XXV
Обломки небесной тверди и цветов
Волк
Я умер в седьмой раз.
Удивительно, но я ожидал, что почувствую нечто большее. Просто смогу почувствовать больше вместе с этой смертью.
Смогу ощутить ценность жизни. Увидеть красоту ночного неба. Разглядеть лицо врага, искажённое болью и испугом.
Боязнью самого себя.
В его глазах явно читалось это. Таких тёмных глазах на невероятно светлом лице.
Почему?
Я посмотрел в стену и улыбнулся. Эндрю осмотрел рану на моей груди. Крест. Он остался после этой смерти. Настоящий шрам. Не жалкие веснушки, как после убийства в нереальности. Это было воспоминание об истинной боли и истинной потере.
Проблема в том, что больно мне не было.
Удивительно, как только две смерти могут отличаться друг от друга. Одна – всего лишь дружеское подтрунивание, вызов и спор, мимолётное мгновение беспечного юношества. И вторая – эта. Душераздирающий пыл нового врага и его блеск в глазах цвета хаоса, в которых отражалась моя смерть.
Куин-старший молча отстранился. Казалось, он почти не дышал.
– Все, кто был мне дорог, теперь носят шрамы, – его голос прогрохотал в маленькой комнатушке, где нас заперли. Мы сидели на каменной скамье, которая раньше служила постелью местным жильцам. Выглядела она невероятно уныло и жалко.
Я потянулся за джемпером и надел его. Впрочем, в этом не было смысла – теперь я вряд ли смогу это носить. Он был исполосован тьмой и посерел, как будто я разжигал им костёр.
Тьма Олеана действовала странно.
Эндрю начал было снимать свою кофту, но я его остановил.
– Не надо, – похлопал я друга по спине. – Здесь и так не жарко, а без свитера тебе станет ещё хуже.
Я замолчал и добавил тише:
– Хватит с тебя холода.
Он секунду смотрел на меня, опустив руки, а потом поднял их к лицу и закрылся ладонями.
– Этот мир… этот жестокий, тёмный мир.
Я отвернулся, возвращаясь к разглядыванию потрескавшейся и облупленной стены.
Эндрю трясся, и я представлял, что сейчас творится в его голове.
Как черви и птицы пожирают его сознание, как топчутся слоны внутри его тела, заставляя перед его взором всё дрожать и расплываться.
Дрожать и расплываться. Дрожать и расплываться. Дрожать…
Задрожала дверь.
Бледные пальцы показались под тёмными рукавами. Сбоку от их обладателя стоял Веймин Мэй, ответственный за охрану пленников.
Олеандр приспустил капюшон. Я не знал, сколько времени уже прошло, но, кажется, я не видел его вечность. Был готов не видеть и другую.
Он возвышался над нами, как отец возвышается над провинившимся ребёнком. Ходил в своих ботинках, которые действительно увеличивали рост, но превосходство достигалось не этим. Я чувствовал его в ауре и в выдержке. Искусанные губы соседа не изгибались в усмешке, как обычно. После того как он ослепил меня своим покровительственным взглядом, я смог увидеть на его лице мимолётную тень. Тень сожаления.
Он прикрыл за собой дверь, кивнув Веймину.
На случай, если мы набросимся на него? На случай, если мы – я и Эндрю, посмеем поднять на него руку?
О, мы не посмеем. О, мы не имеем права.
Он посмотрел на Куина-старшего, но, уловив его разочарование, перевёл взгляд на меня.
Тёмный плащ его казался предзнаменованием очередной смерти.
Я улыбнулся, пытаясь перестать горбиться. Не выходило. Тогда я облокотился о стену и наклонил голову, разглядывая предводителя с другого ракурса.
– Хэллебор.
Не слышу отвращения. Где оно? Куда оно исчезло? Я ведь был мусором. Я ведь должен был сгнить. Сгнить. Стать травой, по которой ходит Олеандр. Стать грязью на его ботинках.
– На.
