– Послушайте, Уимзи, – раздраженно произнес Уотерс, – мне бы хотелось, чтобы вы нашли себе какое-то занятие по душе. Ступайте на берег реки с удочкой или покатайтесь по окрестностям на автомобиле. Я не могу нормально работать, когда вы ходите вокруг и что-то вынюхиваете. Меня это выбивает из колеи.

– Прошу прощения, но мне это нравится. По-моему, самое радостное времяпрепровождение – праздно стоять и наблюдать, как трудятся другие. Посмотрите, как популярны рабочие, орудующие на улицах Лондона электрическими бурами. Сын герцога, сын кухарки, сын сотни королей… Независимо от статуса люди могут стоять часами и слушать, пока не лопнут барабанные перепонки. А все почему? Они получают удовольствие от собственного безделья, в то время как другие работают.

– Наверное, – кивнул Уотерс. – Только вот шум не позволяет зевакам услышать комментарии рабочих относительно их поведения. Вам бы понравилось, если бы я мешался под ногами, наблюдая, как вы расследуете дела?

– Это совсем другое, – возразил Уимзи. – В основе расследования лежит секретность. И результаты никоим образом не должны стать достоянием общественности. Но вы можете понаблюдать за мной, если желаете.

– Отлично! Тогда бегите и начинайте что-нибудь расследовать, а я приду и понаблюдаю, когда завершу свою работу.

– Не утруждайтесь, – усмехнулся Уимзи. – Вы можете наблюдать за мной прямо сейчас. Причем совершенно бесплатно.

– Сейчас вы занимаетесь расследованием?

– Совершенно верно. Если бы вы могли приподнять верхнюю часть моей черепной коробки, то увидели бы, как там вращаются колесики и шестеренки.

– Надеюсь, это расследование ведется не в отношении меня?

– Все на это надеются.

Уотерс бросил на его светлость тревожный взгляд и отложил палитру.

– Послушайте, Уимзи, я не понимаю, к чему вы клоните. Я же все вам рассказал, и вы мне вроде поверили. Полицейским можно простить то, что они замечают лишь очевидное, но я всегда думал, что вы не лишены здравого смысла. Если бы Кэмпбелла убил я, то мне пришлось бы позаботиться о более убедительном алиби.

– Это зависит от того, насколько вы умны, – холодно промолвил Уимзи. – Помните «Похищенное письмо» Эдгара Аллана По? Глупый преступник вообще не думает об алиби. Тот, кто немного поумнее, говорит себе: «Если я не хочу навлечь на себя подозрения, нужно обзавестись хорошим алиби». Но самый умный убийца рассуждает следующим образом: «Все ожидают, что преступник обеспечит себя первоклассным алиби. Но на самом деле наоборот. Чем прочнее у меня будет алиби, тем сильнее меня станут подозревать. Я поступлю иначе. Придумаю не совсем идеальное алиби. И тогда люди решат, что если убийство совершил я, то придумал бы себе более убедительное оправдание». Да, именно так я поступил бы на месте преступника.

– Тогда вы бы плохо кончили.

– Не исключено. Хотя порой полицейские бывают настолько глупы, что не желают копнуть чуть глубже. Жаль, что так получилось с вашим велосипедом, да? – Уотерс вновь взял в руки палитру. – Не хочу даже обсуждать эти глупости.

– Я тоже. Продолжайте рисовать. Сколько у вас кистей! Вы пользуетесь всеми?

– Нет! – с сарказмом воскликнул Уотерс. – Держу их здесь для хвастовства.

– Вы всегда носите принадлежности в этой сумке? У вас тут как в дамской косметичке: все вперемешку.

– Я легко нахожу то, что мне нужно.

– Кэмпбелл тоже ходил с сумкой.

– И это нас объединяет, верно?

Уотерс выхватил из рук его светлости свою сумку, выудил оттуда тюбик с бледно-розовой краской, выдавил небольшое количество на палитру, завернул крышку и бросил тюбик назад в сумку.

– Вы используете бледно-розовый оттенок? – поинтересовался Уимзи. – Некоторые художники считают, что выглядит он довольно грубо.

– Иногда получается удачно, если уметь им пользоваться.

– Говорят, этот цвет нестойкий.

– Верно. Но я пользуюсь им не слишком часто. Вы что – заканчивали курсы живописи?

