Письма, написанные во время трехмесячного пребывания в окрестностях Женевы летом 1816 года

1

Женева, 17 мая 1816

Мы прибыли в Париж 8 числа этого месяца и задержались там на два дня для получения необходимых подписей под нашими дорожными паспортами, ибо французское правительство после побега Лавалетта²³¹ сделалось гораздо придирчивее. У нас не было ни рекомендательных писем, ни друзей в городе, и мы поэтому мало где бывали, кроме отеля, где пришлось снять комнаты на неделю, хотя сперва мы рассчитывали пробыть всего сутки; но в Париже нигде нельзя устроиться посуточно.

Нравы французов любопытны, хотя и менее привлекательны, по крайней мере для англичан, чем они были до последнего вторжения союзников²³²; недовольство и угрюмость проявляются непрестанно. И неудивительно, что они переносят на подданных правительства, наводнившего их страну враждебными войсками, ту горечь и негодование, которые следовало бы обратить только на само правительство. Подобные чувства делают честь французам и ободряют людей всех наций Европы, сочувствующих угнетенным и питающих неистребимую надежду на то, что дело свободы должно в конце концов победить.

От Парижа до Труа наш путь лежал по той же непримечательной местности, которую мы прошли пешком почти два года назад; но после Труа мы свернули с дороги, ведущей на Невшатель, и поехали по той, что должна была привести нас в Женеву. Вечером на третий день после отъезда из Парижа мы въехали в Дижон, а затем, миновав Доль, прибыли в Полиньи. Этот город выстроен у подножья Юры, отвесно подымающейся над обширной равниной. Утесы нависают прямо над домами. Здесь мы задержались до темноты, не сумев сразу достать лошадей, и при свете бурной луны поехали в Шампаньоль – маленькую деревушку в самом сердце гор. Дорога была извилистая и очень крутая; с одной стороны, смутно виднелись отвесные утесы, с другой – бездна, где мчались темные тучи. Под шум невидимых горных потоков, говоривший о том, что равнины Франции остались позади, мы медленно подымались к Шампаньолю, куда добрались в полночь, на четвертую ночь после отъезда из Парижа.

На другое утро мы двинулись дальше и продолжали подъем среди горных лощин и ущелий. Ландшафт становился все прекраснее и величественнее; со всех сторон простирались непроходимые, нетронутые и недоступные сосновые леса. Порою леса спускаются вдоль дороги в долины, и узловатые корни деревьев цепляются за расселины голых скал; порою дорога уходит высоко в царство стужи, а там леса становятся реже, ветви деревьев гнутся под тяжестью снега, и сами огромные сосны наполовину погребены под снежными пластами. Весна, как сказали нам жители, наступила нынче на редкость поздно, и действительно было очень холодно; когда мы поднялись выше, те же тучи, которые в долинах изливали на нас дождь, теперь сыпали крупные хлопья снега. Изредка сквозь них сверкало солнце, освещая великолепные горные ущелья и гигантские сосны, то согбенные под снегом, то повитые легким туманом, то пронзающие темными вершинами ясную лазурь неба.

Чем ближе было к ночи и чем выше мы подымались, тем больше становилось на нашем пути снега, сперва белевшего только на вершинах утесов; он повалил густыми хлопьями, когда мы добрались до деревни Ле-Рус, где нам предстояла ночь в плохой гостинице и грязные постели. Ибо оттуда в Женеву ведут две дороги; одна через Нион, по швейцарской земле, где меньше приходится ехать горами и где в это время года проехать сравнительно легко, так как дорога на протяжении нескольких лье покрыта снежным слоем огромной толщины; вторая идет через Жекс и слишком длинна и опасна в столь позднее время. В нашем паспорте, однако, значился Жекс, и нам сказали, что изменить направление не разрешается; но все эти полицейские правила, сами по себе такие строгие, могут быть смягчены взяткой, так что эту трудность мы в конце концов преодолели. Мы наняли четырех лошадей и десять человек, чтобы поддерживать экипаж, и выехали из Ле-Рус в шесть часов пополудни, когда солнце было уже низко; хлопья снега, бившиеся о стекла экипажа, и наступившая темнота не позволяли нам видеть Женевское озеро и дальние Альпы.

Однако окружающая местность была достаточно величественна, чтобы привлечь наше внимание; нигде не увидишь пейзажа более печального. Деревья здесь необычайно велики и высятся среди снежной пустыни отдельными купами; на обширной белой равнине темнеют лишь эти гигантские сосны, да еще вехи, указывающие дорогу; ни реки, ни поляны среди скал, чтобы дать отдохнуть глазу и оживить величавую картину хоть одним живописным штрихом. Безмолвие, свойственное этой безлюдной пустыне, неожиданно нарушалось голосами наших проводников, которые, сильно жестикулируя и окликая друг друга на patois²³³, состоящем из смеси французских и итальянских слов, одни только вносили суету туда, где ее вовек не бывало.

А там, куда мы сейчас прибыли, все совсем иное! Здесь теплое солнце и жужжание согретых им пчел. Из окон нашей гостиницы видно прелестное озеро, синее, как и глядящееся в него небо, и сверкающее золотыми бликами. Другой берег – пологий и покрыт виноградниками, которые, однако, в эту пору года еще не украшают пейзаж. По берегам разбросаны виллы, позади них подымаются темные хребты гор, а еще дальше окруженный снежными альпийскими вершинами величавый Монблан, царственно возвышающийся надо всем. Таков вид, отраженный в озере; это ясный летний пейзаж без того торжественного уединения и глубокой тишины, которые восхищали нас в Люцерне.

Мы еще не нашли особенно приятных мест для прогулок, но Вы знаете, что больше всего мы любим прогулки по воде. Мы наняли лодку и каждый вечер часов в шесть катаемся по озеру, и это всегда прекрасно – скользим ли мы по зеркально-гладкой воде или мчимся под сильным ветром. Здесь, на озере, я не страдаю от качки, которая отравляет мне путешествие по морю; напротив, колыхание лодки бодрит и необычайно веселит меня. Сумерки здесь короткие, но сейчас нам светит луна, с каждым днем прибывающая, и мы редко возвращаемся раньше десяти, а берег встречает нас восхитительным ароматом цветов и свежего сена, стрекотанием кузнечиков и пением вечерних птиц.

