22

«Туман знает всё про нас. Все наши страхи, слабости, всё плохое, на что мы способны. Но иногда он хочет убедить нас, что мы хуже, намного хуже, чем есть на самом деле. И какими можем быть».

Раз-Два-Сникерс моргнула. Кто это говорил ей? Очень давно, кто? Тихон? Учитель, Лия? Или, может быть, Хардов? Который ещё даже не предполагал, что станет презирать её. Вроде бы обычные слова, банальность, только здесь, сейчас…

«Может быть, я не настолько плоха? У-ум, Хардов? Может быть, у меня есть шанс?»

Раз-Два-Сникерс с немалым усилием заставила себя оторвать взгляд от люка. И тут же ей стало гораздо легче. Казалось, нечто, присутствующее рядом, жадно ожидало её решения. Нечто, повисшее тяжким мороком на плечах, ждало с той же нетерпеливой алчностью, злорадным предвкушением. И теперь разочарованно отпрянуло, словно таившаяся здесь пагуба нехотя отступила, не добившись результата.

Раз-Два-Сникерс улыбнулась. Ей стало не просто легче. Впервые за много лет её улыбка не означала функционального удовлетворения или расчётливой игры, впервые она вышла простой и бесхитростной, зато лилась прямо из сердца, будто только что освобождённого от какого-то тёмного сна. Это забытое, почти детское чувство оказалось настолько сильным, что её буквально стало наполнять радостное ликование. И возмездие Тёмных шлюзов не заставило себя ждать. Раз-Два-Сникерс ещё не успела выглянуть из-за звонницы. Хардов с девчонкой были уже в двух шагах от церкви, но почему-то остановились.

«Плохо дело», – мелькнуло в голове Раз-Два-Сникерс. С высоты звонницы ей открывалась картина намного более пугающая, чем Хардов мог видеть внизу. Слева от них туман почти вплотную подкрался к старому кладбищу, но и тот, что поднимался от берега, был уже рядом. И хотя для Хардова улица всё ещё оставалась чистой вплоть до Дмитровского тракта, постройки и высокий склон скрывали от него истинное положение вещей. Туман с канала наполнил всю низину и двигался клином, сильно оторвавшимся от основной массы; остриё его, словно притягиваемое Хардовым, уже ползло по задним дворам здания, у которого они сейчас стояли. Выбитые стёкла, внутри колышется мрак, истёртая, но вполне читаемая надпись «Продукты», и два человека под ней, как зловещая шутка, иронично-чудовищное приглашение на пир для тварей, которые уже совсем рядом.

«Вам нельзя там стоять! – хотела крикнуть Раз-Два-Сникерс, борясь с желанием не открывать себя прежде времени. – Немедленно бегите в церковь!» И словно в ответ на её порыв или такую недавнюю улыбку в надвигающемся тумане раздался жуткий вопль. Раз-Два-Сникерс доводилось слышать, как воют оборотни. Действительно, как и рассказывали «бывалые», жуть их голосов способна разорвать в клочья ваш рассудок, высасывая из застывшей крови всё тепло, всю радость и все надежды. Порой люди не выдерживали и сдавались, чуть ли не с благодарностью прекращали любые попытки к сопротивлению. Но этот леденящий звук отличался от всего слышанного прежде. Это был вой самой погибели. Сначала одинокий, но вот его начали подхватывать с разных сторон. Ещё и ещё. Церковь было окружена. Оказывается, они находились даже ближе, чем Раз-Два-Сникерс могла предположить. Подошли, скрытые туманом. И теперь стали сжимать кольцо.

23

Фома не понимал, что происходит. Вроде бы он хорошо выспался, да и утро выдалось не настолько жарким, чтоб его смаривал сон, но он всё равно засыпал. Уже не в первый раз. Хоть спички в глаза вставляй.

А сейчас никак нельзя было спать. Звонок с линии застав поступил вместе с восходом солнца.

«Ну, вот и пора», – подумал Фома, при всём своём пресловутом неверии крайне благодарный Раз-Два-Сникерс, что не придётся торчать в ожидании сигнала возле Станции ночью, что выполнение порученного выпадает на светлое время суток.

– Не просто продолжила преследование Хардова! – кричал в трубку Колюня-Волнорез; он явно был перевозбуждён. – Она спустилась за ним в Икшу!

– Ненормальная, – пробурчал Фома. Наверное, уважительно, но и не без доли осуждения за самонадеянное безрассудство.

