Воскресенье 27 августа 2017 года

Маргарета, должно быть, просто сошла с ума. Неужели Харриет придётся начать работать на новом месте в воскресенье? С каких это пор вольнонаёмные дознаватели работают в полиции по выходным? Она перечитывает эсэмэску:

Сообщение было отправлено в 22:37 вечера в субботу. Либо её новая начальница трудоголик, либо работа в выходные дни стала нормой в провинции Сконе после реорганизации полиции, раздумывает Харриет и убирает телефон в сумку.

Раннее утро, вымпел на флагштоке у соседки Ивонн трепещет на ветру. Море усеяно белыми барашками, и лёгкий бриз доносит из гавани слабый запах старых водорослей. Харриет осторожно придерживает дверь, давая ей закрыться бесшумно, и крадётся вдоль садовой дорожки, выложенной камнями. Щёлкает замок двери серебристого «Сааба», стоящего на въезде в гараж, и Харриет бросает последний взгляд на побелённый известью каменный дом своего отца.

Когда-то это был простой рыбацкий домишко, но семья росла, пристраивались новые комнаты, и постепенно из квадратного домик превратился в типичное для Сконе продолговатое строение. Чёрно-белый дом красиво смотрится на фоне поросшего травой крутого склона, который обрывается у самого берега.

Мальвы вымахали чуть ли не до конька крыши и заслоняют окна, но Харриет всё равно видит, что свет не горит. Ни её папа Эушен, ни овчарка Като ещё не проснулись.

Харриет снова вытаскивает мобильный. Неудивительно, что её будущая начальница не смогла ей дозвониться. Роуминг там, где живёт её отец, в Лервикене, скверный и связь плохая. Сообщения ещё проходят, а вот дозвониться никак нельзя. Нас, живущих в деревне, это никак не трогает, – всегда в таких случаях говорит Ивонн, любовно кивая в сторону Эушена, когда они сидят летними вечерами в саду за традиционным послеобеденным кофе. Ивонн жила в кирпичном доме красновато-ржавого цвета по соседству с Эушеном так давно, насколько вообще простираются воспоминания Харриет, а ей всё ещё не исполнилось и пятидесяти. Значит, во времена детства Харриет она была совсем юной, но даже и в её детских воспоминаниях Ивонн казалась ей намного старше её собственной мамы, Йорун. Может быть, потому, что Ивонн всегда говорила и ценила то, что нравится людям постарше. Мы тут живём спокойной жизнью, и я, и Эушен, и все остальные. Когда на светофоре загорается жёлтый свет, все обычно жмут на газ, а мы тут в Лервикене, наоборот, снижаем скорость, – любила она повторять.

Как только Харриет выезжает на автомагистраль, то до упора нажимает на педаль газа и оставляет деревушку за спиной. Меньше чем через четверть часа она уже будет у здания полиции в городе Ландскруна.

Дальше от побережья ширятся поля, на границах между ними там и сям виднеются усадьбы за кучками деревьев. Урожай уже собран, и ландшафт напоминает лоскутное одеяло. Харриет сворачивает на дорогу, которая идёт вдоль побережья. Весь берег окантован рыбацкими деревушками. Похожими на её Лервикен, «Глиняную бухту». Когда-то здесь добывали глину, которой снабжали в прошлом веке кирпичный завод. Сегодня только глубокие, наполненные водой котлованы напоминают об ушедших временах.

Это самое красивое место на земле, а то и во всей Вселенной, думает Харриет. Она сделала правильный выбор. На секунду она отрывает взгляд от белой линии разметки по центру шоссе и окидывает взором убегающие за окнами зелёные долины, поросшие травой. Видит коричнево-белых коров на лугах, а на горизонте, в центре тихо колеблющихся вод пролива Эресунн, вращающиеся лопасти ветряков и очертания моста, ведущего в Данию.

Южный регион Швеции сделал ставку на «гражданских» следователей в полиции, и этим шансом воспользовалась Харриет, чтобы поработать с чем-то другим, а не только с кражами и сбившейся с пути молодёжью, как в Стокгольме. После того как она, к большому разочарованию отца, бросила юридический факультет и начала учёбу на социологии, её не покидало ощущение, что она должна доказать свою способность добиться успеха хоть в чем-нибудь. Даже если она никогда не станет профессором, как её отец, всё же назначение следователем в полицию Ландскруны было шагом вперёд. Эушен мог бы даже гордиться своей дочерью. Кроме того, назначение в штат полиции давало ей возможность провести ближайшие полгода в рыбацкой деревушке у пролива Эресунн.

Я бы на тебя обиделась, если бы ты отказалась. Сто пудов даю, что это приведёт тебя к чему-нибудь, от чего я буду подыхать от зависти, а главное – мы сможем чаще встречаться, – сказала ей тогда Лиза. Харриет улыбается, думая о своей подруге. Лиза обожает мужчин в форме. Сейчас она живёт в Мальмё, после продажи своей квартиры в Стокгольме и переезда к мужчине, в высшей степени сомнительному типу, с которым у неё было свидание-марафон длиной в 67 часов во время праздника Середины лета.

Харриет совсем не такая авантюристка, как её подруга, но смелости ей не занимать, хотя Лервикен для неё отнюдь не новое место. В детстве она проводила здесь каждое лето. В последние годы приезжала реже из-за того, что её брат Пол каждое лето загромождал дом на десять недель своей женой Ева-Леной и их тремя сыновьями. Проведя однажды драгоценные недели отпуска за перескакиванием через круги для плавания и надувные детские нарукавники, разбросанные по лужайке у дома, когда её использовали в качестве няньки, а каждый обед прерывался детскими криками с горшка «я уже, вытирай», Харриет сдалась. Уж больно утомительно быть слабохарактерной добренькой тётушкой, всегда готовой к играм с племяшками только потому, что у неё нет бойфренда и постоянной работы.

«Но вот я снова здесь», – думает Харриет. К тому же они с Полом договорились, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь пожил у Эушена. Когда возраст отца близится к отметке восемьдесят, кто-то должен быть рядом и присматривать за ним, сказал Пол. И ясное дело, что этим «кто-то» станет Харриет. Сам брат уехал с семьёй на Бали, а собаку оставил отцу. Пол всегда так делает, начинает что-то, а потом сматывает удочки.

Я думаю, что домашнее животное – это именно то, что нужно Эушену, чтобы он не чувствовал себя одиноким, – вспоминает Харриет слова Пола, который делал вид, что оставленная отцу овчарка – это признак его сыновней заботы. Когда Пол назвал отца по имени, в ушах Харриет это прозвучало, как эхо голоса его жены. Дело было совсем не в Эушене. Харриет была почти уверена в том, что семья Пола под угрозой развала, и уезжает он только для того, чтобы попытаться спасти свой брак. И просто куда-то надо было деть эту невоспитанную овчарку, на которую у них никогда не было времени. Харриет снижает скорость. Она чувствует укол совести за свои подозрения насчёт брата. Вообще-то, у него доброе сердце, но иногда ей кажется, что его единственная забота – это Ева-Лена и дети, а свободное время сестры должно быть этому подчинено просто потому, что у неё нет своей семьи.

Харриет сворачивает на улицу рядом с Ратушей и паркует свой «Сааб» возле пиццерии напротив полицейского участка в Ландскруне. Красивые фасады домов постройки конца XIX – начала XX века из датского красного кирпича, троллейбусы, которых больше нет нигде в Швеции, всё это всегда вызывало у неё ощущение экзотики.

Харриет опускает солнцезащитный козырёк и смотрит на себя в зеркало. Коричневые локоны запутались, а кончик носа порозовел от ветра. Ей бы хотелось, чтоб на неё смотрело в зеркале лицо с бóльшим ощущением солидности, но тут уж ничем не помочь. Ей скоро 29 лет, а на щеках по-прежнему подростковый пушок, как, впрочем, и на ногах.

Звучит сигнал полученного сообщения, и Харриет набрасывается на мобильный. Это от Лизы.

Харриет хихикает. В Лизином представлении полицейский – это крутой парень с татуировками по самые плечи, который всегда ест гамбургеры и без колебаний применяет наручники, в том числе и вне работы. What’s not to love, как сказала бы Лиза. Надо не забыть позвонить ей до возвращения в Лервикен, где мобильный опять попадёт в тень радиомачты и потеряет сеть. А пока можно послать сообщение.

Она знает, что Лиза расхохочется, когда прочтёт. Харриет поправляет джинсы и выбирается из машины. А теперь за дело.

Никакого звонка у больших застеклённых дверей полиции не обнаружилось. Дрожащей рукой Харриет набирает номер Маргареты. После первого же гудка слышится резкий голос:

– Спущусь сию минуту и открою тебе.