– Вроде того. Изучаю разные методы и все такое. Жаль, что я не видел Кэмпбелла за работой. Он…

– Ради всего святого, прекратите твердить о Кэмпбелле!

– Почему? Я хорошо запомнил, как вы сказали, что можете в совершенстве передать его манеру, если захотите. Это было незадолго до того, как Кэмпбелла ударили по голове.

– Не помню ничего подобного.

– Тогда вы были немного навеселе и скорее всего просто прихвастнули. На этой неделе в «Санди кроникл» поместили заметку о нем. Где-то у меня завалялась эта газета. А, вот она. В заметке говорится, что смерть Кэмпбелла – огромная потеря для мира живописи. И упоминается о его «неповторимом стиле». Впрочем, нужно же было что-то написать. Или вот еще фразы. Очень мне понравились: «в высшей степени уникальная техника»; «выдающееся творческое видение и потрясающее чувство цвета ставят его на одну ступень с лучшими художниками нашего времени». Я уже заметил, что после смерти люди в одночасье становятся чуть ли не гениями.

Уотерс лишь усмехнулся:

– Знаю я этого парня, что пишет для «Санди кроникл». Приспешник Хамблдона. Но Хамблдон действительно художник. Кэмпбелл взял самые худшие его приемы и превратил их в собственный стиль. Говорю вам…

Внезапно дверь студии распахнулась и в помещение ввалился запыхавшийся Джок Грэм.

– Мне сказали, Уимзи здесь. Прости, Уотерс, но я должен поговорить с Уимзи. Нет, все в порядке. Я не собираюсь похищать его. Ох, ну и влип же я. Это ужасно! Вы уже слышали? До меня только дошло.

– Так-так, – произнес Уимзи. – Вы услышали то, что вам не полагалось бы слышать. Наденьте халат и не будьте так бледны. Повторяю: Кэмпбелл похоронен, ему не встать из могилы.

– Очень жаль.

– О! Если б стук мог пробудить Дункана.

– Прекратите нести чушь, Уимзи. Это отвратительно.

– О, ужас, ужас, ужас, – продолжил тот, – ни языком не высказать такое, ни сердцем не постигнуть. Гусиная душа, с чего ты стал белей сметаны?

– Да уж. Неплохо сказано, – произнес Грэм. – Именно так я сейчас и выгляжу.

– Гусей ощипывают, – выдал Уимзи еще одну цитату, многозначительно взглянув на Грэма. – Ощиплют и тебя.

– Что такое вы говорите?

– А вы?

– Ладно, я вам расскажу. Скоро об этом станет известно во всем графстве, если не принять меры. О господи! – Он вытер лоб и сел на стул.

– Так-так, – протянул Уимзи.

– Послушайте! Вокруг только и говорят, что о Кэмпбелле. И этот констебль… Дункан…

– Я вам говорил, что Дункан не останется в стороне.

– Да замолчите! Этот болван принялся расспрашивать, где я находился во вторник, ну и тому подобное. Но я не принял его вопросы всерьез, поэтому послал констебля куда подальше. А потом какая-то информация просочилась в газеты…

– Знаю, знаю, – оборвал его Уимзи. – Эту часть рассказа можно опустить.

– Хорошо. Вы ведь знаете эту женщину из Ньютон-Стюарта – Смит-Лемезурье?

– Да, я с ней знаком.

– Вот и я тоже. Она поймала меня сегодня утром: «Джок! Джок!» – Сначала я никак не мог взять в толк, о чем она говорит. Она сыпала намеками, улыбалась, бросала на меня томные взгляды, а потом заявила, что никакие мои деяния не повлияют на нашу дружбу. Твердила что-то о чести, жертвенности… Мне даже захотелось встряхнуть ее, чтобы она наконец все объяснила. Вы знаете, что она сделала?

– Да, – улыбнулся Уимзи. – Все уже известно. Честь этой женщины была принесена в жертву на алтарь обожания. Но, старина, мы вас не осуждаем. Вы скорее взойдете на эшафот с губами, сомкнутыми обетом молчания, нежели скомпрометируете благородную женщину. Я даже не знаю, кто благороднее – та леди, что забыла о себе… По-моему, я заговорил белыми стихами.

