ГЛАВА 23
ПАВЕЛ, МАРК
Мы шли и шли по заваленному производственным мусором коридору, а он никак не кончался. Даже при ничтожном наклоне, который он имел, мы уже должны были спус-титься метров на сто. Я ума не мог приложить, для чего нужен такой длинный тоннель. Чтобы пешедралом путешествовать к ядру Земли? Это было чертовски странно.
– В поле бес нас водит видно, да кружит по сторонам, – сказал я. – Ну-ка, напарник, где твой собачий нюх? Мы, часом, не по одному месту топаем?
Жерар остановился, сел столбиком, повернул ко мне морду и по-старушечьи подпер щеку лапкой.
– Что ты так смотришь, кобелино? – подозрительно спросил я.
– Ищу признаки былого интеллекта. Которым всегда отличался Павел Дезире. И, представь, не нахожу.
– Не понял!
– О чём и речь… – взгрустнул он.
– А в глаз? – грозно спросил я.
– Не надо в глаз, – сказал дядя Миша. – Тем более, он прав. Ты страшно ненаблюда-телен, Пашка. Если бы обращал внимание на факты, то не задавал бы дурацких вопросов.
– Мы действительно ходим по кругу, чувачок, – тявкнул Жерар. – Конкретно на этом месте – уже четвёртый раз. Только моего умысла здесь нет.
– Так какого хрена?.. – ошарашено пробормотал я. – Зачем мы это делаем?
– Ну а что ты предлагаешь? Лечь на пол и покорно ждать, когда явится милый шеф и вызволит из сооружённой им же ловушки?
– А теперь уже ты несёшь бред, – сказал я и начал расстёгиваться. – Среди нас, меж-ду прочим, имеется комбинатор. Которому вообще по барабану коридоры. Потому что он ходит сквозь стены.
– За этими стенами – километры почвы. Мы под землёй, чувачок!
– Во-первых, почвой называют только самый верхний, плодородный слой земли. А во-вторых, давай не будем гадать, что там может быть в теории. Сейчас я на практике проверю.
– Жизнью рискуешь, серьёзно тебе говорю! А вдруг там вода?
– Да чего ты раскудахтался? Пусть проверит, – поддержал меня Конёк-Горбунок. – Сегодня мы такого навидались, что уже не важно, опасностью больше или меньше.
– Вот именно, – сказал я и стащил трусы. – Дядя Миша, батин нож не бросайте, лад-но?
…Железобетон под кафелем оказался прочнейшим, с наполнителем из стальной стружки. В нынешние времена из такого возводят только стены денежных хранилищ в со-лидных банках. Я продирался сквозь него наугад, как сквозь терновые кусты или антарк-тический буран, и конца-краю этой муке не было. Поэтому, когда впереди наконец за-брезжил мутный свет, сообщающий о пустоте, я был жутко сердит. И выскочил наружу с сильным желанием учинить какое-нибудь хулиганство. Например, расколотить фарфоро-вый сервиз персон на двенадцать. Или начистить кому-нибудь табло.
Не иначе богини-заступницы комбинаторов Кривая да Нелёгкая следили сегодня за мною, выполняя любые капризы своего любимчика.
В помещении с множеством дверей, напоминающем холл жилищной конторы, меня поджидали граждане, чьи физиономии давно нуждались в профилактической полировке. Дядя Улугбек и его брат Искандер. Оба без одежды, по-обезьяньи приземистые, густо за-росшие красноватым вьющимся волосом. У Искандера из головы росли два коротких тол-стых рога, плавно загнутых вперёд. Рога заканчивались гранёными прозрачными нако-нечниками, от которых прыскали весёлые зайчики.
Косая царапина на лбу дяди Улугбека разошлась, превратившись в широкую пасть, полную тонких бурых зубов – разной длины и беспорядочно изогнутых, словно ржавые гвозди. Пасть была суха, в её глубине что-то тускло светилось. То мертвенно-зелёное, то огненно-багровое.
Кажется, подумал я, мне посчастливилось встретить настоящих дэвов. Правда, мел-коватых. Бескормица нынче в Средней Азии, что ли?
– А, так это же наш артист! – недобро обрадовался Улугбек. Пасть во лбу оставалась открытой, говорил он, как и прежде, человеческими устами. – Черво-вещатель без собачки. И опять почему-то голый. Я понять не могу, дорогой, ты нудист что ли? Или этот самый?.. Гей?
