначил тебя мне быть другом, ибо сотворил тебя быть ко мне расположенным таковым. За дар твой благодарствую, равномерно же за ласку…» [17]. Кажется, будто они втайне воссоединились, но на самом деле болезненные ссоры между ними продолжались. Все вокруг ожидали ухода Потёмкина и восхождения Завадовского. Ни Екатерина, ни Потёмкин были больше не в силах жить в этом мучительном чистилище. А на следующее утро после приезда принца Генриха случилась трагедия.

Десятого апреля 1776 года, в четыре часа утра начались роды у жены Павла, великой княгини Натальи Алексеевны. Императрица набросила передник и поспешила в покои Натальи, где оставалась вместе с Павлом до восьми утра [18].

Это произошло в самое неподходящее время, поскольку Екатерине необходимо было уделять внимание принцу Генриху. Вечером того же дня императрица и Генрих присутствовали на концерте скрипача Лолия «в апартаментах его сиятельства князя Григория Александровича Потёмкина», – сообщает камер-фурьерский журнал. По предложению Екатерины принц Генрих и Потёмкин обсуждали договоренности о союзе – по приказу Фридриха Генрих изо всех сил старался расположить к себе фаворита [19]. Ночью, казалось, великая княгиня наконец произведет на свет наследника империи.

Ранее Наталья Алексеевна уже успела разочаровать Екатерину. Павел, по-видимому, любил ее, но она была склонна к интригам и даже не озаботилась тем, чтобы выучить русский язык. Екатерина и Потёмкин подозревали, что у нее роман с Андреем Разумовским, ближайшим другом Павла, красавцем и дамским угодником. Тем не менее одиннадцатого апреля Екатерина вновь надела передник, вернулась к своим обязанностям у постели роженицы и провела там шесть часов, а затем отправилась обедать в свои покои с двумя князьями, Потёмкиным и Орловым. Весь следующий день она провела с великой княгиней.

Иностранные дипломаты были раздосадованы тем, что из-за «разрешения от бремени» «падение Потёмкина», как выразился де Корберон, откладывалось. Великая княгиня рыдала от боли. Императрица была обеспокоена. «В покои Ее Величества были поданы кушанья, но она не желала есть, – гласит камер-фурьерский журнал. – Князь Потёмкин отобедал». Если он был голоден, ничто не могло отвлечь его от еды.

Доктора сделали все, что было в их силах, если принять во внимание, что врачебное дело в то время больше напоминало труд мясника, разве что совершаемый с благими намерениями. В середине XVIII века уже были в ходу акушерские щипцы. Кесарево сечение несло в себе очень много опасностей, но все же успешно практиковалось со времен Цезаря: мать почти всегда погибала от инфекции, шока и потери крови, но ребенка удавалось спасти. Но в этот раз доктора не предприняли ничего, и момент был упущен. Ребенок погиб в утробе, и у матери развилась инфекция. «Дело наше весьма плохо идет, – писала Екатерина своему статс-секретарю С.М. Козмину, вероятно, на следующий день, в письме, помеченном пятью часами утра, когда она уже размышляла, как ей теперь обращаться с Павлом. – Какою дорогой пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времяни у себя держи…» Она повелела коменданту Царского Села приготовить покои для Павла. «Кой час решится, то сына туда увезу» [20]. Началась гангрена. Запах был невыносимым.

Князь Потёмкин играл в карты, ожидая, когда наступит неизбежный плачевный исход. «Я уверен, – пишет де Корберон, – что Потёмкин проиграл в вист 3000 рублей, пока весь мир плакал от горя». Это не вполне справедливо. У императрицы и ее супруга было немало дел. Екатерина составила список из шести кандидаток на роль жены Павла и отправила его Потёмкину. Принцесса София Доротея Вюртембергская, которую она всегда хотела себе в невестки, шла первой в списке [21].

Пятнадцатого апреля в 17 часов великая княгиня скончалась. Обезумевший от горя Павел с яростью обрушился на докторов и обвинил их в обмане: она должна была выжить, он хочет остаться с ней и не позволит ее похоронить, кричал он, не желая смириться с реальностью смерти. Врачи сделали ему кровопускание. Двадцать минут спустя Екатерина увезла своего измученного сына в Царское Село. Потёмкин последовал за ними вместе со своей давней подругой графиней Брюс. «Sic transit gloria mundi», – кратко пишет Екатерина Гримму об этом несчастье. Она недолюбливала Наталью, и теперь дипломаты считали ее виноватой в том, что княгиня не смогла родить: как же императрица могла позволить своей невестке погибнуть? Вскрытие показало, что из-за физиологического дефекта Наталья не была способна родить ребенка, и тогдашняя медицина никак не смогла бы ее спасти. Но, по словам де Корберона, никто не поверил в официальную версию, ведь дело происходило в России, где императоры умирали «от геморроя».

