Порвано

Москва

– Как твоя книга? Пишется?

Макс опоздал на полчаса. Когда долго не живешь в Москве, теряется навык рассчитывать время в пути достоверно. Пробки, снег, перекрытия с мигалками.

Он пришёл, снял серую хиппи-шапку уже за столом, прошло сорок минут, а на голове все тот же примятый беспорядок. Хрестоматийный шатен коричневого тёплого оттенка, который всеми колористами с трудами создают дамочки с претензией на натуральность. Только сейчас обратила внимание, какой он пронзительно коричневый. Какие у него широченные и прямые коричневые брови. Отросшие мягкие волосы. И только борода аккуратная. Тоже коричневая.

Это наша четвёртая встреча. Всякий раз на следующий день улетать. То ему, то мне, то обоим, но не вместе. Сегодня понедельник. Новиковский Аист на Бронной почти пустой, два-три столика, тем не менее пара мужиков с расслабленными галстуками не удержали в себе «Девушка, садитесь к нам!» в те двадцать секунд, пока хостес провожала меня к окну.

– Книга… Не очень. Нет. Не пишется почти. Не знаю, почему. – Мы сидим не напротив, как всегда, а рядом. Каждый в честные пол-оборота друг к другу. – Скажи, а если я ее не напишу? Если я ее брошу. Ты же будешь разочарован?

– Разочарован? Почему?

– Ну, больше всего во мне тебе нравится, что я пишу книгу.

– Нет. Не буду разочарован. – Утверждение, что кустарное писательство – мое главное для него преимущество не вызвало возражений, – Ты начала писать, когда у тебя была в этом потребность, ты решала какую-то задачу для себя. Возможно, эта задача уже решена. Миссия выполнена.

– Спасибо, мне нравится эта версия. Она бережёт мое самоуважение.

Мы тепло смеёмся. Нам обоим нравится играть в странные диалоги странных людей, говорить рублено, интервально, как дети, прощупывающие родную речь. Мы в этом сообщники. Не знаю, он такой всегда или только со мной.

Мы не касаемся личных тем и почти не касаемся друг друга, не флиртуем, не состязаемся в красноречии. Мы просто болтаем, делимся, что происходило между самолетами. Как попутчики. В этот раз мне немного досадно от этой манеры. Хочу, чтобы он взял за подбородок и поцеловал в губы, чтобы мы оба перестали делать вид, что этого ещё не случалось. Он нежный и добрый. И странный. Странный, но тёплый. Он гладил мои волосы, всегда смотрел только в глаза, при этом совершенно не многозначительно восхищался, что мне не холодно на мотоцикле в чулках.

– Ты обо мне думал? – начну сближать доброжелательных до оскомины попутчиков.

– Ты же спрашивала.

– Да, но хочу спросить ещё.

– Конечно. Я же тебе писал. Значит, думал.

– А что ты обо мне думал? – не забудь детскую интонацию добавить – идиотские вопросы простительны только детям.

– Я думал о наших диспутах, – не могу не обратить внимание, что слово беседы он неправильно заменяет на диспуты. Диспуты – споры. Я почему-то не спорю с ним. – Думал о том, что наши разговоры никогда не прерываются. Нет пауз. Это хорошо. Во сколько у тебя завтра вылет?

У него квартира здесь, на Патриках, и два лондонских свидания я не уезжала домой.

– Утром, в 11 вылет. А у тебя?

– В четыре, кажется. Я ещё в офис заеду утром.

Я и рада, что ему не нужно отказывать, и разочарована. Макс просит счёт. Мне надо домой, это очевидно нам обоим. Это хорошо. Это так хорошо, что игр нет.

– Заказать тебе такси?

– Мм, а давай!

Только его я не прошу присылать машину.

– Давай! 8 минут.

Мы выходим на улицу. Приличный минус. От летней террасы Аиста зачем-то оставили деревянное размашистое крыльцо-настил, которое удивительно начищено. Скользкое, поэтому наверно приходится так чистить.

Пока Макс надевает мне неопределившуюся шапку («I don’t (зачеркнуто) want it») на макушку, я планирую поцелуй. А вот и подходящий момент для него.

– А говорила, не думала!

Он смеётся, он мягкий и тёплый. Ему радостно, что мы все же не разъехались по-приятельски. Почему не поцеловал сам? Не знаю.

– Вот кажется машина твоя. Пойдём.

Он сажает меня на заднее сидение и склоняется целовать в дверях. Сам на улице.

– А поехали со мной? – спешу исправить многозначительность, – доедешь и потом к себе обратно.

– А поехали!

Он весело забирается рядом, будто сам так хотел, и двадцать минут пути обнимаемся, чуть меньше целуемся, болтаем и вглядываемся. Смущаемся. Я-то уж точно.

– Значит, через две недели в Лондоне? – впервые что-то похожее на план. Как я ждала этот вопрос.

– Три. И Лондон пока у меня не точно, ты же знаешь.

– Не точно… Знаю.

– А можно я ещё кое-что спрошу?

– Конечно!

– А я не похожа на твою музу?

Макс рассмеялся глазами и немного бородой.

– Похожа. Почему не похожа?

– Я как-то решила посмотреть твою анкету в Тиндере, и вспомнила, что у тебя там про поиск музы. Раз анкета с музой ещё там, значит, не нашёл.

Левкович, тебе мало прошлого подобного разговора без году неделя? Для любого мужчины это похоже на претензию, в этом случае ещё и неадекватно преждевременную.

Но лицо Макса почему-то не провоцирует оправдываться. Не хочется интуитивно сказать «я не пьяная», «я не требующая».

– Я вообще-то не думал так серьезно над этим. Надо было что-то там написать. Плюс мне давно хотелось где-то использовать слово «муза». Оно хорошее. Не надо так глубоко заныривать. – Он говорит со мной как с ребёнком. Или как ребёнок. Он такой в волосах коричневый и такой почему-то взлохмаченный, что совсем не страшно говорить правду. И верить в правду обратно. – Плавай на поверхности. Так я лучше тебя вижу.

И, кстати. Я удалился с Тиндера давно.