– Сам ты гей, – сквозь зубы прошипел я. – Тоннель вы замкнули?
– Мы дорогой, мы! Любим смотреть, как хомячки в колесе бегают.
– Посмотрели, расплатитесь. – Я согнулся пополам, упёрся руками в пол, а затем прыгнул.
Приземлился я уже в образе паучка Ананси – чудовища, напоминающего гибрид плотоядного трилобита с гигантским крабом.
Братья-монстры были сильны и проворны. Зубы в чудовищной пасти Улугбека ока-зались остры. Алмазные рога Искандера могли сокрушать дубы, а возможно, целые царст-ва. Но они всё равно ничего не значили против распрямившейся пружины моего тела, против моего гибельного азарта. Я буквально растоптал дэвов. Когда всё закончилось – слишком быстро! – в передних конечностях у меня были зажаты рога Искандера, отсечён-ные под корень. Улугбек выглядел как огромное колесо после аварии: колени вывернуты в обратную сторону, а ступни глубоко вбиты в пасть на лбу. Не подумайте, что я намерен-но удовлетворял его любовь к замкнутым геометрическим телам. Просто так получилось.
Адреналин всё ещё кипятил кровь, под хитиновым панцирем завивались спирали раскалённой стальной стружки – той, что наполняла стену. Не выпуская из лап алмазных рогов, я заметался по помещению. Я бился в запертые двери, и они распахивались. Но ни за одним я не находил знакомого коридора. Мне открывались то разорённые лаборатории, то маленькие производственные участки с бетонными постаментами, из которых торчали болты – всё, что осталось от стоящих когда-то станков. Лишь одну дверь я одолеть не су-мел. Толстый стальной овал, врезанный в гранитную плиту. На анодированной поверхно-сти двери висела табличка с гравировкой: «Машинный зал».
Я прыгнул к дяде Улугбеку, приставил отломанные рога Искандера к уголкам нали-тых кровью глаз. Соорудил где-то под брюхом рот и зашипел:
– Открывай коридор, дорогой. Как друга прошу.
– От… со… си…
– Дерзко. Тогда считаю до двух. Раз!
Я надавил на один из рогов. Глаз лопнул, из него потекло как из перезрелой сливы. Улугбек завыл.
– Два?
– Сто… стой!.. Секунду… Готово.
Обернувшись, я увидел вместо одной из лабораторий знакомые кафельные стены и наклонный пол.
– Благодарю за сотрудничество, – прошипел я и заревел во всю нечеловеческую глотку: – Дядя Миша! Жерар! Давайте сюда!
* * *
Король ушёл и унёс с собой торжествующий ритм «Hound Dog».
Сглатывая слёзы, Марк на коленях подполз к Годову. Тот не двигался. Под грудной клеткой, сухой и твёрдой словно бок деревянной бочки, царила тишина. Фишер достал из кармана зерцало Макоши и поднёс стекло к губам, чтобы определить, есть ли дыхание. Секунды шли, превращались в минуты, но стекло оставалось чистым.
Годов был мёртв, теперь уже окончательно и бесповоротно.
И тогда Марк, повинуясь какому-то подсознательному порыву, развёл пальцами сомкнутые пергаментные веки. А потом переместил зерцало к закатившемуся, густо опу-танному сетью багровых капилляров глазу. Глазное яблоко в тот же миг провернулось. Расширенный зрачок уставился в серебряные глубины ведьмачьего стекла.
Годов выгнулся и заскрёб по полу подошвами и пальцами рук.
* * *
Они появились через минуту. Жерар выскочил первый. В зубах он тащил свёрток с моей одеждой. Дядя Миша отстал от терьера прилично. А если сравнить длины их ног, то совершенно неприлично.
– А-а-а! – выплюнув пакет, который был едва ли не больше его самого, заорал бес. – Кто здесь?! Владимир Васильевич, это вы?
– Нет, это не он, – сказал я и начал обратную трансформацию.
Возвращаться в человеческий вид оказалось неимоверно трудно. Сила и дикость па-учка Ананси пьянили покруче неразбавленного спирта. Хотелось навсегда остаться таким – непобедимым и почти всемогущим. Наконец-то до меня дошло, почему отец так сильно любит этот облик, казавшийся мне уродским. Сейчас я осознал – он восхитителен.
Стократ прекраснее, чем жалкое тельце, в котором приходится прозябать Павлу Де-зире.
