Рвань вторая, сборная

Тенерифе

Одиннадцатое июля

Лингвистическая самооценка уверенно оторвалась от липкого пола. Сегодня вечером Джеймс, инвест-блондин из Лондона, понимал меня, а я понимала Джеймса. Парню тридцать шесть, его дочери девятнадцать и он растит её один с рождения, у него очень британское поло с бараном all saints (у all saints есть поло?!?) и его главное приключение под грибами – написать «неуместный» комментарий на «фАйсбук».

Несколько минут размышляю над сложной конструкцией его пост-динер (*после ужина) сообщения.

I would have liked to have kissed you.

Мне бы хотелось поцеловать тебя?

Мне бы хотелось хотеть поцеловать тебя?

Мне жаль, что я тебя не поцеловал?

Для чего столько «иметь» в одном не случившимся поцелуе?

Тиндер обеспечивает меня ежедневными практическими занятиями английским, досугом по настроению: от устриц и оперы до путешествий на выходные; Тиндер поставляет мне заказчиков по копирайту и костюмам bespoke, по немыслимому стечению обстоятельств выдает людей, чьи советы и экспертиза мне нужны сию минуту.

«Всегда говори да», где Джим Керри сначала лежит на диване с мухой на лбу, а потом начинает бросаться во все авантюры и встречает отличную девчонку, – один из моих настольных фильмов. Именно настольных, а не любимых, потому что люблю я красивое, странное и шероховатое. «ВГД» же эстетически никакой, как и большая часть американского, идея не нова. Зато она мне очень близка. Пока ты сопротивляешься всему приходящему – ты лузер и тебе скучно. Как только соглашаешься и перестаешь нервно пихать в нос судьбе свой план, все становится интересней, легче и лучше, чем ты мог бы планировать.

Три недели назад привычно проснувшись близко к полудню с тяжелой после Атаракса головой, я открыла Фейсбук и увидела рекламу в сообществе triptodream. Распродажа билетов Москва – Тенерифе – восемь с чем-то тысяч туда-обратно. Еще полчаса в постели листаю ленту с друзьями – с большой частью из них никогда не ела и не съем яблоко на набережной. Все скулят, что в Москве феврюнь, потому что плюс десять и им тошно. Мне тоже тошно, от их шуток даже больше. Пара коротких спонтанных прыжков по Европе, две неудачные (или нужные?) встречи, веселая сорвиголова депрессия – вот что случилось в последний месяц. Надо уметь замечать и срывать символы. Где вообще это Тенерифе?

«Тенерифе – самый крупный остров в составе архипелага из семи Канарских островов в Атлантическом океане. С относительно небольшой площадью в 2034,38 км² и населением в 906 800 человек, что составляет 43 % численности населения всего архипелага, он является самым населённым в Испании…»

Испания. О’кей. Дней пять там, потом Барселона, Париж и прочий евротрип. Больше сорока стран за тринадцать лет. Всегда любила путешествовать, всегда спасалась путешествиями. Сколько романов сейчас начинается с «Пришли мне копию загранпаспорта».

Сколько рушится с обнаруженного «левого» штампа из Шереметьево.

Сколько заканчивается в том же бизнес-лаунже по халявному Priority Pass (*карта обладателей депозитных счетов Сбербанка, открывающая доступ в бизнес залы по всему миру вне зависимости от класса обслуживания в полете), где чокались вином, а теперь пьешь чай с лимоном и респектабельно с достоинством смотришь в окно.

Так весело, что хочется в самолет, так грустно, что хочется в самолет.

Тенерифе, билет в одну сторону, вылет через два дня.

Так я оказалась на острове.

Каждый второй здесь когда-то писал или пишет книгу. Восемь страниц, больше пока не слышала. Сказать, что сюда стекаются слабаки и неудачники со всего мира? Возможно. Только вот одна вещь. Эта единственная европейская деревня, откуда не уезжает молодёжь. На время они утекают в Барселону, Мадрид, Майами, Лондон или Нью-Йорк учиться, ласкать амбиции, выдергивать листки своего жизненного календаря. Но всегда возвращаются. И если мы, чужие, как правило приезжаем сюда побитыми, они приходят домой, радостно и на трезвую выбрав вива ла вида вместо погони за не своими мечтами.