Мы здесь не бываем в обществе, однако время проходит быстро и приятно. В часы полуденной жары мы читаем латинских и итальянских авторов, а когда солнце опускается ниже – гуляем в саду при гостинице, смотрим на кроликов, подбираем упавших майских жуков и следим за бесчисленными ящерицами, обитающими на южной стене сада. Вы знаете, что мы только что бежали от мрачной лондонской зимы и в этом прелестном уголке, при этой дивной погоде я счастлива, точно недавно вылупившийся птенец. И мне все равно, на какую ветку я взлечу, лишь бы испробовать свои только что обретенные крылья. Более опытная птица была бы, вероятно, разборчивей в выборе гнезда; но при нынешнем моем настроении распускающиеся цветы, свежая весенняя трава и счастливые создания, которые живут и радуются вокруг меня, – этого вполне достаточно, чтобы и я радовалась и ликовала, пусть даже тучи и скрывают от моих глаз Монблан. Прощайте!

М. Ш.

2

Колиньи – Женева – Пленпале²³⁴

Campagne С*** близ Колиньи,

1 июня

По дате этого письма Вы видите, что с тех пор, как я Вам писала, мы сменили место нашего пребывания. Сейчас мы живем в маленьком домике на другом берегу озера и променяли вид на Монблан с его снежными aiguilles на темную, хмурую Юру, за которую мы каждый день провожаем глазами солнце; вечер спускается в нашу долину из-за Альп, которые окрашиваются тогда тем ярко-розовым цветом, каким рдеют в Англии облака осенними вечерами.

Бонвилль. Савой. Художник – Уильям Тернер. 1812-15 гг.

 

Нетленный мир бесчисленных созданий

Струит сквозь дух волненье быстрых вод;

Они полны то блесток, то мерцаний,

В них дышит тьма, в них яркий свет живет;

 

 

Они бегут, растут и прибывают,

И отдыха для их смятенья нет;

Людские мысли свой неверный свет

С их пестротой завистливо сливают.

 

(«Монблан». Перси Биши Шелли. 1817 г.)

У наших ног лежит озеро, а в маленькой бухте нас ждет лодка, в которой мы по-прежнему с удовольствием катаемся по вечерам. К сожалению, мы не можем сейчас похвалиться безоблачной погодой, какая встретила нас в первое время по прибытии сюда. Почти непрестанный дождь большей частью удерживает нас дома; но когда солнце все же появляется, оно дарит сияние и тепло, неведомые в Англии. Таких величественных и страшных гроз, как здесь, я еще нигде не видела. Мы наблюдаем их приближение с противоположной стороны озера, видим, как молнии сверкают то там, то тут среди туч и зигзагами мечутся по лесистым вершинам Юры, темным от нависших туч, а над нами в это время может сиять солнце. Однажды ночью мы любовались самой прекрасной грозой, какую я когда-либо видела. Озеро было все освещено – видны были сосны на Юре, вся окрестность на мгновение ярко озарялась, чтобы затем утонуть в непроницаемой тьме, и в этой тьме над нашими головами грохотал гром.

Но я все еще описываю окрестности Женевы, когда Вы уже ждете от меня описаний самого города; а между тем там нет ничего, что вознаградило бы путешественника за хождение по его неровным булыжным мостовым. Дома там высокие, улицы узкие и часто крутые, и ни одно общественное здание не привлекает взора и не пленяет своей архитектурой. Город обнесен стеной с тремя воротами, которые запираются ровно в десять часов, и тогда (в отличие от Франции) их не отомкнуть никакой взятке. К югу от города находится излюбленное место прогулок женевских жителей – поросшая травой равнина с несколькими купами деревьев, называемая Пленпале. Здесь воздвигнут небольшой обелиск во славу Руссо, и здесь же (такова превратность судьбы) члены магистрата, преемники тех, кто изгнал Руссо с родины²³⁵, были расстреляны народом во время Революции²³⁶, которой он столько способствовал своими сочинениями и которая, несмотря на кровопролитие и несправедливости, временно осквернившие ее, принесла человечеству долговечные блага, и их не смогут свести на нет ни ухищрения государственных мужей, ни даже великий заговор монархов²³⁷. Чтя память предшественников, никто из нынешних отцов города не бывает в Пленпале. Другим воскресным развлечением горожан служит прогулка на вершину Мон-Салев. Эта гора находится на расстоянии одного лье от города и отвесно подымается над возделанной равниной. На нее всходят с другой стороны, и судя по ее местоположению, труд этот вознаграждается восхитительным видом на Рону, Арву и берега озера. Мы там еще не побывали.

Общественное неравенство заметно здесь меньше, чем в Англии. Следствием этого являются более свободные и менее грубые, чем у нас, манеры низших слоев населения. Высокомерные английские дамы, вероятно, возмущаются этими плодами республиканского строя, ибо женевские слуги очень часто жалуются на их бранчливость, здесь совершенно неизвестную.

А вот швейцарским крестьянам далеко до живости и грации французов. Они более чистоплотны, но медлительны и туповаты. Я знаю одну двадцатилетнюю девушку, которая всю жизнь живет среди виноградников, но не умела сказать мне, в каком месяце бывает сбор винограда, и я обнаружила, что порядок месяцев ей совершенно неизвестен. Она не удивилась бы, если бы я заговорила о декабрьской жаре и спелых фруктах или о морозах в июле. Межу тем она вовсе не глупа.

В женевских нравах много пуританского. Правда, обычай танцевать по воскресеньям у них сохраняется, но сразу же после ухода французских властей отцы города закрыли театр и распорядились снести его здание.

Погода в последнее время снова отличная, и нет ничего приятнее, чем слушать по вечерам пение виноградарей. Это все – женщины, и у большинства из них приятные, хотя низкие, голоса. В их песнях поется о пастухах, о любви, о стадах и о принцах, полюбивших красивых пастушек. Напевы этих песен монотонны, но в вечерней тиши звучат приятно, когда при этом любуешься закатом с холма за нашим домом или с озера.

Таковы наши здешние развлечения, которых было бы гораздо больше при более благоприятной погоде, ибо главное в них – это солнце и теплый легкий ветерок. Мы еще не совершили ни одной прогулки по окрестностям, но задумали уже несколько и напишем Вам о них; с помощью магии слов мы постараемся перенести невесомую часть Вашего существа в предгорья Альп, к горным потокам и лесам, которые одевают горы, а потоки осеняют своей огромной тенью.