– Чувачок, обещай больше так не пугать!
Я отмахнулся, понимая, что давать такое обещание – всё равно, что клясться никогда не заниматься сексом.
– А кто эти красавцы? – с интересом тявкнул Жерар. – Пещерные троглодиты? Или качки, перебравшие андрогенов? От тестостерона волосня по телу растёт только в путь!
– Может, одичавшие без военных заказов советские инженеры? – предположил Ко-нёк-Горбунок. Вошёл он, когда я корчился в муках обратной трансформации.
– Кончайте прикалываться, – сказал я, прекратив ощупывать свои слабенькие мыш-цы и тонкую кожу. А ведь когда-то считал себя атлетом, дурачок. – Неужто не узнаёте? Крендель, иллюстрирующий выражение «в рот мне ноги», – дядя Улугбек. Второй – его брат Искандер зуль-Карнайн, что значит Двурогий. Правда, рога ему пришлось обломать.
– Быковал? – спросил Жерар.
– Да вообще! Устроил, блин, родео.
– А где Сулейман Маймунович? – поинтересовался дядя Миша.
– Ещё не узнавал.
– Тогда я этим займусь! – азартно тявкнул бес. – Можно?
– Да на здоровье. Только без фанатизма. Ведь мы не хотим прослыть скинхедами, которые жестоко обращаются с выходцами из Средней Азии?
– Скинхед здесь один, – сказал дядя Миша и любовно погладил бритую макушку. – Но я твёрдо стою на позициях дружбы народов.
– Значит, будешь ассистировать, – решил Жерар. – С этих самых гуманистических позиций. Освободи-ка пасть товарищу Улугбеку. А то он, наверное, все ногти уже себе обгрыз. Как маленький, честное слово!
– Она у него немая, – предупредил я. – Служит чисто декоративным целям.
– Вот как? – удивился бес – Ну, это ничего. Когда за дело берётся ваш покорный, люди начинают разговаривать самыми неподходящими органами. Столько во мне дья-вольского обаяния.
Дядя Миша рывком выдернул ступни из «декоративной» пасти Улугбека. Веером брызнули бурые зубы-гвозди. Улугбек, подвывая, распрямился. Колени с неприятным хрустом заняли нормальное положение. Он перевернулся на спину, неуверенно пошарил лапой по морде, ухватился за рог и выдернул из глазницы. Брызнула струйка бурой крови, впрочем, тут же высохшая. Улугбек облизал рог, как ребёнок леденцового петушка, и от-швырнул его в сторону. Рог полетел, кувыркаясь, и воткнулся в косяк одной из лабора-торных дверей.
– Вопрос вы слышали, – сказал дядя Миша.
– Ждём ответа! – тявкнул Жерар.
– Он в машинном зале, – прошипел Улугбек. – Заждался вас.
Мы одновременно посмотрели на стальной овал двери. Никаких рукояток, замков, рычагов или штурвалов на нём не обнаружилось. Видимо, управление дверью производи-лось с какого-то пульта.
Далеко не факт, что этот пульт сохранился до сих пор.
– Как туда войти?
– Войти должен черво-вещатель. – Улугбек с торжеством уставился на меня единст-венным глазом. – И отпереть изнутри. Если сумеет.
– Ох, блин, – сказал я.
В это время из коридора послышались заводные аккорды рок-н-ролла. А через не-сколько секунд появился Декстер. Он двигался пританцовывающей походкой и «наигры-вал» на мече, будто на гитаре.
– Похоже, мистеру снесло крышу, – пробурчал я в сторону. – Вообразил, что он на-стоящий Элвис Пресли.
Декстер начал отплясывать энергичнее и вдруг рявкнул по-русски:
– Прочь с дороги! Все!
– А ты кто такой, мужик, чтоб командовать? – добродушно спросил Конёк-Горбунок.
– Похоже, Король рок-н-ролла собственной персоной, – сообщил Жерар. – Жив всё-таки! Не зря мне всю дорогу казалось, что с Декстером что-то неладно.
– Да хоть Джон Леннон, – прогудел Конёк-Горбунов. – Вали отсюда, стиляга, пока чубчик не подрезали. У меня опыта по этой части богато.
– Да, я Король, – процедил Элвис. – И я очень спешу. Поэтому все вы сейчас умрёте.
– Да ну? – удивился Конёк-Горбунок. – Прямо-таки все до одного?
