Глава VI

Не одна только природная доброта двигала великим князем, когда согласился он выслушать Марию Кириловну и вслед за нею не стал возражать против участия в разговоре баронессы фон Крюденер.

Увидав Жюльетту на отпевании, Михаил Павлович удивился: что делает она в Раненбурге, когда совсем ещё недавно была в столице? Оттуда на юг Рязанской губернии дней десять пути, а для дамы того больше – все двенадцать. Верейский же и Троекуров умерли внезапно лишь три дня назад; стало быть, баронесса пустилась в дорогу, когда оба ещё были живы. Кого из них и зачем хотела она видеть?.. Впрочем, думал великий князь, фон Крюденер знала, что в Раненбургской крепости содержат её бывшего любовника Дубровского. Не к нему ли спешила компаньонка графини де Гаше? Не старухины ли записки взволновали её куда больше, чем пыталась она показать в последнем разговоре? Обо всём этом Михаил Павлович имел намерение расспросить баронессу в ближайшие дни, но коли она сама просила о беседе, – что же, тем лучше.

Кабинет Кирилы Петровича был уютным логовом отставного военного, старого холостяка и завзятого охотника. Ни одна книга не нарушала своим присутствием пёстрый мир генеральских трофеев. Кроме картины, запечатлевшей безвременно почившую матушку Марии Кириловны в образе всадницы, да портрета Маши в детстве, – на стенах меж головами клыкастых кабанов и оленьими рогами развешаны были чучела разнообразных птиц; пол заместо ковров устилали медвежьи шкуры.

Мария Кириловна с баронессою расположились по краям длинного дивана; великий князь устроился в креслах, закинул ногу на ногу и приготовился слушать. Начало вышло весьма неожиданным.

– Надобно думать, вашему высочеству уже доложили про побег Дубровского из-под стражи, – решительно сказала Мария Кириловна. – Какие последствия будет иметь сие происшествие?

Михаил Павлович воззрился на неё с изумлением.

– Сударыня! Признаться, я думал, что вы будете просить помощи, оставшись одна и не имея опыта разобраться в делах имений отца и мужа. Сколько я знаю, у вас есть малолетний брат, которого теперь надлежит определить к военной службе и отправить для того в Петербург… Что вам Дубровский? Виновных в его побеге ждёт каторга, сам же он – разбойник, и участь его предопределена.

Жюльетта досадовала на Марию Кириловну. Не с того ей надобно было начинать! Увлекла бы сперва Михаила Павловича беседою о бедах и заботах своих, заставила переживать о судьбе молодой красавицы, разжалобила, а после перешла бы к уездным делам и невзначай поинтересовалась Дубровским – единственным за минувшие месяцы, о ком судачили в Раненбурге и ради кого явился сюда великий князь. Сама баронесса полагала выслушать, что станет говорить Михаил Павлович, и умело направлять разговор с тем, чтобы узнать о его планах. Мария же Кириловна, наивное дитя, сразу выдала все свои тайны, едва начавши разговор…

– Быть может, вы знаете про Дубровского больше, чем я? – продолжал великий князь. – В таком случае прошу вас без утайки рассказать всё, что вам известно. Я буду очень обязан… Вы знаете, кто помог ему бежать и где он может скрываться?

В опасении, что незадачливая княгиня наговорит лишнего, Жюльетта упредила её.

– Ваше высочество, Дубровский бежал, когда Мария Кириловна уже оплакивала кончину своего мужа и отца, а последующие дни хлопотала о похоронах. Я прибыла в Раненбург лишь накануне и услыхала о побеге вместе со всеми. Ничего нового сказать мы не можем, однако нам обеим достоверно известно, что Дубровский обвинён понапрасну.

– Вы берётесь защищать Дубровского?! – Великий князь хмыкнул; его выпуклые голубые глаза не мигая смотрели на баронессу. – От вас меньше, чем от кого-либо, я мог этого ожидать. И мне казалось, что ваш с ним союз расторгнут безвозвратно. Неужели я так ошибался?

– Какой союз? – Мария Кириловна в растерянности переводила взгляд с Михаила Павловича на Жюльетту. – Вы были… вы были близки с Владимиром Андреевичем?!

Щёки обеих дам залило пунцовой краскою, а великий князь резко поднялся из кресел, отчего шляпа его упала на пол, – и стал посреди кабинета, заложив руки за спину. Золотые аксельбанты и эполеты придавали ему вид грозный.