Прощайте!

М. Ш.

3

Т. П. Эсквайру²³⁸

Мейери – Кларан – Шильон – Веве – Лозанна

Монталегр, возле Колинъи, Женева, 12 июля

Скоро две недели, как я вернулся из Веве. Поездка была восхитительной²³⁹ во всех отношениях, но прежде всего потому, что мне впервые открылась красота божественных вымыслов Руссо и его «Юлии». Невозможно передать, какую прелесть созерцание здешней местности придает его страницам, которым она, в свою очередь, сообщила самое трогательное очарование. Но расскажу вкратце о путешествии, которое длилось восемь дней; если у Вас есть карта Швейцарии, Вы можете проследить наш путь.

Мы выехали из Монталегра 23 июня, в половине третьего. Озеро было спокойно, и после трех часов на веслах мы достигли Эрманс, прелестной деревушки, где находятся развалины башни, построенной, как говорят жители, Юлием Цезарем. Там было еще три таких башни, которые женевцы в 1560 г. разобрали на укрепления²⁴⁰. Мы проникли в башню через какое-то подобие окна. Стены ее невероятно толсты, а камень, из которого они сложены, так тверд, что еще хранит следы резца. Лодочники сказали, что башня прежде была втрое выше, чем теперь. В толще стен умещаются две лестницы, из которых одна разрушена совсем, а другая – наполовину, и добраться до нее можно только по приставной лестнице. Сам город – ныне это маленькая рыбачья деревушка – был основан некой бургундской королевой, а до теперешнего своего состояния доведен жителями Берна, которые жгли и разрушали все, что могли.

Выехав на Эрманс, мы на закате прибыли в деревню Нерни. Оглядев наши комнаты – мрачные и грязные, – мы вышли прогуляться по берегу озера. Прекрасен был широкий простор «золотых песков, омытых морем»²⁴¹ и туманных лиловых вод, испещренных вблизи берега скалистыми островками. В озере играло множество рыб; целые стаи их собирались возле скал в погоне за мухами, которые там вились.

Вернувшись в деревню, мы уселись на каменной ограде вблизи озера и принялись наблюдать за детьми, игравшими в нечто похожее на кегли. Здешние дети выглядят на редкость уродливыми и болезненными. Большинство из них кривобоки, с большими зобами; но один мальчик отличался такой красотой и грацией движений, каких я еще не видел у ребенка. Самым прекрасным в его лице было выражение. В глазах и губах читалась смесь гордости и нежности – признаки чувствительности, которые при том воспитании, какое ему суждено, сделают его либо несчастливцем, либо преступником; однако кротость преобладала над гордостью, словно эта врожденная гордость обуздывалась привычным проявлением добрых чувств. Мой спутник²⁴² дал ему монету, которую тот взял молча, поблагодарил милой улыбкой и непринужденно вернулся к игре. Все это казалось каким-то сном; но в ясный и лучезарный вечер, в уединенном, романтическом селении у тихого озера, по которому мы прибыли, воображение невольно оживляло даже предметы неодушевленные.

Вернувшись на постоялый двор, мы увидели, что слуга прибрал наши комнаты, и они уже далеко не столь унылы. Моему спутнику они напомнили Грецию; уже пять лет, сказал он, как ему не приходилось спать в подобной постели. Воспоминания, ненадолго оживившие нашу беседу, иссякли, и я отправился на покой, думая о предстоящем на другой день пути и об удовольствии, с каким я буду, возвратясь, описывать дорожные происшествия.

На утро мы проехали Ивуар – широко раскинувшееся среди деревьев селение со старинным замком, расположенное невдалеке от Нерни, на мысу, выступающем из глубокого залива шириною в несколько миль. Начиная от этого мыса, берега озера стали более дики и величавы. Савойские горы, сверкавшие снеговыми вершинами, круто спускались к воде; вверху гор темнел сосновый лес, который делается все гуще и обширнее вплоть до той границы, где на острых голых скалах, разрезающих синее небо, лежат только лед и снег; но внизу рощи ореха, каштана и дуба и зеленые лужайки свидетельствуют о более мягком климате.

Миновав мыс на противоположной стороне, мы увидели реку Дранс, вытекающую из горной расселины; у впадения в озеро она образует долину, изрезанную многочисленными рукавами. Тысячи besolets – красивых водяных птиц, вроде чаек, но поменьше, с пурпуровым оттенком спинки, садятся на мелководье, там, где река вливается в озеро. По мере приближения к Эвиану горы все более отвесно спускались к озеру, и лесистые утесы нависали над блестящим шпилем.

В Эвиан мы приехали около семи часов, испытав за день больше резких перемен погоды, чем я когда-либо наблюдал. Утро было сырым и холодным; потом дул восточный ветер и неслись высокие облака; позже были грозовые ливни, а ветер непрестанно менялся; затем подуло с юга, и над вершинами повисли летние облака, сквозь которые ярко синело небо. Спустя полчаса после нашего прибытия в Эвиан из темной тучи прямо над нами несколько раз сверкнула молния и все еще сверкала, когда туча уже рассеялась. Diespiter per puro tonantes egit equos²⁴³. Однако на меня это явление не произвело того действия, что на Горация.

Не помню более жалкого и убогого зрелища, чем вид обитателей Эвиана²⁴⁴. Надо сказать, что контраст между подданными короля Сардинии и гражданами свободной Швейцарской республики, отделенными друг от друга всего лишь несколькими милями, красноречиво говорит о пагубном действии тирании. Здесь есть минеральные воды, eaux savonneuses²⁴⁵, как их называют. Вечером у нас произошли некоторые затруднения с паспортами, но едва лишь синдик²⁴⁶ услышал имя и титул моего спутника, как извинился за задержку. Постоялый двор оказался хорошим. В пути мы издали увидели на холме, поросшем сосновым лесом, развалины замка, напоминавшие мне замки на Рейне.

Мы покинули Эвиан на следующее утро, при таком сильном ветре, что пришлось оставить всего один парус. Волны были огромные, а наша лодка так тяжело нагружена, что это представляло некоторую опасность. Однако мы благополучно достигли Мейери, быстро миновав могучие леса, нависшие над озером, прелестные зеленые лужайки и горы с обнаженными ледяными вершинами, выраставшими прямо из скал, в подножье которых глухо ударялись волны.