Карлос, высоченный в честных два метра канарский испанец с кудрявой смолью и имеющей значение на Тенерифе фамилией, именно такой. Лондон и Майами – чтобы стать недостижимой высотой в своей псевдо-испанской колыбели. Учился, путешествовал, вернулся, прошлой ночью играл для меня в своём, самом модном здесь, клубе, переставляя диски и подозвав нажать кнопку выпуска бумажек в толпу.

Позапрошлой – ненавязчиво демонстрируя фамильный бутик-отель с балийскими мамиными находками, напротив гольф-поля, под гул толпы, экзальтированной концертом самого желанного сальсамена современности.

Клуб на самом деле дурацкий. Не люблю такую музыку бит в лоб, душно. Им всем нравится. Они будто модные, на каблуках, куча русских блондинок в поддельных Herve Leger и черных узких шортах. Некоторые в солнцезащитных очках. Бог мой. Карлос забрал меня с пляжа, я в соли, волосы уже почти рыжие, так выгорели (приехала коричневой дорогой брюнеткой), торчат копной. Кеды, майка, джинсовая подростковая мини.

– Как тебе? Мы заказали эту музыкальную аппаратуру два месяца назад и заплатили огромные деньги. Зато теперь мы единственные с таким звуком!

– Здорово! Я удивлена таким качеством и уровнем, Карлос. После Москвы, Парижа и прочего… У тебя даже лучше!

Карлос расплывается, целует в щеку и просит подождать в «випе» – огороженном загончике-возвышении над баром и диджеем. Ужасно душно. В толпу бьют ледяной струёй каждые десять минут, Вип берегут от простуды.

Каждый при своём. Карлос получил комплимент и пошёл налаживать свет, я – возможность наблюдать без восхищений.

Столько смешных, ей богу, ну зачем ты в очках? Есть красивые, груда тел и прокаченных мышц, но по расположению глаз – очень близко посаженных – глупые испанцы. Карлос толстоват, рассказал, что недавно обнаружил проблемы со щитовидной железой и ещё не научился контролировать вес в новых обстоятельствах. Майки, плечи, руки, идеальные торсы и впадины над самой низкой точкой бедра. Дибильноватые лица. Видимо, так только и бывает. Толпа у бара подо мной машет руками, счастливцы отходят со стаканами из плотного пластика над головой.

Ну что ты так смотришь? То ли еврей, то ли испано-армянин… Момент… Ах, так Аркаша! Записан мудаком в телефоне, оставив кучу красивых фоток на фоне Монтанья Роха (*Красная гора – самая известная гора, символ острова Тенерифе, расположенная на пляже Ла Техита в городке Эль-Медано), несостоявшийся якобы проспанный ужин и моё глубоко желанное сообщение «Ясно, что это в никуда, но не могу не сделать тебе комплимент. Ты поступил как отменный мудак. Зная, что у девчонки и так сейчас пиздец, ещё подарить ей такой неприятный осадок. Мерзко» – без ответа.

Уставился прочно, не ожидал, а я, лучше не придумаешь, не сразу узнала. Чуть приподняла руку, лёгкий кивок и ухмылка уголком губ. Отлично. Я над, с владельцем всея Тенерифе – ты топчешься у бара. Какая удачная встреча. Отличный клуб! Отличный Monkey Beach! Танцевать!

Аркаша и Triangl

Вообще-то я редко встречаюсь с русскими в путешествиях. Есть что-то отталкивающее в наших иммигрантах, что-то жалкое и одновременно претенциозное. Они уже плохо говорят по-русски, но еще не хорошо по-английски. Ну а я никак по-испански. Они зачем-то ругают все, что случалось в России (даже если они, например, из Латвии), а хвалить Евросоюз им пока что тоже не за что, потому что еще совсем не устроены. Даже если богаты. Устроенность – это же совсем не про деньги. Русскоязычные иммигранты удручают даже когда не работают таксистами.

