В спальне одного из самых известных отелей Глазго Уимзи распаковал сверток с буквами, достал из чемоданчика бритву Фергюсона и небольшой молоточек, купленный по дороге.

После этого он собрал вокруг себя зрителей и достал из кармана половинку билета первого класса из Гейтхауса в Глазго.

– Итак, джентльмены, – торжественно произнес он, – мы приблизились к ключевому моменту нашего расследования. Если вы читали произведение мистера Коннигтона, на которое я уже обращал ваше внимание, то наверняка ознакомились с его отчетом о том, как джентльмен подделал оттиск компостера на железнодорожном билете с помощью маникюрных ножниц.

Это произошло в Англии, поэтому руководство железной дороги здесь, в Шотландии, приняло правильное решение усложнить жизнь таких вот ловкачей. Теперь дело простым треугольным оттиском не ограничивается.

Недавно я предпринял путешествие из Гейтхауса в Глазго на весьма неудобном для меня поезде в девять ноль восемь утра. Я заметил, что бесчеловечные контролеры беспощадно изуродовали мой несчастный билет, проставив на нем целых три оттиска. Первая отметка была сделана в Максвеллтауне и состояла из целой коллекции угловатых букв и цифр – LMS/42D. В Герлфорде от билета оторвали целый кусок. И не просто пробили треугольную зазубрину, а проделали отвратительное отверстие, напоминающее расплывшуюся букву I. Фергюсон наверняка видел эти отметины и, обладая наметанным глазом художника и феноменальной зрительной памятью, с легкостью смог бы их воспроизвести. Я же не стал полагаться на память и зарисовал отметину, оставленную компостером. Вот она: I. В Моклайне контролеры опять проявили чрезмерную осторожность и обезобразили билет очередной порцией букв и цифр: LMS/23A. А теперь, джентльмены, с вашего разрешения и с помощью этих инструментов я постараюсь подделать отметки компостера на своем билете.

Уимзи взял в руки бритву, вытащил лезвие и, положив билет на мраморную поверхность умывальника, принялся вырезать отметину компостера, сделанную в Герлфорде.

Когда это было сделано, Уимзи положил билет на промокательную бумагу, любезно предоставленную гостиницей, затем осторожно разместил металлическую цифру 2 у самого края билета и легонько стукнул по ней молоточком. Когда он поднял цифру, ее контуры четко отпечатались на лицевой стороне билета.

– Вот это да! – воскликнул Макферсон. – Слишком уж вы умны для честного человека.

Уимзи добавил цифру 3 и букву А, стараясь разместить их на одном уровне. Затем над ними легли буквы LMS. При этом его светлость уделил особое внимание расстоянию между строчками. Таким образом на билете появился оттиск контролера из Моклайна. Вскоре на билете возникла и третья отметка – из Максвеллтауна, и лорд Питер со вздохом удовлетворения отложил инструменты.

– Вот здесь и здесь оттиски получились слабыми, – пояснил он. – Но при беглом взгляде на билет этого можно не заметить. Осталось последнее: сделать так, чтобы этот билет оказался в конторе железнодорожной компании. Пожалуй, я возьму с собой туда только одного свидетеля. Не надо поднимать лишнего шума.

В качестве наблюдателя был выбран инспектор, и, взяв такси, заговорщики отправились на станцию Сент-Инок. Здесь Уимзи начал весьма беспокойно разыскивать котролера, обслуживавшего поезд, прибывший из Дамфриса в четырнадцать шестнадцать. Ему тотчас же указали на нужного человека. Кривя рот в капризной полуулыбке, лорд Уимзи взволнованно произнес:

– Добрый вечер! Думаю, что именно вас я видел тут, когда прибыл в Глазго в четырнадцать шестнадцать. Вы знаете, что пропустили меня, не забрав билет? Да-да, хе-хе! Я ведь мог бы обмануть железнодорожную компанию. А вам следует быть более внимательным. Я держатель акций этой компании, которую возглавляет мой кузен. И я полагаю, что вы поступили безответственно. Ведь моего билета наверняка недосчитаются, возникнут вопросы. Только меня бы уже и след простыл. Да уж, неудивительно, что дивиденды падают. Однако мне не хочется доставлять вам неприятности, и поэтому я принес вам свой билет. На вашем месте я просто положил бы его вместе с другими и не сказал никому об этом инциденте. Но впредь будьте внимательнее, ладно?