Здесь мы услышали, что императрица Мария-Луиза, в память Сен-Пре, провела ночь в Мейери еще до того, как была выстроена нынешняя гостиница, и когда жалкая деревушка не могла предоставить никаких удобств.

Как это прекрасно, что человеческие чувства, когда за них у врат Власти ходатайствует гений, волнуют даже тех, кто всех выше вознесен над простыми обязанностями и радостями. Признание их было к лицу императрице и подтверждает добрую память, какую она по себе оставила у великого и просвещенного народа. Бурбоны – те не посмели бы и вспомнить о Руссо. Императрица обязана этим той демократии, над которой династия ее супруга надругалась, но которую эта династия все же до некоторой степени представляла среди наций. Этот небольшой случай показывает, что старые взгляды, как и любая власть, стремящаяся их возродить, не имеют ни прав, ни шансов на длительное существование.

Здесь мы пообедали и отведали меда – лучшего, какой я ел в жизни, душистого, точно горные цветы. Возможно, что он-то и дал деревне ее имя. Мейери известно как место, куда был изгнан Сен-Пре; но даже без чародея Руссо это был бы поистине волшебный уголок. Он укрылся в тени сосен и каштановых и ореховых лесов, обширных и роскошных, не имеющих себе подобных в Англии. Леса перемежаются ярко-зелеными лощинами, усеянными множеством редких цветов и благоухающими тимьяном.

Когда мы уезжали из Мейери, волны, казалось, немного стихли; мы пошли вблизи берега; он становился все прекраснее с каждым мысом, который мы огибали. Однако мы обрадовались слишком рано; ветер стал крепчать и достиг огромной силы; налетая с дальней оконечности озера, он вздымал волны огромной высоты и превратил поверхность воды в клокочущую пену. Один из наших лодочников, крайне тупой малый, непременно хотел идти под парусом, когда лодка в любой миг могла быть опрокинута ураганом. Увидя свою ошибку, он совсем спустил парус, и лодка на миг перестала слушаться руля; к тому же руль был настолько поломан, что с ним трудно было управляться; на нас обрушилась волна, за ней – другая. Мой спутник, отличный пловец, снял сюртук, я сделал то же, и мы скрестили руки, ежеминутно ожидая, что лодка затонет. Однако парус подняли снова, судно послушалось руля, и хотя волны были все еще высоки и опасность не миновала, мы через несколько минут вошли в тихую бухту у деревни Сен-Женгу.

Близость смерти вызвала во мне различные чувства, в том числе и страх, хотя не он был главным. Мне было бы легче, будь я один; но я знал, что мой спутник попытался бы спасти меня, и мне было унизительно сознание, что он подверг бы свою жизнь опасности ради моей. Когда мы достигли Сен-Женгу, собравшиеся на берегу жители, которые редко видят столь хрупкие суденышки, как наше, и вообще не отваживаются плавать в такую погоду, обменялись изумленными и одобрительными взглядами с нашими лодочниками, которые так же, как и мы, были рады ступить на твердую землю.

Сен-Женгу еще красивее, чем Мейери; горы здесь выше и более круто спускаются к озеру. Их вершины еще хранят много снега в своих расселинах и в руслах невидимых потоков. Одна из самых высоких называется Рош-Сен-Жюльен; лес под нею гуще и обширнее; особую прелесть придают этой местности каштаны; она сохранится в моей памяти, отличная от всех других горных мест, где я побывал.

Так как мы прибыли туда рано, мы наняли экипаж, чтобы поехать к устью Роны. Дорога шла между озером и горами, в тени могучих каштановых рощ, вдоль потоков, питающихся горными снегами и образующих сталактиты на скалах, с которых они низвергаются. Мы видели исполинский каштан, поваленный утренним ураганом. Там, где Рона впадает в озеро, вздымалась гряда огромных валов; река здесь такая же быстрая, как и при выходе из озера, но мутная и темная. Мы проехали еще около одного лье по дороге к Ла-Валэ и остановились у замка Латур-де-Бувери; здесь, как видно, пролегает граница между Швейцарией и Савойей, так как у нас спросили паспорта, думая, что мы едем дальше, в Италию.

По одну сторону дороги нависала огромная Рош-Сен-Жюльен, а сквозь замковые ворота виднелись снежные горы Ла-Валэ, окутанные облаками; по другую лежала заросшая ивняком долина Роны, являвшая разительный контраст с остальными ландшафтами, которые замкнуты темными горами, вознесшимися над Клараном и Веве и разделяющим их озером. Среди долины высится небольшой одинокий холм, где из каштановой рощи выглядывает белый шпиль церкви. Мы вернулись в Сен-Женгу еще до заката, и я провел вечер за чтением «Юлии».

Так как спутник мой встает поздно, я на следующее утро еще до завтрака успел подняться к водопадам вверх по реке, в этом месте впадающей в озеро. Поток несется по такой крутизне, что весь состоит из водопадов, которые неумолчно гремят по его скалистому ложу и обдают водяной пылью листья и цветы, украшающие его дикие берега. Тропа, идущая вдоль потока, то отдалялась от кручи и шла лугами, то лепилась по самому краю отвесных скал, изрытых пещерами. В лугах я собрал букет цветов, никогда не виденных мною в Англии и показавшихся поэтому еще прекраснее.

Когда я вернулся, мы позавтракали и отправились на лодке в Кларан, намереваясь посетить сперва три устья Роны, а затем Шильонский замок; погода была отличная, озеро спокойное. Из голубых вод озера мы въехали в воды Роны; они быстры даже вдали от впадения в озеро; эти бурные воды сливаются с озерными, но сливаются неохотно (см. «Новую Элоизу», 17, 4). Я читал «Юлию» весь день; здесь, среди ландшафтов, которые эта книга населила своими чудесными образами, видно, насколько в ней через край переливается великий талант и необычайная сила чувств. Мейери, Шильонский замок, Кларан, горы Ла-Валэ и Савойи²⁴⁷ предстают воображению как памятники знакомым событиям и дорогим нам людям. Все это, разумеется, создание вымысла, но вымысла столь могучего, что он бросает тень сомнения на то, что зовется действительностью.