– Мой дорогой Уимзи, только не говорите, что вы хотя бы на мгновение поверили во всю эту чушь.

– Если честно, не поверил. Вы славитесь своим безрассудством, но чтобы попасть в силки, расставленные миссис Смит-Лемезурье… Нет, на вас это не похоже.

– Надеюсь. Ну и что, скажите на милость, мне теперь делать?

– Да, ситуация щекотливая, – протянул Уимзи. – Весьма щекотливая. Поскольку вы отказались рассказать, где провели ночь понедельника, вам не остается ничего иного, кроме как принять жертву, а вместе с ней и даму. Боюсь, что ей ужасно хочется выйти замуж. Впрочем, сия участь постигает большинство из нас. И большинство из нас выживают.

– Это же шантаж, – простонал Грэм. – Чем я это заслужил? Говорю вам, что я никогда не заходил дальше банального комплимента, черт возьми!

– И даже не пожимали руку?

– Ну, может, и пожимал. Я только хочу сказать, что нужно оставаться цивилизованными людьми.

– А один поцелуй? Что в этом такого?

– Нет-нет, Уимзи, так далеко я не заходил! Наверное, я нахал, но еще не забыл, что такое инстинкт самосохранения.

– Да не переживайте вы так, – усмехнулся Уимзи. – А если любовь появится после свадьбы? Вот посмотрите однажды на ее отражение в кофейнике и скажете себе: «Любви этой благородной женщины я обязан своей жизнью и свободой». А потом сердце укорит вас за холодность.

– К черту жизнь и свободу! Только представьте, как отвратительно это выглядело. Мне пришлось нагрубить, чтобы от нее отвязаться.

– Вы отвергли милую бедняжку?

– Да. Я велел ей перестать валять дурака, а она разрыдалась. Это просто ужасно. Что подумали те люди…

– Какие люди? Где?

– В гостинице. Она туда пришла и спросила меня. В итоге мне пришлось оставить ее рыдающей на диване в гостиной. Одному богу известно, что она всем рассказывает! Мне нужно было сразу прогнать ее, но я… Господи, Уимзи, она ужасно меня напугала. Людей надо привлекать к суду за то, что устраивают сцены в публичных местах. Да еще этот пожилой святой отец, остановившийся в той же гостинице! Он появился в тот момент, когда дама рыдала в три ручья. Мне придется уехать отсюда!

– По-моему, вы не слишком хорошо разыграли карты.

– Конечно, я должен пойти в полицию и все рассказать. Только какой от этого толк? Никто уже не поверит, что на самом деле ничего не было.

– Что вы намереваетесь сообщить полиции?

– Объясню им, где находился: тут никаких проблем не возникнет, – но разве вы не видите? Уже тот факт, что эта женщина болтает повсюду о своей выдуманной истории, может служить подтверждением того, что я дал ей повод думать так, а не иначе. Она загнала меня в угол, старина. В Шотландии нам двоим слишком тесно. Придется переехать в Италию или еще куда-нибудь. Чем более рьяно я буду доказывать, что ее слова ложь, тем более очевидным станет факт, что женщина не солгала бы, если б мы с ней не состояли в самых, черт возьми, близких отношениях.

– Ну и кто после этого скажет, что жизнь простая штука? – произнес Уимзи. – Все это еще раз напоминает о том, насколько осторожным нужно быть в беседе с полицией. Будь вы чуть откровеннее с тем молодым констеблем, неприятной ситуации можно было бы избежать.

– Знаю, но мне никого не хотелось втягивать в неприятности. Видите ли, Уимзи, правда состоит в том, что я браконьерствовал с Джимми Флемингом в Багреннане. Мы раскинули сеть в пруду под водопадом.

– Ах вот оно что! Это же владения графа Галловея.

– Да. На пруду мы провели всю ночь понедельника. Только вот я переборщил с виски. У пруда есть небольшая хижина. Она принадлежит одному служащему из поместья графа. Вот в ней мы и расположились. Во вторник утром я чувствовал себя неважно, поэтому решил остаться на природе еще немного, и во вторник вечером мы вновь отправились на рыбалку, поскольку накануне не столько рыбачили, сколько пили. На сей раз мы порыбачили на славу. Порой среди простых людей попадаются отличные парни. Вот и с Джимми Флемингом я провел время гораздо приятнее, чем с иными представителями собственного класса. Он просто кладезь забавных историй, в том числе о жизни респектабельных граждан. Кроме того, подобные ему парни в некоторых вещах разбираются лучше, чем наши образованные приятели. А уж если они и не понимают в тонкостях охоты и рыбалки, значит, им это не нужно. И все они мои хорошие друзья. Мне становится дурно при мысли, что придется выдать их полиции.