Во время этой тирады, которую Уимзи выпалил на одном дыхании, чтобы не дать своему собеседнику вставить ни слова, выражение лица контролера постоянно менялось. Сначала на нем отразилась обходительность, но быстро сменилась изумлением и гневом.

– Послушайте, сэр, – произнес он, когда ему наконец представилась возможность заговорить. – Не знаю, что вы задумали, но это уже второй случай за последние две недели. И я больше не намерен терпеть подобное обращение.

В беседу вмешался инспектор Макферсон:

– Добрый день. Я офицер полиции и хотел бы с вами поговорить. Значит, такое уже случалось?

Окончательно перепугавшийся контролер извинился и, заикаясь, выложил все как на духу.

Две недели назад он находился на службе в это же самое время. К нему подошел джентльмен и, протягивая билет, объяснил, что миновал турникет, так и не отдав его контролеру. Контролер, внимательно изучив билет, увидел, что тот должным образом прокомпостирован в Максвеллтауне, Герлфорде и Моклайне. Так что у него не было причин сомневаться в рассказе странного пассажира. Не желая получить выговор за невнимательность, он поблагодарил незнакомца, забрал у него билет и отнес служащему, готовившему билеты к отправке в Управление железной дороги. Служащий аккуратно положил билет в соответствующую стопку и больше о нем не вспоминал. Нет, контролер переживал из-за собственной невнимательности, но поскольку билет к нему все же вернулся, счел, что ничего ужасного не произошло. Когда же ему показали фотографию Фергюсона, он опознал в нем пассажира, принесшего билет.

Служащий станции подтвердил слова контролера, и теперь оставалось лишь съездить в Управление железной дороги и взглянуть на сам билет. Поскольку полицейские уже наводили справки о билетах, нужный был под рукой. Тщательное изучение выявило незначительное различие в форме букв на настоящих и поддельном билете. К тому же на поддельном билете значилась отметка LMS/23А, в то время как на остальных билетах, прокомпостированных в Моклайне, отметка выглядела несколько иначе – LMS/23В. А объяснялось это тем, что за цифрами следовала буква, обозначающая того или иного котролера. Ведь каждому выдавался свой индивидуальный компостер. Номера, проставляемые в Моклайне, варьировались от 23А до 23G. Сама по себе отметка LMS/23А была правильной. Подозрения вызывало обстоятельство, что контролер А прокомпостировал только один-единственный билет из всех имеющихся. Во время предыдущего допроса полицейские спрашивали, доехал ли нужный билет до Глазго. Отметки на нем тогда никого не заинтересовали. Однако теперь стало очевидно, что отметки на этом самом билете являются подделкой, причем весьма качественной.

Вернувшись в гостиницу, Уимзи и инспектор встретились с Дэлзиелом, и тот подтвердил догадку его светлости. Человек, по описанию очень похожий на Фергюсона, действительно посещал фирму, занимающуюся продажей переплетного оборудования, где приобрел металлические буквы, сходные по размеру и стилю с теми, что можно обнаружить на железнодорожных билетах. Он объяснил, что хочет самостоятельно переплести несколько книг и сделать на их корешках оттиск SAMDL 1, 2, 3 и 4. Все эти буквы и цифры применяются в оттисках на билетах. Что и требовалось доказать. Дело Фергюсона можно считать законченным.

На обратном пути из Глазго его светлость был непривычно молчалив.