Он бросает мне два яблока. Одно для Эндрю. Я только шире улыбаюсь, чувствуя, как от этой улыбки готово треснуть лицо.
– Вас должны были кормить в течение всего времени, но у меня не было возможности проследить за этим, – он помолчал, видимо, вспоминая, из-за чего у него «не было возможности». – Скоро принесут обед. Но я хотел поговорить не об этом.
Он подошёл ближе. Эндрю будто бы вжался в свой угол, забирая у меня из рук яблоко. Он сжал его в ладонях, избегая смотреть на Белиала. Ла Бэйла. Белиала. Ла Бэйла.
Олеандр наклонился. Я продолжал смотреть на него, опираясь головой о стену. Он заметил мою перечёркнутую крестом грудь и медленно поднял взгляд обратно. К моему лицу.
– Это смотрится даже лучше веснушек, – он еле заметно хмыкнул и выпрямился.
Я откусил яблоко.
– Ты любишь всё, что создал ты.
Он задумался.
– Ломая прочие мечты, – закончил Олеан, расплываясь в улыбке. – Но всё же их я тебе помогу воплотить в жизнь. Сегодня вас выведут в главный зал, чтобы вы услышали последние новости и приняли своё решение. Я многих могу простить, – он слегка обеспокоенно посмотрел на Эндрю. – Вам только надо сделать правильный выбор.
Я поднял голову, оторвав её от стены.
Он развернулся и вышел прочь.
Когда дверь закрылась, прозвенев ключами в скважине, я посмотрел на Куина-старшего.
Он вертел в руках яблоко, наполняя его иллюзиями. Теперь это был вовсе не фрукт, а маленький земной шарик, из которого прорастали миниатюрные деревья: дубы, буки, сосны. Они сплетались в один массивный ствол.
Я прошептал:
– Чего он хочет? Чего он ждёт?
Рыжий юноша, чьи растрёпанные волосы слегка лезли в лицо, горько изогнул дрожащие губы и прошептал в ответ:
– Он хочет нас. Он хочет силы. Ему нужно не только уважение. Но и любовь былых друзей, – его иллюзорное деревце превратилось в гнилую, посеревшую корягу. – Он хочет спасти мир.
И шарик в руках Эндрю рассыпался на куски.
Днями я пытался осознать, что держит меня здесь. Замкè́? О нет.
Позже к нам и правда зашёл Веймин и другой парень, оказавшийся под влиянием Олеана. Они связали нам руки верёвками и вывели из наших темниц по ступеням наверх. Оглядываясь по сторонам, я понял, что это церковь. Я читал эту информацию в мыслях Эндрю, но не пытался проверить и вникнуть. Но это действительно была церковь. Судя по всему, под землёй. Под каким-то иным зданием.
Тут уже были другие. Август Сорокин стоял в стороне от толпы с арбалетом на изготовку. Аляска Винфелл следил за остальными связанными, и я с удивлением заметил, что их не так уж и много. Большинство перешли на сторону Олеана, и даже Аарон Мейерхольд, ненавидящий ла Бэйла всей душой, стоял в отдалении от связанных ребят с винтовкой в опущенной руке.
Сам Олеан сидел на спинке потрёпанного кресла, свесив левую ногу на сиденье, а правую закинув на левую. Даже в этой забытой всеми церкви, на этом вытащенном с помойки кресле Олеандр умудрялся выглядеть как король. И в то же время он был словно король крыс. Король ничтожеств, отбросов, король без королевства, король с иллюзией власти.
Он поднял голову и обвёл собравшихся прищуренным взглядом. Это движение не было надменным – оно было продуманным действием человека, который пытался скрыть свои страхи от толпы.