Вскоре он уже заложил заряд, свою работу знал, рассчитав таким образом, чтобы взрывной волной тяжёлую металлическую дверь не отшвырнуло внутрь Станции. Никому здесь не надо покалечить босса. И так попадёт, что вмешались без разрешения. С другой стороны, дальше тянуть некуда. И хоть голоса и всякая ненормальная музыка, от которой мурашки бегут по телу, стихли, честно говоря, эта тишина пугала ещё больше. Ну не может такого быть, чтоб живой человек совсем никак не выдавал своего присутствия. На одной воде, без еды, уже больше недели, может, ему там плохо, может, лежит внутри «Комсомольской» без сознания, а они тут прохлаждаются. Приказ есть приказ, но и голову порой надо включать.

Фома с точностью выполнил все инструкции и уселся на раскладное кресло с удобной деревянной спинкой прямо напротив бункерной двери ждать условного сигнала. Даже ближе к Станции, чем позволил бы себе тот же Колюня-Волнорез. При ярком свете дня никакие её фокусы не страшны.

– Да и ночью тоже, – со смесью вызова и снисхождения пробормотал Фома, глядя на бункерную дверь. Словно желая подчеркнуть, усилить сказанное, беспечно зевнул, изобразив на лице скуку.

И заснул.

Вскочил удивлённый, с тяжёлой головой, чуть своё кресло не опрокинул. Уставился на Станцию. Посмотрел на свои механические часы, подарок Шатуна. К счастью, прошло не больше минуты; не хватало ещё сигнал прозевать. Наверное, на солнышке разморило. Единственное росшее поодаль деревце давало чахлую тень, и Фома решил устроиться под ним. Перетащил туда кресло и сам не заметил, как опять стал клевать носом.

«Спи-и».

Фома затряс головой. Быстро протёр глаза. Посмотрел на дверь. Затем на узкие окна Станции, показавшиеся непроницаемыми. Однако с зарядом был полный порядок. Фома убедился – не о чем беспокоиться. Магнето лежало на коленях, никакие призраки «Комсомольской» не повредили проводки, и достаточно нескольких поворотов ручки. Фома кивнул. Тень от чахлого деревца мерно покачивалась. Свежий утренний ветерок был такой редкостью в этих местах, действительно, не о чем беспокоиться. И нет ничего страшного в том, что он устроится поудобней…

«Спи-и-и-и».

Теперь уже Фома пробудился от того, что его голова упала на грудь. Со смущением оглянулся, не видел ли кто, как он спит на посту. Затем подобрал ноги. Подозрительно посмотрел на Станцию. Застывший взгляд потемнел. Он вовсе не собирался засыпать. Но произошло что-то странное – опять отключился. И… кое-что слышал. Оказывается, за бункерной дверью голоса не исчезли насовсем. Возможно, это лишь приснилось, но он их слышал. Босс с кем-то спорил. Фома поморщился. И снова подозрительно покосился на Станцию. Он не знал, сколько здесь придётся проторчать, поэтому прихватил с собой тормозок. Поднялся, убеждаясь, что мышцы, к счастью, не затекли, не успели. Перекусывать не стоит, учитывая эту внезапную сонливость, может, только попить водички.

Фома отвинтил крышку, приложил губы к горлышку фляжки. Сделал глоток, глядя на дверь, установленную Шатуном. Быстро облизал губы. Что всё это значит? Нет, он, конечно, не верит во всё такое, однако…

– А ведь это ты хочешь, чтобы я спал, – внезапно пробормотал Фома. – Хочешь помешать мне.

Фраза, как и сама мысль, были явно ненормальными. Идущими вразрез со всеми его взглядами. Однако… Ещё в первый раз он подумал о том, что это Станция пыталась его усыпить. Ещё в первый раз, когда он тут уснул, как желторотый новобранец. Выходит, такие у нас теперь фокусы? А ведь Раз-Два-Сникерс предупреждала, что может произойти нечто подобное, чтоб был начеку. Да он отмахнулся тогда.

– Не знаю, что именно, – говорила Раз-Два-Сникерс, – но… следи-ка, дружок, за зарядом. Следи повнимательней. Не думаю, что «Комсомольской» это понравится.

– Нет, ты что, серьёзно? – осклабился Фома.

– Более чем. – Она посмотрела на него, затем в холодных глазах мелькнула эта её непередаваемая насмешливость. – Фома, меня не касаются твои взгляды на вещи. Просто делай свою работу.