– Вы осел, Грэм! – воскликнул Уимзи. – Какого черта вы не пришли и не рассказали об этом сразу?

– Но вам бы пришлось донести эту информацию до сведения полиции.

– Да. Но все можно было бы уладить. Скажите, эти парни готовы дать показания?

– Я ничего им не говорил. Как я мог? Не совсем же я свинья, чтобы просить их о таких вещах. Я не сомневаюсь, что они меня поддержат, но просить их не могу. Это исключено.

– Лучшее, что вы можете сейчас сделать, это отправиться к мистеру Максвеллу Джеймисону и все ему выложить. Он порядочный человек, и я готов поклясться, что он проследит, чтобы ваши приятели не пострадали. Кстати, вы уверены, что они сумеют подтвердить ваше нахождение на пруду не только в понедельник, но и во вторник?

– Джимми и еще один парень были рядом со мной весь вторник. Но это неважно. Ведь, насколько я понял, полицейским нужно установить мое местонахождение в ночь с понедельника на вторник.

– Но их может заинтересовать и утро вторника.

– Господи, Уимзи, неужели вся эта суета вокруг смерти Кэмпбелла настолько серьезна?

– Естественно, – мрачно изрек Уотерс. – Судя по всему, мы с тобой в одной лодке, Грэм. Меня ведь тоже подозревают в том, что я придумал себе алиби, подкупил друзей и запутал полицию. Насколько я понимаю, Уимзи, Грэм столь же умный убийца, как и я. Однако не сомневаюсь, что такой первоклассный детектив, как вы, видит нас обоих насквозь. Хотя не можем же мы оба быть виноватыми одновременно.

– А почему нет? – усмехнулся Уимзи. – Вы можете состоять в сговоре. Это свидетельствует о том, что в действительности вы не так уж умны, поскольку опытные преступники предпочитают работать в одиночку. Но никто и не ждет от вас совершенства.

– Признайтесь честно, какие имеются улики против убийцы, если, конечно, таковые есть? Все вокруг делают таинственные намеки, однако никто не заявил открыто, почему смерть Кэмпбелла считают убийством и когда оно произошло. Никто не сообщает, как его убили и по какой причине. Неизвестно вообще ничего, кроме того, что убийцей считают художника. Об этом вскользь написали в газетах. Кстати, как это установили? Он что – оставил отпечатки пальцев, перепачканных краской? Или есть еще какие-то улики?

– Не могу раскрывать тайн следствия, – ответил Уимзи. – Но скажу, что все вращается вокруг одного важного вопроса: как быстро Кэмпбеллу удалось нарисовать картину? Если бы все-таки состоялся запланированный мною выезд на природу…

– Точно, черт возьми! Мы ведь так и не провернули это дело! – воскликнул Грэм.

– А давайте сделаем это сейчас? – предложил Уимзи. – Вы с Уотерсом заявили, что можете скопировать манеру Кэмпбелла. Начинайте, а я засеку время. Хотя нет, подождите. Я сбегаю в полицейский участок и позаимствую образец, который вы должны будете скопировать. Условия для эксперимента не идеальные, но, возможно, это все же даст какую-то зацепку.

Инспектор Макферсон отдал его светлости холст без возражений, но и без особого энтузиазма. Он пребывал в таком подавленном состоянии, что Уимзи вынужден был задержаться и спросить, что случилось.

– Просто кое-что произошло, – ответил Макферсон. – Мы опросили свидетеля, который видел машину Кэмпбелла, направлявшуюся в Миннох во вторник утром. В общем, все наши версии летят к чертовой матери.

– Нет!

– Да. Нашелся еще один парень. Чинит покрытие на дороге, ведущей в Ньютон-Стюарт. Он тоже видел автомобиль с сидевшим в нем Кэмпбеллом – вернее, с человеком, одетым как Кэмпбелл. Машина миновала поворот на Нью-Галловей, расположенный на отрезке пути между Критауном и Ньютон-Стюартом, без двадцати пяти десять. Этот рабочий незнаком с Кэмпбеллом, но точно описал машину, шляпу и плащ. Он запомнил все это лишь потому, что автомобиль несся на бешеной скорости и едва не сбил его, когда он ехал на велосипеде с донесением для своего бригадира.

