Ужин

Итак, мы поняли, что воспоминания важны. Но как мы учимся вспоминать? Чтобы превратить события в связный рассказ, нужен навык. А чтобы овладеть им, требуются образцы для подражания и практика.

Ответ очевиден: мы учимся этому в детстве у старших. Это подтвердили исследования психологов Маршалла Дьюка, Дженнифер Боханек и Робин Файвуш в рамках “Семейного нарративного проекта” университета Эмори. Одним из наиболее значимых прорывов этого проекта было создание опросника для детей под названием “Знаешь ли ты?”. Опросник содержит двадцать вопросов об истории семьи, предполагающих варианты ответа “да” и “нет”. Например:

Знаешь ли ты, где прошло детство кого-нибудь из твоих бабушек и дедушек?

Знаешь ли ты, какой опыт извлекли твои родители из каких-либо хороших или плохих событий?

Знаешь ли ты, какую школу или школы посещала твоя мама?

Знаешь ли ты, где познакомились твои бабушка и дедушка?

Несмотря на простоту вопросов, ученые обнаружили четкую статистическую связь между количеством баллов, набранных детьми по шкале “Знаешь ли ты?”, и уровнем их психического здоровья и общего благополучия. У детей с хорошим результатом теста была высокая самооценка, они лучше контролировали свою жизнь. Они отличались меньшим уровнем тревожности, имели меньше поведенческих проблем и обладали более устойчивой психикой.

Но статистическая связь не то же самое, что причинно-следственная. Если вы расскажете детям об их родословной, их оценки в школе не улучшатся волшебным образом. Скорее, знание семейной истории – побочный эффект того, что на самом деле является причиной психического благополучия: разговоров со старшими. “Ключевую роль играют не сами знания ребенка, а процесс их приобретения, – пишет Маршалл Дьюк. – Именно в процессе, по нашему мнению, кроется причина благополучия. Чтобы ребенок узнал семейную историю, нужно, чтобы он и родитель сели рядом и сосредоточились на беседе. Один должен говорить, другой – слушать. Это разговоры должны происходить снова и снова, истории должны пересказываться годами”.

Во многих семьях предаваться воспоминаниям принято за ужином. В течение дня на это обычно нет времени. Это соображение подтолкнуло исследователей из университета Эмори заняться изучением “семейных застольных разговоров” в сорока семьях среднего класса из Атланты. Изучая стенограммы этих разговоров, ученые обнаружили связь между содержанием бесед и эмоциональной жизнью детей. По данным исследования, наиболее благоприятное воздействие оказывало воссоздание за столом “связной истории семьи”, при котором о прошлом говорят снова и снова, пока история не обретает смысл. “Чтобы в семье сложилась целостная семейная история, рассказчики должны пояснять каждый фрагмент этого единого сюжета, при этом другие члены семьи могут не соглашаться, задавать вопросы, добавлять что-то от себя или поправлять рассказчика, привнося свой взгляд на то, как все было на самом деле”, – пишут Боханек и соавторы в статье “Нарративное взаимодействие в семейных застольных беседах”. Неважно, какие воспоминания пересказываются за ужином. Семьи, участвовавшие в исследовании, говорили обо всем подряд, от поездки в Диснейленд до событий прошлой недели. Важно, что они воскрешали события в памяти сообща и делали это каждый день.

Может показаться, что ученые предлагают нам ужасно скучное занятие, что сеансы воспоминаний надо втиснуть в семейное расписание между уборкой и уроками музыки. Но записи семейных разговоров показывают, что такие беседы лучше всего проходят, когда складываются естественно, когда тема воспоминаний всплывает в ходе обычных повседневных разговоров. Ученые заметили, что зачастую все начинается с простого вопроса: “Как прошел твой день?” Например, в беседе, запись которой приводится ниже, отец спросил свою тринадцатилетнюю дочь Бекку, как у нее обстоят дела с музыкальным конкурсом.

Бекка. Ну, мы не слышали других участников. Хотели послушать, но, знаешь, пришлось уйти.