– Баронесса фон Крюденер жила с гвардии поручиком Дубровским, не скрываясь, до самого его отъезда, – объявил он холодно Марии Кириловне, – и о том было известно всему Петербургу. По вашему удивлению, княгиня, я могу судить, что вы в здешней глуши про их союз не слыхали и что новость эта вам весьма неприятна. Стало быть, вы тоже неравнодушны к Дубровскому, коего имя и отчество произнесли с лёгкостью. Из этого я заключаю, что вам в самом деле известно куда больше обыкновенного. Мне надобно знать всё, что знаете вы. Ну же, говорите!

Мария Кириловна до хруста сплела пальцы и не могла вымолвить ни слова; Жюльетта снова пришла ей на помощь.

– Мой союз с Владимиром Андреевичем уже в прошлом, ваше высочество… и расторгнут не по его вине. Дубровского совершенно не в чем упрекнуть, а я должна признаться, что понапрасну оговорила его. Меня обманули, меня заставили это сделать, но… Ваше высочество, драгоценности, в краже которых обвиняли поручика Дубровского, дала ему я.

– Это не имеет решительно никакого значения. – Михаил Павлович качнул головою. – Краденые серьги в сравнении с прочими его преступлениями суть ребяческая шалость вроде переодевания монахом и катания на лодке с гробом, или…

Великий князь осёкся; не зная о том, как произошло знакомство Дубровского с баронессою, в присутствии дам не рискнул он живописать развлечения поручика и его товарищей, например, в женских купальнях, а потому закончил коротко:

– Дубровский – преступник и должен быть арестован.

– Дубровский не преступник, – глухим голосом возразила Мария Кириловна. – Выставить его преступником норовили те, кому он мешал. Мало того, Владимира Андреевича пытались убить, и он едва не был отравлен… в точности как мой муж.

– Господи боже… – ахнула Жюльетта; великий князь покосился на неё, кашлянул в кулак и молвил княгине, стараясь не терять обходительного тона:

– Сударыня, я сочувствую вашему горю. Мне доложили, что князя Верейского опоил ядом соседский помещик – и тотчас отравился сам, по ошибке или убоясь наказания. Но помилуйте, ваши слова – это какой-то французский роман… уж не знаю… какая-то трагедия Пушкина – Сальери, Моцарт и прочий вздор. Спору нет, гибель вашего мужа была ужасна – безвременна, нелепа и ужасна; вы без сомнения глубоко потрясены; ещё несколько времени смерть будет чудиться вам за каждым углом, однако я никогда не поверю, чтобы здешние дворяне бросились наперебой потчевать друг друга отравою…

– Мой отец пытался убить Дубровского, – прервала Мария Кириловна, глядя мимо собеседника на матушкин портрет. – Но волею Провидения тот яд, что послал он в тюрьму, оплошно был доставлен моему мужу. Князь погиб от руки моего отца.

Потрясённый Михаил Павлович опустился обратно в кресла и вместе с баронессою выслушал рассказ княгини о том, как Дубровский под видом француза жил в их доме; о том, как Сваневич из ревности покушался на жизнь Дубровского, и об истинных обстоятельствах гибели Верейского, Спицына и Троекурова.

– Но это же чёрт его знает… простите великодушно… чёрт его знает, что такое! – рыкнул великий князь. – Я отказываюсь понимать… и отказываюсь в это верить. С какой стати Кирила Петрович вздумал убивать Дубровского?!

Тут уже Мария Кириловна, позабыв страх и обретя красноречие, пересказала Михаилу Павловичу всё, что знала про тяжбу отца своего с бывшим товарищем; про имение, неправедно взятое судом при посредстве Спицына с подьячими, и про смерть бедного старика Дубровского на руках у сына.

– Владимира Андреевича называют разбойником, – говорила она, – только не своею волей оказался он в лесу. Его лишили отца и всего достояния, обрекли на нищету. Ни воротиться в Петербург, ни показаться на́ люди Дубровский уже не мог… Вот я говорю – на́ люди, да разве же люди так поступают?! Всем в округе было ведомо про мошенничество с имением, но никто не поднял голос и не вступился за Дубровского. Один только разбойничий атаман Копейкин во всём белом свете протянул ему руку помощи… Скажите же, можно ли обвинять в чём-то человека, который даже в ужасных обстоятельствах сохранил благородство и во имя любви простил своих гонителей?!