В следующий момент он возник за спиной Короля и со всего маху долбанул его ку-лаком по макушке. Как гвоздь забил. Элвис изломался в нескольких местах, будто склад-ной метр, и улёгся на пол. Густо, по-колокольному зазвенел выпавший из руки меч. А дя-дя Миша уже стоял на прежнем месте и дул на ушибленный кулак.
– Опричная Когорта? – потрясённо спросил я.
Он помотал головой.
– Бери выше. Солдат Отчизны.
– Ух, ты! А я думал, это легенда.
– Теперь уже да. Нас осталось-то… раз, два и обчёлся. – Конёк-Горбунок горько ус-мехнулся. – Ушло наше время. Ваше наступило. Поэтому иди, Паша, и разберись с этой гадиной.
– Будет сделано! – сказал я.
Прикоснулся к стальной двери, повёл по убийственной для комбинатора поверхно-сти рукой. Вбок, вбок, пока дверь не закончилась, и не началась стена.
– Гранит, чувачок, – тявкнул бес. – И чуется мне, такой толстенный, что просто ох-ренеть! Ты уверен, что справишься?
– Да, – сказал я. – Лишь бы внутри саранчи не было…
* * *
Годов стоял на четвереньках и, не отводя взгляда от зерцала, мерно раскачивался влево-вправо. Потом крупно задрожал и обратил чёрное, высохшее лицо к Марку.
– Знаешь. Что я. Там видел?
– Нет, – ответил Марк. По-правде говоря, он совсем не хотел этого знать.
– Новую песню, – сказал Годов. – От. И до. И она. Лучше всех. Вообще всех. Но петь её. Нельзя. Никому и никогда. А теперь пойдём. К старику. Горгонию.
Он протянул руку.
– Помоги, друг.
Это простое и честное «друг» растрогало Марка до такой степени, что он опять рас-плакался. Шмыгая носом, Марк подсел, перебросил руку Годова себе через плечи, и они встали. Весу в Годове было как в ребёнке, фунтов сто.
Они ушли, а зерцало Макоши так и осталось лежать на замусоренном полу. Из стек-ла изливался вверх столб ровного света. Свет был золотым и почти осязаемым – словно пронизанный солнцем гречишный мёд, налитый в тонкий цилиндр от пола до потолка.
* * *
Внутри меня ждало кое-что похуже саранчи. Много, много хуже. Мой родной папоч-ка.
Не дав единственному сыну досыта насладиться судорогами после транспозиции че-рез гранит, он в мгновение ока сшиб меня на пол. Завернул назад руки и сковал наручни-ками. Потом схватил за волосы и рывком вздёрнул на ноги.
Зарычав от боли и унижения, я попытался перекинуться в паучка Ананси. Где там! От наручников по телу стремительно потекла слабость, да такая, что я чуть с копыт не сковырнулся.
– Батя, ты чего? – взмолился я.
Он толкнул меня в спину. Я пробежал на заплетающихся ногах несколько шагов и остановился.
– Ждать, – сказал отец незнакомым, мертвенно-глухим голосом. – Молча.
Мне оставалось только покориться.
Мы находились в просторном шестиугольном зале, ярко освещённом ртутными лам-пами. Пол, потолок и стены были выложены шестиугольными же алюминиевыми плитка-ми. Плитки украшал рельефный ячеистый узор, отчего казалось, что мы – внутри огром-ного улья, где живут железные пчёлы. Лишь стена, через которую я проник, тускло поблё-скивала шлифованным гранитом. Зал был практически пуст. Валялось и стояло несколько стульев на колёсиках, да висели картонные плакаты с изображениями блок-схем компью-терного языка – древнего как шумерские глиняные таблички.
И вдруг всё начало меняться. Свет померк, начал пульсировать, становясь то лило-вым, то багровым. Стены заколыхались как листва под ветром. Ячеистый узор на плитках потёк, превращаясь в сложную вязь цифр, геометрических фигур и математических сим-волов. Плакаты покоробились и начали струпьями отваливаться со стен. Возникли звуки – потрескивание, скрежет и тонкий, еле слышный, но очень противный вой. Всё это до от-вращения напоминало случай в подвале под «Серендибом», когда меня пугали ожившие фигуры на коврах – и значит, нужно было ждать появления шефа.
Ожидание не затянулось. Три дальние стены выгнулись внутрь, надулись огромным алюминиевым пузырём и с тихим хлопком лопнули.