Отец. Хмм… Помню, я, когда учился в школе, пел в хоре…

Бекка. Угу.

Отец. По правде говоря, дела у нас шли не очень-то хорошо. [Оба смеются. ] Кажется, выше третьего или четвертого места мы не поднимались.

Бекка. Ага. Но вот что мне не нравится в нашем хоре… Поют-то они хорошо, только, знаешь, так [переходит на шепот] тихонько-тихонько.

Обратите внимание: разговор вполне мог бы закончиться первым ответом Бекки на вопрос о конкурсе. Но отец поддержал беседу, свернув на тему своего прошлого, привел случай из собственной школьной жизни. Более того, когда он откровенно признался в неудаче (“дела у нас шли не очень-то”), Бекка решилась поделиться собственными сомнениями (“вот что мне не нравится в нашем хоре…”). Эта обыденная сценка – пример того, говорят ученые, как наши воспоминания постоянно вплетаются в семейные разговоры и как дети, опираясь на наши рассказы, учатся извлекать уроки из собственного жизненного опыта.

Такие сеансы воспоминаний приносят огромную пользу. У детей, растущих в семьях, наиболее часто беседующих о прошлом, наблюдался самый высокий уровень эмоционального благополучия и наиболее четкие представления о себе (так называемая идентичность личности). Кроме того, это оказались самые крепкие семьи – дети и родители в них набрали максимум баллов по шкале теста “Оценка функциональности семьи”. Последующие исследования и опросы подтвердили несомненную пользу семейных воспоминаний за столом. По данным исследования Сандры Хофферт и Джона Сэндберга, показатель, который наилучшим образом позволяет предсказать успеваемость у младших школьников, – это время, которое вся семья проводит за столом. Совместные обеды и ужины оказались более четким критерием школьных успехов, чем время, проводимое детьми в школе, за приготовлением домашних заданий, в спортивных играх или в церкви. (Эта статистическая зависимость оказалась неизменной для детей любой расы, пола, достатка, при любом уровне образования родителей и размере семьи.) Другие исследования показали, что закономерность сохраняется и в более старшем возрасте: подростки, обедающие с родителями хотя бы пять раз в неделю, лучше учатся и менее склонны пробовать алкоголь и сигареты.

К сожалению, в последнее время семьи все реже собираются за одним столом. Сандра Хофферт, например, обнаружила, что с 1981 по 1997 год время, которое дети с родителями проводят за едой и разговорами, сократилось на 33 %. Ученые из Центра изучения повседневной жизни семей им. Слоуна при университете Калифорнии в Лос-Анджелесе обнаружили, что только 17 % семей из среднего класса регулярно собираются за столом, чтобы поесть, даже когда все дома. (Чаще всего члены семьи едят одно и то же, но в разное время или в разных комнатах.) Хотя большинство родителей утверждают, что хотели бы больше говорить за своими детьми, им трудно провести с детьми больше десяти минут, чтобы их что-нибудь не отвлекло. Новые технологии только усугубляют проблему. У нас стало слишком много проклятых гаджетов.

Вирджинии Вулф принадлежит знаменитая фраза: “В декабре 1910 или около того человек изменился”. Она написала это, защищая модернизм в литературе. Но высказывание писательницы служит также хорошим напоминанием: людям каждой эпохи кажется, что они живут на переломе эпох, что еще чуть-чуть, еще одна-две новые технологии – и настанет новая эра, мир изменится до неузнаваемости. Двадцать первый век – не исключение. Цифровые экраны, эти набитые пикселями прямоугольники, от которых мы не можем оторвать взгляд, перевернули нашу жизнь. Если бы Вирджиния Вулф жила в наше время, она могла бы написать, что человек изменился в июне 2007 года или около того, когда был выпущен в продажу первый айфон.