– Знаете, – сказал он наконец, – мне нравился Фергюсон в отличие от убиенного Кэмпбелла. Как бы мне хотелось…

– Ничего не поделаешь, Уимзи, – перебил его начальник полиции, – вы же понимаете, убийство есть убийство.

– Не всегда, – заметил Уимзи.

Вернувшись в деревню, они обнаружили Фергюсона под арестом. Он собирался уехать на машине, но не смог сделать этого без индуктора. Когда попытался сбежать на поезде, Росс и Дункан решили, что пришла пора вмешаться. Во время ареста Фергюсон не произнес ни слова, и теперь ожидал допроса в полицейской участке Ньютон-Стюарта. Когда ему предъявили поддельные билеты, он сообразил, что отпираться бессмысленно, и, несмотря на предупрждение полиции о том, что он имеет право не свидетельствовать против себя, Фергюсон решил рассказать, как все случилось в действительности.

– Это не было убийством, – заявил он. – Клянусь богом. И я не лгал, когда сообщил вам, что все происходило совсем не так, как в вашем эксперименте. Кэмпбелл приехал в двадцать два пятнадцать, как я и говорил ранее. Он ввалился ко мне в дом и принялся хвалиться тем, что сотворил с Гоуэном, и разглагольствовать о том, как собирается расправиться с Фарреном. После возвращения он выпил еще и в самых отвратительных выражениях начал требовать, чтобы мы разрешили наши разногласия раз и навсегда. Слушать его оскорбления было просто невыносимо, но я его не убивал. Кэмпбелл просто получил по заслугам.

Я велел ему убираться из моего дома, но он отказывался, и я попытался вытолкать его. Кэмпбелл сопротивлялся, и завязалась драка. Я гораздо сильнее, а он был настолько пьян, что едва стоял на ногах. Несколько раз Кэмпбелл спотыкался, и в итоге получил мощный удар в челюсть. Он начал заваливаться назад и ударился головой о скругленный угол газовой плиты в студии. Когда я подбежал к нему, чтобы помочь подняться, он был уже мертв. Это случилось в одиннадцать часов вечера.

Я страшно перепугался. Ведь я часто грозился его прикончить, да и свидетелей у меня не было. И вот теперь Кэмпбелл лежал в моем доме мертвый. К тому же я первым применил силу.

Тогда я задумался. Можно сделать так, что все это будет выглядеть как несчастный случай. Вряд ли мне надо вдаваться в детали, поскольку вам они известны. Мой план сработал превосходно – за одним исключением. Однако и оно, как выяснилось впоследствии, было мне на руку. Я хотел выехать из Бархилла, но опоздал на поезд. На дороге мне встретился автомобиль, на котором я добрался до нужного места. К тому же водитель обеспечил мне алиби. Ведь все свидетельствовало о том, что я никак не попал бы в Герван вовремя. Да и Джок Грэм рассказал мне о ваших расчетах. Вы знали, что убийца не мог уехать из Минноха раньше половины двенадцатого.

Мне просто не повезло, что тело обнаружили так быстро. Я знал, что с трупным окоченением возникнут проблемы. Это оно натолкнуло вас на мысль об убийстве?

– Нет, – ответил Уимзи. – Ваша привычка класть краски в карман. Вы поняли, что унесли с собой тюбик белил Кэмпбелла?

– Я обнаружил это, лишь вернувшись домой. Но мне и в голову не пришло, что кто-нибудь заметит его отсутствие. Полагаю, этой чрезвычайно умной ищейкой были вы, Уимзи. Мне нужно было отвезти тюбик в Миннох и выбросить там. Только вот вы уже видели его, когда заходили ко мне в студию. И тогда я впервые испугался. Но потом решил, что могу полностью рассчитывать на алиби. Я очень гордился тем, как ловко подделал билет. К тому же не предполагал, что вы примете в расчет появление на дороге автомобиля.

– Я только одного не понимаю, – произнес начальник полиции. – Почему вы не выехали из Минноха раньше? Зачем было тратить столько времени на картину?