Однако первые недели поездок устаешь настраивать ухо и кипеть мозгом на английскую речь, особенно в испанском смуглом диалекте.

Arkadiy, 29

Аркадий пишет решительно и по делу. За пару сообщений он узнает, где я остановилась и как, а, важнее, где, провожу дни. Мы договариваемся о встрече в трехстах метрах от моей пляжной соломки на Лос Кристианос.

Пляж огромный, белый и шумный. Четыре часа назад меня привез швейцарец на арендованной новенькой БМВ, поспрашивал про Путина и пигментные пятна, рассказал про секты, не выдержал жары и уехал. Его сменил местный канарский пожарник в модных оранжевых плавках-боксерах. Он принес воды и без спроса сделал массаж стоп. Вечер по-прежнему был свободен. Поэтому пройти расслабленными ступнями триста метров вдоль гудящего испанской брехней океана, чтобы встретить русскоязычного пусть и Аркадия было не жаль. Ну и поужинать, конечно.

На фото Аркадий был моложавым худым и высоким евреем. С большой смешной шапкой кудрявых волос, но модной футболкой и чем-то ироничным в лице. Еще он любил очки, а я с детства млею от очков на мужских носах.

В общем, не знаю, как опоздав на полчаса, я узнаю Аркадия по росту и кудрявой шапке волос у входа в торговый центр.

– Привет! Извини, пожалуйста, что-то не рассчитала со временем, оказалось, идти сюда почти километр.

– Я уж думал, передумала. – радуется Аркадий, притягивает и целует меня в щеку. На нем даже по мне слишком модные очки. Почти круглые, крупные на пол-лица и светлого оранжеватого стекла. Парень выглядит долговязой курчавой черепахой и в лучшем случае метросексуалом. Все вроде бы и ладно вместе: белое поло, светлые брюки, мокасины. Во всем, кроме очков, тихая дороговизна. В очках – громкая. Старался в отличие от меня. Я в песке, трехдневной пляжной майке, мокром купальнике и с особенно белым от spf-защиты на фоне вот-вот заката лицом.

Всегда неловко за людей с дурацкими именами. Обычно при встрече я сразу говорю свое имя. Но зачем ставить Аркадия в неловкое положение.

– У меня вообще план есть. Я придумал программу, шо тебе показать. Сейчас пойдем, здесь Мохито бар на набережной и будем смотреть закат.

Шо. На странице в Тиндер было несколько флажков, один из которых желто-голубой. Украина, ну и ШО же? Ох, шо я за сноб.

– Класс, пойдем. Только я не пью Мохито.

Мы встречаемся с Аркашей несколько дней. Он кормит нас осьминогами, развлекает дальними пляжами и местными клубами. Он из Киева, говорит и правда немного смешно, но в целом умно. В начале он был архитектором, потом решил изобрести в Украине уже изобретенные в Америке премиальные бургеры. Говорит об этом вдохновенно, как сам готовил, сколько котлет соорудил, прежде чем вышло на столько вкусно, на сколько дорого. Как создавали бренд, потом сайт, как придумали резиновые перчатки (он правда верит, что это уникально его изобретение), как снимали клипы. А потом пришли киевские ресторанные монополисты, сперва предложили сотрудничать, выудили рецепт и открыли ресторан с тем же названием, но уже без Аркаши. Аркаша пошел в суд, но не преуспел, и затем почему-то решил уехать жить на Тенерифе. Он из богатой армянской семьи, поэтому иммигрантство для него началось с покупки пентхауса в одной из лучших резиденций в Эль Дюк. А Эль Дюк – место с самыми дорогими здесь резиденциями. Он даже несколько месяцев был женат на украинской русоволосой Инстаграм модели, но здесь некому было класть ей на ногти шелак и снимать в интернет-рекламе, поэтому семья, увы, распалась. Пары диссидентства, видимо, распылялись на всем постсоветском пространстве.

Аркаша хороший, но какой-то беспомощный. Во второй вечер он, не спросив, привозит меня к себе домой.