Затем мы проследовали дальше, в Шильон, и осмотрели его казематы и башни. Темницы помещаются ниже уровня озера; в главной из них потолок опирается на капители семи колонн. У самых стен замка глубина озера достигает 800 футов; в колонны вделаны железные кольца; на них вырезано множество имен – иные принадлежат посетителям, а иные, без сомнения, узникам, о которых исчезла самая память; это они коротали таким образом дни одиночества, которое давно перестали ощущать. Одна из дат была «1670». В начале Реформации, и еще долго спустя, в темницу бросали тех, кто колебал или отрицал основы идолопоклонства, от которого человечество только сейчас начинает постепенно освобождаться.

Шильонский замок расположен на Швейцарской Ривьере, у кромки Женевского озера, в 3 км от города Монтре, между населенными пунктами Вейто и Вильнев. Замок представляет собой комп

Рядом с этим длинным и высоким казематом находится узкая камера, а за ней – еще одна, побольше и повыше, очень темная, под двумя ничем не украшенными сводами. В один из сводов вбита балка, почернелая и гнилая; здесь тайно вешали узников. Нигде не видел я более страшного памятника бесчеловечной тирании, которой человек с наслаждением подвергал своих ближних. Это одно из многих страшных зрелищ, когда слова великого Тацита о «pernicies humani generis»²⁴⁸ представляются мудрым и неопровержимым пророчеством. Жандарм, сопровождавший нас при осмотре замка, сказал, что оттуда в озеро вел ход, запиравшийся потайной пружиной, – ход, с помощью которого всю темницу можно было затопить, прежде чем узники успеют спастись!

В Кларан мы ехали при противном ветре и больших волнах. Высаживаясь в Кларане, я как никогда сильно ощутил, что былой дух покинул

некогда любимые им места. Как часто, думал я, Юлия и Сен-Пре гуляли по этим уступам; смотрели на эти горы, которые сейчас созерцаю я; ступали по земле, где сейчас ступаю я. Из наших окон хозяйка показала нам bosquet de Julie²⁴⁹. Во всяком случае, местные жители убеждены, что герои романа действительно здесь жили. Вечером мы туда пошли. Это поистине роща Юлии. Под деревьями сушилось сено; деревья были стары, но еще крепки; между ними поднималась молодая поросль, которой суждено их сменить и когда-нибудь, когда мы умрем, приютить в своей тени будущих поклонников природы; им будут милы нежные и мирные чувства, нашедшие здесь воображаемое пристанище. Мы шли мимо виноградников, узкими террасами, спускающимися к этим незабываемым местам. Отчего холодные правила света заставляли меня удерживать слезы сладкой грусти, которые мне было бы бесконечно приятно проливать, пока ночная мгла не скрыла бы вызвавшие их предметы?

Я забыл сказать – на это обратил внимание мой спутник, – что буря настигла нас как раз на том месте, где Юлия и ее возлюбленный едва не утонули и где Сен-Пре хотелось броситься вместе с нею в озеро.

На другой день мы пошли осматривать замок в Кларане – квадратную крепость почти без окон, окруженную двойной террасой, откуда открывается вид на долину, вернее, равнину Кларана. К замку ведет дорога, вьющаяся по крутому склону среди ореховых и каштановых рощ. На террасе мы сорвали розы, которые, казалось нам, произошли от тех, что были посажены рукою Юлии. Их увядшие лепестки мы послали нашим далеким друзьям.

Потом мы вернулись в Сен-Женгу и обнаружили, что самого того места не существует, а там, где прежде стояла часовенка, нагромождена куча камней. Пока мы проклинали виновников этого нелепого варварства, проводник сообщил нам, что земля принадлежит монастырю Сен-Бернар и разрушения произведены по распоряжению монахов. Я и прежде знал, что если людские сердца ожесточаются скупостью, то власть религии еще враждебнее естественным человеческим чувствам. Я знаю, что отдельный человек порою постыдится оскорбить благоговейную память о гении, некогда изобразившем природу еще прекраснее, чем она есть; но бывают объединения людей, которые как бы даже освящают свой союз попранием всякой деликатности и гуманности и всех укоров совести; всего истинного, всего нежного и возвышенного.

Из Кларана мы поплыли в Веве. Городок Веве прекраснее в своей простоте, чем что-либо когда-либо мною виденное. С его просторной рыночной площади, обсаженной деревьями, открывается вид на горы Савойи и Ла-Валэ, на озеро и на долину Роны. Именно в Веве у Руссо родился замысел «Юлии»²⁵⁰.

Из Веве мы добрались до Уши – деревни недалеко от Лозанны. Берега кантона Во, хотя и изобилующие селениями и виноградниками, полны покоя и особенной красоты, вполне искупающих отсутствие столь милого мне обычно уединения. Холмы очень высоки и каменисты, на них и между ними растет лес. С утесов шумно низвергаются сверкающие издали водопады. В одном месте мы видели следы двух огромных камней, упавших с горы. Один из них попал в комнату, где спала молодая женщина, не причинив ей вреда. А повсюду на своем пути он сметал виноградники и взрывал землю.

В Уши нас на два дня задержал дождь. Тем не менее мы побывали в Лозанне и посетили дом Гиббона. Нам показали обветшалую беседку, где он дописывал свою «Историю»²⁵¹, и старые акации на террасе, с которой он, написав последнюю фразу, любовался Монбланом. Есть нечто впечатляющее и даже трогательное в тех сожалениях, какие он выразил, завершая свое сочинение. Оно было задумано на развалинах Капитолия. Разлука с любимым и привычным трудом, подобно смерти близкого друга, должна была обречь его на одиночество и тоску.

Мой спутник, на память о нем, сорвал несколько листьев акации. Я этого не сделал, боясь оскорбить великую и священную память Руссо; созерцание его бессмертных творений не оставило в моем сердце места для чего-либо земного. Гиббон обладал холодным и бесстрастным умом. Я никогда не был так склонен посмеяться над подобными вещами, как в тот момент, когда «Юлия» и Кларан, Лозанна и «Римская империя» заставили меня сравнить Руссо и Гиббона.

Когда мы вернулись, солнце выглянуло впервые за весь день, и я прошелся по молу, омываемому волнами озера. Через озеро шагнула радуга; вернее, уперлась одним концом в воду, а другим – в подножье Савойских гор. В ее золотом блеске виднелась группа белых домов – быть может, то была Мейери.

В субботу 30 июня мы выехали из Уши и после двухдневного приятного плаванья прибыли в воскресенье вечером в Монталегр.

4

Т. П.