Через несколько секунд сквозь стекло видно женщину среднего возраста в чёрном. Она выглядела совсем не так, как представляла себе Харриет. Ей-то виделся образ блондинки атлетического телосложения. Маргарета же оказалась высокой, худой, со стрижкой каре. Совершенно не того типа женщина, которая могла бы купить упаковку из двух мазаринер: одну тарталетку съесть сразу, а вторую отложить на потом, чтоб насладиться их вкусом. Харриет показалось, что она слышит шуршание упаковки от мазаринер-пирожных, которая, как она точно знает, лежит спрятанная в её сумке после вчерашней дороги в поезде. Маргарета крепко пожимает ей руку, и Харриет отмечает её ухоженные, хотя и не накрашенные ногти. Она быстро отдёргивает руку в надежде, что Маргарета не заметит облупившийся светло-розовый лак на её ногтях. Лак давно пора было снять, но у Эушена в доме не нашлось ацетона.

– Хорошо, что ты смогла прийти так сразу. После реорганизации кругом царит хаос, вот так и получается. Придётся привыкнуть, – быстро говорит Маргарета, шагая впереди Харриет по тёмному коридору от ресепшн в глубь здания. – Лена, которая обычно сидит тут на ресепшне, поможет тебе завтра оформить пропуск и всё такое, – продолжает она, когда они проходят мимо её рабочего места. – Но ты можешь ей и напомнить. Она из тех, кто делает ошибки, когда думает.

Харриет не успевает ответить, но отмечает, что экран компьютера у Лены весь облеплен разноцветными стикерами.

– Дежурному поступил звонок – вчера вечером был обнаружен труп, я хочу, чтобы ты присоединилась к расследованию с самого начала, – продолжает Маргарета, не сводя глаз с Харриет. – Людей не хватает, и то, чем раньше занимались в Мальмё, перебросили на нас. Случись что-то, мы должны быть готовы. Даже в выходные. Я позвонила ещё одному полицейскому, но он сможет подъехать только после ланча.

Они входят в комнату отдыха, где стоят столики из светлой берёзы и диваны с пёстро-лиловой обивкой образца 1990-х годов. Маргарета быстро достаёт бумажный стаканчик, протягивает второй Харриет, продолжая говорить о новой системе организации полиции. Кофемашина шумит так громко, что Харриет почти не слышит слов Маргареты.

– А ты кто по образованию и кем работала? – спрашивает она, когда аппарат затихает. – Я не участвовала в отборе кандидатов, так что сама рассказывай.

– Я по образованию соционом, социальный работник. Занималась молодёжью, семьями в трудных ситуациях, потом множественными преступлениями, – быстро отвечает Харриет, одёргивая футболку, которая задралась под курткой «бомбер». Может, надо рассказать, что она изучала и юриспруденцию, а её папа – профессор гражданского права и имеет некоторое отношение к правовым органам? Это могло бы прозвучать солидно.

Маргарета делает глоток кофе. Когда она пьёт, морщинки вокруг её рта становятся похожими на паучьи лапки.

– Я имела в виду твоё прошлое в области следственной работы, в университете не учат раскрытию уголовных преступлений. Ты раньше участвовала в расследовании убийств?

Харриет крутит в руке стаканчик.

– Нет, но я работала следователем почти три года, – выжимает она из себя в конце концов.

И я смелая, наблюдательная и хороший аналитик, хочется ей добавить, потому что именно так говорил ей предыдущий начальник. А это намного важнее юриспруденции.

Мимика Маргареты не выдаёт её чувств.

– Пойдём в мой кабинет. Твой ещё не готов. Мы отведём отдельную комнату для следствия, если Мальмё не заберёт это дело себе, но думаю, что вряд ли. Все их ресурсы уходят на расследование перестрелок, – говорит она и идёт впереди Харриет дальше по коридору в сторону единственной двери, за которой виден свет.

Комната просторная. Письменный стол, две книжные полки, заполненные папками, кресло и диван. Над диваном висит картина с изображением цитадели в Ландскруне. Маргарета садится за письменный стол и кивает Харриет на стул, стоящий напротив.

– Мы ещё поговорим во время ланча, если успеем, я не сторонница пустой болтовни. Ввожу тебя сразу в курс дела, – продолжает она, включает компьютер и добавляет: – Я не думала, что ты окажешься такой молоденькой.

Харриет закидывает ногу на ногу и опирается на подлокотник. Ей трудно найти позу, которая было бы удобной на этом жёстком стуле для посетителей.

– Труп женщины был обнаружен вчера вечером возле одной из усадеб недалеко от Ландскруны. Позвонила женщина из службы ухода на дому. Ей никто не открыл, когда она позвонила у двери, а когда она увидела, что еду со вчерашнего дня никто не забрал и пакет по-прежнему висит на дверной ручке, то забеспокоилась и пошла вокруг дома искать хозяев. Тело хозяйки лежало в пустом хлеву, и, судя по всему, смерть наступила в результате избиения. Сейчас там работает судебно-медицинская экспертиза и криминалисты. Я позвонила им и спросила, можем ли мы приехать.

Харриет откашлялась. Они с Маргаретой познакомились всего десять минут назад, а её уже бросили в самую гущу раскрытия убийства.

– Мы пока ничего не сообщали СМИ, поскольку мужа жертвы ещё не поставили в известность о происшедшем. Согласно данным регистрации по месту жительства, он тоже проживает в усадьбе, но его никто не видел. Ему лет семьдесят. Я попросила свидетельницу из службы ухода на дому попридержать язык хотя бы до понедельника. Важно, чтобы не было утечки информации.

Взгляд Маргареты задерживается на картине, висящей над головой Харриет, пока она продолжает говорить.

– Первые сутки – решающие для поимки преступника. Чаще всего это кто-то из близких людей, а если побои нанесены дома, то в восьмидесяти процентах случаев виновным оказывается муж. Ну ты, разумеется, знакома с этими данными, как и все. Я бы хотела раскрыть это преступление как можно скорее, чтобы никто не успел вмешаться со стороны, – продолжает Маргарета. – Дежурный прокурор выдал ордер на арест мужа, но мы не имеем понятия, где он. На его мобильный было отправлено смс со скрытого номера, но оно не прошло. Наверное, телефон отключён. Меня бы не удивило, если бы он ударился в панику и уже успел покинуть страну. Дания совсем рядом.

Маргарета открывает ящик письменного стола, достаёт гигиеническую помаду и смазывает губы.

– Мы его найдём. Мы всегда их находим, – говорит она.

– Что мы знаем о жертве и её муже? – осторожно спрашивает Харриет.

– Женщине 53 года, не работает. Мужу 72 года, владеет усадьбой с 1982-го. Его доходы за прошлый год доходили до 4,5 миллиона крон, а у неё практически никаких. В Швеции у него недвижимости и прочего примерно на 128 миллионов, а усадьба оценивается почти в 75 миллионов крон. Никаких детей или других родственников. – Маргарета замолкает и ставит помаду на стол. – Хорошо, не надо будет их разыскивать.

Харриет отмечает, что на письменном столе Маргареты отсутствуют фотографии детей или внуков, а на её пальце нет обручального кольца.

– Дважды возбуждалось судебное дело по обвинению супруга в избиении жены, и дважды он был признан виновным. Так что прокурор вполне мог бы выдать ордер на его арест и в его отсутствие, если бы меня кто спросил. Но дежурный прокурор совсем неопытный, – продолжает она. – Леннарт, криминалист технической экспертизы, обещал показать нам место преступления. Он позвонит, как только они закончат с самым главным. Я потребовала, чтобы нас пустили до того, как просочится информация о случившемся. Потом будет просто хаос.

– А где находится эта усадьба? – спрашивает Харриет.

– Отсюда примерно милю, километров десять, на север и около километра от побережья. Возле рыбачьего посёлка, который называется Лервикен, если ты знакома с этой частью страны.

Харриет поперхнулась кофе и закашлялась.

– Вдоль побережья расположены рыбацкие деревушки, ставшие модными местами отдыха. Лервикен был раньше местом для обычных людей, а теперь там живут «сливки» общества.

Это не совсем правда, думает Харриет, но презрительное выражение лица Маргареты сбивает её с мысли.

– Как зовут жертву? – удаётся ей выдавить из себя.

– Лаура Андерссон. Жена финансиста Дугласа Андерссона. Он купил усадьбу у дворянского рода, но сам никогда сельским хозяйством не занимался. Земля отдана в аренду.

О, чёрт, она знает, кто такие супруги Андерссон. Все в Лервикене их знают. Харриет видела их много лет назад, но помнит ещё по тем временам, когда совсем ребёнком проводила там летние месяцы. У них была большая блестящая машина, может быть «Ягуар», который они ставили у маленькой гостевой гавани, когда спускались по утрам вниз к пляжу в белоснежных купальных халатах, чтобы искупнуться. В деревне про них всегда сплетничали. Лаура была намного моложе Дугласа, у неё были длинные ярко-рыжие волосы и грация, как у кинозвезды. Красивая, загадочная и таинственная. Но ходила она странно, будто повредила ногу.