Фергюсон еле заметно улыбнулся:

– С моей стороны это стало непростительной ошибкой. Вы же воссоздали события той ночи и знаете, как много мне нужно было сделать. Только вот об одном я забыл. Не завел часы, хотя делаю это каждый день перед отходом ко сну. Закончив большую часть картины, я уже собирался упаковать рисовальные принадлежности, как вдруг услышал шум грузовика. Я подождал, пока он проедет мимо, и взглянул на часы. Они показывали половину одиннадцатого. Мне не хотелось оставаться на станции в Бархиллле дольше, чем нужно, из страха быть узнанным. Я выждал примерно полчаса и снова посмотрел на часы, но они показывали то же время.

Меня охватила паника. Я спихнул труп с обрыва и принялся собираться с такой скоростью, будто за мной гнался сам дьявол. Тогда-то я и упустил из виду тюбик с белой краской. Я понесся прочь что есть силы. Однако позаимствованный мною велосипед был маленьким и проседал под моей тяжестью. Я опоздал на поезд на пару секунд. Он как раз отходил от станции, когда я к ней подъехал. Я двинулся дальше в полном отчаянии. Неожиданно мне попалась машина, и я решил, что спасен. Но, очевидно, ошибался.

Мне ужасно жаль. Я вовсе не собирался убивать Кэмпбелла. И буду повторять снова и снова, что я не преступник.

Уимзи поднялся со своего места.

– Послушайте, Фергюсон, – произнес он. – Мне тоже жаль. Не зря мне с самого начала казалось, будто это не совсем убийство. Вы меня простите?

– Я рад, что все закончилось, – ответил Фергюсон. – Ведь с того самого дня я пребывал в аду. Лучше уж предстать перед судом и всем рассказать, что это не убийство. Вы мне верите?

– Да, – кивнул Уимзи, – и если присяжные разумные люди, то они сочтут, что здесь был случай самообороны.

Присяжные, выслушав рассказ мистера Гоуэна, никак не могли решить, как все-таки именовать произошедшее – убийством или самообороной. В итоге вынесли вердикт «непредумышленное убийство с настоятельной рекомендацией к помилованию» на основании того, что Кэмпбелл сам напрашивался на неприятности. В общем, борода Самсона была принесена в жертву совсем не напрасно.

Мисс Сэйерс попросила меня восполнить пробелы и исправить незначительные ошибки, допущенные ею в процессе повествования о развитии карьеры моего племянника Питера, что я и делаю с огромным удовольствием. Каждый мужчина мечтает о том, чтобы его имя увековечили в романе, но, исполняя роль своеобразного слуги при триумфе своего племянника, я, пожалуй, проявлю сдержанность, соответствующую моему преклонному возрасту.

Род Уимзи древний. Даже слишком. Единственным разумным поступком отца Питера было решение заручиться поддержкой сильной и энергичной франко-английской ветви семейства Делагарди. Несмотря на это обстоятельство, мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денвер) так и остался тупоумным английским сквайром, а моя глупая и взбалмошная племянница Мэри остепенилась, лишь выйдя замуж за полицейского. К моей радости, Питер пошел в меня и свою мать. Конечно, он клубок нервов, да и красавцем его не назовешь, но это все же лучше, чем быть горой мышц без мозгов, как его отец и брат, или водоворотом страстей, как сын Джеральда Сент-Джордж. Во всяком случае, Питер унаследовал острый ум Делагарди, полностью компенсирующий недостатки темперамента Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать очень беспокоило поведение супруга (Денвер всегда слыл источником неприятностей, хотя грандиозный скандал разразился гораздо позднее), и ее состояние вполне могло отразиться на ребенке. Он появился на свет похожим на бесцветную креветку, рос беспокойным и непослушным, но всегда был слишком сообразительным для своего возраста. Питеру не досталось ничего от пышущей здоровьем физической красоты отца, однако он сумел развить в себе нечто вроде телесной сноровки, компенсирующей отсутствие силы. Питер виртуозно играл в различные игры, превосходно управлялся с лошадьми и обладал дьявольским бесстрашием. Только вот бесстрашие это было разумным. Питер никогда не рисковал понапрасну, заранее предвидя последствия. В детстве он страдал от ночных кошмаров и, к ужасу собственного отца, начал питать страсть к книгам и музыке.