– Спасибо всем, что собрались. Даже тем, кого заставили это сделать. Однако у вас ещё будет выбор! Но об этом в конце. Я хочу сказать вам, дорогие друзья, что это – тот момент, когда все мы можем спокойно выдохнуть. Мы можем выдохнуть, закрыть глаза и почувствовать биение жизни в наших жилах, теплоту и холод её в душе каждого. Итак, не буду затягивать. Моя идея, идея о бунте против спасения мира посредством наших с вами жизней, будет состоять в пяти словах. Высшая Организация Революционно-Оппозионерских Наступлений. Иначе просто В.О.Р.О.Н.
Зал, а вернее толпа, выдохнула. Кто-то нахмурил брови, кто-то улыбался. Сорокин так вообще чуть не подавился со смеху, за что его в бок ткнул стоящий рядом Аляска.
– Да, как вы уже поняли, получается некая аллюзия на Сов. Тоже птица, и какая… Во́́роны – не совсем вестники смерти, хотя известны и за это. Они создавали моря и океаны, они наказывали злодеев и сами творили тьму, но их философия – зло в ответ на зло. Да, ненависть породит большую ненависть – я согласен, но это только в основном! – он повысил голос, когда из толпы послышались возмущённые выкрики. И снова понизил его. – В любой системе можно найти изъян или отклонение. И не всегда оно губительно. Пускай и в меньшей степени, такая вероятность реальна.
Он замолк. Я впился взглядом в его пальцы, скрюченные на спинке кресла, на котором он восседал. Они были бледными и на кончиках словно испепелёнными тьмой – будто бы он окунул пальцы в чернила. И сжимали они кресло так потому, что его руки тряслись. Я-то знал. Я знал его.
– Во́́роны, то есть вы, – он улыбнулся, – будут работать по схеме Сов, только улучшенной. Мы не будем вербовать людей после семи смертей и заставлять их выполнять непосильные задачи. Мы будем спасать их от гнёта и судьбы оказаться в нашем с вами лицее-бессмертнике. Вы не выбросили свою форму? Оставьте её. Она будем вам напоминанием, почему теперь вы Во́́роны, а не будущее поколение рабов Сов. Я сам побывал на этой службе и могу сказать вам точно, что приятных эмоций не испытывал. Они учат людей принимать своё бессмертие и ценить жизнь только для того, чтобы потом сказать тебе: ты – герой и спасёшь мир, отдав себя в жертву новому солнцу. Так что Совы – обманщики, и они не имеют права брать себе титул столь мудрых и красивых существ. Но сходство есть: настоящие совы тоже хищники, тоже охотятся во тьме и тоже являются беспощадными. Во́́роны беспощадны лишь с теми, кто того заслужил.
Он спрыгнул с кресла и постучал носком обуви по полу.
– Так вот вам, мои временные заключённые, я хочу предложить передумать. Вы не сразу станете полноценными членами команды, но вскоре заслужите доверие и получите привилегии. Вы не будете злом и не будете убивать невинных. Вы будете им помогать. Почему вы не можете понять очевидного, понять, что только так можно спасти погибающий мир? Верно, речь идёт не об одной стране и не о несправедливой политике государства. Наш бунт был не типичной неудачной и кровавой битвой, он был шагом к спасению. Первым. Так что вам осталось только понять: мир и вся Солнечная система обречены на гибель. Отправленный в космос корабль до сих пор не вернулся. Никто не знает, есть ли ещё жилые планеты в зоне досягаемости, в нашем случае, пригодные для заселения вариации Млечного Пути, только догадки. А потому нам придётся спасать хотя бы эту планету без жертв, иначе каким, по-вашему, будет будущее человечества? Снова вернётся рабство, будут использоваться наши жизни, и…
Я улыбнулся.
– По-твоему, нельзя было бы организовать справедливую систему? Например, бессмертные, как доноры, отдавали бы часть силы, а потом уходили жить дальше с кучей привилегий, как настоящие герои. Возможно, Совы именно такую схему и хотят воплотить в жизнь. Почему ты не говоришь об этом?
Все обернулись ко мне. Кажется, только я осмелился перебить Олеана не возмущёнными выкриками, а спокойной логичной речью.