– Привез – заявка. Мне лень разыгрывать оскорбление и драму. Но я не буду с тобой спать. – снисходительно говорю в лифте, пока он хвалит мне брови. Тогда Аркаша смиренно идет на кухню готовить нам витиеватый салат с авокадо и маргариту без сахара.

В другой день он везет меня на r&b вечеринку в Папагайо – пляжный клуб с претензией и дерматиновыми белыми диванами (кстати, главный конкурент monkey beach и Карлоса). Поит текилой и пристально оценивает эффект после каждого шота. Сегодня, кстати, без ужина. Семья все ж, наверно, армянско-еврейская.

– Даш, я тебя не понимаю… Мы взрослые люди, мы друг другу нравимся. К чему тянуть? – если бы Аркаша мог раздражаться, здесь было бы много отчаяния. Он проводил меня в мои апартаменты в Лос Америкас, сидит в моем пластиковом стуле на моей террасе и гладит мои ноги. Он даже дышит уже так, будто преуспел.

– Устала. Провожу тебя.

Честно говоря, мне и ответить-то нечего. Я не выдерживаю правило семи свиданий, не проверяю, не вожу за нос. Есть что-то в этих встречах бессмысленное, но в то же время приятное. Пик удовольствия – провожать взглядом грустную спину и юркую руку, которая поправляет брюки. Мне с ним больше не надо.

В конечном итоге он говорит не совсем так и не совсем то, он шокает, у него тонковатые руки. Мы танцевали и даже сальсу – не коротнуло. Мне даже кот его абиссинец не очень нравится, а ведь я обожаю котов. Из плюсов: огромная в дереве терраса в Эль Дюк, где Аркаша мастерски сервирует коктейли, рассказывает про звезды с бургерами и не оставляет попытки стать ближе.

Однако в субботу мы едем на дальний кайтсерферский пляж Ла Техита. Там непрерывно лупит песком, а потому людей немного, места предостаточно. Знойно и ветрено, Сахара прямо напротив через сотню километров океаном. Аркаша ни с того ни с сего начинает водить меня за руку и протягивает черное надушенное полотенце, говоря «для лица». Я почти плыву, так как всегда ведусь на отеческую заботу.

– Классный купальник. Триангл? – он деловито рассматривает именно оранжевые полоски из неопрена, как это делал бы Доменико или Стефано (*дизайнеры бренда Dolce&Gabbana, геи). Тут-то я понимаю, что к чему. Зачем секс, если он ни одной из сторон особенно-то не нужен.

– О, да ты эксперт, – вру.

– В нашей семье был такой. У жены.

После обеда он отвозит меня домой, предложив поужинать вечером, и пропадает до утра. Мой первый и последний вечер на острове без свидания и ночь с мелатонином без сна. Больше мы не виделись, и вот случайно в Monkey beach.

И почему эта история так меня задела.

Саймон был первым островным Тиндер-рыцарем, который уже через пару часов после моего прилёта на Тенерифе вёз меня на пляжную вечеринку. Сан Хуан – по-нашему Иван Купала – самый длинный день в году, когда прыгают через костры, оставляют прошлогоднее всё и обновляются по большей части алкоголем, лёгкими наркотиками и пляжными танцами в маловатых шортах. Об этом я узнала позже и, конечно, улыбнулась символизму. Случайный дешевый билет в один конец на испанский остров на подбородке у Африки. Не успели сойти отеки после полёта со щиколоток – вечеринка-закрытие прошлого и позапрошлого с первым же Тиндер-мэтчем. Решиться и с разбегу прыгнуть через костёр прямо в океан – самый оперативный способ нащупать себя здесь и сейчас, а не блуждать среди незакрытых гештальтов.

– Будешь джин-тоник? – Саймон собирается проталкиваться к бару, оставив меня на белой пляжной кровати.

– Я могу пить только текилу. Потом расскажу. Можно мне шот с лаймом.

Я на бессахарной, безглютеновой и безлактозной диете. Все для укрепления иммунитета, очищения организма, вечной жизни и молодости. Я ж решила ребёнка заводить, какая разница, что теперь не от кого, а сама буду готова.