Но в сегодняшнем царстве хитроумных штуковин и машин как никогда важно помнить, что в человеке не изменится никогда. Потому что технология влияет не на все. Нам по-прежнему нужны привязанности, нужны близкие люди. Наши жизни по-прежнему зависят от того, какие истории мы о них рассказываем. И мы по-прежнему склонны делиться этими историями за столом. Казалось бы, такой простой и древний ритуал – преломить вместе хлеб. Однако он, похоже, лежит в основе связей, которые загадочным образом соединяют нас с окружающими. Когда стол общий, рано или поздно и прошлое становится общим. Наши личные сюжеты сплетаются, образуя одну большую семейную историю, и мы пересказываем ее снова и снова, пока не выучим наизусть.

* * *

Признаться, этот экскурс в науку о памяти я предпринял не без задней мысли. Я много думаю о том, как однажды поведаю детям историю своих ошибок. Расскажу им, что я потерял и как это вышло, как обидел их маму и множество других людей. Расскажу им, как сожалею, как горько и больно мне вспоминать об этом даже много лет спустя.

Но я надеюсь, что, возможно, мне удастся рассказать это так, чтобы получилась история о том, чему я научился на своих ошибках. Как стал хорошим отцом и мужем, хотя это оказалось гораздо труднее, чем я думал. О том, как я пересказывал мультфильмы про маленьких пони, строил что-то из “Лего” и отправлялся на долгие пешие прогулки после обеда. (А когда дети увязывались со мной, я нес их на плечах.) О том, как можно найти утешение в том простом факте, что я здесь, я дома и теперь я чуть лучше осознаю, что со мной происходит.

Вот какую историю я хочу рассказать. Можно было бы рассказать и другую, но я выбрал эту. Потому что выбор есть у каждого. Мы главные герои наших историй, но мы же и их авторы. Мы сами пишем слова, которые определяют нашу жизнь.

Монтень в этом отношении может служить великолепным образцом для подражания. Он потерял свою любовь, когда был совсем юн. Он мог бы сдаться. Мог погрузиться в меланхолию. Но вместо этого он использовал свое горе как топливо для творчества и преобразил его в пространные сочинения, запечатлев все, о чем хотел, но не мог поговорить со своим другом. Воспоминания о Ла Боэси служили ему утешением, но главный урок, который Монтень постиг благодаря своей потере, – воспоминания помогают нам понять себя.

К концу жизни, жестоко страдая от мочекаменной болезни, Монтень стал задумываться о главных вопросах бытия. Скорчившись над ночной вазой, проклиная “острый шероховатый камень, который режет и разрывает <…> ткани у входа в мочеиспускательный канал”, он предавался мрачным раздумьям. Монтень знал, что умирает, но не боялся смерти. Смерть Ла Боэси, говорил он, научила его сокровенной мудрости жизни: ничто не вечно. Когда-нибудь его замок рухнет, виноградные лозы увянут и даже вино в подвалах скиснет. Время – безжалостно острая коса. Оно не щадит ничего. И чем раньше мы смиримся с остротой его лезвия, тем скорее начнем жить. Как сказал Монтень, ссылаясь на Цицерона: “Философствовать – это значит учиться умирать”.

На первый взгляд это утверждение кажется бессмысленным. Чтобы стать трупом, не обязательно быть философом. Смерть не требует особых навыков. И все же Монтень был в восторге от этого афоризма и даже использовал его в качестве названия одной из глав своих “Опытов”. Думаю, ему пришелся по душе стоический тон этой фразы, ведь с этой точки зрения философия – способ смириться с утратами и недолговечностью всего сущего. Для Монтеня в этом заключалась наивысшая мудрость – принять правду, какой бы суровой она ни была. Будь человеческая жизнь простой и легкой, будь сердце нерушимым, наши истории не имели бы никакого значения. Мы прекрасно обходились бы без них. Но жизнь нелегка, сердца только и делают, что разбиваются, и потому истории нашей жизни так важны.