– Без двадцати пяти десять, – задумчиво протянул Уимзи. – Поздновато.

– Да. Мы-то считали, что убийца выехал из Гейтхауса в семь тридцать.

– Совершенно с вами согласен. Он должен был убраться из дому до прихода миссис Грин и каким-то образом спрятать тело. Только вот я не знаю, к чему так рисковать. И этот вопрос меня волнует. Ведь при таких условиях преступник никак не мог объявиться в Миннохе раньше десяти. Мы полагали, что он должен был выехать примерно в одиннадцать десять, чтобы успеть на поезд из Гервана. Ему пришлось изрядно поторопиться с написанием картины.

– Да. Но я еще не все вам рассказал. Мы нашли человека, видевшего, как мимо него в направлении Гервана проехал велосипедист. Так что убийца вообще мог не успеть на поезд.

– Да полно вам! Ведь он все-таки сел в поезд.

– Верно. Но тогда речь идет о совсем другом человеке.

– Если это другой человек, то он не убийца. Давайте все же будем придерживаться логики.

Инспектор покачал головой в тот момент, когда в дверь постучал констебль и объявил, что пришел сержант Дэлзиел вместе с мистером Кларенсом Гордоном.

– Это тот самый свидетель, – пояснил Макферсон. – Вам лучше подождать и послушать, что он скажет.

Мистер Кларенс Гордон – невысокий крепкий мужчина с угловатым лицом – при виде лорда Уимзи поспешно снял шляпу.

– Ну что вы, не стоит, – милостиво произнес его светлость. – Я полагаю, вы готовы дать показания под присягой?

Мистер Гордон, словно извиняясь, развел руками и вежливо произнес:

– Уверяю ваш, буду только рад шодейштвовать полиции и готов прищагнуть, ешли это потребуетша. Но прошу ваш, джентльмены, принять во внимание то обштоятельштво, что я вынужден был оштавить швой бижнеш и примчатьша иж Глажго, терпя штрашные неудобштва…

– Конечно, конечно, мистер Гордон, – заверил инспектор. – Это очень любезно с вашей стороны.

Мистер Гордон опустился на предложенный ему стул, растопырив на колене толстые пальцы левой руки, чтобы присутствующие могли лицезреть красивый перстень с крупным рубином, а потом поднял правую ладонь, желая придать выразительности своему рассказу, и начал:

– Меня зовут Кларенш Гордон. Я шлужу коммивояжером в фирме «Мош энд Гордон», производящей женшкое платье и чулочные ижделия. Вот моя карточка. Я приежжаю в ваши края по понедельникам, провожу ночь в Ньютон-Штюарте, а во вторник утром вожвращаюш по дороге череж Багреннан, Герван и Эр, где у нашей фирмы множештво клиентов. В прошлый вторник я выехал иж Ньютон-Штюарта на швоем лимужине в привычное время пошле раннего жавтрака. Я миновал Бархилл немногим пожже половины первого. Я помню, что от штанции как раж отъежжал поежд. Именно поэтому я точно жнаю время. Я уже миновал деревню, когда увидел быштро едущего передо мной велошипедишта в шером коштюме. И тогда я шкажал шебе: «Парень ошень шпешит и едет прямо пошередине. Нужно ему пошигналить». Он вилял иж штороны в шторону, а его голова была опущена вниж. И я шнова шебе шкажал: «Ешли он будет ехать так неошторожно, то непременно попадет в аварию». Я нажал на клакшон, и парень метнулша в шторону. Проежжая мимо, я увидел, что он очень бледен. Вот и все. Больше я его не вштречал. И это был единштвенный велошипедишт на вшом пути до Гервана.