Сен-Мартен – Серво – Шамони – Монтанвер – Монблан

Hotel de Londres, Chamouni, 22 июля 1816

Пока Вы, мой друг, ищете для нас жилище²⁵², мы ищем впечатлений, которыми хотим его украсить. Я не ошибаюсь, считая, что Вы живо интересуетесь всем, что есть в природе прекрасного и величавого; но как описать Вам зрелища, которые меня сейчас окружают? Исчерпать все эпитеты, выражающие изумление и восхищение, всю полноту восторга, когда, кажется, сбылось все, чего можно ждать, значит ли это представить Вашему мысленному взору те образы, которыми сейчас насыщаются мои глаза? Я и сам читал восторженные излияния путешественников; их пример служит мне предостережением; я просто перечислю все, что могу и что поможет Вам представить себе, что мы делали и что повидали после утра 20 числа, т. е. после отъезда из Женевы.

Нашу поездку в Шамони мы начали в половине девятого утра. Мы проехали открытую местность, которая тянется от Мон-Салева до подножья Высоких Альп. Эта местность достаточно плодородна, покрыта полями и огородами и пересечена холмами с плоскими вершинами. День стоял безоблачный и очень жаркий. Альпы были все время перед нами, и их предгорья все теснее сближались на нашем пути. Мы переехали по мосту речку, впадавшую в Арву. Сама Арва, сильно вздувшаяся от дождей, все время течет справа от дороги.

Подъезжая к Бонневилю по аллее прекрасных плакучих тополей, мы заметили на полях по обе стороны следы паводка. Бонневиль – чистенький городок без каких-либо достопримечательностей, если не считать белых башен тюрьмы – большого здания, господствующего над городом. В Бонневиле начинаются Альпы; одна из вершин, одетая лесом, подымается сразу же за рекой.

От Бонневиля до Клюза дорога проходит по обширной и плодородной равнине, окруженной со всех сторон горами, поросшими, как в Мейери, сосновыми и каштановыми лесами. У Клюза дорога сворачивает вправо, следуя за Арвой вдоль ущелья, которое река, видимо, прорыла себе среди отвесных гор. Ландшафт становится здесь более диким и грандиозным; долина сужается так, что вмещает лишь русло реки и дорогу. Сосны спускаются к самому берегу, повторяя своими неровными верхушками очертания пирамидальных вершин, вздымающихся высоко над линией леса в темно-синем небе среди ослепительно белых облаков. Здесь, вблизи Клюза, ландшафт отличается от Матлока²⁵³ разве лишь более грандиозными пропорциями и неподвластными человеку просторами, где изредка видны только козы, пасущиеся на склонах.

Возле Маглана мы видели два водопада, отстоящие друг от друга менее чем на лье. Они образованы небольшими горными ручьями, но вышина, с какой они низвергаются, – не менее тысячи двухсот футов – придает им характер, какого не ожидаешь от их скромных истоков. Первый падает с черного нависающего края пропасти на скалу, очень похожую на огромную статую какой-нибудь египетской богини. Разбиваясь о голову этой фигуры и красиво разделяясь, он ниспадает с нее пенными складками, более похожими не на воду, а на дымку, на тончайшее покрывало. Затем струи вновь соединяются, скрывая под собой нижнюю часть статуи, и сами исчезают в извилине русла, еще раз падают с уступа и на своем пути к Арве пересекают нам дорогу.

Второй водопад – больше размерами и более сплошной. Сила, с какою он падает, делает его похожим скорее на причудливые клубы испарений, чем на воду, ибо гора темнеет за ним, как за облаком.

Такая же местность тянется до Сен-Мартена (на картах обозначенного как Салланш); горы становятся все выше, и за каждым поворотом дороги предстают все более крутые вершины, все более обширные и величественные леса, все более темные и глубокие ущелья.

На следующее утро мы двинулись из Сен-Мартена в Шамони верхом на мулах, в сопровождении двух проводников. Как и накануне, мы поехали вдоль течения Арвы, по долине, окруженной огромными горами, у которых темные расселины перемежаются вверху полосами ослепительного снега. Их подножия и здесь поросли вечными лесами, все более густыми и темными по мере того, как приближаешься к сердцу гор.

В маленькой деревушке, на расстоянии одного лье от Сен-Мартена, мы спешились, и наши проводники повели нас взглянуть на каскад. Мы увидели огромную массу воды, падающую с высоты двухсот пятидесяти футов, с утеса на утес, образуя из брызг туман, где висело множество радуг, то исчезавших, то разгоравшихся с удивительной яркостью, как только изменчивое солнце выглядывало из облаков. Когда мы приблизились, брызги достигли и нас, и наша одежда пропиталась крохотными, но густо падающими частицами воды. Каскад низвергался в глубокую каменную пропасть у наших ног, а там, ставши горной рекой, бежал к Арве, шумя вокруг скал, преграждающих ему дорогу.

Наш путь и дальше лежал по долине, превратившейся в ущелье – творение грозной Арвы и одновременно ее ложе. Мы поднимались все выше, среди гор, поражающих воображение своей огромностью. Нам пришлось пересечь поток, который за три дня до того образовался из тающих снегов и размыл дорогу.

Пообедали мы в Серво, маленьком селении, где имеются залежи свинца и меди, а также кунсткамера природных диковин, подобная тем, что в Кесвике и Бетгелерте. В этой кунсткамере мы увидели рога серны, а также рога чрезвычайно редкого животного, называемого букетен и обитающего в снежных пустынях к югу от Монблана; это животное, родственное оленю; рога его весят не менее 27 английских фунтов. Невозможно себе представить, как такое маленькое животное носит подобную тяжесть. Рога имеют очень своеобразное строение; они широки, массивны, на концах заострены и окружены кольцами, по которым, как говорят, можно определить возраст животного; на самых больших из рогов таких колец было семнадцать.