Ранние годы Питера в школе нельзя назвать счастливыми. Он был привередливым ребенком, и, на мой взгляд, неудивительно, что одноклассники прозвали его слабаком и не воспринимали всерьез. Из чувства самосохранения Питер вполне мог смириться с этой ролью и превратиться в завзятого фигляра, если бы инструктор по физической культуре в Итоне не обнаружил в нем настоящий талант игрока в крикет. После этого все его чудачества стали восприниматься как проявление остроумия, и Джеральд испытал шок при виде того, как презренный младший брат превратился в уважаемую личность. В шестом классе Питер умудрился стать невероятно популярным – атлет, грамотей, главный судья. В общем, nec pluribus impar. Огромную роль в становлении личности Питера сыграл крикет. Выпускники Итона еще долго будут помнить его коронный удар и потрясающую игру против команды школы Харроу. Однако без ложной скромности замечу, что кое в чем есть и моя заслуга. Именно я отвел Питера к лучшему портному в городе, научил, как следует вести себя в обществе и отличать хорошее вино от плохого. Денвер совершенно не интересовался сыном – был слишком занят собственными проблемами и Джеральдом, осрамившимся в Оксфорде. К слову, Питер так и не сблизился с отцом, беспощадно критикуя его недостатки, и бесконечно сочувствовал матери, что оказало разрушительное воздействие на его чувство юмора.

Излишне говорить, что Денвер не собирался терпеть проявление собственных недостатков в сыне. Ему стоило немалых денег замять оксфордскую историю, поэтому он с радостью переложил на меня ответственность за своего младшего сына. Хотя на самом деле в возрасте семнадцати лет Питер по собственной воле принял мое участие в его жизни. Он был не по годам рассудителен и благоразумен, и я обращался с ним как с умудренным опытом человеком. Я передал его в надежные руки в Париже, дав ему наставления, что отношения с женщинами должны строиться на честности и заканчиваться по обоюдному согласию обеих сторон с последующей щедрой компенсацией со стороны Питера. И он оправдал мое доверие. Я уверен, что ни у одной женщины нет причин жаловаться на обхождение со стороны лорда Питера Уимзи. Кстати, по меньшей мере две из его любовниц вышли замуж за представителей королевской семьи (малоизвестных, но все же). И снова я хочу упомянуть о своих заслугах. Каким бы замечательным ни был материал, глупо и нелепо полагаться на случай в том, что касается обучения молодого человека навыкам поведения в обществе.

Питер того периода был поистине очаровательным, искренним и скромным. Он обладал прекрасными манерами и недюжинным умом. В 1909 году начал изучать историю в колледже Бейллиол и, должен признаться, стал совершенно невыносимым. Питеру казалось, будто весь мир лежит у его ног, и он начал смотреть на окружающих свысока. Откуда-то возникла чуждая ему манерность, оксфордский акцент и монокль в глазу. Хотя надо отдать Питеру должное, он не пытался обращаться снисходительно со мной или своей матерью. Он учился на втором курсе, когда Денвер сломал шею на охоте и титул перешел к Джеральду. Кстати, Джеральд проявил ответственность в управлении поместьем, чего я от него не ожидал. Однако совершил ужаснейшую ошибку, женившись на собственной кузине Хелен – костлявой породистой ханже, презиравшей всех и вся. Они с Питером терпеть друг друга не могли, но мой племянник всегда мог укрыться от невзгод в доме своей матери, доставшемся ей после смерти мужа.