«В течение последних двух дней Великий Князь невыразимо разстроен, – писал Окс. – Принц Генрих прусский почти не отходил от него». Генрих, Екатерина и Потёмкин объединили свои усилия, чтобы убедить Павла как можно скорее жениться на принцессе Вюртембергской. «Выбор принцессы, вероятно, произойдет в непродолжительном времени», – сообщает Окс несколько дней спустя. Несмотря на траур, Екатерина, Потёмкин и принц Генрих отдавали себе отчет в суровой реальности: империи нужен наследник, поэтому Павлу срочно необходима супруга.

Разумеется, Павел не желал повторно жениться. От этих сомнений его избавила Екатерина, столь чуткая к своим приобретенным родственникам и столь бессердечная к родным: она показала ему письма Натальи к Андрею Разумовскому, найденные среди ее вещей. Екатерина и Потёмкин решили отправить Павла в Берлин, чтобы он мог составить мнение о своей невесте. Братья Гогенцоллерны были в восторге от перспективы получить влияние на российского наследника: принцесса София была их племянницей. Павел согласился поехать – вероятно, из-за того, что унаследовал от отца симпатию к Фридриху Великому и ко всему прусскому. Придворные вернулись к своему излюбленному занятию – гадать, когда же случится падение Потёмкина [22].

Гроб с телом великой княгини Натальи стоял в Александро-Невской лавре. Она была облачена в белый атлас. Тело мертворожденного ребенка, как выяснилось при вскрытии, совершенно здорового, лежало в открытом гробике у ног Натальи [23]. Светлейший князь оставался в Царском Селе вместе с Екатериной, Генрихом и Павлом; последний скорбел не только по своей жене, но и по разбитой иллюзии их счастливого брака. Де Корберон не мог уразуметь, почему и Завадовский, и Потёмкин остаются подле Екатерины: «…правление второго из них уже подходит к концу, – предсказывал он, – ведь его должность министра военных дел уже отдана графу Алексею Орлову», но его беспокоило, почему же Потёмкин сохраняет хорошую мину при такой плохой игре [24]. И де Корберон, и британские дипломаты заметили, что принц Генрих встал на сторону Потёмкина в его конфликте с Орловыми и много сделал для того, чтобы «отложить отставку князя Потёмкина, которого привязал к себе лентой [Черного орла]».

Похороны Натальи состоялись 26 апреля в Александро-Невской лавре. Екатерину сопровождали Потёмкин, Завадовский и князь Орлов, но убитый горем Павел был не в силах присутствовать. Дипломаты не отрывали глаз от ведущих политических игроков, надеясь уловить едва заметный намек, как позднее советологи будут подробно анализировать этикет и иерархию на похоронах генсеков. И те и другие часто ошибались. Де Корберон, к примеру, заметил признак того, что дела Потёмкина плохи: Иван Чернышев, президент Морской коллегии, отдал «три глубоких поклона» князю Орлову и всего лишь «один краткий поклон Потёмкину, который беспрестанно ему кланялся».

Светлейший умел ловко и уверенно обвести всех вокруг пальца. Четырнадцатого июня, когда принц Генрих и великий князь Павел отправились в Берлин на смотрины, он все еще был у власти. Поездка оказалась успешной, и Павел вернулся домой вместе с Софией Вюртембергской, которая вскоре приняла в крещении имя Марии Федоровны, стала его женой и впоследствии произвела на свет двух российских императоров.

Тем временем князь Орлов и его брат, почуяв кровь, принялись донимать Потёмкина намеками о его неминуемом падении. Но Потёмкин не сердился. Он знал, что если их с Екатериной план сработает, то эти шутки не будут иметь никакого значения [25]. Кирилл Разумовский писал главе канцелярии Потёмкина: «Здесь слух пронесся из Москвы, что ваш шеф зачал будто бы с грусти спивать. Я сему не верю и крепко спорю, ибо я лучшую крепость духа ему приписываю, нежели сию» [26]. Де Корберон сообщает, что Потёмкин погряз «в разврате». В самом деле, оказываясь в трудной ситуации, Потёмкин без стыда окунался в наслаждения – распутство было его способом спустить пар [27]. Екатерина и Потёмкин обсуждали совместное будущее, обмениваясь то оскорблениями, то нежностями. Пессимисты оказались правы в том, что именно в эти дни было заложено основание будущей потёмкинской карьеры.