Резкий звонок прерывает тишину.

– Это криминалисты, они были на месте со вчерашнего вечера, теперь мы можем ехать, – говорит Маргарета и быстро встаёт. – Когда мы приедем туда, то руководить следствием буду я. Просто хочу тебе напомнить.

Харриет опускает глаза. Что она хочет этим сказать? Думает, что Харриет опростоволосится? Будет вести себя, как вчерашняя студентка, только что получившая диплом, которая бегает вокруг и всё время ссылается на то, что она учила в теории? Эушен иногда шутил о своих студентах, которые вели себя именно так. Являются, вырядившись в костюмы, напускают на себя важность, не имея понятия о том, что, по мнению профессора Эушена, уровень их курсовых и статей на самом деле дотягивал лишь до «чуть выше посредственного». Но её папа был слишком добр, чтобы делать замечания. А вот Маргарета наверняка бы не удержалась. Харриет не стоило рассказывать о том, что у неё высшее образование и что она дочь профессора. Она должна бы понимать, что за этим последует. Нет в полиции таких оперов, которых не раздражало бы, что люди с высшим образованием получают зарплату выше, чем они. А если Харриет ещё и скажет, что она из Лервикена, который Маргарета только что заклеймила как место скопления «сливок общества», то тогда её начальница сразу решит, что она избалованная девица, которой никогда не приходилось ни за что бороться.

Как только Маргарета вывела машину с парковки, так сразу приложила к уху телефон. Похоже, она разговаривала с патрульными на месте преступления.

– Чёрт, как мне надоел этот начальник оперативной службы, – говорит она и кладёт трубку. – Я пытаюсь добыть патрульного с собакой, но они сейчас далеко за Улофстрёмом, где какой-то старик заблудился в выходные.

Харриет уставилась на свои джинсы. Как сказать Маргарете, что она живёт в этой рыбачьей деревне? Она делает глубокий вдох, но Маргарета уже успела позвонить дежурному прокурору:

– Мне нужно разрешение на снятие информации с базы сотовой связи, Хенрикехилл 330 градусов.

Она отрывает взгляд от дороги и поворачивается к Харриет.

– Ближайшая вышка, – уточняет она.

Харриет прекрасно знает, что Хенрикехилл – это бывший дворец на холме в нескольких километрах от залива, перестроенный в гостиницу. «Большой отель», как называют его в деревне.

– Конрад, прокурор, который выйдет завтра на работу, всё равно захочет получить эти данные. С таким же успехом можно запросить их уже сейчас, сэкономим немного времени. Ты можешь начать работать со списками звонков, как только они поступят.

Не доезжая Лервикена, Маргарета сворачивает на узкую дорогу между полями, посыпанную гравием. Хутор с усадьбой Сундгудсет находится там, всего в паре километров впереди, за деревьями. Ветер усилился, в воздухе летают листья. Две патрульные машины и большой, серебристого цвета автобус «Фольксваген» стоят на дворе усадьбы, четверо полицейских в форме охраняют оцепление. Фасад усадьбы красиво отделан штукатуркой тёплого жёлтого цвета с белыми откосами вокруг высоких окон. Всё выглядит именно так, как Харриет помнит с детства, кроме того, что сад, два сарая и парк, который виднеется за главным домом усадьбы, окружены сине-белой лентой ограждения с надписью «полиция.

– Привет!

Мужчина в белом защитном комбинезоне с коричневым бумажным пакетом в руке вышел из здания. Его грубые ботинки хрустят по гравию. Он определённо идёт к ним, снимая на ходу маску, закрывающую пол-лица, сдёргивая фиолетового цвета пластиковую перчатку и протягивая Харриет руку.

– Леннарт Маттсон, я техник-криминалист. Покажу вам, что есть. А ты – новый эксперт по расследованию преступлений?

– Да, Харриет Вестерберг. С сегодняшнего дня.

У Леннарта добрые глаза.

– Так это первый день? – По его лицу видно, что он удивлён, но Харриет кивает.

– Может, сразу начнём? – нетерпеливо спрашивает Маргарета.

Леннарт слегка улыбается.

– Самое умное – это быть с ней в хороших отношениях, особенно если она не успела выпить кофе, – говорит он и кивает в сторону Маргареты, чтобы Харриет поняла, о ком речь. Маргарета не обращает, кажется, внимания на его комментарий.

– У меня для вас приготовлены запасные комбинезоны. Подождите. – Он исчезает в сторону серебристого автобуса.

– Начнём с бывшего хлева.

Харриет и Маргарета натягивают на себя защитные белые комбинезоны.

– Она пока ещё лежит на месте. Должны забрать, но опаздывают. У них стрельба была ночью в Мальмё, – добавляет Леннарт.

Они идут к одной из двух хозяйственных построек, покрашенных белой извёсткой, двери в сараях чёрные. Дует прохладный ветер. Харриет греет руки в карманах. Она отмечает, что Маргарету будто бы ничто не задевает. Трудно представить, что она – опер. Выглядит она такой хрупкой, что её, кажется, ветром может сдуть. И как эта худощавая женщина могла справиться с тестами полиции на физическую силу?

Дверь скрипит, и в нос ударяет слабый запах дизельного топлива. Внутри стоят два трактора. В остальном помещение пустое.

Харриет сразу видит жертву. Её ноги виднеются за одним из тракторов. Она лежит на спине, в светлом платье. Босиком. Кожа белая с желтизной, ногти на ногах покрашены в красноватый цвет такого же оттенка, как и её длинные волосы. Правая нога сломана, угол сгиба ноги неестественный, большой палец утыкается в пол.

Харриет подходит ближе. Чем дальше она идёт, тем темнее становится в этом бывшем хлеву. На грязном бетонном полу, рядом с левым передним колесом трактора, виднеется большое чёрное пятно.

– Сильное кровотечение из головы, – говорит Леннарт.

Снова скрипит входная дверь, и ещё один человек в белом костюме мишленовского человечка заходит в сарай. Он молча кивает в знак приветствия.

– Нашли какое-то оружие или орудие убийства? – спрашивает Маргарета и сканирует взглядом помещение. Её глаза в слабом свете кажутся чёрными.

– Нет, ничего рядом с телом. Мы забрали некоторые инструменты, которые лежали в сарае, – отвечает Леннарт. – Вы скоро получите доступ к фотографиям. Мы отсняли почти триста кадров.

Харриет наклоняется и заглядывает под трактор. Леннарт зажигает фонарик, и взгляд Харриет прикипает к безжизненному, искривлённому телу.

Она никогда бы не узнала это лицо, повёрнутое сейчас к ней, если бы не знала заранее, кто это. Рот и подбородок Лауры Андерссон закрыты широким серебристым скотчем, а веки приклеены этой липкой лентой так, что кровеносные сосуды на внутренней стороне стали ярко-красными. Белки желеобразны и слегка розоваты. Голубая радужная оболочка и чёрные зрачки смотрят на неё пустым взором. Волосы тёмные и жёсткие от засохшей крови, лоб тоже испачкан кровью.

– О господи, – шепчет Харриет.

– Кровотечение из головы. Как вы видите, в виске колотая рана. – Леннарт ведёт свет фонарика от раскрытых глаз Лауры к боковой части её лица. – Я думаю, что рана нанесена ножом или другим острым предметом.

Харриет пытается подавить нахлынувшую тошноту.

– Вы считаете, что она умерла там же, где и была убита, на этом самом месте? – спрашивает Маргарета.

– Нет никаких следов крови или смазанных поверхностей, которые указывали бы, что её сюда тащили, а с другой стороны, ступни у неё чистые. Её могли сюда принести, или преступник забрал её туфли. Я думаю, что она была… – Леннарт делает паузу и поправляет маску рукой в перчатке. – Я думаю, что она была убита здесь. Полагаю, что она лежала на боку, когда ей была нанесена рана.

– И как давно она мертва? – быстро спрашивает Маргарета.

– Я звонил судебному медику относительно времени смерти. На этот вопрос очень трудно ответить. Она была уже холодная, когда мы прибыли, а это значит, что, вероятно, она была мертва более десяти часов, – отвечает Леннарт и приседает на корточки рядом с Харриет.

– Она окоченела? – спрашивает Харриет.

– Нет, но трупное окоченение развивается в первые двенадцать часов, достигает кульминации в следующие двенадцать часов, а потом ослабевает. Так что это ни о чём не говорит, – отвечает Леннарт, берёт Лауру за подбородок и поворачивает голову так, что рану становится лучше видно.

Рана примерно пять сантиметров длиной. Харриет быстро встаёт и хватается за заднее колесо трактора, чтобы не потерять равновесие.

Второй эксперт-криминалист снова вышел из сарая. Харриет даже не заметила, когда он ушёл, настолько она сосредоточилась на мёртвом теле Лауры, лежащем на полу.