– Ты куришь?

– Да, Саймон, это то немногое, что у меня осталось из способов приятно себя убивать. Что это за место такое, что сегодня за праздник?

– Ты очень вовремя прилетела, Даша, сегодня главная вечеринка года. Сан Хуан. Единственный день, когда разрешают жечь костры, обычно пожарные службы с этим очень строги. Здесь и так большая вероятность пожаров летом, особенно в районе Тейде. А это самый модный здесь пляжный клуб. В обычное время эти кровати стоят 85 евро в день.

Саймон из Уэльса, и не производит впечатление того, кто часто арендует эти кровати. Ему свежие, загорелые и тем не менее сорок девять. Он профессиональный парапланерист, главную страсть своей жизни он решился сделать бизнесом, поэтому тринадцать лет назад перебрался на остров спускать туристов с высшей точки вулкана на пляж Ла Калетта. Я его хорошо понимаю. А это значит, что он много общается с русскими и его Британский шепоток адаптировался.

– Ты вообще одна приехала? Как так вышло?

– Ну для меня никогда не было проблемой одной путешествовать. Если нужна компания, как видишь, она легко находится, – понимающе улыбается, – Но на самом деле я только развелась. Я в порядке, но нужна перезагрузка.

– Понимаю, я тоже был женат. У меня три дочки. – Саймон открывает галерею в Айфоне и показывает трёх кристальных блондинок от пяти до двадцати с небольшим. Младшие ещё красивые, вытянутые как худые единороги, старшая уже грубовата.

– Золушки.

– Спасибо. У меня было два брака. Старшая дочь от первого – и живет в Швеции, две младшие от второго и живут с их мамой здесь, в Адехе. Сейчас они у меня на каникулах две недели. Ты голодная?

Два часа ночи, а в Москве четыре (и у меня тоже пока с непривычки). Я выпила три шота текилы и ела во время семичасового рейса орехи. Конечно, я голодная. На удивление некрасивые тусовщики на модных кроватях невкусно пьют черти что из пластиковых стаканов и жуют сэндвичи, некоторые делят на пятерых пластиковую тарелку несексуальной паэльи.

– Немного. Но уже, наверно, без шансов найти что-то нормальное. Это все я не ем.

– Поехали, мы отвезём тебя домой, – Саймон вместе со своим двадцатипятилетним Икаром – итальянцем Маттино. Он как огромный несуразный ребёнок с крупными зубами и громким невпопад смехом. Смеётся, когда не очень понимает английскую речь.

– По пути будет БиПи, там перекусим.

– Давай.

Когда к нам присоединился Маттино, мне стало комфортней. Хотя Саймон и так держался в стороне, не пытался меня коснуться, тем более приобнять, не разглядывал мои ноги, пока мы ехали от моих апартаментов, хоть я и сидела на соседнем сидении совсем под рукой. И все равно втроём лучше. Тогда точно не будет неловкого момента. Вообще они оба мне нравятся. Они ржут, дурачатся и не стараются мне понравиться. Маттино совсем как дибильновато-наивный оленёнок-подросток, Саймон как уже старый и тихий, но при этом гораздо крепче градусом молодого. С ними легко, мы прямо банда без подвоха и сексизма. Хохочу вместе с ними как самая громкая.

На заправке и правда оказывается отличная круглосуточная забегаловка со свежими тапасами (*традиционные испанские закуски). Ребята уже знают мой фуд-райдер и заказывают мне ведро тунца в масле и кучку листьев, сами по пиву и сэндвичу.

– Эй, чуваки! Брат, этим ребятам по рому за мой счёт! И то, что они уже заказали, тоже на меня!

Не угрожающе шатаясь и, конечно, без приглашения за наш стол падает сухой испанец лет сорока, пьяный или сумасшедший, а может все вместе. Я почти его не понимаю, но не только потому, что не знаю испанский. Маттино знает, но тоже хмурит брови. Наш новый знакомый так нам рад, что даже неловко просить его уйти. Надеюсь, за улыбками и весёлой автоматной очередью из «коньё» и «пута мадре» (*испанский отборный мат) не последует отменная латиноамериканская заточка.