Открылась гигантская машина, составленная из десятков тысяч старинных радиоде-талей – ламп, катушек, конденсаторов. Пропаянных натуральным золотом плат и золотых же радиаторов охлаждения. Щёлкающих реле и воющих вентиляторов. Самые глубинные внутренности машины заполняла гроздь обледенелых стальных шаров; от них поднимался пар. Оборудование было сосредоточено вверху, на высоте двух метров, и держалось на восьми опорах. Опоры напоминали согнутые в локтях руки. Их сплошь оплетали мускулы толстенных шлангов и сухожилия экранированных свинцом кабелей.
Что-то паучье было в этой машине.
Под ней стоял Сулейман в нелепом наряде: застиранный белый халат, из-под которо-го выставляется растянутый ворот бледно-зелёной водолазки, и серые брюки. На ногах – голубые аптечные бахилы поверх сандалет. Борода аккуратно убрана в марлевый чехол. На голове – белая шапочка, из-под которой на плечи спадало полдюжины косиц. Косы были необыкновенно толстыми и длинными. На уровне лопаток они круто изгибались и уходили вверх, под брюхо машины. Казалось, что Сулейман подвешен на них, как десант-ник на парашютных стропах.
За несколько дней, которые мы не виделись, настолько сильно волосы не могли от-расти даже у ифрита. Я присмотрелся, и вдруг понял – это были не волосы, а цепи из множества железных кузнечиков. Машина приковала Сулеймана к себе. Намертво.
– Добро пожаловать на свидание к Чёрной Вдове, Павлинчик, – ласково проговорил шеф. – Давно тебя ждём. И я, и… – он с истинно восточной почтительностью вознёс ладо-ни, показывая на машину над головой, – …и моя Клеопатра.
– Чёрная Вдова? – тупо повторил я. – Клеопатра? Вот этот гроб на колёсиках?
Сулейман поморщился, сделал знак пальцами, и отец тотчас отвесил мне пощёчину.
Сильно, как чужому.
– Впредь проявляй уважение, дорогой, – сказал Сулейман. – Ради меня, ладно? Ведь это я придумал Клеопатру. Я начал строить. Потом мне запретили это делать. Почти ше-стьдесят лет я не знал, что с ней. Но теперь она готова. Она – как ребёнок мне. Как дитя, понимаешь?
– Понимаю, – сказал я. – Это и есть супер-ЭВМ, из-за которой вас сослали в Сред-нюю Азию?
– Верно. Только Клеопатра – больше, чем любая супер-ЭВМ. Намного больше. Она разумна, Паша! Сверх-разумна!
– И, конечно же, собирается завоевать Землю, – подхватил я. – В компании с вами. Для того и понадобилась железная саранча. Эх, шеф, а я-то думал, вы человечество про-стили…
– Здесь ты немножко заблуждаешься, – сказал Сулейман. – Я совсем не хочу зла че-ловечеству. И Клеопатра не хочет. Мы ему добра хотим. Но для этого придётся немного проредить население. Отделить агнцев от козлищ, понимаешь?
– Немного – это во сколько раз?
– Учитывая, что моя девочка предпочитает двоичное исчисление – ровно в восемь.
Я присвистнул.
– Не хило! Батя, ты это слышал?
– Он не ответит, – сказал Сулейман со слащавой улыбкой. – Пока я не велю.
– С какой стати вы снова им командуете? Отец выполнил ваши требования. Договор расторгнут.
– И опять ты немножко заблуждаешься. Володя слишком невнимательно читал па-пирус о расторжении договора. Пропустил пару хитрых строчек и навсегда остался моим рабом. Я не командую им. Я им владею. Так что не нужно надеяться, что папочка снова тебя спасёт. Спасти себя и своих близких можешь только ты сам.
– Интересно, как?
– Для начала убьёшь Горгония, – уже не кривляясь и не посмеиваясь, распорядился Сулейман.
Удивительно, но даже сейчас в его голосе напрочь отсутствовали те властные инто-нации, которые прежде заставляли меня покорно следовать его приказам. Похоже, став марионеткой Чёрной Вдовы, он утратил возможность властвовать над другими. Сделался всего лишь придатком машины. Таким же, как любой из кузнечиков. Я приободрился.
– Зачем, шеф? Это старый человек. Вдобавок раненый. Он безопасен.