– В половине двенадцатого, – произнес Уимзи, – нет, чуть позднее: в двенадцать тридцать пять из Бархилла. Вы правы, инспектор, это не наш человек. От Бархилла до Гервана примерно двенадцать миль, и мужчина в сером костюме – наш мужчина – прибыл туда в тринадцать семнадцать. Не думаю, что так и было. Даже самый быстрый велосипедист не преодолел бы двадцать четыре мили за час. Во всяком случае, не на том велосипеде, что украли из «Энвоса». Для этого потребуется гоночный автомобиль. Мистер Гордон, вы уверены, что не встретили по дороге какого-нибудь другого велосипедиста?

– Ни одного, – энергично закивал мистер Гордон, протестующе замахав руками. – Ни единой души на велошипеде. Я бы непременно жаметил, пошкольку я очень аккуратный водитель и ужашно не люблю этих ребят, крутящих педали. Конечно же, в тот раж я не обратил внимания на этого человека. Но в вошкрешенье жена говорит мне: «Кларенш, по радио обращалиш ко вшем, кто ехал по багреннаншкой дороге в прошлый вторник. Разыскивают того, кто видел велошипедишта. Ты об этом шлышал?» Я ответил, что нет, пошкольку в ражъеждах вшу неделю и не могу поштоянно шлушать радио. Пошле шлов жены я решил, что мне нужно непременно отправитьша в полицию и вшо рашшкажать. И вот я ждеш. Это не шлишком хорошо для бижнеша, но мой долг – помогать влаштям. Я рашшкажал об этом швоему бошу, который, кштати, мой родной брат. И он ответил: «Кларенш, ты обяжан вшо рашшкажать полиции. Ничего не поделаешь, придетша ехать». И вот я ждеш.

– Огромное вам спасибо, мистер Гордон. Вы действительно сообщили нам важную информацию, и мы очень вам признательны. Но есть еще один вопрос. Не могли бы вы сказать, нет ли среди этих фотографий портрета человека на велосипеде?

Инспектор разложил на столе шесть фотографий, и мистер Гордон склонился над ними.

– Жнаете, я ведь почти не рашшмотрел того человека, – произнес он. – К тому же на нем были очки. А ждеш нет ни одного человека в очках. Но вот это точно не он. – Мистер Гордон отложил в сторону фотографию Стрэчена. – У этого человека вид военного. А они вше вышокие и крепкие. Велошипедишт был не шлишком большим. Да и бороды у него не было. А вот у этого… – Мистер Гордон начал пристально вглядываться в фотографию Грэма. – У этого выражительные глажа. Но ведь в очках это мог быть кто угодно. Понимаете? Очки – хорошая машкировка. Вот этот вроде бы похож. Но у него усы. Я не помню, были ли такие у велошипедишта. Шловом, я мог видеть любого иж этих людей.

– Ничего страшного, мистер Гордон. Вы нам помогли, и мы очень вам благодарны.

– А теперь я могу идти? У меня ведь бижнеш.

Отпустив свидетеля, Макферсон повернулся к Уимзи.

– Ни Стрэчен и ни Гоуэн, – подвел он итог, – поскольку Гоуэн весьма крупный мужчина.

– Очевидно, это вообще не убийца, – вздохнул Уимзи. – Еще один ложный след, инспектор.

– Эта местность изобилует ложными следами! Для меня остается загадкой, как велосипед мог попасть в Юстон, если он не имеет никакого отношения к преступлению. Бессмыслица какая-то. Откуда взялся человек, которого видели в Герване? Он был в сером костюме и очках. Но проделать двенадцать миль за полчаса… Интересно, такое вообще возможно? Разве что на велосипеде ехал тренированный атлет…

– Попробуйте сыграть в игру «Кто есть кто», – предложил Уимзи. – Она поможет вам пролить свет на неприглядное прошлое этих людей. А мне нужно бежать. У меня там два художника рвутся в бой. «На всю страну монаршим криком грянет: «Пощады нет!» И спустит псов войны». Ну надо же, как легко мне приходят сегодня на ум стихотворные строчки.

Вернувшись в студию, его светлость обнаружил, что Уотерс снабдил Грэма холстом, палитрой, мастихином и кистями и теперь спорил с ним относительно достоинств и недостатков разных мольбертов.

Уимзи поставил перед ними набросок Кэмпбелла.

– Это и есть его картина? – спросил Грэм. – Весьма характерная. Даже суперхарактерная. Правда, Уотерс?