– Таша, почему не пьешь ром? – испанец выспросил наши имена и почти запомнил. Мы так растерялись, что не спросили в ответ.

– Даша. – Саймон зачем-то поправляет мне имя и едва заметно раздражается.

– Таша, ты очень красивая, сколько тебе лет? – испанец весело плещется стаканом рома, говорит быстро и расхлябано, но радостно и безопасно, – Это твоя женщина? – поворачивается он к Маттино, выдавая предельную непроницательность. Ну какая женщина может питать к Маттино чувство принадлежности? Разве что сам Маттино может принадлежать своей итальянской властной маме.

– Это моя женщина. – почти без улыбки рубит Саймон, – и она устала. Поехали.

Ребята отвозят меня домой на минивене (Саймон возит там клиентов и парашюты). Маттино засыпает на заднем сидении.

Каждое упоминание Лондона по-прежнему электризуется. То вдруг соберусь выходить на пробежки, то лететь учить британский английский. Четыре дня. Слишком острая раковина-уродина.

– Единственное, о чем мы не спорили с моей бывшей, – это имя нашей дочери. Хлоя. Она всегда пользовалась парфюмом с таким названием, я всегда ей его дарил, и мне нравился аромат.

Кике испанец. Его бывшая, кажется, бельгийка. Хлое четыре года. Они никогда не были женаты и разошлись совсем, когда дочери было полгода.

Мы встречаемся второй раз. Первый ужин как-то слишком магически попытался нас сблизить, вплоть до рассуждений о совместной поездке в Марракеш. Теперь мы обедаем в моей пляжной Тиндер-резиденции – пафосной террасе ресторана El Mirador – по соседству с архипелагом лучших островных пятизвездников. В двух шагах от пляжа, где я привыкла дремать в течение дня, да и официанты тактично не удивляются моим неизменным визитам с каждый раз меняющимися мужскими лицами.

Кике сорок девять, но он очень кинематографично красив. Блестяще серебристые уложенные кудри, щетина, вытянутое лицо правильной формы и не грубо крупными чертами. Он из Мадрида, но живёт на Тенерифе больше пятнадцати лет. Малодушно-случайно став химиком и проработав несколько лет в лабораториях, Энрике потерял всякое любопытство к карьере и особо ничем не занимался. Пока его баскская мама не принесла ему газету с объявлением о наборе в авиадиспетчеры. Там был колоссальный конкурс, и не нужно было знать ничего, кроме английского, который у Кике всегда был в совершенстве, поэтому он, конечно, оказался среди счастливых кандидатов из двадцати тысяч пытавшихся. Не из-за английского, конечно, а потому что Кике фартовый. Потом было обучение и распределение по аэропортам Испании. Среди них был Тенерифе Сюр. С тех пор Кике живёт здесь. Удивительно.

Удивительно, но у него большой красивый дом на берегу океана в Эль Медано, виндсерферском городке недалёко от аэропорта. Он держится гордо и даже величественно как олдскульный француз, при этом тепло и просто как состоявшийся итальянец. Прекрасно образован, интересен, но напрочь лишён любой хватки. Только красивые длинные пальцы с изящными ногтями и стареющей кожей.

– Мне не раз предлагали другую работу, с большими возможностями. Но первое, что я слышал: ты должен быть на связи 24 часа в сутки, – и я всегда отказывался. Я хорошо зарабатываю и мне нравится мой график. Моя работа ответственная, но позволяет мне жить, путешествовать, кататься на виндсерфе. Но главное – когда я закончил работу, я ушёл и забыл про неё до завтра. Никаких мыслей, терзаний и сомнений.

Пока подавали тар-тар, я не то чтобы специально разглядела, как солнце все же прилепило годы к его красивому лицу. А может быть представлять себя блуждающей по базарам Марокко с напрочь лишенным амбиций баском по крови, но не по сути, захватывающе только в первый вечер текилы с лаймовым соком.