Леннарт показывает помеченные им места следов внутри помещения и там, где они нашли отпечатки пальцев.

– ДНК и отпечатки пальцев невозможно привязать ко времени. Вам придётся составить список всех, кто бывал в этом помещении, чтобы мы могли снять их с подозрения, – добавляет он так, будто обращается к Харриет. Маргарета молчит.

– А какие ещё следы обнаружены? – Маргарета заправляет чёлку за ухо и говорит одновременно. Леннарт не отвечает, но делает знак выйти из помещения.

Как только они выходят, Харриет снимает маску и вдыхает свежий воздух. Трудно отделаться от мысли, что Лаура лежит мёртвая там внутри. Кажется странным, что они оставили её одну на холодном бетонном полу. Кто-нибудь должен был бы остаться с ней.

– Сюда, – говорит Леннарт и ведёт их вокруг дома. – В выходные шёл дождь, а земля глинистая. За домом есть интересный отпечаток обуви. – Он становится на колени и показывает. – Мы измерили, это примерно 41-й размер обуви. Мы сделаем слепок. В доме нет ни одной пары обуви 41-го размера. А вот эти следы видите?

На земле заметны слабые круги, которые ведут к бочке для мусора, стоящей у стены.

– Я думаю, что, наклоняя бочку, кто-то переместил её постепенно к окну. Потом этот некто в обуви 41-го размера встал на бочку, чтобы заглянуть в окно.

Леннарт наклоняет бочку, ставя её на ребро, чтобы продемонстрировать, как появились следы в грязи.

– А из окна видно тело? – Маргарета роется в кармане, достаёт гигиеническую помаду, намазывает губы и трёт их друг о друга.

– Да, видно, – отвечает Леннарт.

В полной тишине они следуют за ним к главному зданию усадьбы. Имение было, вероятно, построено в XVIII веке. Большие окна в два этажа. Зелёные кусты ограды аккуратно подстрижены, каменная лестница ведёт к большой деревянной дубовой двери.

– Мы поменяли замок, – говорит Леннарт, доставая из кармана связку ключей.

Они входят в большой холл. Из него на второй этаж ведёт величественная лестница, а под потолком вращается большой вентилятор.

– Верхний этаж не тронут, вроде бы там никто не жил. Все двери в комнаты были закрыты на засовы, а мебель покрыта белыми чехлами, – говорит он и показывает: – Начнём со спальни супругов.

Спальня большая и светлая. Мягкий белый ковёр покрывает пол, а в центре комнаты стоит двуспальная кровать, аккуратно застеленная и накрытая подобранным в тон белым покрывалом. Сбоку от кровати две двери. Они приоткрыты, и Харриет видит, что одна дверь ведёт в ванную белого мрамора, а вторая в гардеробную. Тёмные костюмы и платья, большинство в пластиковых чехлах, висят ровными рядами вдоль стен, а в глубине стоит большой шифоньер.

– Ничего, если я открою? – спрашивает Харриет, указывая на шкаф.

Леннарт кивает. Всё внутри заполнено рубашками, расположенными по цвету.

– Похоже, что какой-то одежды не хватает?

Леннарт отрицательно качает головой. Он пошёл за ней в гардеробную, а Маргарета куда-то исчезла.

– Ничего, что указывало бы на спешку, когда человек быстро пакует вещи, чтобы покинуть дом? – спрашивает Харриет.

Когда Маргарета не стоит рядом, ей легче разговаривать, и Леннарт кажется ей надёжным и спокойным.

– Нет, непохоже. Мы нашли мобильный и компьютер, которые, как нам кажется, принадлежат Лауре. Один из патрульных забрал их с собой к айтишникам-экспертам в Мальмё, они наверняка проникнут внутрь, так что ответ вы получите завтра после обеда. Если к ним нет очереди, конечно.

– Я запрошу списки телефонных разговоров тоже, – слышен голос Маргареты из спальни.

Они молча покидают гардеробную и спальную комнаты, направляясь в гостиную. Харриет вынуждена прикусить губу, чтобы не болтать. Ей хочется задать Леннарту тысячу вопросов, но она боится показаться легковесной, спешащей с выводами, а она знает, что может так выглядеть, когда она возбуждена, вот как сейчас. А ещё ей бы очень хотелось знать, какие мысли крутятся в голове Маргареты. Даже если статистика говорит, что подавляющая доля домашнего насилия по отношению к женщинам приходится на долю близкого ей человека, всё-таки кажется совершенно невероятным, чтобы это совершил 72-летний Дуглас Андерссон. Или он и хочет, чтобы они думали именно так?

Первая комната после холла недавно отремонтирована – обои типичны для 1700-х годов. Диваны и кресла в стиле честерфилд расположены вокруг камина в одном конце комнаты, а в другом – массивный дубовый стол. Стол стоит криво, стулья перевёрнуты, под окном валяется разбитый цветочный горшок. Бумаги и книги разбросаны по всему полу, и Харриет отмечает, что край ковра загнулся возле одного из кресел.

– А где машина мужа? – Харриет не может удержаться от вопросов. Она сама слышит, как спотыкается на словах, как её быстрый стокгольмский говор становится «раздражающе невнятным», как сказала бы Ивонн.

– Две машины стоят во втором сарае. «Ягуар» и «Порше», – отвечает Леннарт.

– Дуглас Андерссон зарегистрирован как владелец трёх автомобилей, – говорит Маргарета. – Ещё «Лексус» есть.

Харриет смотрит, потупившись, в пол. Ей надо было самой навести об этом справки, пока они ехали, а не сидеть тихонько, как мышка.

Она подходит к камину. Диван стоит криво. Разве такой педант, который даже рубашки сортирует и развешивает по цветам, смирился бы с тем, что мебель стоит не симметрично и не параллельно очагу? Она проводит взглядом вдоль края дивана. У стены между окнами видны две большие царапины на паркете, уложенном в виде рыбьей чешуи.

– А это что за отметины?

Она приседает на корточки, чтобы лучше разглядеть. Паркет в двух местах сильно попорчен, будто по полу тащили что-то очень тяжёлое.

– Возле этих царапин мы нашли прозрачные выделения. Это может быть пот или слюна, которые вообще никак не связаны с преступлением, но я отправил их на анализ, – говорит Леннарт. – Мы закрепили следы ДНК в нескольких местах, проверим в базе данных.

Харриет смотрит в окно. Растительность за домом выглядит, как дворцовый парк в миниатюре. Парк хорошо ухожен, кусты рододендронов образуют зелёный уголок. В центре парка маленький пруд, а в одном из дальних углов, в тени окружающей листвы, стоит беседка. Ветер шевелит зелёную изгородь вокруг усадьбы, тени пляшут на стенах дома. Усталость даёт о себе знать, ведь Харриет пришлось встать очень рано. Пора сделать перерыв или съесть что-нибудь сладкое для бодрости. Она переводит взгляд на танцующие по стене тени. Одна из теней двигается иначе, чем другие. Она качается взад-вперёд, останавливает движение. Тень медленно уходит в кусты за беседкой. Там кто-то стоит? Харриет прищуривается. Контур человеческой фигуры проглядывает сквозь тёмные окна беседки, и ей кажется, что она видит лицо и тёмные впадины глаз.

– Там кто-то есть, за домом? – спрашивает она.

– Патрульные, они наверняка не успели уехать, – спокойно отвечает Леннарт.

Харриет пытается всмотреться. Лица больше нет. Наверное, ей показалось.

– Мы закончили, – говорит Маргарета, откашливается и добавляет: – На этот раз.

Они молча выходят. Замок двери щёлкает, когда Леннарт запирает за ними. Площадка перед домом опустела, сараи заперты, полицейское оцепление снято, а на дверях приклеены надписи, что входить запрещено. Двух полицейских машин, которые стояли у живой изгороди, когда они приехали, тоже уже нет.

Когда они садятся в машину, Маргарета снова начинает говорить о деле, о реорганизации полиции. Она говорит так же быстро, как заводит машину и трогается с места.

– Меня легко укачивает, – с трудом выговаривает Харриет, когда они сворачивают на большую дорогу.

В ответ Маргарета так резко тормозит, что Харриет швыряет вперёд. Белый «Вольво» выезжает с незаметной боковой дороги, и Маргарете чудом удаётся избежать столкновения.

– Проклятый идиот, – фыркает она.

«Takes one to know one», – думает Харриет.

Эушен называет эту развилку, где видимость закрывают кусты, «тайным ходом», и Харриет приучила себя всегда сигналить, проезжая это место, чтобы заранее оповестить о своём приближении.

– Кстати, высадить тебя где-нибудь по пути или ты на машине? – спрашивает Маргарета. – На сегодня хватит. Я хотела, чтобы ты была с нами, потому что Леннарт показывал место преступления, но больше ты мне сегодня не нужна. Я поеду обратно в офис, второй полицейский уже должен бы появиться. Он человек опытный, так что мы справимся вдвоём до завтрашнего утра, когда соберётся вся группа и начнётся настоящая работа.