– Именно таких произведений и ждут от кэмпбеллов наших дней, – усмехнулся тот. – Самобытные приемы вырождаются, превращаясь в маньеризм, и их собственный стиль становится карикатурой. Хотя подобное может случиться с кем угодно. Даже с Камилем Коро. Однажды я побывал на выставке его картин, и, после того как увидел сотню или больше, меня начали одолевать сомнения. А ведь он признанный мастер.

Грэм взял свой холст и понес его ближе к свету. Художник сдвинул брови и провел по шероховатой поверхности большим пальцем.

– Забавно, – протянул он. – Нет впечатления целостности. Сколько людей видело этот набросок, Уимзи?

– Только я и полицейские. Ну и окружной прокурор.

– А… Ну ладно. Знаете, я бы сказал… если бы я не знал, что это такое…

– Продолжайте.

– Я бы сказал, что это нарисовал я сам. Складывается ощущение, что здесь перемешались разные стили. Посмотри на эти камни в реке, Уотерс, и на тень под мостом. Слишком много холодных сине-зеленых оттенков, что нехарактерно для Кэмпбелла. – Он отставил холст на расстояние вытянутой руки. – Выглядит так, будто он экспериментировал. Чувствуется какое-то отсутствие свободы, скованность.

Уотерс подошел ближе и ответил:

– Понимаю, Грэм, что ты имеешь в виду. Какие-то словно бы неумелые мазки. Нет, не совсем так. Скорее неуверенные. И это неподходящее слово. Неискренние. Вот! Впрочем, данная особенность мне никогда не нравилась в работах Кэмпбелла. Издалека выглядит эффектно, но когда начинаешь присматриваться, не выдерживает никакой критики. Я называю это типично кэмпбелловским стилем. Бедняга Кэмпбелл! Вечно полон кэмпбеллизмов.

– Да, – кивнул Грэм. – Это напомнило, как одна моя хорошая знакомая сказала про «Гамлета»: «Он весь состоит из цитат».

– А вот Кит Честертон говорит, – вставил Уимзи, – что большинство людей с узнаваемым стилем порой создают произведения, напоминающие пародии на самих себя. Он, в частности, приводит пример поэта Суинберна. Вот это: «От лилий и томлений добродетели к восторгам и розам порока». Полагаю, художники пользуются аналогичным приемом. Хотя я, конечно, совершенно в этом не разбираюсь.

Грэм взглянул на его светлость, открыл рот, чтобы что-то сказать, а потом снова закрыл.

– Ладно, хватит! – воскликнул Уотерс. – Если мы хотим скопировать эту ужасную мазню, то давайте начнем. Отсюда хорошо видно? Краски я положу на стол. И прошу тебя, не швыряй их на пол. Что за отвратительная привычка?

– Ничего я не швыряю! – возразил Грэм. – Я аккуратно убираю краски в свою шляпу, если она у меня не на голове, а если на голове, то складываю рядом с собой на траву. И никогда не разыскиваю краски в сумке, где они валяются вперемешку с сэндвичами. Просто чудо, что ты еще ни разу не наелся краски и не нанес на холст паштет из сельди.

– Я не кладу сэндвичи в сумку с рисовальными принадлежностями, а убираю в карман. В левый. Можешь считать меня неаккуратным, но я всегда знаю, где что лежит. А вот Фергюсон кладет в карманы тюбики с краской, поэтому его носовые платки выглядят хуже тряпок для вытирания кистей.

– Это лучше, чем ходить в одежде, усыпанной крошками, – не унимался Грэм. – Я уж не говорю про тот случай, когда миссис Маклеод решила, будто засорилась канализация, и уж только потом догадалась, что вонь исходит от твоей старой рабочей блузы. Что это было? Ливерная колбаса?

– Раз допустил оплошность. Может, ты думаешь, что я буду, как Гоуэн, таскать с собой непонятное приспособление – нечто среднее между корзиной для пикника и коробкой для красок, – в котором есть отделения как для тюбиков с краской, так и для портативного чайника?

– Да наш Гоуэн просто хвастун. Помнишь, как я вскрыл его корзину и положил в каждое отделение по маленькой рыбке?

– Да уж, помню я, как он разбушевался, – протянул Уотерс. – Из-за рыбного запаха Гоуэн не мог пользоваться этой корзинкой целую неделю. А еще он перестал рисовать, поскольку моя проделка выбила его из привычного ритма. Так он заявил.