Сейчас Неверующий Фома неспешно завинтил крышку. Стоило признать её правоту. Потому что было ещё кое-что. Босс с кем-то спорил. С кем-то по имени Парень Боб. Фома понятия не имел, кто это такой. Но с удивлением обнаружил, что босс его сильно уважал. Но самым диким была странная нелепая мысль, даже, скорее, смутное ощущение, что этот таинственный Парень Боб каким-то неведомым образом скрыл их с боссом разговор от Станции. Но не от Фомы. Что Станция об этом споре не знает. Догадывается, полная тёмных подозрений, но не знает наверняка. Фома слышал всего несколько фраз.

– Не ходи туда, – предупреждал Парень Боб.

– Почему? – заискивающе оправдывался Шатун (Фома никогда не слыхал, чтобы босс перед кем-либо заискивал). – Ты же ведь сам сказал, что он избранник Неба.

– Именно поэтому и не ходи.

И возможно, всё это только сон. Возможно, все они спятили со своей вознёй вокруг «Комсомольской» и теперь заразили Фому. Пусть так. Но если на секунду предположить их правоту… Фома был убеждён, что упомянутый Парень Боб знает о нём. Знает, что он должен сделать. И не одобряет этого. Но чего-то происходящего с Шатуном не одобряет намного больше. Поэтому сейчас они на одной стороне.

«Ну, вот, я становлюсь таким же ненормальным», – с горечью подумал Фома.

– Ладно, – отчего-то громко сказал он, словно это могло вывести из тёмного липкого круга порочных мыслей, в который он угодил. – Как любит повторять Шатун, праздность – матерь всякой психологии. Пойду-ка лучше разомну ноги.

Он совершил несколько пеших кругов вокруг Станции. Свежесть, идущая от воды канала, прояснила голову, и все недавние мысли показались смешными и нелепыми. Но сигнала всё не поступало. Фома решил теперь позавтракать. Жареная свинина с хреном между двумя ломтями дмитровского хлебушка – лучшее средство от всяческого внутреннего раздрая.

Фома уснул в кресле, даже не доев до конца свой огромный бутерброд. Фляжка выпала из рук, и вода сейчас проливалась на землю. И голос Парня Боба оказался как укол, пронзивший его опутанный сном мозг.

«Проснись!»

Но он не хотел просыпаться. Замотал головой, будто от назойливой мухи отмахивался. Голос зазвучал требовательней:

«Проснись! И делай, что должно».

Фома дёрнул подбородком. Открыл глаза. Последнюю фразу Парень Боб произнёс с сожалением. Его голос прозвучал совершенно ясно, настойчиво, но и с горечью. И почему-то эта горечь сейчас ощущалась на губах. Фома посмотрел на свой недоеденный завтрак, опрокинутую фляжку. Поднялся. Голова раскалывалась, в висках гудело. Забрал фляжку и остатки бутерброда.

Делай, что должно. Хорошо. И при этом не должно оставлять своих вещей разбросанными по земле. Фома уже знал, как ему поступить. Деловито, не глядя на Станцию, сложил кресло и, насвистывая себе под нос, направился прочь. В сторону ограждения по периметру, который по ночам освещали. Можно верить во что угодно. Но и своим глазам и чувствам тоже стоит доверять. И тогда сделается совершенно очевидным, что по ночам они освещали кусок мрака, отделённый невидимой чертой от мира, в котором они жили. Именно её, эту черту, и пересёк Шатун, когда Фома видел его в последний раз. Пересёк и исчез.

Сейчас спокойно, не торопясь, Фома шёл в обратном направлении. Вроде как оставил «Комсомольскую» в покое. Затем всё же остановился, обернулся. И тут же почувствовал, как в воздухе повисло напряжение. В тёмных окнах мелькнуло что-то неясное, но Фома подумал, что так могло дёрнуться веко, словно Станция внимательно, с угрозой следила за ним. Фома посмотрел на заложенный у двери заряд. Напряжение начало сгущаться. Он собрался было двинуть дальше, но передумал. Сам того не ожидая, всхлипнул и жёстко презрительно процедил:

– Я не знаю, что ты такое. Но я не дам тебе забрать босса. Я взорву твою дверь к чёртовой матери. Не сомневайся, как только придёт срок. А будь моя воля, я бы с удовольствием взорвал тебя. Камня на камне б не оставил!

Вот теперь он повернул, сделав несколько шагов, и вдруг разулыбался: «Ну что, добро пожаловать в клуб сумасшедших и перепуганных поклонников станции “Комсомольская”?!»

А плевать… Возможно, всё это сейчас просто почудилось. Возможно, его всего лишь разморило на солнышке да убаюкал редкий свежий ветерок. Но как только Фома пересёк линию освещаемого периметра, чувство крадущейся по пятам угрозы развеялось. И тут же все остатки сна как рукой сняло.