Он смотрел куда-то сквозь меня. Наконец, обуздав ярость, он захлопал в ладоши и медленно начал наступать на меня.
– Хэллебор! Наконец-то ты меня услышал. Что ж, твоя теория вероятна, но, как я уже говорил, вряд ли процесс сбора энергии может быть безболезненным и не имеющим последствий. Донор отдаёт кровь, которая никак не влияет на состояние души и разума. Нехватка же энергии может привести к безумию. Ты просто сойдёшь с ума. Тебя прельщает подобная перспектива?
Я попытался двинуть запястьями, так как верёвка натирала, но пожалел об этом. Неприятно.
– Не прельщает. Но я уверен, что мы сможем добиться результатов, если будем изучать тела бессмертных, их способности и прочее. А Совы именно этим и занимаются.
Олеан развёл руками.
– Хэллебор, такого не бывает! Доноры отдают кровь, а не частицы собственной души и жизни. Кровь – это физическая составляющая. Она восстанавливается.
– Энергия, возможно, тоже.
– Возможно! Коэлло, я о том и твержу. Откажись от своих непонятных принципов и перейди к Во́́ронам. Ты получишь доступ к исследованиям, я сам могу помочь тебе в этом. Мы найдем всё необходимое. И тогда ты сделаешь всё намного лучше и гуманнее Сов. Мы не будем никого красть – только по добровольному согласию. Всё будет справедливо. Совы же не показали себя теми, кому можно довериться.
Кто-то согласно закивал. Кто-то завыл от отчаяния. Кажется, кто-то плакал.
Кто-то начал спорить.
– Твои мысли наполнены горестью и страданиями, – я понизил голос. – И это видно.
Я отвернулся, заканчивая разговор. Олеан нахмурился, махнув рукой. Веймин, стоящий чуть позади, взял меня за предплечье и повёл обратно в камеру.
Собрание окончилось, когда ла Бэйл напомнил про обед и дал время пленникам обдумать его слова до завтра. Но наверняка он будет принимать к себе и тех, кто примет решение даже через месяц.
Я снова грохнулся на каменное ложе и посмотрел на Эндрю, которого завели вслед за мной. Он морщился, словно от боли и неприязни. Но взгляд его казался опустошённым. Как только дверь закрылась, я встрепенулся:
– Бежать никак, да?
– Никак. Они смогли установить небольшой аномальный барьер у каждой комнаты, который будет тебя убивать при попытке покинуть помещение. Да и какой смысл? Там почти вся школа с раззадоренными аномальными силами и обычным оружием. Не барьер убьет, так застрелят на месте. Отключают его, конечно, когда приносят еду или выводят… Может, в этот момент можно было бы проскочить, но как я уже сказал – смысла нет.
Я хмыкнул. Звучало безнадёжно, но Эндрю знал, о чём говорил. По его словам, всё это им объяснили на следующий день после их заключения – потому что только на следующий день удалось установить барьеры. С этим помог Юниган – не зря же он вызвался заботиться о бедном-несчастном Олеане.
– Кажется, привилегии тут бы не помешали.
Эндрю поднял взгляд, и я не ожидал, что он будет так спокоен. Ему бы стоило воззриться на меня с ужасом.
– Ты думаешь послушать Олеандра?
Ответа у меня не было. Были только вопросы.
Но задать их я не мог. Потому я просто подвинулся, чтобы со мной рядом сел сокамерник, и уткнулся головой в стену.
Совсем не скоро, отнюдь не скоро всё это кончится. Я чувствовал, что конец только начал проявлять себя, хаос только начал просыпаться.
Как же мне хотелось покончить со всем этим.
Но я не мог. Возможно, в глубине души я хотел жить. И только это поддерживало во мне бессмертие.
Ворон
Не знаю точно, были бы мы действительно оппозицией или революцией. Казалось, эти слова давно всем приелись, наскучили, всех тошнило от этих слов.