Харриет чувствует, как падает настроение. Разумеется, она могла бы быть полезной, хотя она ещё и «не освоилась», по словам Маргареты. Видимо, она кажется начальнице неопытной. Если бы это был рабочий день на её старом месте, то они бы взяли по чашке кофе и поговорили бы. Не только об обстоятельствах убийства, но и обо всём вокруг этого. Ей это сейчас было нужно. По крайней мере, услышать мнение о своём первом изучении места преступления. Но Маргарету, кажется, не интересуют её мысли. Это очень заметно. По пути туда они должны были бы обсудить, что их там может ждать. Если бы Харриет помогли ментально подготовиться, то она могла бы лучше проявить себя. А из-за Маргареты она чувствует себя неуверенно. Харриет скашивает глаза на свою начальницу.

– Я доберусь домой своим ходом, – отвечает она.

На часах уже два, когда Харриет выруливает с улицы Радхюсгатан и выезжает из Ландскруны. Голод терзает желудок из-за того, что никакого ланча не было вообще. Ей не нравится такая небрежность в еде. Тогда с ней происходит то, над чем так любит подшучивать её подруга Лиза. Она теряет контроль над своими покупками. Ей нужно было купить всего лишь пачку сигарет в табачном киоске рядом с пиццерией, но вышла она оттуда ещё и с пакетом ирисок с шоколадом «Думле». Вкус сигарет, к сожалению, отлично сочетается с шоколадом, а после такого изнурительного первого дня на новом рабочем месте она заслужила это лакомство, так Харриет оправдывала эту покупку для себя самой. Она выкурила две сигареты подряд, при этом лихорадочно жевала ириски, хотя знала, что от этого голод только усилится. Она курила, стоя за зданием пиццерии, прячась на случай, если Маргарета вдруг высунула бы нос в окно своего кабинета. Харриет представляет себе, что бы та подумала. Типичный случай. Неухоженные ногти, полновата, хотя в одежде не видно, да ещё и курит. Не совсем то, что можно было бы ожидать от человека, который хвастается своим университетским образованием и получает намного более высокий начальный оклад, чем все мы. Вот уж Маргарета никогда не совершала ошибок, это точно. Харриет сбросила ногу с педали газа и потянулась к пакету с конфетами, который положила рядом на пассажирское место. Она быстро достала тянучку, положила на язык и стала ждать, когда сладкий шоколад растает во рту. Как вкусно! Когда светофор переключается на жёлтый, она достаёт мобильный. Нельзя, конечно, писать сообщения во время вождения, но в этой местности «жёлтый» значит «замедлить движение», вспоминает она, а ей очень нужна Лиза.

Светофор переключается на зелёный, Харриет отбрасывает телефон, разворачивает с помощью зубов последнюю тянучку «Думле», комкает и запихивает пустой пакет в бардачок, с глаз долой. Завтра, с понедельника, она начнёт новую жизнь, будет есть только полезные продукты и докажет Маргарете, что она прямо-таки создана для работы следователя, а уж там до или после реорганизации полиции, это не имеет никакого значения. И не будет она принимать всё так близко к сердцу, будто это её лично касается. Она знает, что сумеет и это.

Ветер совсем стих, когда Харриет добирается до бухты. Вымпел на флагштоке у дома Ивонн свисает вниз, как увядший тюльпан, запах водорослей исчез, и вода пролива переливается сине-зелёными блёстками. В фарватере острова Вен скользит русский сухогруз. Пёс Като с лаем подбегает к Харриет, открывающей калитку. Когда он прыгает, то ему почти удаётся лизнуть её в лицо.

«Вниз. Место. Не прыгать. Сидеть».

Худое лицо Эушена показывается в двери. Она удивляется каждый раз, когда вновь видит своего отца. Ему было почти пятьдесят лет, когда Харриет родилась, и он всегда казался ей старым, но в последнее время он как-то ссохся, плечи приобрели форму бутылок. Высокий, тощий и выглядит слабым. Его чёрные волосы побелели на висках, а добрые морщинки вокруг зеленоватых глаз, казалось, съехали вниз по щекам. Лицо запало.

– Харриет, ты приехала как раз к кофе. Ивонн уже здесь, – кричит он и машет ей, чтоб поторопилась и заходила скорее в дом.

Она быстро отгоняет Като, поправляет куртку и, подскакивая, бежит к дому.

– Надолго тебе всучили эту дворнягу? – спрашивает она, закрывая входную дверь. Недовольный скулёж означает, что Като оставили в саду.

– Может, ты бы погуляла с ним вечером, вот и познакомились бы поближе, – отвечает Эушен и смеётся. С тех пор как её брат Пол завёл собаку, Эушен стал подшучивать над ней, что она боится собак, и Харриет точно знала, какая последует фраза. Но только Эушен успел открыть рот, как его прервал громкий голос из кухни.

– А, Харриет, как здорово, что ты наконец-то приехала. Какая ты молодец, что заботишься о своём стареньком папе. Я тоже не понимаю, зачем ему эта собака.

Крупная фигура с густой копной вьющихся каштановых волос появляется в прихожей, и Харриет не успевает ответить, как Ивонн обнимает и прижимает её к себе так крепко, что у Харриет выпадает из рук сумка. Она слышит глухой звук удара сумки об пол и молится, чтобы сумка не открылась и Эушен не увидел в ней сигареты.

Ивонн и Эушен постоянно общаются и, очень может быть, что именно Ивонн – самый близкий для её отца человек, хотя они совсем непохожи. Ивонн была парикмахером в своём собственном частном салоне, пока у неё не начала болеть спина, а Эушен профессор гражданского права с титулом доктора наук Лундского университета. Ивонн всегда прямо говорит, что думает, разговорчивая, довольно шумная, знает всё и обо всех в этом местечке и охотно обо всём говорит, а из Эушена информацию приходится вытаскивать чуть ли не клещами, если хочешь о чём-то узнать.

– Заботиться обо мне? Мне не нужна никакая опека и забота, Харриет будет тут работать. Она получила должность в Ландскруне, – говорит Эушен.

– Как приятно тебя видеть, малышка Харри, – продолжает Ивонн, берёт её под руку и ведёт вперёд. Сильные руки Ивонн мягко, но чётко направляют, куда идти. Масляная лампа над кухонным столом распространяет уютный свет, от которого блестят белые крашеные каменные стены. – Мы сидим здесь, пьём кофе, перекусываем, Эушен как раз собирался что-то рассказать о какой-то сухой статье в юбилейный сборник или как это там называется. – Ивонн начинает смеяться. – Ты меня спасла. Рассказывай, что это за интересная должность, которая привлекла тебя сюда из большого города. Эушен ведь немногословен.

– А разве я не говорил тебе, что Харриет приехала в пятницу? – говорит Эушен и открывает кухонный шкафчик за спиной Ивонн.

– Вчера, – вздыхает Харриет. – Я приехала вчера, в субботу.

– Да, именно. Не так-то просто помнить дни недели, когда ты на пенсии. – Эушен ставит на стол перед Ивонн и Харриет две синие фарфоровые чашки.

– У меня уже есть чашка, – говорит Ивонн и делает глоток из чашки, которую она держит в руке, одновременно качая головой в сторону Харриет. – Сядь, Эушен. Мы с Харри сами нальём себе кофе. Харриет, хочешь булочку, сделанную из теста на закваске? Из фермы в Клинторпе. Они начали продавать свой хлеб, и поверь, булочки очень вкусные.

Ивонн подходит к Эушену и любовно усаживает его на стул. Берёт кофейник и наливает кофе в чашку Харриет.

Булочки выглядят просто классно, пропечены в самый раз, слабый аромат сахара и кардамона достигает носа Харриет, когда Эушен немного дрожащей рукой протягивает ей хлебную корзинку.

Всё равно день уже сложился неудачно, думает Харриет и берёт булочку. Лиза обычно говорит, что у человека возникает иммунитет против жира и сахара, если ты уже съел пакет сладостей, а с такой логикой можно продолжать грешить. К тому же Харриет должна была догадаться, что Ивонн принесёт что-нибудь вкусненькое к кофе.

– Да, конечно, приятно, что малышка Харри будет здесь по крайней мере полгода, хотя я был предпочёл, чтобы она закончила университет и получила диплом юриста, – говорит Эушен и улыбается дочери.

– Папа никак не может смириться с тем, что я бросила юридический, перешла на социологию и стала социономом, – говорит Харриет, хотя знает, что Ивонн в курсе.

– Да уж, он такой приверженец традиций, что хватило бы и половины. Хорошо, что вы выросли не только под его крышей, ты и Пол, – говорит Ивонн.

Эушен смотрит на неё непонимающим взглядом.