«Катарина ‹…› и теперь всей душою и сердцем к тебе привязана», – пишет она ему. Несколько дней спустя она укоряет: «Вы на меня ворчали вчера целый день без всякой причины». Екатерина стремилась вызвать Потёмкина на честный разговор о его чувствах к ней: «Кто из нас воистину прямо, чистосердечно и вечно к кому привязан, кто снисходителен, кто обиды, притеснения и неуважение позабыть умеет?» Потёмкин то радовался, то на следующий день взрывался от ревности, чувствительности или простой жесткости. Его ревность, как и все прочие его свойства, была преходящей, но не только он испытывал это чувство. Екатерина, должно быть, спросила его о наличии соперницы, и Потёмкин поднял скандал. «Я не ожидала и теперь не знаю, в чем мое любопытство тебе оскорбительно», – пишет она [28].

Екатерина требовала, чтобы он достойно вел себя на людях: «От уважения, кое ты дашь или не дашь сему делу, зависит рассуждение и глупой публики». Часто можно встретить мнение, что Потёмкин нарочно изображал из себя ревнивца, чтобы добиться своего и в то же время позволить Екатерине сохранить свою женскую гордость. Внезапно он потребовал избавиться от Завадовского. «Просишь ты отдаления Завадовского, – пишет она. – Слава моя страждет всячески от исполнения сей прозьбы… Не требуй несправедливостей, закрой уши от наушников, дай уважение моим словам. Покой наш возстановится» [29]. Кажется, они были близки к взаимопониманию, но приняли решение расстаться, понимая, что пора положить конец страданиям. С 21 мая по 3 июня Потёмкин не появлялся при дворе.

Согласно свидетельству Окса, двадцатого мая Завадовский был объявлен официальным фаворитом и получил в дар 3000 душ. В годовщину восшествия государыни на престол Екатерина повысила его до звания генерал-майора, подарила 20 000 рублей и еще 1000 душ. Но теперь Потёмкин не возражал. Буря утихла, и он позволил ей спокойно налаживать отношения с Завадовским, потому что супруги наконец обо всем договорились, уняв взаимные тревоги и претензии. «Вот, матушка, следствие Вашего приятного обхождения со мною на прошедших днях, – благодарит он ее. – Я вижу наклонность Вашу быть со мною хорошо…»

Однако мирно настроенный Потёмкин все же не мог оставить императрицу без присмотра и третьего июня явился в Царское Село: «Я приехал сюда, чтоб видеть Вас для того, что без Вас мне скушно и несносно. Я видел, что приезд мой Вас смутил… Всемилостивейшая Государыня, я для Вас хотя в огонь… Но ежели, наконец, мне определено быть от Вас изгнану, то лутче пусть это будет не на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сие и наравне с жизнью». Внизу этой страстной записки рукой Екатерины написан ответ: «Друг мой, ваше воображение вас обманывает. Я Вам рада и Вами не embarrasuрована {не стеснена}. Но мне была посторонняя досада, которую Вам скажу при случае» [30].

Светлейший снова стал появляться при дворе. С того дня, как он вернулся, из камер-фурьерского журнала исчезли упоминания об официальном фаворите – несчастном влюбленном Завадовском. Быть может, он оробел перед неутомимым великаном? Дипломаты не заметили его отсутствия: по их мнению, отставка Потёмкина была лишь делом времени. Казалось, их ожидания оправдались, когда Екатерина пожаловала князю собственный дворец в Петербурге: огромный Аничков дом, который раньше принадлежал фавориту Елизаветы Алексею Разумовскому, а теперь находился в запустении. Он и по сей день стоит на берегу Невы, рядом с Аничковым мостом. Можно было предположить, что Потёмкин вскоре освободит свои покои в императорском дворце и отправится в «путешествие» на европейские курорты.