– Глупец! – вспылил ифрит. – Пока Горгоний жив, Клеопатра не может пользоваться удалёнными манипуляторами и органами чувств. То есть может, – спохватился он, – но только в ограниченном масштабе.
Последние сомнения исчезли. Сулейман перестал быть собой. Шеф «Серендиба» ни-когда не допускал промахов. Обмолвка про ограниченный масштаб прозвучала для меня как звонок, возвещающий о начале перемены. И хотя волшебная фраза «урок закончен» ещё не сказана, полегоньку шалить уже можно.
Изображая примерного ученика, я поднял руку.
– Сулейман Маймунович, разрешите вопрос.
– Пожалуйста, Павлинчик. Хочешь узнать, сколько я тебе заплачу за голову сенатора?
– Нет. Хочу вот что спросить. Вы знаете, как поступает самка Чёрной Вдовы со своими супругами после спаривания?
– Конечно, знаю, Павлинчик. Она их кушает. Заживо.
– А чем заканчивалась для мужчин ночь в объятиях Клеопатры помните?
– Зачем спрашиваешь! – начал он сердиться. – И это помню. Голову им отрубали.
– Ничего не напоминает? Почему у вашей машины такие странные обозначения?
– Это не обозначения! – рявкнул он. – Это имена, несчастный. Клеопатрой я её на-звал, когда проектировал. Для красоты. А про Чёрную Вдову она сама придумала. Потому что форма похожа на паука. Всё, довольно вопросов. Довольно идиотских намёков. От-правляйся и убей Горгония! Раб, уведи его.
Отец положил мне на плечо тяжёлую руку.
Я напрягся, но не тронулся с места. В голове одна за другой летели мысли – быстрые, будто пикирующие бомбы и столь же взрывоопасные.
Сулейман до сих пор не отправил для ликвидации Луизианского Льва настоящего профессионала, моего отца. Стало быть, боялся. Боялся отпустить защитника. После от-ключения саранчи и моей виктории над Улугбековыми у него под командой не осталось никого! И ничего. Уверен, вся магия ифрита уходила на поддержание связи с «удалённы-ми органами чувств и манипуляторами» Клеопатры. С саранчуками, которые валялись сейчас на складе бесполезной грудой металлолома.
Пока электронная тварь не догадалась вернуть Сулейману хотя бы часть сил, с нею нужно было кончать.
Я отвёл назад скованные руки. Отец стоял близко, и кольца из контрдиффузного ма-териала вжались ему в пах. Вряд ли наручники в полную силу подействуют через одежду, но хоть какой-то эффект должен проявиться. Надеюсь, его хватит хотя бы на минуту. Со-противляться человеку, пусть даже такому сильному как отец, я мог. Но если он переки-нется в паучка Ананси, шансов у меня не оставалось.
– Сулейман Куман эль Бахлы, – начал я и без запинки перечислил все двадцать де-вять имён шефа. Вместе с артиклями, предлогами и компонентами, обозначающими сте-пени родства.
Отец всё это время дёргал меня за плечи, с каждым рывком наращивая усилия. Но я набычился и стоял. И продолжал говорить. Торопливо, однако максимально разборчиво:
– Будучи единственным законным наследником присутствующего здесь комбинато-ра Владимира Васильевича Иванова, являющегося ныне недееспособным, в односторон-нем порядке объявляю…
– Замолчи, несчастный! – слабо крикнул шеф. – Ты не можешь ничего объявлять! Ты пленник!
– …Объявляю договор между названным Сулейманом Куманом и так далее, и ком-бинатором Владимиром Ивановым утратившим силу. По причине ошибок в формулиров-ках, обнаруженных мною, и признанных Сулейманом Куманом и так далее. Ошибки при-знаны вслух, в моём присутствии. Договор утрачивает силу с настоящего момента. Отец, ты свободен!
Он встряхнул меня ещё раз и замер. Замер и я. Если всё, что тут прозвучало, лажа – меня не спасёт уже ничто. Сулейман столь вызывающей попытки бунта не простит. Тем более не простит её Чёрная Вдова.
Щёлкнули замки наручников.
– Что будем делать, сынок?
– Раздавим паучиху, – сказал я.
– Не-е-ет! – взвыл ифрит. – Умрите же!
Он поднял руку, схватился за одну из чёрных «кос», оторвал её и метнул в нас.
Саранчуки вмиг разъединились, расправили крылья.