– Рассказывай, что делается в полиции, – спрашивает Ивонн. – Теперь ты будешь всё знать обо всех воришках округи? Я слышала, что полиция знает о них намного больше, чем думаем мы, обычные люди. Они действительно все под наблюдением?

– Не знаю. Официально я начинаю работать завтра, в понедельник, но сегодня уже встретилась со своим будущим начальником.

Харриет осторожно откусывает булочку. Она в общем-то не знает, что можно рассказывать, а чего нельзя. Хутор Сундгудсет находится на отшибе. Жители Лервикена пока ещё находятся в счастливом неведении о том, что там произошло. Возможно ли это? Патрульные машины, должно быть, уехали другой дорогой, раз здесь ещё ничего не известно. Если бы они проезжали через деревню, то слух о том, что что-то случилось, распространился бы со скоростью лесного пожара. В Стокгольме об этом можно было бы прочитать буквально через несколько секунд на сайте Flashback, и фотографы с телеобъективами уже залегли бы в кустах, но здесь, видимо, всё иначе.

В любом случае наступит полный бедлам, когда информация об убийстве просочится в СМИ всей Швеции, размышляет Харриет. Всё в деревне будет испорчено. Ей удаётся как-то скрыть мурашки, побежавшие по спине при мысли, что труп Лауры, возможно, всё ещё там лежит.

– И что шеф, плохой? – спрашивает Ивонн. – У тебя такой серьёзный вид.

– Да нет, она вполне о’кей. – Главная ложь дня, думает о своём ответе Харриет и спешит сменить тему. – Какая вкусная выпечка к кофе, хорошо, что понемногу возникает малый бизнес, чтоб деревня совсем не вымерла.

Она отрывает большой кусок булочки, которая теперь потеряла для неё всякий вкус.

– А как хутор Сундгудсет? Там же вроде какая-то пожилая пара владеет усадьбой? – спрашивает Харриет, притворяясь, что копается в памяти.

Ивонн вопросительно поднимает брови.

– Ты имеешь в виду Андерссонов? Давненько я их не видела. А что ты вдруг вспомнила про них? – спрашивает Ивонн и стряхивает крошку со стола.

– Мне не импонирует их стиль. Дуглас всегда паркует «Ягуар» прямо перед дорогой, ведущей к пляжу, и по прогулочной дорожке невозможно пройти. Я не понимаю, о чём он думает, когда так ставит машину, – говорит Эушен.

– Эушен, старина, ты опять брюзжишь. Андерссоны – заботливые люди. И там не запрещено парковаться, – быстро говорит Ивонн и добавляет: – Иногда мне кажется, что я единственная во всей деревне, кто их защищает.

С булочки слетает сахарная пудра, когда она говорит.

– Я помню Лауру. Она иногда ходила с костылём, да? – говорит Харриет и косится в сторону отца. Он не любит сплетён, но тут уж ничем не поможешь. К счастью, Ивонн продолжает сама.

– Лаура переболела полиомиелитом, в детстве. Поэтому она уже тогда хромала, – говорит Ивонн.

Эушен, кажется, не слушает, он вытаскивает бумажные салфетки из держалки на столе и начинает их сворачивать.

– Полиомиелит?

– Да, она же выросла за границей, родители были на дипломатической службе, вот потому так и вышло. Из-за полиомиелита у неё никогда не было детей, а я знаю, что она хотела этого больше всего на свете. Она на всё была готова ради этого. Для неё это было такое горе, которое не могли залечить никакие миллионы в мире.

Харриет сглатывает. Это типично для Ивонн – делиться сплетнями, но как-то не хочется говорить о Лауре таким образом, когда знаешь, что она лежит где-то в морге, одинокая и холодная. Никому не нужная. Харриет тоже никому не нужна, кроме мамы. Но с тех пор, как Йорун начала работать на Международный валютный фонд, она редко бывает дома, а сейчас находится по заданию МВФ в Сенегале, так что даже по телефону они не разговаривали почти месяц.

У Харриет до сих пор не было ни с кем никаких серьёзных отношений, и похоже, что она так и не встретит никого, с кем могла бы создать семью. У неё это не складывается – отношения.

Ты всегда too much, Харриет. Это душит, часто говорит Лиза. Сначала ты стесняешься, скромничаешь и скрываешь свои мысли. Но если кто-то проявляет к тебе малейшее внимание, то ты совершенно теряешь контроль и хочешь слишком многого. Поэтому и исчез Георгос. Пиши мне, когда появится импульс к этому, и всё будет намного лучше. Харриет знает, что Лиза шутит, но она права. Как только Харриет кому-нибудь доверится, то всё ломается. Георгос был единственным, кто ей реально нравился. Они познакомились в Греции, и с первого же взгляда Харриет почувствовала, что он для неё какой-то особенный. Они смеялись над одними и теми же вещами, он замечал такое, чего больше никто не видел, а когда она говорила о более серьёзном, то он слушал и понимал её. Как будто она ему действительно нравилась. Она чувствовала себя с ним в безопасности и уже успела подумать, что всё именно так, как и должно быть. Что он – именно тот человек, который ей нужен. Но у него уже была жена, которую он, естественно, никогда и не собирался бросать. Прежде чем Харриет это поняла, прошёл почти год, и всё это время она ему раскрывала всю себя, не сдерживаясь. А надо было бы сдерживаться. Эта мысль заставляет её ёрзать на стуле. Такого больше никогда не должно повториться.

– Бездетность и была тем, что она пыталась забыть каждым следующим летом… – продолжает Ивонн и вдруг останавливается в середине фразы. Харриет очнулась от своих мыслей. Она потеряла нить рассказа.

– Эушен, чем ты занимаешься? – спрашивает Ивонн, и кажется, что она опять засмеётся.

Эушен поднимает глаза и кладёт на стол салфетку, которую он держал в руке.

– Нет, хватит, не можем же мы тут рассиживать и болтать целый день. Пора начинать готовить ужин, – говорит он и быстро встаёт. – Я утром вытащил лазанью из морозильника. Ивонн, ты же будешь ужинать с нами?

Харриет улыбается. Эушен никогда ничего не готовит. Чаще всего разогревает какой-нибудь полуфабрикат, поэтому вряд ли на такие блюда удобно приглашать гостей. Жаловаться на привычки Эушена в смысле еды обожала мама Харриет, Йорун. Он вечно питается в ресторанах, сразу видно, что вырос в Гранд Отеле Лунда, иронизировала она, вспоминает Харриет.

Хотя это и не было стопроцентной правдой, Харриет довольно рано заметила, что маму раздражает то, что Эушен сохранил своей стиль жизни после их развода, а вот им приходилось экономить каждую копеечку в своей квартире стокгольмского пригорода Бромма. Где жили мама, она и брат Пол. Но когда в семейный портрет добавился отчим и они переехали из квартиры в дом другого пригорода Спонга, то оказалось, что всё это время Эушен оплачивал и их квартиру, и их содержание. Так что источником их материальных проблем, как оказалось, были не привычки Эушена, а сама Йорун.

– Я охотно останусь на ужин, раз Харриет приехала, но дайте мне внести свою лепту в виде салата. У меня холодильник полон овощей, которые скоро испортятся. Кроме того, в них ещё остались следы витаминов, что тоже не повредит. Харриет, у тебя есть желание пойти со мной и забрать всё это?

Харриет кивает, она хочет ещё послушать о супругах Андерссон.

Как только они вышли на улицу и закрыли калитку перед носом лающего Като, Ивонн поворачивается к Харриет. Её карие глаза блестят.

– Харриет, я немножко беспокоюсь за Эушена. Я попыталась было поговорить об этом с Полом, ещё раньше, летом, но он никогда не слушает, что я ему говорю. С Эушеном что-то не совсем так, как должно быть.

Она понижает голос.

– Он стал забывчив каким-то странным образом. Ты обратила внимание на этот эпизод с чашками? Что он достал новые, хотя у нас уже были чашки. Я постоянно сталкиваюсь с подобными случаями. Часто по ночам виден свет в его окне. В пятницу свет горел всю ночь, а когда я зашла утром, то он открыл мне в той же одежде, что и накануне.

Харриет закрывает глаза. Конечно, они с Полом об этом говорили, но так явно она этого до сих пор не замечала. Эушен пишет свои статьи, он по-прежнему водит машину. Пол и его жена Ева-Лена всегда преувеличивают, поэтому Харриет думала, что им просто надо куда-то деть Като, когда они говорили о забывчивости и некоторой отрешённости Эушена.

– Я думаю, что это длится уже довольно долго, дольше, чем мы думаем, – продолжает Ивонн и отводит свою каштановую гриву волос, которую растрепал вечерний бриз. – По крайней мере, весь последний год. На него нельзя больше полагаться. Иногда возникает такое чувство, что он мысленно где-то не здесь. Ты сама заметишь, что он говорит о вещах, которые, как иногда кажется, ему приснились. Я просто хочу это тебе сказать, чтоб ты знала. Не верь всему, что ему может показаться. Когда у моей тёти Эльзы начались проявления старческой деменции, это так и проявлялось. Она могла…

– Ты не знаешь, что это там за корабль? Он же не сел на мель? – прерывает её Харриет и показывает на большой белый паром у северного мыса острова Вен. Ей совсем не хочется в сотый раз выслушивать историю про старую тётю, у которой лобно-височная деменция развилась уже в шестидесятилетнем возрасте.