А в свой последний год обучения в Оксфорде Питер влюбился в девушку семнадцати лет и совершенно забыл все, чему его учили. Он обращался с ней так, словно она соткана из тонкого кружева, а со мной – как с бесчувственным, порочным старым монстром, считающим его недостойным ее утонченной чистоты. Не стану отрицать – из них получилась восхитительная пара. Со стороны они выглядели как принц и принцесса королевства лунного света, нет, даже сияния. Люди так и говорили. Никто, кроме меня и матери Питера, не решался спросить, что он будет делать с женой, не имеющей ни ума, ни характера. Впрочем, ослепленный любовью Питер все равно не дал бы ответа. К счастью, родители Барбары решили, что дочь слишком юная, чтобы выйти замуж. Питер погрузился в учебу с рвением сэра Эгламора, готовившегося сразиться с драконом, а затем положил свои отличные оценки к ногам дамы, точно голову этого самого дракона, и на время дал себе обет целомудрия.

Вскоре началась война. Конечно, этому юноше непеременно хотелось жениться, прежде чем отправиться на поле брани. Однако собственное благородство сделало Питера податливой глиной в руках других людей. Ему указали на то, что, если он вернется с войны изувеченным, это будет несправедливо по отношению к несчастной девушке. О таком повороте событий Питер не подумал и в порыве самопожертвования бросился освобождать возлюбленную от всех обязательств. Я не имел к этому никакого отношения. Просто порадовался результату, хотя и не сумел бы заставить племянника отказаться от нежелательной женитьбы.

Дела во Франции у него шли неплохо. Питер стал хорошим офицером, и солдаты его любили. Приехав домой в отпуск в 1916 году, он узнал, что его возлюбленная вышла замуж за настойчивого майора, которого выхаживала в военном госпитале. В отношениях с женщинами тот руководствовался девизом: «Хватай сразу и не миндальничай». Со стороны девушки, не решившейся написать Питеру сразу, это было бессердечно. Свадьбу сыграли впопыхах, услышав о том, что Питер возвращается домой. По прибытии он обнаружил письмо, в котором Барбара сообщала о замужестве и напоминала о том, что Питер освободил ее от обязательств.

Надо отдать племяннику должное. Вернувшись, он сразу пришел ко мне, раскаиваясь в том, что вел себя как глупец. «Хорошо, что ты усвоил урок, – ответил я. – Постарайся впредь не остаться в дураках». Питер вновь отправился на фронт с намерением (я в этом уверен) погибнуть на поле боя. Однако вместо этого получил звание майора и награду за особые заслуги в разведывательной деятельности в тылу врага. В 1918 году Питер оказался заживо погребенным в воронке от снаряда под Кодри, после чего у него случился нервный срыв, последствия которого мучили его целых два года. Питер поселился в квартире на Пикадилли вместе со своим камердинером Бантером, который служил под его началом на войне и был бесконечно ему предан, и начал постепенно возвращаться к жизни.

Не могу не отметить, что я был готов практически ко всему. Питер растерял свою очаровательную открытость и закрылся от всех, включая меня и свою мать. В его характере появилась какая-то непостижимая легкомысленность и замашки дилетанта. В общем, он превратился в шута. Размер состояния позволял ему делать то, что душе угодно, и я с сардонической усмешкой наблюдал за тем, как на Питера охотится вся послевоенная женская часть населения Лондона. Как сказала одна заботливая матрона, не слишком хорошо для бедного лорда Питера вести жизнь отшельника. «Мадам, – возразил я, – из этого действительно не получилось бы ничего хорошего, если бы дела обстояли подобным образом». Нет, в этом отношении Питер не давал мне поводов для беспокойства. Однако мне представлялась опасной ситуация, когда человеку таких способностей, как у моего племянника, нечем занять свой ум. Я так ему и заявил.

В 1921 году были похищены изумруды Аттенбери. Хотя об этом деле не писали в газетах, оно наделало много шума в то неспокойное время. Суд над похитителем превратился в череду горячих сенсаций, но главной сенсацией было появление в суде лорда Питера Уимзи, выступившего в качестве главного свидетеля обвинения.

