Глава IV

Когда бы неделю спустя после первой встречи капитана Копейкина с Троекуровым кто-нибудь из поэтов увидал, как он снова выходит из генеральского дома, – непременно сравнил бы беднягу с уличным псом, которого трактирный повар шутки ради окатил водою.

Капитан явился на Литейный проспект уверенным, что ему чуть ли не прямо в руки выдадут заветный пенсион: вот тебе, голубчик, деньги за верную службу и страдания твои, пей и веселись! Известным путём Копейкин проковылял мимо швейцара со всеми его батистовыми воротничками, мордою мопса и сияющей булавою; занял укромное место в приёмной среди золотых эполет и дождался, пока Троекуров явится перед просителями. Тот немедля узнал капитана, однако сдвинул в недоумении брови, когда услыхал скороговорку в должностном слоге:

– Ваше высокопревосходительство, покорнейше прошу приказа вашего высокопревосходительства по одержимым болезням и за ранами…

– Погодите-ка, – оборвал его Троекуров. – Я и на этот раз ничего не могу сказать вам более, как только то, что вам нужно будет ожидать приезда государя из Царского Села. Тогда, без сомнения, будут сделаны распоряжения, а раньше я ничем помочь не могу.

Хотел Копейкин сказать, что последние деньги проживает в столице и доедает последний кусок хлеба – того гляди, с голоду помирать начнёт, – но пока с мыслями собирался, генерал уже к другим отошёл. Что тут поделаешь? Отправился и капитан восвояси, как мокрый пёс – хвост между ног, уши висят…

День-другой перетерпел, а потом снова к Троекурову. Только там швейцар, даже смотреть на него не желая, булаву поперёк дороги опустил со словами:

– Завтра приходите. Сегодня не принимают.

Копейкин пришёл назавтра и снова получил от ворот поворот. Через день – то же самое, через два… Так ещё неделя промелькнула: всё завтра да завтра, и денег уже осталось – кот наплакал, одна синюха несчастная в кармане с горстью медяков. Поначалу в трактире своём капитан едал щи на обед, и говядину ему подавали к ужину. А теперь изо всех удовольствий осталась только селёдка или солёный огурец с хлебом на два гроша в лавочке по соседству.

И ведь какая подлость! Гулял Копейкин туда-сюда по Петербургу из Коломны в Литейную часть и обратно, а вместе с тем аппетит разгуливался день ото дня просто волчий – впору себя самого съесть. Прежде капитан больше красотами столичными любовался, жизни земной почти не замечая. Зато теперь в глазах у него мутилось от запахов, словно весь город – одни сплошь ресторации на каждом шагу. Ковыляет Копейкин, а справа тянет котлеткой и трюфелями, которые повар-подлец в голландском белье снежно-белом, как назло, в этот миг на стол подаёт. Капитан шарахнется влево, а там ряды Милютинские – лавка на лавке, где и сёмга серебряная ноздри прохожим солью морской щекочет; и вишенки, словно ядра у пушки, одна к одной лежат аккуратными горками по пяти рублей, и арбузище боком глянцевым с лотка выглядывает, что твой дилижанс… Идёт капитан, слюнки глотает вперемешку со слезами, к дому Троекуровскому добирается, а там его ждёт одно и то же блюдо: завтра.

Спустя ещё неделю совсем оголодал Копейкин – никакого больше не было терпения, и есть ему хотелось просто зверски. Швейцара на Литейном калека штурмом взять не мог, но хитростью – получилось. Подкараулил капитан, пока генерал какой-то из просителей подъехал, и с ним заодно, стуча деревяшкой, проскользнул в приёмную. Начал Троекуров обходить всех, увидал Копейкина – и сказал, едва сдерживая раздражение:

– Вы снова здесь… Чем обязан? Кажется, я уже объявил вам, что по вашему делу надлежит ожидать решения государя.

Капитан на костыль покрепче опёрся, прижав к груди единственную руку.

– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, в ожидании поиздержался до самой последней крайности. Можно сказать, не имею куска хлеба…

– Что же делать? Ждите, государь милостив. Не было ещё примера, чтобы у нас в России человек, приносивший услуги обществу, был оставлен без призрения! А я вам помочь ничем не могу. Старайтесь покамест помочь себе сами, ищите средств.

– Судите сами, какие средства я могу сыскать, не имея ни руки, ни ноги. На вас одна моя надежда.

У Троекурова желваки заходили под бакенбардами.

– Согласитесь и вы, – сказал он, всё ещё сдерживая себя, – что я не могу содержать вас на свой счёт. У меня много раненых, и все они имеют равное право. Вооружитесь терпением. Когда приедет государь, его монаршая милость вас не оставит.

– Я не могу ждать, ваше высокопревосходительство! – Вскинув голову, неожиданно сам для себя Копейкин заглянул прямо в глаза Троекурову, и слова его прозвучали без малейшего почтения.

От эдакой грубости кругом сделался возмущённый шум. В самом деле, толпившиеся в приёмной полковники с генералами ожидали важных и неотложных решений государственной значимости, а тут… «Вот ведь чёрт привязчивый!» – услыхал капитан откуда-то сбоку, и Троекуров, холодно смерив его взглядом, бросил на прощание:

– Мне некогда. Дела поважнее ваших требуют самоскорейшего исполнения, и цену каждой упущенной минуты вы вряд ли себе представляете. Желаю здравствовать!

С этими словами он повернулся было к следующему просителю, но Копейкин, вконец обезумевший от голода и безвыходности, ещё больше возвысил голос.

– Как будет угодно вашему высокопревосходительству, – на всю приёмную объявил он, – а только я не сойду с этого места до тех пор, пока вы не дадите резолюцию!

Отставной капитан для убедительности даже стукнул об пол своею деревяшкой, и оторопевший генерал от инфантерии снова обратил на него взгляд, который способен был, казалось, целый Литейный проспект перевернуть вверх тормашками, а человека и вовсе испепелить, прежде вогнав ему душу в самые пятки…

…но Копейкин выстоял под этим взглядом, как доводилось ему стоять под пулями неприятеля во многих сражениях. Он снова стукнул деревяшкой и повторил:

– С места не сойду! Потому как мне отступать некуда.

– Что ж, сударь мой, – проскрежетал Троекуров среди гробовой тишины, – если вам дорого жить в столице и вы не можете покойно ждать здесь решения своей участи, так я вас вышлю на казённый счёт, – и рявкнул: – Позвать фельдъегеря! Препроводить его на место жительства!

Трёхаршинный фельдъегерь явился мигом. Огромной, как у полкового дантиста, ручищей он сграбастал Копейкина и вынес прочь. Скоро оба уже сидели в повозке. Они заехали в ревельский трактир за пожитками Копейкина и после покатили вон из Петербурга по направлению дальше на юг.

– Смотри-ка, братец, в некотором роде удружил мне твой начальник, – криво ухмыльнулся капитан фельдъегерю. – По крайней мере прогонов платить не нужно. Спасибо и за то.

Детина отворотил мрачную физиогномию, явно не желая разговаривать, Копейкина это вполне устраивало, и он принялся устраиваться поудобнее в расчёте на дальний путь. Мытарства в столице окончились, пустые надежды вконец истаяли, – зато появилось время для размышлений. Троекуров приказал самому искать средства себе в помощь? Хорошо, так тому и быть.

Мимо возка проплыл верстовой столб – тёсанный из камня трёхсаженный обелиск с пирамидальным навершием; строгий, торжественный и незыблемый, что твой генерал. Капитан проводил его взглядом, недобро сузив глаза, и молвил еле слышно:

– Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство. Средства я найду!