От Серво оставалось всего три лье до Шамони. Перед нами высился Монблан – Альпы с бесчисленными глетчерами, которые с разных сторон стекались в извилистую долину, – несказанно прекрасные в своей величавости леса, смесь бука, сосны и дуба, нависали над дорогой или же отступали, давая место лужайкам с такой яркой зеленью, какой я никогда не видел, и, отступая, становились все темнее. Перед нами высился Монблан, но он был закрыт тучами; виднелось только его основание, изборожденное глубокими расселинами. Сквозь тучи кое-где проглядывали ослепительные снежные вершины прилегающего к нему хребта. Я доныне не знал – и не мог представить, что такое горы. Огромная высота этих вершин, внезапно открывавшихся взору, вызывала экстаз, сходный с безумием. И все это было вокруг, все обступало нас. Далекие снежные пирамиды, взмывавшие в синее небо, казалось, начинались прямо над нашей тропой; ущелье, поросшее гигантскими соснами и такое глубокое, что даже шум неукротимой Арвы, протекавшей в нем, не достигал до верха – все это настолько принадлежало нам, точно мы сами творили для других те впечатления, которые нас наполняли. Здесь поэтом была сама Природа, и ее гармония завораживала нас, как не могли бы величайшие из поэтов.

Когда мы въехали в долину Шамони (которая, собственно, является продолжением тех, что тянутся от Бонневиля и Клюза), на горах, на высоте примерно 6000 футов, висели тучи, скрывавшие не только Монблан, но и другие прилегающие к нему aiguilles²⁵⁴, как их здесь называют. Мы ехали по долине, как вдруг услышали звук, похожий на приглушенный гром; однако в нем было нечто земное, говорившее о том, что это не могло быть громом. Проводник поспешно указал на противоположную гору, откуда исходил звук. Это был обвал. Мы увидели его дымящийся след среди утесов, и по временам до нас доносился грохот его падения. Он обрушился в русло потока, вытеснил его, и скоро коричневатые воды разлились по всему ущелью, где он протекал.

Сегодня мы не побывали, как намеревались, у ледника Буассон, хотя он находится всего в нескольких минутах ходьбы от дороги, ибо желали посетить его, сперва отдохнув. Этот ледник, вплотную подходящий к плодородной равнине, мы видели по дороге; поверхность его расколота на тысячу причудливых фигур; с нее подымаются ледяные конусы и пирамиды более 50 футов вышиною; великолепные ледяные утесы нависают над лесами и лугами долины. Ледник, извиваясь, уходит вверх, а там сливается с массою льда, которая его породила, похожий на светлый пояс, брошенный посреди черных сосен. Этот ландшафт поражает не только своей грандиозностью; величавы сами очертания; несказанно прекрасны цвета, в которые окрашены эти удивительные горы, – во всем заключено особое, только им свойственное очарование, независимое даже от их исполинских размеров.

24 июля

Вчера утром мы отправились к истокам Арвейрона. Они находятся на расстоянии примерно одного лье от деревни; река бурно рвется из-под ледяного свода и разливается несколькими рукавами по долине, которую опустошает во время наводнения. Питающий реку ледник высится глыбами толстого льда над этим сводом, над равниной и окружающими сосновыми лесами. По другую сторону возвышается огромный ледник Монтанвер, протяженностью в 50 миль, занявший расселину между гор невообразимой высоты и таких отвесных и остроконечных, что они словно бы пронзают небо. С нашего ледника, сидя на камне возле одного из рукавов Арвейрона, мы видели, как глыбы льда отрывались от него и с глухим грохотом неслись в долину. Сила падения обращала их в пыль, которая падала с утесов словно водопады.

Вечером я со своим проводником Дюкре, единственным порядочным человеком, какой мне встретился в здешних местах, пошел к леднику Буассон. Этот ледник, как и Монтанвер, подходит вплотную к долине, нависая над зелеными лугами и темным лесом своими ослепительно белыми впадинами и остриями, похожими на сверкающие хрустальные шпили, покрытые узором из матового серебра.

Ледники непрерывно стекают в долину, в своем медленном, но неуклонном движении сметая окрестные пастбища и леса и производя в течение веков те же опустошения, какие лава могла бы совершить за один час, но зато гораздо более непоправимые; ибо там, где однажды прошел лед, не станет расти самое неприхотливое растение, даже если – что бывает лишь в редчайших случаях – однажды начав наступать, он отступит. Ледники неуклонно движутся вниз со скоростью одного фута в день, и движение их начинается на границе вечного замерзания, где они зарождаются, когда воды, получившиеся от частичного таяния вечных снегов, вновь обращаются в лед. Из области своего образования они несут с собою все горные обломки, огромные утесы и скопления песка и камней. Все это уносится могучим потоком сплошного льда; а там где уклон достаточно крут, все это обрушивается вниз, сея на своем пути опустошение. Я видел одну из таких скал, упавшую весной (зима здесь – самое тихое и спокойное время); скала имела и в вышину и в ширину не менее 40 футов.

Край ледника, подобного Буассону, являет собою самую суровую картину, какую можно вообразить. Сюда никто не дерзает приблизиться; ибо огромные ледяные сосульки постоянно обрушиваются с него и нарастают вновь. На опушке леса, в который упирается ледник, лежат поваленные сосны. Что-то невыразимо жуткое видится в оголенных стволах, ближайших к леднику, которые еще удерживаются на вздыбленной земле. Луга гибнут под песком и камнями. За последний год эти ледники опустились в долину на 300 футов. Естествоиспытатель Соссюр²⁵⁵ говорит, что их масса периодически увеличивается и уменьшается; здешние жители держатся совершенно иного мнения, которое мне кажется более обоснованным. Всеми признано, что на Монблане и соседних вершинах снег скапливается непрерывно, а лед, в виде ледников, не тает в долине Шамони в течение короткого и переменчивого лета. Если масса снега, дающего начало леднику, увеличивается, а жара в долине не в силах растопить уже спустившиеся массы льда, из этого следует, что ледники будут расти, пока не заполнят собою долину.

Я не стану здесь развивать внушительную, но мрачную гипотезу Бюффона²⁵⁶, что когда-нибудь наша планета целиком обледенеет вследствие наступления льдов с полюсов и с высочайших горных вершин. Предоставляю Вам, пророчащему победу Аримана²⁵⁷, воображать, как он воцарится среди этих суровых снегов, в этих замках смерти и вечного холода, высеченных, во всем их устрашающем великолепии, беспощадной рукою необходимости; и как он разбросает вокруг, в виде первых знаков своей победы, обвалы, водопады, утесы и грозы, а главное – все эти смертоносные ледники, служащие доказательством и вместе с тем символом его власти; добавьте к этому вырождение людей, представленных в этих краях калеками и слабоумными, большей частью лишенными всего, что способно нравиться и восхищать. Это уже менее возвышенная и более печальная тема; однако ни поэту, ни философу не следует ею пренебрегать.