Отец сбил меня на пол и выхватил пистолет. Маленький, почти игрушечный, и очень, очень знакомый. С перламутровыми накладками на рукоятках и серебряными арабесками на щёчках. Грохотал он, однако, как следует. Обломки от десяти тварей усеяли пол. Когда патроны кончились, отец голыми руками вырвал четыре плитки из пола и грянулся оземь. Он провалился в дыру лишь на мгновение, а восстал уже во всём грозном блеске своего боевого обличья.
Чтоб не попасть под молотилку когтей паучка Ананси, я на четвереньках помчался к овальной двери. Изнутри на ней имелся шестиугольный, как и всё здесь, штурвал. Я вско-чил и начал его вращать. Двигался он дьявольски туго, я почти сразу сорвал кожу на ла-донях. Но я крутил и крутил. Когда машина будет разрушена, к шефу вернутся все его ма-гические способности. И тогда обуздать его сможет только мой маленький напарник.
Вернее, старинный перстень на его лапке.
За спиной раздавался страшный грохот, шипение сжатого воздуха и надрывный вой пошедших вразнос механизмов. Сулейман орал, будто его режут. Наверное, в каком-то смысле так оно и было. Клеопатра запустила свои манипуляторы в его тело по-настоящему глубоко. Боль от выдираемых кузнечиков должна быть сравнима с той, что бывает при удалении коренных зубов. Без наркоза.
Наконец дверь открылась. Первым в неё влетел дядя Миша. Не говоря ни слова, он протопал мимо меня. Из одного кулака у него выставлялся острый конец рога Искандера, из другого – нож опричника. Звуков сокрушаемого оборудования сразу прибавилось.
Сулейман заревел белугой. И тут в машинный зал ступил Жерар. Он вышагивал на задних лапах. Передняя, мускулистая как ляжка бультерьера, была поднята вверх.
На украшающем лапу перстне грозно мерцал драгоценный камень.
* * *
К тому моменту, когда показался выход из тоннеля, Годов уже вышагивал самостоя-тельно.
Женщины встретили их взволнованными возгласами, впрочем, быстро смолкшими. Потерявший шевелюру и бороду Годов их нешуточно напугал. Дядюшка Джи лишь кив-нул. Он снова сидел на ящиках, но было видно: держится из последних сил.
– Где остальные? – спросил он. – Погибли?
– Не знаю, сэр, – признался Марк. – Мы до них не дошли. С Декстером что-то случи-лось. Кажется, сошёл с ума. Заявил, что он – Элвис Пресли и… И набросился на нас. Игорь пытался бороться, но Декстер победил. Побрил его своим мечом и ушёл.
– Сумасшедшие часто бывают очень сильны, – сказал Дядюшка Джи. – Будем наде-яться, что он применит эту силу во благо.
– Сомневаюсь, – угрюмо сказал Марк. – Он толковал что-то о величии Америки и скорой смерти тех, кто ей противостоит. По-моему, он считает врагами абсолютно всех.
Услышав последние слова, мисс Голдэнтач громко вздохнула, выругалась как матрос и бросилась в тоннель.
– Сильвия! Вернитесь! – в отчаянии закричал Марк. – Он опасен!
– Оставь её сынок, – сказал Дядюшка Джи. – Ещё неизвестно, кто опаснее. Влюб-лённая женщина подобна тигрице.
Он вдруг насторожился.
– Слышите? Вы это слышите?!
– Что, сэр?
Лицо Дядюшки Джи порозовело.
– Звуки победы, – сказал он и поднялся на ноги.
И стоял на них твёрдо. Как подобает Луизианскому Льву.
* * *
Сулейман был раздавлен. Спина согнута как у старца, руки безвольно болтаются. Даже борода у него потускнела, став похожей на пучок грязной проволоки. Из дыр в зали-том кровью халате торчали останки саранчуков. Они и впрямь напоминали гнилые, рас-крошившиеся корни зубов. «Гнёзда» тварей начинались на затылке и опускались до самых лопаток. В два ряда. Шестнадцать штук. Конёк-Горбунок предложил удалить их с приме-нением обезболивающего (у всё ещё беспамятного Декстера нашлась аптечка), но шеф лишь вяло отмахнулся. Сами отвалятся.
Усмирять его с помощью перстня не пришлось. Стоило дяде Мише перерубить по-следнюю «косу» из механо-инсектов, Сулейман прекратил всякое сопротивление. Сел на пол и тихонечко заныл. Вскоре выяснилось, что нытьё складывается в какой-то печальный мотив. Это была погребальная песня – такая же древняя, как сам ифрит.