У Карлоса плитка в гараже под зебру и знатный уголок с рыболовными снастями. Сегодня он надел Бриге с ярко-желтым каучуковым ремешком и явно настроен решительно. Это уже смешно, но каждый мужчина, который когда-либо хотел произвести на меня впечатление, начинал с еды. Ну хорошо, почти каждый. Вот и Карлос стоит у своей рестораторской плиты, время от времени до мурашек подбрасывая на сковороде овощи.

– Этого тунца я поймал сам и забрал сегодня из ресторана, чтобы приготовить для тебя. – У него несколько ресторанов и клубов не островного уровня. Кухня божественная. Вчера он водил меня в свой самый первый и самый до пустоты приличный – японский, – жаловался, что местные слишком просты, чтобы по достоинству оценить все его задумки. Даже иронизировать не стала. Правда.

– Почему же тогда ты вернулся сюда из Штатов? Если считаешь, что здесь для амбиций тесновато.

– У меня здесь лодка, и я люблю выходить рыбачить. Я родился на океане, и он мне необходим. Амбиции? Я много сделал, достаточно для себя, Даша. Здесь моя семья. Я хочу жить, а не гнаться.

Любимое детище Карлоса – Monkey beach club – до треска наполняется европейскими столицами и островными поигрывающими мускулами каждые выходные.

Несмотря на некоторые наивные перегибы, мне нравится его новый дом. Здесь все гигантское. Диван «Честерфилд» в четыре деления вместо стандартных и так значительных двух, огромная жестяная пальма-лампа на террасе напротив вертикального сада с кактусами (только эти растения у него выжили). Но потолки низкие, как и во всей Испании. Особенно на фоне его двухметрового роста.

Карлос не приглашал меня на свидание неделю. Только независимые сообщения и один звонок. А все потому, что очень любим и желанен для всех соискательниц прекрасной партии, ну и для себя самого, разумеется.

В субботу днём он прислал мне семь одинаковых фотографий с собой, братом и пойманным двухметровым марлином. Семь одинаковых фотографий. Это что-то да значит.

D: «Класс. Мне занимать вечер или у тебя есть план для меня?»

К черту, спрошу, не детей с ним крестить. Сегодня в Манки вечеринка, он всегда меня приглашает. Но тут решил показать, кто принцесса.

Carlos: «Я прихожу в порт в семь, встреть меня»

Ни пожалуйста, но сослагательного наклонения.

D: «Я занята до восьми – полдевятого, после готова обсудить с тобой планы»

Carlos: «Я не привык быть вторым блюдом»

О, так у принцессы еще и пмс.

D: «Я тем более»

Carlos: «Я на рыбалке со своими коллегами»

D: «Я пишу свою книгу»

Carlos: «Прекрасно, встречай меня в семь»

D: «Тебе не кажется странным и невежливым просить девушку встретить тебя где-либо, тем более если ей это неудобно? Просто интересно.»

Carlos: «Нет».

D: «Карлос, я не могу встретить тебя, так как я занята своей работой и книгой до восьми тридцати»

Carlos: «Очень жаль. Ведь если ты не придешь в порт, то не увидишь рыбу, которую я поймал»

Последняя фраза переворачивает моё видение неслыханного хамства на сто восемьдесят. Вот что со мной не так? Почему везде видится война и противостояние, желание обмануть и оседлать. Подавить волю, быть в дамках. Почему в дамках может быть лишь один из двух? Он просто хотел показать мне рыбу. Порт в десяти минутах от меня. На самом деле я не занята ни работой, ни книгой. Он зовёт меня прийти встретить его с братом на яхте. Что также означает – он без женщины. Ему нечего скрывать. И он хочет похвастаться своей добычей именно мне.

D: «Я постараюсь закончить главу быстрее. Напиши мне за полчаса»

Carlos: «Отлично» Веселый смайлик.