Жюльетта подхватила горячую речь княгини:

– Ваше высочество, можно ли винить Дубровского в смерти Сваневича, которого пощадил он прежде на дуэли, когда вступился за мою честь? Сваневич поплатился за свою трусливую подлость, и убит был не исподтишка, но на поле боя. Никому Дубровский не сделал дурного, никому не причинил зла и ни перед кем ни в чём не виноват…

– Ну, довольно! – Великий князь опять поднялся из кресел, при всём своём удивлении от услышанного не забыв, зачем в действительности разыскивал Дубровского. – Милые дамы, из адвокатов сделались вы уже судьями. Виноват, не виноват… Так не годится; ваши слова прежде надобно проверить. Ежели то, что вы сказали, окажется правдой, будьте благонадёжны: я наведу здесь порядок. Ни один мошенник не уйдёт от расплаты! Следствие начнём завтра же, но пока…

Продолжая говорить, Михаил Павлович шагнул к дверям и кликнул адъютанта, который немедленно явился.

– Городничего с исправником ко мне, – велел ему великий князь. – Жиром тут заплывают, службу забыли, зато на поминках первые… В Рязань губернатору приказ: поднять солдат – всех, сколько есть. Дороги перекрыть; уезд перевернуть вверх дном и наизнанку вывернуть, но Дубровского найти!

– Ни к чему наизнанку, ваше императорское высочество, – послышался голос из-за спины адъютанта, замершего в дверях. – Нужды нет понапрасну людей беспокоить. Я уже здесь…

Адъютант посторонился, и в кабинет вошёл Дубровский, одетый форейтором с гербом баронессы фон Крюденер на ливрее.

– …а султан снова у ног вашего высочества, – продолжал он, – как в старые добрые времена.

Мария Кириловна с Жюльеттою ахнули; Михаил же Павлович проследил взгляд Дубровского – и под ногами увидал свою шляпу с султаном из белых петушиных перьев, упавшую во время разговора.

– Ты что же… каламбурить вздумал?! – взревел он, сжимая кулаки.

Каламбур был хорош. Несколькими годами прежде великий князь водил Гвардейский корпус воевать с Турцией. В том походе юного корнета Дубровского за воинскую доблесть произвели в поручики. После многих славных сражений в двадцать девятом году по Адрианопольскому мирному договору турецкий султан не только отдал России несколько крепостей на берегу Чёрного моря, устье Дуная и тамошние острова, но и согласился с тем, что к Российской империи присоединились Грузия, Имеретия и Менгрелия. Наконец, Турция вынуждена была признать независимость Греции, Сербии, Молдавии и Валахии: поверженный султан тогда в самом деле лежал у ног Михаила Павловича.

Мария Кириловна разрыдалась, а баронесса простонала, заламывая руки:

– Зачем ты пришёл, господи, ну зачем же?..

– Вы знали, что он в городе? – испепеляюще глянул на дам великий князь и обратился к Дубровскому: – Что же ты в самом деле не сбежал? Зачем явился?

– За справедливым судом, – отвечал без трепета Дубровский. – А здесь то, что надобно вашему высочеству… кроме единственной страницы и двух подвесок.

С этими словами поставил он на пол перед Михаилом Павловичем ларец графини де Гаше и прибавил:

– Прежде чем я буду арестован, могу ли я просить о приватном разговоре? Всего две минуты, не больше. Смею надеяться, дамы простят…

– Оставьте нас, – буркнул великий князь; Мария Кириловна с баронессою поднялись, но тут Жюльетта посмотрела прямо в глаза Михаилу Павловичу.