Он и сейчас продолжал подвывать. Правда, уже снаружи, в холле.
А в машинном зале кипела грандиозная уборка. Братья Улугбековы под предводи-тельством вернувшего человеческий облик отца перекрывали и глушили пробками трубо-проводы, изолировали кабели и складывали в аккуратную кучку дьюары со сжиженным азотом. Раны у них успели затянуться. Да и сами они с каждой минутой всё меньше похо-дили на монстров. Отец торопил их. Став людьми, они вряд ли смогут без ущерба хватать голыми руками холодные как лёд преисподней шары дьюаров или провода под высоким напряжением.
– Угадай, что нам показали эти демонические гастарбайтеры? – спросил Жерар, кач-нув в сторону дэвов головой. – Пока вы бездушно крушили музейные экспонаты.
– Наверно, карточные фокусы, – сказал я.
– Глупо было бы… Лифт, чувачок! Они показали нам лифт. Замаскирован в одной из лабораторий под шкаф для реактивов. И знаешь, куда выходит шахта?
– Тоже мне, бином Ньютона. В их охотничий домик.
– Ё-о… – расстроился Жерар. – Чувачок, ты знал, что ли?
– Догадался. Во-первых, именно этим лифтом они могли быстро и тайно попадать сюда. Во-вторых, окрестности озера зачарованы. Какая-то причина для этого была, правда ведь?
– Н-да, действительно.
– Больше того, я даже знаю, что ты собираешься мне предложить.
– Ну-ка, ну-ка…
– Забить на всю эту суету, подняться на лифте, сесть на «Харлей» и мотнуть домой. Потому что тебе уже давно пора засандалить в попу дозу анаболиков. А ещё хорошенько пожрать.
– Не просто анаболиков, – тявкнул бес. – Анаболических и андрогенных стероидов, чувачок! Будь точнее в формулировках. Но в целом ты прав. Вижу, мозги у тебя мало-помалу приходят в норму. Ну, что ответишь на моё предложение?
– Целиком поддерживаю, – сказал я.
Жерар просиял и запрыгал на всех четырёх лапках сразу, будто на них были обуты пружинные башмачки.
– Круто! А давай, уйдём по-английски. Не прощаясь.
– Давай. Только захватим с собой одного человечка.
– Твоего папашу?
– Нет. Да он и сам откажется. Думаю, ему найдётся, что обсудить с мистером сена-тором. Раз уж афера с похищением совалась.
– Тогда кого?
– Шефа, – твёрдо сказал я.
* * *
– А вот и победители, – объявил Дядюшка Джи.
Из тоннеля показалась вереница людей. Впереди два полуголых человека восточной наружности тащили на большом листе фанеры Декстера. Он был в сознании, но не шеве-лился. Двигались только губы, бормоча слова «Hound Dog». Следом вышагивал весёлый капитан Иванов. Он поигрывал красивым сафьяновым тубусом (Марк решил, что там ле-жит меч Декстера), фальшиво насвистывал и порой подёргивал задом. Совершенно как Элвис. Но в глазах Иванова не было даже намёка на безумие. Последними, прилично от-став, шли Сильвия и Михаил Горбунов. С этими голубками всё было абсолютно ясно. Ед-ва отыщут подходящее место, устроят грандиозный секс. А может, уже успели устроить.
Ни «нудиста», ни его говорящей собачонки не было.
За пару метров до Дядюшки Джи капитан Иванов перестал свистеть и приплясывать, подтянулся и понёс тубус на вытянутых руках.
– Господин сенатор. – Он торжественно, будто реликвию, вручил тубус ЛЛ. – Собла-говолите принять чертежи ваших гениальных творений. К сожалению, оригиналы утраче-ны. Это всего лишь копии. Но выполнены они моим сыном, а значит – идеально.
Дядюшка Джи принял тубус, а потом замотал головой, будто отгоняя мух, и крепко обнял Иванова.
Марк с умилением смотрел на эту сцену, знаменующую завершение безумной экспе-диции, когда кто-то тронул его за плечо. Он повернул голову.
– Господин Горбунов велели передать эту вещь вам, господин Фишер, – заискиваю-щим голосом сказал один из восточных людей. – Вы обронили её в коридоре.
И с поклоном протянул Марку зерцало Макоши.