В условиях абсолютной монархии непосредственная близость к трону была синонимом власти. Потёмкин когда-то обмолвился, что если лишится своих комнат во дворце, то потеряет все. Екатерина постоянно успокаивала своего чувствительного друга: «Батинька, видит Бог, я не намерена тебя выживать изо дворца. Пожалуй, живи в нем и будь спокоен» [31]. Позднее он оставил покои фаворита, но никогда не съезжал окончательно из Зимнего дворца и будуар Екатерины всегда был для него открыт.

Они выбрали для Потёмкина новое жилище, которое соответствовало сложившейся ситуации. Всю свою дальнейшую жизнь он будет фактически проживать в Шепелевском дворце, отдельно стоящем небольшом здании бывшей конюшни на Миллионной улице. Оно было связано с Зимним дворцом посредством галереи над арочным проемом. Императрица и князь могли попасть в покои друг друга через крытый проход за дворцовой часовней, никого не встретив и, в случае Потёмкина, не одеваясь.

Итак, все отлично устроилось. Двадцать третьего июня Потёмкин уехал в Новгород с ревизией. Британский дипломат писал, что из его покоев в Зимнем дворце выносят какую-то мебель. Должно быть, он впал в немилость и удалился в монастырь. Но более проницательные придворные, в частности, графиня Румянцева, отметили, что Потёмкин путешествовал за казенный счет. Всюду его встречали триумфальными арками, как полагалось приветствовать члена императорской семьи, и делалось это, конечно же, по приказу государыни [32]. Дипломаты не подозревали, что перед отъездом Екатерина преподнесла ему подарки, просила не уезжать, не попрощавшись, и затем отправила ему несколько сердечных писем. «Князь Григорий Александрович, купленный Нами Аничковский у Графа Разумовского дом Всемилостивейше жалуем Вам в вечное и потомственное владение», – пишет она и присовокупляет к тому 100 000 рублей на отделку дома. Невозможно подсчитать, насколько обогатился Потёмкин за два года их романа: Екатерина очень часто жаловала ему подарки или наличные деньги, о которых не сохранилось записей, и платила его долги. Теперь он обитал в невероятном мире монаршей роскоши и богатств, достойных Креза: Потёмкин неоднократно получал от Екатерины в дар 100 000 рублей, в то время как годовое жалованье полковника составляло тысячу рублей. По приблизительным подсчетам светлейшему князю было пожаловано 37 000 душ, обширные поместья в окрестностях Петербурга и Москвы, а также в Белоруссии (в Кричеве, к примеру, насчитывалось не менее 14 000 душ), драгоценности, серебряные сервизы и порядка 9 миллионов рублей. И всего этого ему казалось мало [33].

Спустя несколько недель Потёмкин вернулся. Екатерина приветствовала его ласковым письмом. Он занял свои прежние дворцовые покои, тем самым поставив в тупик своих недоброжелателей: светлейший «приехал сюда в субботу вечером и появился на следующий день при дворе. Возвращение его в комнаты, прежде им занимаемыя во дворце, заставляет многих опасаться, что, быть может, он снова приобретет утраченную им милость» [34]. Они бы удивились еще сильнее, если бы узнали, что вскоре он будет редактировать письма Екатерины в Берлин, к цесаревичу Павлу.

Не приходится сомневаться в том, что супруги разыгрывали заранее подготовленный сценарий, как это сегодня делают знаменитости, с удовольствием мороча голову журналистам. В начале этого года они боялись потерять свою любовь и дружбу в неистовой череде сцен ревности и раскаяния, но теперь им удалось найти новые основания для своего своеобразного брака. Каждый из них мог устроить свое счастье, в то же время сохранив интимные, политические и деловые отношения с супругом. Достичь этих договоренностей было непросто. Сердцу нельзя отдать приказ, как солдатскому войску, и дела любовные не уладишь мирными переговорами, особенно когда это касается такой эмоциональной пары. Этого можно добиться только с помощью доверия, времени, природы, ума и усердных попыток. Потёмкин прошел трудный путь от властного любовника до «министра-фаворита», соправителя своей императрицы [35]. Им удалось обвести всех вокруг пальца.

В тот день, когда светлейший князь вернулся ко двору, супруги знали, что все будут высматривать малейшие знаки, свидетельствующие о его отставке или возвращении. Поэтому Потёмкин вошел в покои Екатерины, «сохраняя абсолютное спокойствие», и обнаружил императрицу за игрой в вист. Он сел напротив нее. Она сдала ему карты, как в старые добрые времена, и сказала, что ему всегда везет [36].