Тяжело выбирать правильный путь, тяжело признавать свою вину. Тяжело обдумывать собственные поступки как будто со стороны. Невозможно вытерпеть это, не пытаясь ненавидеть кроме себя и всех вокруг.
Ненавидел я всех и по другим причинам – из-за их отношения. Да, быть может, я просто был таким человеком – не заслуживающим доброты. Сострадания, понимания. Может быть, я просто был.
Я не знаю, что на самом деле должно случиться и чего я обязан избежать. Я не знаю, какая дорога верна, а какая ведёт к разрухе. И самое важное – я не знаю, действительно ли надо стремиться к доброте и свету или же нет. Или же хаос – то, чего никто не принимает, то, чью прелесть все небезразличные мне люди отрицают… что, если он просто не для всех? Что, если его красоту и истину понимают немногие, но что же мне думать, если эти некоторые мне кажутся изредка просто сумасшедшими, часто – уродами и иногда – близкими мне людьми?
Мне не нравится термин «близкий человек». Возможно, я его боюсь. Возможно, я опасаюсь, что, если я поверю в его значение, мне будет невыносимо их терять.
Возможно, я пытаюсь скрыться за холодностью собственных суждений от пламени, что сжигает внутренности, высушивая любые слёзы, выплаканные или невыплаканные.
Да, возможно, я боялся быть собой всё это время. Возможно, я до сих пор себя не знаю.
И это видно по всем моим «возможно» и «не знаю».
Дыхание Аарона казалось громом перед вспышкой молнии. Он стоял за мной и тяжело, нетерпеливо дышал.
– Держи слово, Бэйл.
– Держу, Хольд.
Я откашлялся и, поправив ворот мантии, направился подальше в тень, прочь от посторонних и стараясь быть ближе к мгле. Я погрузился в неё, Аарон же исчез в круговороте, ожидая меня теперь по ту сторону. Я протянул вперёд руку, играя пальцами с неизведанной субстанцией, до которой никто не был способен дотянуться, кроме меня. Я улыбнулся своему единственному провожатому в этот мир и единственному, чего боялся и чем успокаивался. Я утонул. Тьма пожрала меня, когтями неизведанности изрезав моё тело. После секунд или минут пустоты я очнулся и, впервые вздрогнув, направился по направлению к месту, о котором несколько месяцев старался не думать.
Я пробирался сквозь чернеющие тоннели. Они врывались в меня и с треском выползали из-под ногтей, волос и из глаз. Тьма была подобна ручью и подобна воздуху, подобна песку и подобна звуку. Она была всем.
По эху тихого бормотания я отыскал нужное место. В нужное время. В нужных обстоятельствах.
Он сидел на постели и что-то говорил себе под нос. Выкрашенные в алый кучерявые волосы померкли, теперь казавшись высушенной кровью. Он поднял взгляд. Комнатка была пустой и минималистично обставленной. Открыто окно, горит свеча. Я помнил, что он любит свечи. Удивительно, что они позволили держать ему тут огонь.
Генри умел уговаривать. Иногда.
Он замолчал на полуслове, ведь он говорил сам с собой, а тут появился реальный слушатель. Я прижал палец к губам, но он успел вскочить. Я молча потянулся к нему и схватил за кисть, случайно её вывернув, отчего парень прикусил себе язык и не успел сказать ничего, прежде чем его рот заткнула тьма. Она поглотила его слова и его молчание, и я заметил ужас в его глазах – от воспоминания о первом таком путешествии, и спокойствие – он понял, осознал, почувствовал, насколько эта сила бесконечная и умиротворяющая. Но Генри нахмурился, когда я отпустил его, ведь, глядя на меня, он понял, что эта сила ещё и разрушительная.
Я отыскал маленькое серое пятно в этой тьме – такова в моём тоннеле сейчас была реальная жизнь. Прильнув к ней ладонью, я заставил мир обрушиться на нас. Или нас обрушиться на мир.
Генри тяжело и пылко выдохнул, отшатываясь к стене. Он был одет в мантию, которую носили все служители Сов – кажется, он был подавлен так, что даже на ночь не мог переодеться.