Портрет Мэри Уолстонкрафт, матери Мэри Шелли, во время своего путешествия по Швеции, Дании и Норвегии.

Художник – Джон Опи. 1797 г.

Во время своего шестинедельного путешествия Мэри, Перси и Клер читали «Письма, написанные в Швеции, Норвегии и Дании» Мэри Уолстонкрафт. Именно это произведение вдохновило Мэри на публикацию «Истории шестинедельной поездки», однако, к ней, в отличие от матери, критика была неблагосклонна. В рецензии журнала «Блэквуд» отдавалось явное предпочтение аналогичному путевому очерку леди Морган, а либеральные мысли, содержащиеся в трактате Шелли, были попросту проигнорированы рецензентами

Нынешним утром, сулившим погожий день, мы отправились к леднику Монтанвер. Эта часть его, заполняющая идущую под уклон долину, зовется Ледяным Морем. Долина лежит на высоте 950 туазов²⁵⁸ или 7600 футов над уровнем моря. Мы не успели еще далеко отойти, как пошел дождь, но мы упорствовали, пока не прошли более половины дороги, а тогда уж повернули назад, промокшие до нитки.

Шамони, 25 июля

Только что вернулись с ледника Монтанвер, иначе называемого Ледяным Морем, – зрелище поистине ошеломляющее. Тропа, ведущая туда по склону горы, то окаймленная лесом, то пересеченная ложбинами, полными снега, широка и крута. Хижина Монтанвер находится в трех лье от Шамони; половину этого пути проделывают на мулах, вовсе не столь уж надежных, ибо мой в первый же день упал, сделав, по выражению проводников, mauvais pas²⁵⁹, и я едва не свалился в пропасть. Мы пересекли покрытую снегом ложбину, по которой часто скатываются огромные камни. Один из них обрушился накануне, вскоре после того, как мы вернулись; проводники торопили нас пройти, ибо говорят, что иной раз достаточно малейшего звука, чтобы ускорить падение такого камня. Тем не менее мы благополучно добрались до Монтанвера.

Долина здесь отовсюду окружена отвесными горами, где царит беспощадный холод; склоны их покрыты льдом и снегом, который то громоздится кучами, то открывает зияющие провалы. Вершины представляют собой острые, обнаженные пики, такие крутые, что снег на них не удерживается. В их вертикальных трещинах кое-где скопляется лед, ярко сверкающий сквозь плывущий туман; они вонзаются в облака, точно вовсе чужды земле. Вся долина наполнена массой вздыбленного льда и незаметно подымается к самым отдаленным пределам этих жутких пустынь. Она имеет всего пол-лье (около двух миль) в ширину, а на вид – много меньше. Кажется, будто мороз внезапно сковал волны и водовороты могучего потока. Мы немного прошли по нему. Ледяные волны вздымаются на двенадцать-пятнадцать футов над поверхностью, пересеченной длинными и бездонно глубокими трещинами, где лед синеет ярче, чем небо. Все в этих краях изменчиво и все пребывает в движении. Огромная масса льда непрерывно, день и ночь, движется вперед; что-то в ней постоянно трещит и ломается, одни из волн вздыбливаются, другие проваливаются, и вся она постоянно меняется. Почти не умолкают отголоски падения камней, льда и снега, которые рушатся в пропасть или катятся с заоблачной вышины. Можно подумать, что Монблан, подобно божеству стоиков, является гигантским животным²⁶⁰, и его ледяная кровь беспрерывно струится по каменным жилам.

Мы закусили (М[эри], К[лер] и я) на траве, под открытым небом, пред лицом всего этого великолепия. Воздух здесь прозрачный и разреженный. Затем мы спустились, попадая то в полосу облаков, то на солнце, и к семи часам добрались до нашей гостиницы.

Монталегр, 28 июля

На следующее утро мы под дождем вернулись в Сен-Мартен. Ландшафт уже не казался столь грандиозным; на самых высоких вершинах висели плотные тучи; однако в промежутках между ливнями проглядывало солнце, в разрывах белоснежных облаков, принесших ливень, синело небо; иногда вершины ослепительно сверкали между туч над нашею головой, и вся величавая красота вновь была перед нами. Мы вторично перешли Пон-Пелиссье – деревянный мост через Арву, и само ущелье Арвы. Мы вновь проехали сосновым лесом, обступившим теснину, мимо замка Сен-Мишель, населенных привидениями руин, повисших на краю пропасти, под сенью вечного леса. Мы снова проехали долину Серво, более прекрасную – ибо более цветущую, – чем долина Шамони. Монблан и здесь образует одну из границ долины, а другая ее сторона представляет собой неровный полукруг из огромных гор; одна из них расколота на куски; пятьдесят лет назад она обрушилась на верхнюю часть долины; поднятая ею пыль была видна в Пьемонте, и люди приезжали из Турина посмотреть, не появился ли в Альпах вулкан. Обвал длился много дней, наполняя окрестность грохотом и сея повсюду страх. Вечером мы достигли Сен-Мартена. На другой день мы проехали долину, которую я описал выше, а к вечеру были дома.

На Монблане мы приобрели несколько образцов минералов и растений и две-три хрустальные печатки на память о том, что побывали вблизи него. В Шамони, как и в Кесвике, Матлоке и Клифтоне, есть музей Histoire naturelle²⁶¹, владелец которого является самым гнусным образчиком гнусной породы шарлатанов, вместе с армией трактирщиков и проводников, питающихся слабостью и легковерием путешественников, как пиявки – кровью больного. Самой интересной из моих покупок является набор семян всех редкостных альпийских растений в пакетиках, на которых написаны их названия. Я хочу посадить их у себя в саду в Англии, а Вы сможете выбрать, что понравится. Это – друзья, которыми подлинный чистотел не должен пренебрегать; они столь же дики, как он, и более отважны, и расскажут ему повести не менее трогательные и возвышенные, чем те, что мы читаем во взоре певца весны.

Писал ли я Вам, что в здешних горах обитают стаи волков? В зимнее время они спускаются в долины, в течение полугода занесенные снегом, и пожирают все, что им удается найти не укрытым под крышей. Волк сильнее самой свирепой и сильной собаки. Медведи в этих краях не водятся. Будучи в Люцерне, мы слышали, что они изредка встречаются в лесах, окружающих озеро. Прощайте.

Ш.

Перевод З. Александровой