Дэн Макадамс, психолог из Северо-Западного университета в США, много лет изучал сверхъестественную силу автобиографических историй. Несколько десятков лет он исследовал людей с выраженной генеративностью – чертой характера, связанной с такими качествами, как великодушие и альтруизм. “Генеративные люди стремятся приносить пользу обществу, – пишет Макадамс в книге «Искупающее Я». – Они стараются сделать мир лучше не только для себя, но и для будущих поколений”. Такой альтруистический подход приносит пользу и тому, кто его исповедует: Макадамс обнаружил, что генеративные люди среднего возраста отличаются более крепким психическим здоровьем. В частности, люди, посвятившие свою жизнь служению окружающим, значительно реже страдают от депрессии.

Макадамс утверждает, что генеративность часто берет начало в особого рода автобиографических историях. Он называет такие истории “искупающим нарративом”. Начинаются они всегда с жизненных трудностей и грехов: человек страдает от зависимости, переживает развод, болеет и т. д. Однако по мере развития жизненного сюжета такие люди обретают ощущение свободы и благости; Макадамс описывает это как “переход от страданий к возвышенному состоянию”. (Интересно, что те, кто говорит о своей жизни как об истории искупления, гораздо чаще оказывается психологически благополучными людьми, чем те, кто описывает свою жизнь как безоблачно счастливую.) Как и в случае с посттравматическим личностным ростом, причина этого улучшения лежит не в страданиях как таковых. Скорее положительный эффект проявляется со временем, по мере того как человек извлекает урок из пережитых несчастий. Макадамс цитирует рассказ одного человека с очень высоким уровнем генеративности: “Когда я умру, мое тело разложится, и его вещества станут питательной средой для растений – ну, заколосятся злаки, в таком роде, – а мои добрые дела будут жить в моих детях и тех, кого я люблю”.

Рассказы об искуплении могут показаться лукавством: как будто человек ищет предлог, чтобы простить себе прошлые грехи. Но такие автобиографические истории – пусть даже предвзятые, субъективные и полные неточностей – сами по себе формируют личность человека и меняют его. Как сказано в Послании к Римлянам: “Но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда”. Всегда ли верно это библейское логическое построение? Всегда ли страдание делает нас лучше? Конечно, нет. Но порой нам нужно верить, что это так.

Вернемся к исследованию автобиографических историй, проводившемуся в рамках “Семейного нарративного проекта” в университете Эмори. После того как ученые записали разговоры во время семейных ужинов и изучили рассказы детей о детстве их родителей, они разделили “подопытные” семьи на три основные категории. Некоторые родители рассказывали детям истории успеха: как кто-то из родственников, начав с нуля, многого добился усердным трудом. Другие делали акцент на историях упадка: вот что у нас было, и вот как мы все это потеряли. Однако наиболее полезными оказались истории, в которых успехи чередовались с неудачами. Эти сюжеты развиваются как бы волнами: они повествуют о взлетах и падениях, о победах и разочарованиях, о промахах и прощении. “Персонажи таких историй, как настоящие герои, сталкиваются с огромными трудностями и преодолевают их, – сказал Маршалл Дьюк в недавнем интервью Элизабет Кьюрилоу. – И такая непрерывная цепочка взаимосвязанных взлетов и падений, судя по всему, помогает развивать в детях способность справляться с трудностями и верить в лучшее”.

Почему истории, развивающиеся волнообразно, оказывают столь благотворное воздействие? Отчасти потому, что это честные рассказы. Если мы хотим, чтобы наши дети научились жить и любить, надо объяснить им, что жизнь – непростая штука, а любовь требует немалых усилий. Что им придется и трудиться до седьмого пота, и злиться, и переживать поражения. Люди далеко не идеальны, и если ты хочешь чего-то добиться, тебе придется научиться жить в неидеальном мире.

В рассказывании друг другу историй взлетов и падений есть и другая польза. Вспоминая, как переменчива бывает жизнь, мы невольно вспоминаем и то, что остается неизменным. Рассказывая о внезапных поворотах судьбы, мы понимаем, что в этой жизни по-настоящему ценно, что остается с нами в любых обстоятельствах. И в итоге начинаем говорить о непреходящих чувствах, сильных привязанностях, крепких отношениях. Любая жизненная повесть становится историей любви.