Он смотрел на Аарона потускневшими глазами, избитыми руками хватаясь за стену. Он опирался на неё, но я видел, как он падал. Цепкие пальцы не спасают от падения.
– Генри.
Аарон прошёл мимо меня к своему брату. Он протянул руку, чтобы дать Лаллукке новую опору. Тот взялся за неё, крепко пожав. Поднявшись и оттолкнувшись прочь от стены, он обнял Мейерхольда, на что тот оживлённо начал хлопать его по спине.
Я наблюдал за ними, сдерживая раздражение. Когда они оба посмотрели на меня: Аарон – с ненавистью, Генри – с подозрением, я отвёл взгляд.
– Объясни ему всё, Мейерхольд. Вы теперь оба в В.О.Р.О.Н.е. Надеюсь, тут тебе понравится больше, Лаллукка, – я улыбнулся, оглядывая его мантию. – Сдашь одежду потом. Мы поменяем пару штрихов.
Я решил оставить их. Последнее, что я услышал:
– Он отправил тебя на службу к Совам?
– Да, – усталый смешок. – Это была каторга.
Призрак
Поверить в это было трудно, но я всегда попадал в нужное время и в нужное место. Хотя, кажется, не для себя самого.
Из одной клетки меня перевели в другую, а затем – в третью. Кажется, вся моя жизнь была клеткой.
Но вот он…
– Я отпускаю тебя.
Олеандр стоял посреди камеры Коэлло и Эндрю. Открыл дверь и теперь протягивал своему другу руку. Пальцы его еле заметно подрагивали.
– Возьми, и пройдёшь через барьер без проблем. Дрю… к сожалению, он бы всё равно не оставил Дэмиана.
Куин-старший согласно кивнул.
Я тяжело дышал, стоя в углу. Я мог пройти сквозь стены камер, между которыми не было барьера, но не мог выйти за пределы любой из камер в своём призрачном обличии. Да и толку бы особо в этом не было.
Но когда я совсем отчаялся выбраться, в голову пришла мысль следить за Олеандром хотя бы так. Он принёс вещи Коэлло и Эндрю, которые до этого, видимо, валялись где-то, как и багаж всех остальных пленных, который нам разрешили собрать перед уходом с острова. Я видел, как из потрёпанной спортивной сумки Коэлло торчат чертежи. Взгляд, которым прожигал их обладатель и создатель, казался голодным.
Олеандр отшатнулся, когда Коул отвернулся от его руки к стене, закрыв глаза. Он был ранен, как потерянное животное. Ла Бэйл сжал кулак и выдохнул, до скрежета зубов сжимая челюсть.
– Хорошо, я попрошу Юнигана отключить защиту этой камеры на несколько минут, и ты сможешь уйти без моей помощи. Раз я так тебе противен.
Я смотрел на Коэлло, слушая хрипловатый и в то же время певучий голос Олеана. Меня удивляло, почему Хэллебор молчит и не двигается. Он боялся западни? Думал, что сосед совсем сошёл с ума, просто дурачась подобным образом?
Он отошёл подальше. Его враг и друг поднял взгляд. Он еле заметно дрожал, переживая это мгновение, но я знал, что это за дрожь. Он дрожал не как я. Эта дрожь была вызвана яростью.
И он поднялся на ноги.
Олеан свободно махнул рукой в сторону выхода.
– Иди. Ты свободен. Ты был моим соседом на протяжении нескольких месяцев, а потому я делаю тебе скидку. Уходи.
Коул колебался. Я видел, как он сделал шаг вперёд к своим вещам, и слышал, как колыхнулось его дыхание. Его сомнение душило меня.
– Уходи… – прошептал я, не сдержавшись. Я закрыл рот, когда Олеан еле-еле повернул голову в мою сторону. Он не мог видеть меня, не мог…
Кажется, он улыбнулся. Натянуто, да, невероятно натянуто – как натягивают неподобающий аккорд к складной песне.