– Мне и вправду известно несколько больше, чем другим, – молвила она. – Я единственная, с кем графиня де Гаше была откровенна в последние месяцы своей жизни. Её историю знают и в Петербурге, и в Европе. Полвека назад она звалась графиней де Ламотт; её полагают интриганкой, которая воспользовалась доверием кардинала Страсбургского, обманула королеву и завладела драгоценным ожерельем. Что же, она и была интриганкой, великой интриганкой! Но во все времена оставалась единственным другом своей госпожи и защищала Марию-Антуанетту от главного врага – кардинала. Никто, кроме графини, не осмелился противостоять ему. Всё, что совершила она, было сделано во благо королевы. С нею графиня сговорилась вовлечь кардинала в покупку ожерелья, – и деньги от продажи бриллиантов передавала Марии-Антуанетте. Когда кардинала заточили в Бастилию, победа над могущественным врагом сделалась близка. Увы, он оказался слишком изворотливым и сумел добиться ареста графини. Судьи ждали признаний, но ни словом она не выдала свою госпожу. Помните ли вы, что было дальше? – Баронесса оглядела слушателей. – Графиню де Ламотт, ослепительную красавицу и хрупкую женщину, били кнутом посреди площади, на глазах у черни, а когда спина её превратилась в кровавое месиво – выжгли на её нежном плече клеймо воровки. Палач скверно знал своё ремесло и решил, что с первого раза вышло недостаточно хорошо; он снова добела раскалил железо… – Жюльетта зажмурилась, будто почуяв запах горелого мяса своей наставницы и услыхав её страшный крик. – Я видела рубцы на спине графини – там не осталось живого места. Я видела уродливое двойное клеймо на плече… Это чудовищно, господа! Но даже после таких пыток графиня сохранила верность Марии-Антуанетте. Все говорят, что лишь чудом удалось ей бежать из тюрьмы Сальпетриер. Но это благодарная королева подкупила охрану и помогла графине перебраться в Англию… Когда же бедную Марию-Антуанетту казнили, не стало и графини де Ламотт – вместо неё явилась миру графиня де Гаше. Однако верность госпоже своей она сохранила до самой смерти; свидетельством тому – вензель на её надгробии, которое заказала она заблаговременно. Ни герба, ни эпитафии, ни даты, ни имени – всего лишь две литеры: М и А, Мария-Антуанетта…

– К чему вы всё это рассказали? – в недоумении спросил великий князь, и Жюльетта отвечала:

– Андрей Гаврилович Дубровский служил государю Александру Павловичу столь же самоотверженно, как служила королеве графиня де Гаше. День за днём я видела, как служит он верой и правдой, не требуя наград и ничего не страшась. Младший Дубровский наследовал не только ларец, тайна коего мне неизвестна, но и безупречную честь, и беспримерную доблесть отца своего: за это готова я поручиться. Честно и доблестно Владимир Андреевич служит государю Николаю Павловичу. Имея возможность скрыться в Европе с ларцом и его содержимым, он сам явился к вашему высочеству. Когда бы все офицеры были таковы… Ах!

Баронесса умолкла, не в силах совладать с чувствами и платком унимая выступившие слёзы.

– Не плачь, Лили, – ласково молвил Дубровский. – И спасибо тебе на добром слове… Ваше высочество, – обратился он к Михаилу Павловичу, – всего две минуты.

– Ты ведь читал записки графини? – прямо спросил великий князь, когда заплаканные дамы покинули кабинет, и адъютант затворил двери, став снаружи на караул.

– Точно так, – отвечал Дубровский, – читал.

– От начала до конца?

– Точно так.

– И что скажешь?

– Ничего, ваше высочество. Никому и ничего.

– Думаешь, я тебе поверю?

– Как же смогу я что-то сказать, когда уже всё забыл до последнего слова? Не для меня писано.

– Забыл, говоришь… – Михаил Павлович прошёлся взад и вперёд по комнате; звуки шагов его тонули в медвежьих шкурах. – Ожерелье, по-твоему, кому должно достаться?

– Не могу знать. Мы с отцом его только хранили, а хозяйкою была графиня де Гаше. Родных у ней не осталось, а из близких единственная – баронесса фон Крюденер.

– Хитро́ придумано! Она же от тебя без ума. Стало быть, баронесса получит бриллианты, а ты, как сровняется тебе двадцать три, на ней женишься и половину себе возьмёшь? Хитро́… Да только вдруг не позволит государь?

В самом деле, офицер мог жениться лишь будучи старше двадцати трёх лет и должен был получить на то высочайшее дозволение. Насупившись, Дубровский сухо отвечал:

– О женитьбе стану я просить, когда Мария Кириловна траур снимет и даст своё согласие. Другой жены мне не надобно.

Великий князь искоса взглянул на Дубровского.

– Что же, подождём, подождём… Ты хотел говорить со мной. О чём?

– Ларец возвращён, и я был бы признателен за ответную любезность, – сказал Дубровский. – Велите не дознаваться, как удалось мне бежать из острога, и не наказывать инвалидов, кои меня упустили: они без того уже страху натерпелись. За сим вручаю свою честь и саму жизнь вашему высочеству.

Время вышло, разговор был окончен; адъютант увёл арестованного Дубровского, а великий князь повертел в руках треуголку, взмахом пальцев распушил на ней султан из длинных белых перьев и хохотнул:

– Султан у ваших ног… Отменный каламбур. Вот шельма!