После этого случая Питер стал настоящей знаменитостью. Я не думаю, что расследование представляло какие-то трудности для опытного офицера разведки. Только вот с понятием «благородная ищейка» прежде никто не сталкивался. Денвер был в ярости. А я не возражал против деятельности Питера, коль скоро он нашел себе хоть какое-то занятие. По-моему, участие в расследованиях делало его счастливым. К тому же мне понравился офицер из Скотленд-Ярда, с которым Питер взаимодействовал в процессе. Чарльз Паркер – спокойный, благоразумный, прекрасно воспитанный молодой человек, ставший впоследствии для Питера хорошим другом и зятем. Он обладает весьма ценным качеством – любит людей, не желая при этом вывернуть их наизнанку.

Проблема с новым хобби Питера заключалась в том, что для него оно стало чем-то гораздо большим, чем просто увлечение. К тому же джентльменам не пристало заниматься подобным. Ведь Питер забавлялся тем, что добивался наказания для убийц. Интеллект тянул его в одну сторону, а расшатанные нервы – в другую. Я даже начал опасаться, что однажды Питера буквально разорвет надвое. В конце каждого расследования он снова начинал мучиться от ночных кошмаров и переживал ужас заживо погребенного. А потом Денвер – сам Денвер, – этот великосветский болван, с жаром осуждавший падение Питера и его скандально известные расследования, вдруг был обвинен в убийстве и предстал перед судом. Это дело получило широкую известность, и поначалу все попытки Питера что-либо предпринять выглядели довольно жалкими.

Однако, к моему облегчению, он сумел спасти брата от виселицы, а потом напился, показав тем самым, что ничто человеческое ему не чуждо. Теперь Питер признает, что его хобби превратилось в законную деятельность на пользу общества. К тому же порой Министерство иностранных дел давало моему племяннику кое-какие дипломатические поручения. В последнее время он стал охотнее проявлять свои эмоции и больше не приходит от этого в ужас.

Одним из последних чудачеств Питера стала его влюбленность в девушку, которую обвиняли в отравлении любовника и с которой ему удалось снять все подозрения. Только вот она отказалась выйти за него замуж. Наверное, так поступила бы любая женщина с характером. Благодарность и унизительный комплекс неполноценности не слишком прочная основа для брака. На сей раз Питер проявил благоразумие и прислушался к моему совету. «Мальчик мой, – сказал я, – то, что было неправильным двадцать лет назад, стало верным теперь. Бережного обращения требуют не невинные юные создания, а те, кто страдал и напуган. Начни сначала. Только предупреждаю: тебе понадобится все самообладание, какому ты научился за долгие годы».

И Питер попытался. Никогда прежде я не видел подобного терпения. Девушка умна, честна и обладает сильным характером, но Питеру пришлось научить ее брать, а это гораздо сложнее, чем научить отдавать. Уверен, они еще обретут друг друга, если не позволят страсти лететь впереди желаний. Он прекрасно осознает, что в данном случае нужно не просто согласие, а согласие, ничем не обремененное.

Сейчас Питеру сорок пять лет. Это возраст, когда пришла пора остепениться. Как видите, я сыграл немаловажную роль в формировании его личности и карьеры. И я чувствую, что Питер признает мои заслуги. Он настоящий Делагарди. А от Уимзи взял совсем немного. Хотя, справедливости ради, должен заметить, что именно от них Питер унаследовал то чувство социальной ответственности, что держит на плаву английское дворянство. Играя роль детектива, он остается ученым и джентльменом. Забавно было бы увидеть, какой из Питера получится муж и отец. Я отнюдь не молодею, своих сыновей у меня нет (во всяком случае, таких, о которых мне известно), поэтому я был бы очень рад видеть Питера счастливым. Но как говорит его матушка, у Питера всегда было все, кроме того, чего он по-настоящему хотел. И все же я считаю, что ему повезло больше остальных.