Коэлло посмотрел на Эндрю. А после – на Олеандра.
И сел на место.
Я закрыл руками глаза, безумно злясь. Ярость охватывала меня, и я удивлялся, почему Коэлло Хэллебор её обуздал.
Я шагнул назад, стараясь скрыться от нахлынувших эмоций и от увиденной сцены.
Последнее, что я услышал:
– Большее из зол.
Волк
Встать на колени или же просто надеть на себя эту мантию – казалось абсолютно одним и тем же. Разумеется, Олеан не просил нас кланяться перед ним или что-то в этом роде, но сама эта одежда пригибала нас к его ногам.
Я видел, как всё больше разных людей приносили нам еду – всё больше пленных соглашались на условия Олеана и становились Воронами. Новые и старые лица, новые и старые знакомые. Ученики. Ученики, ставшие теперь людьми. С какими-то неясными целями. С каким-то размытым будущим.
Я сидел на полу на коленях, наклонившись к чертежам, и добавлял всё новые линии. Изменениями, что пришли ко мне в голову теперь, когда я узнавал всё больше и больше об аномальной магии.
Казалось, прошла неделя. Я был в курсе, что Олеан уже пытается организовать тренировки для того, чтобы можно было противостоять Совам. Но шуметь тут нельзя было – ведь это убежище. Где же устраивать тир? Я не знал, что он придумал. Никто не знал.
Но он придумает. Олеан одержит победу над этим миром, одержит победу хотя бы на мгновение, прежде чем исчезнуть и прежде чем забрать с собой всех остальных на дно могилы и самое дно хаоса.
Эндрю продолжал вертеть в руках предметы и преобразовывать их в прекрасные вещи, которые после рассыпались прахом. Его иллюзии крепли, но он сам слабел. Он рисовал, расположившись рядом со мной на полу или же сидя на каменной койке. Я попросил его посмотреть, что он думает, и он ответил:
– Это невероятно, Коул. Но я боюсь, что это слишком недостижимо.
И я начал чертить заново. Заменяя на менее затратные материалы, что было почти невозможным, дорабатывая детали.
Солнце светит, солнце жжёт, и я изжёг бумагу своими каракулями.
Я думал о том, что Совы уже организовали поиски. И не думал об этом. О семье. Я пытался занять себя буквами и цифрами на листах. Я пытался выискивать информацию из окружающих меня вещей, и из памяти всё чаще и чаще стирались воспоминания, а льющиеся потоки красного ихора из носа и слабость одолевали мой разум, как голодные пиявки, высасывающие из человека кровь.
Мои мысли меня пугали. Они путались. На чертежах появились надписи, не относящиеся к изобретению. Я не знал, откуда они, и не помнил, кто их писал.
«Кровь в жилах людская остыла и обратилась в божественную кровь, кровь в жилах остыла и обратила свою силу против твоих мыслей», «Солнце не светит мне, солнце не светит нам всем, солнце оставило пределы этой вселенной и оставило её во тьме за тьму, что поглотила миллионы сердец, в том числе и механических», «Грязь грязь грязь грязь».
Я прятал эти надписи от Эндрю, но он и не смотрел. Он начал писать стихи на полях собственных рисунков, и однажды, утром или вечером, я нашёл изображение ворона, написанное кровью.
Я спрятал его к себе.
А после, когда нам в очередной раз принесли еду и воду, взял вошедшего за запястье и прошептал:
– Я согласен.
Когда Олеан протянул мне чёрную мантию, я почувствовал неизменность жизни: она течёт и будет течь вне зависимости от того, как я её проживу. Я принял мантию с довольно небрежно вышитым золотисто-серебряными нитками на спине контуром ворона и надел её, откидывая волосы назад. Они закрывали мои глаза и щекотали шею – стричься в плену не было возможности.
Ла Бэйл же теперь казался более высоким и более выдающимся. Он был заметнее, чем тот призрак его самого, что блуждал по коридорам лицея, смеясь над всеми живыми и проклиная мёртвых.