– Нет, что? – Ивонн сбилась с мысли. – О господи, про салат-то я и забыла. Я тоже начинаю всё забывать, – говорит она и смеётся, будто просит её извинить. – Очень хорошо, что ты здесь, Харриет, знай это.

Знакомый запах духов и булочек с корицей достигает ноздрей Харриет, которая стоит в прихожей и ждёт, пока Ивонн гремит посудой в кухне и ищет овощи. В доме Ивонн всегда пахло одинаково, и это пробуждает воспоминания. Харриет и Пол часто бывали у неё ещё детьми, когда Эушену нужно было уехать по делам или работать, и теперь ей показалось, что время здесь тихо стояло на месте, никуда не двигаясь. Зелёные обои с медальонами в прихожей всё те же, как и тёмный комод с фотографиями на нём. На них молодая женщина с двумя маленькими детьми. Харриет думает, что это сестра Ивонн, но не хочет расспрашивать. Также стоит парочка фотографий собственного сына Ивонн Юнаса. Он моложе Пола и Харриет и сейчас учится за границей. Когда они были маленькими, Харриет частенько думала, как классно, должно быть, иметь такую маму, как Ивонн. Хоть она и была матерью-одиночкой, но она не пребывала в вечном стрессе, как Йорун, и она всегда интересовалась Полом и Харриет.

Послышалось шуршание, и Ивонн появилась в прихожей с бумажным пакетом.

– Думаю, я ничего не забыла, – говорит она.

Несколькими часами позже стеариновая свеча уже сгорела наполовину, и Харриет смотрит на пустые тарелки. Ивонн ушла к себе домой. Море чернеет в вечерней темноте за окном гостиной. За бухтой на острове Вен по-прежнему можно различить белый фасад церковной колокольни, а совсем далеко мерцают огни на датском берегу.

– Ты устала, малышка Харри? – спрашивает Эушен и шутливо щипает её за щеку.

– Нет, это я объелась, – отвечает Харриет. На самом деле ей хотелось бы выкурить сигарету после еды, и именно эта мысль крутится в голове. Во время ужина Ивонн поддерживала тлеющий огонёк разговора, рассказывая обо всём, что произошло в Лервикене за последний год. О водных лыжах Линдстрёма, которые всё лето мешали загорающим, о портовом ресторане «Ревень и Краб» и о новой веранде Нюманов, на постройку которой им не должны были давать разрешения. Харриет прилагала героические усилия к тому, чтобы перевести разговор на чету Андерссонов, но безуспешно. Крещендо последовало после того, как Ивонн наклонилась вперёд, выждала всеобщего внимания и только после этого начала свой рассказ о пустом доме, который находился сразу за гостевой гаванью. Заброшенный этот домик был одной из последних рыбачьих лачуг, которые не отремонтировали и не превратили в жильё класса люкс для зажиточных горожан, согласно формулировке Эушена. Хозяин попал в заведение для престарелых, а его дом пустовал и медленно ветшал.

– И представь, теперь там кое-кто поселился, и ты никогда не поверишь кто, – прошептала Ивонн, широко раскрыв глаза. – Тони.

Харриет его помнила. Они с Полом боялись Тони, когда были маленькими, и обходили его десятой дорогой, если он попадался им на пути. Тогда она пугалась, даже если он с ними просто заговаривал.

– Как это? – спросила Харриет.

– Ему негде было жить, и я решила, что не могу ему отказать, пусть снимает, – продолжала Ивонн. Ивонн, которая занималась всем, что касалось гостевой гавани в заливе и домов вокруг, начала с гордостью рассказывать о сдаче в аренду домика, о возникших в связи с этим конфликтах и недовольстве, что именно Тони снял дом. У Харриет не было сил всё это выслушивать, но она всё равно сидела и кивала, пока ужин не закончился и Ивонн не ушла домой.

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь. И может быть, возьму собаку с собой, – говорит Харриет осторожно и встаёт из-за стола. Пёс, который попытался протиснуться в дверь, когда уходила Ивонн, поднимает голову и тихонько скулит. У Харриет совершенно нет настроения брать с собой овчарку, но прогулка с собакой – прекрасное прикрытие, чтобы втайне покурить.

– Очень хорошо. Като всегда надо выгуливать, – отвечает Эушен и почёсывает свой острый подбородок.

Харриет видит контуры его ключиц, выпирающих под пуловером.

– Папа, ты питаешься как следует?

– Что, я? Я ем как обычно, как всегда, – говорит Эушен и исчезает в кухне.

На дворе слышен плеск волн, накатывающихся на берег, но Харриет не может в темноте их различить. Като упирается и, похоже, ему совсем не нравится, что Харриет держит его на поводке.

– Като, хочешь побегать по берегу? Я буду бросать палку, а ты ловить, да?

Чёрные собачьи глаза игриво смотрят на неё.

– Или пойдём на поле?

Эушен говорил, что он обычно спускает Като с поводка на вспаханных полях, когда тому надо набегаться от души. Какой идиотизм со стороны Пола оставить старому человеку такую требовательную собаку, у Эушена нет ни малейшего шанса выгуливать Като так, как полагается. Она закалывает волосы, пока Като ждёт, наклонив голову. «Никакой разницы между тем, что иметь собаку и ребёнка, – думает Харриет. – Като, как ребёнок, постоянно требует внимания».

Тропка, ведущая от дороги наверх, скользкая от грязи. Большинство полей уже распаханы, и ландшафт освещают как луна, так и фонари вдоль дороги. На полях светлее, чем внизу у залива. Харриет вспоминает, как они с Полом любили здесь бегать, когда были маленькими. Играть в прятки и строить тайные шалаши. Когда пшеница была высокой, то они в ней прятались друг от друга. Эушен всегда их предостерегал, когда заставал за этим занятием: «Нельзя топтать посевы. А то крестьяне обидятся».

Сейчас земля пуста, и усадьбы кажутся тёмными островами в море полей. Далеко на севере Харриет видит Сундгудсет. Что было бы, если бы папа и Ивонн узнали, что Лаура лежала там мёртвая, всего в нескольких километрах от них. Может быть, ей надо было рассказать об этом Эушену.

Харриет тянет Като к себе и отстёгивает поводок от цепочки на его шее.

– Ну, давай побегай. Только вернись, когда я свистну, – шепчет она ему, поглаживая. Может, это глупо, отпустить его бегать без поводка, но раз Эушен говорит, что он так делает, то Като, должно быть, привык возвращаться.

Грязь с пашни брызгает ей на ноги, когда собака со всех ног бросается прочь.

«Хорошо, что я взяла все джинсы, какие у меня есть», – думает она, отряхивая грязь со штанин, потом достаёт из кармана пачку сигарет и закуривает. От её мокрых пальцев намокает фильтр. Ночь замерла в тишине. Единственное, что слышно, это глухой звук со стороны проходящих паромов, которые «переговариваются» друг с другом далеко от пролива. Харриет курит в темноте. Когда сигарета кончается, до неё доходит, что Като бегает где-то уж слишком давно. Она достаёт телефон и его фонариком пытается осветить поле, но ничего не видит и делает несколько шагов в том направлении, куда побежала собака. Земля неровная и прилипает к подошвам, когда Харриет проваливается. Глупый пёс, она так и знала, что на него нельзя надеяться. Будет полная катастрофа, если она ещё и собаку потеряет. Она вставляет два пальца в углы рта и пронзительно свистит. Свист быстро замирает над чёрными полями. Пульс учащается, неужели она потеряла псину? Когда она слышит вдалеке лай, то вспоминает, что обычно о собаке говорила Ева-Лена. Он любит сторожить, поэтому всё время останавливается и лает, будто держит вахту. Она говорила это извиняющимся тоном, как бы оправдывая Като, который то и дело лаял на случайных прохожих, пока они сидели за ужином, и Харриет думала, что овчарка просто плохо воспитана. Теперь она почувствовала укол неприятного предчувствия. Нашёл он что-то и метит место или с ним что-то случилось?

Она заспешила в сторону чёрных крон деревьев, которые виднеются вдали. Лай был слышен оттуда. Там находится усадьба Сундгудсет. Не надо бы туда ходить, но у неё нет выбора. И как она могла быть такой дурой, что отпустила Като?