– Гоуэн весьма методичный человек, – произнес Грэм. – Я, например, точно ручка Уотермана, работаю в любых условиях, но у него все должно быть по порядку. Впрочем, хватит о нем. Я сейчас как рыба, выброшенная на берег. Мне не нравятся твои мастихин и палитра, а мольберт и вовсе ужасен. Но не надейтесь, что эти мелкие неудобства выбьют меня из колеи. Секундомер под рукой, Уимзи?

– Да. Вы готовы? Раз, два, три – начали!

– Кстати, хочу спросить. Вы ведь наверняка не объясните, каким образом отразится на нас данный эксперимент? За что нас приговорят к повешению: за то, что нарисовали картину слишком быстро, или за то, что делали это слишком медленно?

– Я пока не решил, – ответил Уимзи. – Но, думаю, чем меньше вы будет мешкать, тем лучше.

– Вообще-то этот эксперимент нечестный, – заметил Уотерс, смешивая синюю и белую краски, чтобы получить оттенок утреннего неба. – Копировать чью-то работу совсем не то же самое, что рисовать самому. Копировать гораздо быстрее.

– Медленнее, – возразил Грэм.

– В любом случае это отличается от привычного процесса.

– Проблема в технике, – сказал Грэм. – Я не привык так много работать мастихином.

– А мне это несложно, – отозвался Уотерс. – Я и сам часто им пользуюсь.

– Я тоже раньше пользовался, – произнес Грэм, – но в последнее время перестал. Полагаю, мы не должны в точности передавать каждый мазок? Что скажете, Уимзи?

– Если ты будешь пытаться повторить все точно, процесс замедлится, – заметил Уотерс.

– Освобождаю вас от этой необходимости, – проговорил Уимзи. – Мне лишь нужно, чтобы вы использовали примерно такое же количество краски, как на образце.

Художники трудились в полной тишине, а его светлость беспокойно расхаживал по студии, переставляя предметы и насвистывая отрывки из произведений Баха. За час Грэм опередил своего соперника, однако на его холсте оставалось еще много незаполненного места по сравнению с оригиналом. Через десять минут Уимзи расположился за спинами художников и принялся наблюдать за их работой. Уотерс разнервничался, счистил часть краски, нанес ее снова, а потом выругался:

– Мне бы хотелось, чтобы вы отошли подальше.

– Нервы натянуты как струны, – отпустил Уимзи хладнокровное замечание.

– Что такое, Уимзи? Мы не укладываемся по времени?

– Не совсем так, но близко к этому.

– Мне понадобится еще примерно полчаса, – заметил Грэм. – Но если вы будете нервировать меня, то провожусь дольше.

– Не обращайте на меня внимания. Просто делайте свое дело. Даже если потраченное вами время не совпадет с моими расчетами, ничего страшного.

Очередные полчаса истекли. Грэм перевел взгляд со своей работы на оригинал и произнес:

– Вот. Это максимум, на что я способен. – Он бросил палитру на стол и потянулся.

Уотерс посмотрел на работу соперника.

– Ты опередил меня по времени, – произнес он, продолжая рисовать.

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем Уотерс объявил, что закончил. Уимзи приблизился к мольбертам, чтобы оценить результат. Грэм и Уотерс последовали его примеру.

– В целом получилось неплохо, – заметил Грэм, прикрыв глаза и внезапно наступив Уимзи на ногу.

– Вон то место на мосту получилось отлично, – одобрительно произнес Уотерс. – Совсем по-кэмпбелловски.

– А твой ручей лучше, чем у меня и чем у Кэмпбелла, – ответил Грэм. – И все же я считаю, что в данном конкретном случае какие-либо художественные навыки были совершенно неважны.

– Абсолютно с вами согласен, – ответил внезапно повеселевший Уимзи. – Я вам признателен. Идемте пропустим по стаканчику. Мне хочется отпраздновать окончание эксперимента.

– Что? – воскликнул Уотерс, лицо которого вдруг побагровело, а потом сделалось белым точно полотно.

– Почему? – спросил Грэм. – Вы хотите сказать, что вычислили преступника? Это один из нас?

– Да, – кивнул Уимзи. – Думаю, что вычислил. И должен был сделать это уже давно. Вообще-то я и без того не слишком сильно сомневался, но теперь знаю наверняка.