Он улыбнулся мне.
– Так всё, что тебе нужно взамен, – это возможность воплотить в жизнь твоё солнечное сердце?
Солнечное сердце. Сердце для солнца. Механизм нового света для дарования жизни. Сердце жизни.
– Это всё.
Он хмыкнул. Веймин, стоящий позади, взмахнул рукой, и капюшон порывом ветра укрыл мою голову.
Кажется, это была аналогия обряда посвящения.
– Что ж, Коэлло Хэллебор. Впервые за долгое время ты меня не разочаровываешь.
Он отошёл назад, оглядывая своё новое творение.
– Мнения о тебе своего я не изменил.
Олеандр усмехнулся.
– Иногда обидчикам надо отвечать тем же. Совсем не обязательно быть праведным до конца дней своих… До конца дней, – ухмылка сползла с его лица, но торжество в чёрных глазах жило и расцветало.
Я не удержался. И залез в его мысли.
Триумф.
Обломки мыслей. Обломки чувств. Потерянность. Боль, обида, злость.
Я прижат к стене. Взрослый парень смеётся надо мной, дергая за косичку. Он говорит какие-то мерзкие слова. Пытается поинтересоваться, кто же я. Его девушка велит ему перестать, и парень слушается, с усмешкой оглядываясь напоследок.
Обломки.
Я сижу в ванной и рыдаю, не волнуясь о промокшей насквозь одежде. Лицо и руки пылают пламенем, жидким пламенем, что течёт по жилам любого человека. Всё щиплет, и физическая боль не в силах перекричать боль, которая давит изнутри. Кто-то за дверью беззаботно смеётся.
Обломки.
Я тяжело дышу, выпрыгивая через окно первого этажа. Я бегу в лес. У меня болят лопатки и спина, у меня горит ссадина на щеке. Это друзья. Друзья. Друзей не бьют в ответ. Не бьют. Я пытаюсь найти в кармане сломанный телефон, зная, что они не пощадили и ноутбук. Я хочу уехать отсюда. Ведь сегодня мой день рождения. Я ненавижу этот день. Я проклинаю его. Я слышу, как хрустят под ногами ветки. Так хрустит и разрушенная душа.
Обломки.
Я стою на месте, глядя на Олеандра, на чьём лице читается облегчение и веселье.
Я молчу. Я не могу пошевелиться. Я всё ещё чувствую груз этой надломленной души, души ребёнка и души обычного человека, очередного человека, который просто жил.
Он подходит ближе и хватает меня за ворот кофты. Он трясёт.
– Досматривай.
Я закрываю глаза.
Но вижу только тьму.
– Не могу.
Он отпускает, будто бы задыхаясь и сам. Меня тошнит. Я наклоняюсь, зажимая ладонью рот. Мне дурно. Меня трясёт.
– Теперь я не боюсь. Они боятся, – он уже говорил похожую фразу тогда, в лицее. Я рад, что волосы мешают видеть. Я хочу побыть в тени. В темноте.
Олеан отворачивается.
– Миру, к сожалению, ещё не конец. Как не конец и нам.
И я задыхаюсь, падая наземь.
Мой дневник лежит в моих руках. Я перелистываю его, пытаясь понять, каким был раньше. Я плохо помню того себя. Я помню только себя теперешнего.
Я нахожусь в другой комнате. Она больше прежней камеры, но не намного светлее, зато менее сырая. Мой сосед аккуратно стрижёт волосы, смотря в большой осколок от зеркала.
Я поднимаю глаза и снова опускаю. Беру ручку. Открываю дневник.
«Он победил», – размышляю и, поймав взгляд Олеана в отражении, ухмыляюсь ему в ответ. Последним, что я пишу: «Раунд за тобой, Олеандр ла Бэйл».
Я смеюсь над самим собой.
notes
Назад: XXIV Сам Господь ли, сам Дьявол ли?
Дальше: Примечания