Лай снова становится слышен, когда она приближается к усадьбе. Освещение фасада выключено, и жёлтая окраска кажется в темноте грязновато-серой. Большие чёрные проёмы окон главного здания разевают ей вслед свои рты. «Если не знать, что произошло, то можно подумать, что хозяева усадьбы просто в отпуске», – думает Харриет. Лай доносится из-за дома. Гравий хрустит под ногами, когда она пытается потихоньку перейти площадку перед домом. Хлев закрыт и заколочен, но калитка в сад вокруг дома приоткрыта. Трава в росе и влага проникает сквозь дырочки в кедах, когда она проходит через калитку. Шуршат кусты рододендронов в парке, а на воде в пруду лёгкая рябь. Она пытается отогнать от себя мысль, что находится на месте преступления.

В углу похожего на парк сада стоит беседка. В памяти всплывает лицо, которое она вроде бы видела за окном беседки, но кусты за ней разрослись до самого фасада. Человек там стоять не мог бы, не поместился бы. А вот кусты живой изгороди чуть подальше шевелятся, и Харриет торопливо направляется туда. Ей приходится придерживать ветки руками, чтобы протиснуться.

– Като? Это ты тут? – зовёт она. Голос звучит робко и неуверенно. Слышен треск сломанной ветки и шорох.

Харриет прижимается к стене домика и поворачивает лицо к окну, чтобы уклониться от веток, царапающих щёки. Звуки затихают, и она останавливается. Это так типично для Като, он просто хочет с ней поиграть. Пёс уверен, что она будет за ним охотиться, а он будет убегать. Глаза привыкли к темноте, и она может заглянуть в беседку. Харриет прижимает сложенные ладони к оконному стеклу. Внутри свалка, будто сюда выбрасывали ненужные вещи. Всё, что она видела в жилом доме: тщательно подобранные обои, рубашки, расположенные по цвету, и платья в пластиковых чехлах – свидетельствовало о порядке и контроле, а это помещение завалено старой мебелью. Она различает два кресла и свёрнутые в трубку половики. У стены стоит маленькая игрушечная плита.

Вдруг шорох раздаётся прямо возле неё, Харриет делает шаг назад, достаёт телефон и включает его лампочку. Пальцы немного дрожат на прохладном вечернем воздухе, когда она направляет свет в сторону звука.

– Кто там? – спрашивает она. – Это полиция. – Ложь звучит совсем не так уверенно, как она надеялась.

Никто не отвечает. В слабом свете мобильного она видит, что в кустах у беседки никого нет, но всего в нескольких метрах отсюда видны сломанные ветки и затоптанная листва.

– Эй, алло.

По-прежнему тихо. Харриет светит телефоном перед собой и следует взглядом за колебаниями травы на ветру. Кажется, что кто-то есть рядом, но никого не видно. И вдруг она слышит с другой стороны живой изгороди слабый металлический звук, будто глухие постукивания по жести. Метрах в двадцати от неё, рядом с кучей навоза, стоит темно-зелёный контейнер. И звуки вроде бы доносятся из него.

Иди вперёд спокойным шагом, пока не убедишься, – обычно инструктировал её бывший шеф, и Харриет повторяет эти его слова, начиная подходить к контейнеру. Место совершенно открытое, спрятаться тут негде, разве что за кустами, из-за которых она только что вышла, так что опасности, кажется, нет. Если бы тут кто-то был, она бы уже увидела. Она озирается вокруг. Может, ей померещилось, что она что-то слышала. Но постукивания повторяются. Глухой и равномерный стук доносится как будто изнутри контейнера.

Она замирает на секунду, а потом спешит к контейнеру. В нём есть только одно отверстие, окошко на торцовой стороне, закрытое на замок с цепью. Харриет хватается за цепь и дёргает её изо всех сил. Цепь стучит о металлический корпус контейнера, и изнутри тотчас слышится ответный удар.

– Да оторвись же ты, – шепчет сквозь зубы Харриет, но цепь не рвётся.

Удары изнутри становятся сильнее.

– Эй, ты меня слышишь? – кричит Харриет, продолжая дёргать цепь замка.

Раз она не может открыть окошко, значит, надо попасть внутрь каким-нибудь другим способом. Она подтягивается и залезает на крышу контейнера. Ткань куртки рвётся, когда она ползёт по ржавой поверхности. Весь верх контейнера пересекает трещина, достаточно широкая, чтобы в неё заглянуть. Она направляет фонарик телефона на дно. Свет падает на какую-то кучу тряпья. Которая шевелится.

– Я тебе помогу! – кричит она вниз через узкую щель.

Никто не отвечает, но слышен шаркающий звук. Она заставляет себя успокоиться. Уняв дрожь, она чётко видит, что это. Тело человека. Руки связаны за спиной, тело раскачивается взад и вперёд, а голова стучится о металлический пол. Харриет опять смещает свет фонарика. Человек поворачивает голову на источник света. Глаза и рот заклеены серебристой клейкой лентой.

Заклеенное скотчем лицо падает обратно на пол, и тело затихает. Харриет напрягается изо всех сил, но голос срывается и звук отдаётся эхом в ржавых стенках контейнера.

– Я тебя нашла, я помогу тебе.

Человек внизу должен её услышать, хоть и не может ответить. Она несколько раз пытается набирать номер чрезвычайной службы, пока наконец попадает куда надо, хотя это всего три цифры 112.

– Человек закрыт в контейнере. Я нахожусь в районе усадьбы Сундгудсет в Лервикене. Приезжайте немедленно. Пришлите «Скорую помощь», пожарную машину и полицию.

Женщина из службы SOS отвечает спокойным тоном, но Харриет приходится несколько раз повторить, где она находится и что она видит. С каждым повтором она чувствует себя всё более собранной и уверенной, начиная понимать, что именно в этом и состоит смысл задаваемых ей вопросов.

– Не клади трубку, говори со мной. Этот человек контактен, он тебе отвечает?

Харриет светит через щель вниз.

– Нет, приезжайте скорей. Тело больше не двигается.

Ночь стоит вокруг, как чёрная стена, и поскольку она всё время меняет позицию телефона, то прикладывая сотовый к уху, то светя им, как фонариком, глаза не успевают привыкать.

– Харриет, тебя видно? Если нет, ты должна выйти на дорогу и посигналить неотложке. Ты меня всё ещё слышишь? – спрашивает женщина в трубке.

– Слышу, – отвечает Харриет и включает громкую связь.

– Я с тобой, пока они не приедут, – говорит женщина всё тем же спокойным тоном. – Продолжай говорить со мной.

Харриет закрывает глаза, от заряда батареи осталось восемь процентов, холодный ночной воздух заставляет крошечный значок зарядки телефона снижаться со скоростью песка в песочных часах. Она снова кричит в контейнер.

– Совершенно неподвижен, – докладывает она дежурной по SOS.

– Жди, они скоро приедут.

Харриет прислушивается. Вокруг неё всё тихо. Разве она не должна бы услышать сирены неотложки, если машина уже близко?

– Харриет, ты там?

Вдруг далеко-далеко в темноте, нарастает, приближаясь, звук сирены «Скорой помощи».

– Они едут, я их слышу. – Глаза у неё набухают от слёз.

Она соскакивает с контейнера и бежит к фасаду дома. На горизонте видны синие лампы неотложки, сверкающие над тёмными полями, как северное сияние.

– Кладу трубку, вижу свет фар, – говорит Харриет женщине из службы помощи в чрезвычайных ситуациях. Ей нужен телефон, чтобы посигналить машинам.

Она останавливается на площадке перед домом, включает фонарик и крутит им в воздухе. Когда она понимает, что её увидели, то жестами показывает им, куда нужно проехать. «Скорая» проезжает сарай, и Харриет бежит рядом, указывая направление. Они останавливаются у контейнера, но сирены слышны, как и раньше. Через несколько минут прибывает пожарная машина и две полицейские.

В ярком свете прожекторов она видит, как пожарные взламывают контейнер, пока она разговаривает с полицейскими. Всё ей кажется нереальным, как в кино, и Харриет теряет уверенность в том, что всё происходит в действительности. Всего какой-то час назад она сидела в кухне Эушена за ужином. А теперь она стоит на месте преступления и видит, как из контейнера поднимают чьё-то безжизненное тело. Глаза и рот заклеены лентой скотча, как на мумии. Когда тело кладут на носилки, одна рука падает, да так и остаётся висеть. Носилки поднимают в машину «Скорой помощи», и оранжевое одеяло с них сползает. Становятся видны две сине-лиловые ступни. Харриет видит всё поразительно чётко, но не может двинуться с места.

– Опоздали? – спрашивает она одного из полицейских.

Синие лампы на крыше «Скорой» снова начинают вращаться, включаются сирены. С грохотом захлопывается задняя дверь, и неотложка трогается с места.

– Они везут его в Лунд, доедут меньше, чем за четверть часа, – говорит полицейский, который записывает показания Харриет, пока вдали стихают звуки сирен. – Ты здесь живёшь? Ты знаешь, кто это?

– Да. Я думаю, что это Дуглас Андерссон.