Как я уже говорила, поскольку я никогда не довожу дело до конца, я решила писать книгу. Для тренировки. Вот и с новыми знакомствами так. Тиндер – мой психиатрический тренажёр. В подобной ситуации «встреть меня в порту» я бы просто возмутилась, не ответила и смахнула переписку в архив. И больше никогда с ним не встречалась. И с Карлосом-рыболовом мне хотелось сделать так же. Но хрупкая секундная мысль «Мы общаемся на ни мне, ни ему не родном английском, мы общаемся в вотсап. Возможно недопонимание» – дала мне шанс увидеть повергнутого двухметрового марлина у ног двухметрового Карлоса и понять, сколько ерунды было сделано просто от того, что мужчина хотел показать мне добычу, а я стояла на независимости.

Вечеринки в Манки Бич и в субботу, и в воскресенье. Воскресенье даже более прожженное, кто бы знал, почему, понедельник-то стандартно рабочий, даже с учётом сиесты. Самые тугие по наполненности вечеринки в Манки именно по воскресеньям. В общей зоне клуба не протолкнуться, все хотят твои руки, щеки, губы. Однако в полночь Хавьер, брат Карлоса и диджей, включает свет как на школьной дискотеке, и гламур послушно разбредается. Хавьеру я явно не нравлюсь. Долго старается не пересекаться со мной взглядом, чтобы не здороваться, а при первой встрече и приветственных поцелуях по-хозяйски похлопал меня по бедру. Насмотрелся с младшеньким всяких телок, не охота запоминать в лицо. Но лицо все мелькает и мелькает, значит, фартовый до глупых баб Карлос в этот раз неуспешен.

– Как дела? – Брайан, индийский друг Карлоса, такой же огромный, но только вширь, смотрит ухоженным рэпером, с огромными стразами в обоих ушах, пытается говорить по-русски. Он называет себя дизайнером одежды, и я ему верю, потому что он первый здесь, кто понимающе кивает при звуке Кристиан Лабутен и Агент Провокатор.

– Очень хорошо, – отвечаю по-испански. Оба горды своими тщедушными познаниями.

Брайан смотрит на меня почти с почитанием друга семейства, будто у нас с Карлосом успели родиться дети. Хавьер – как на очередную русскую шлюшку, просто несговорчивую. А сам Карлос просто восхищён, что сегодня я с макияжем и у меня красные матовые губы. Он гордо ведёт меня за руку и периодически целует в макушку.

Вчера, когда я пришла смотреть рыбу, он обнял, озабоченно посмотрел на моё, сплошь пигментное пятно, лицо, и сказал, что мне следует лучше защищать его от солнца. Чуть слезы не брызнули из глаз, как было неприятно.

– Зачем ты это сказал? Я и так знаю, что у меня жуткая пигментация, использую сильнейшие средства защиты, но что я могу теперь поделать с таким-то солнцем? Зачем ты меня расстроил?

– Я сказал это только потому, что беспокоюсь о тебе. У меня есть прекрасный врач-дерматолог, он может помочь. И это никак не связано с красотой. Ты очень красивая. Но это твоё здоровье.

Важно быть идеальной. Важно быть идеальной?

Увидеть изъян – желание заземлить или помочь?

Больше всего я ненавижу и люблю пиздоболов. Даже не старалась заменить это слово, потому что «пустослов» не передаёт сути и на четверть, по сравнению с этим емким и сочным ласкательно-оскорбительным.

Более падкой на слова дуры в доспехах, чем я, сложно себе представить. Как ребёнок, у которого не существовало внешности (родители ровно ничего мне об этом не говорили), я втихаря растекаюсь внутри коралловым даже от выкрика «красивая» на улице. Что уж говорить о бесчисленных в жизни почти каждой девушки посулах в «люблю», «подарю», «поедем», «выбирай». А в моей особенно бесчисленных, потому что пиздоболы всегда чуют правильную жертву. Конечно, многое все же исполнялось. Но в любом случае за годы профессиональной игры в эту ромашку врет – не врет, я научилась ей наслаждаться и даже в три счета и пять слов подтягивать матёрых болтунов за их приманки. Сколько Евгениев и Сергеев писали мне в Тиндер про мои гортензии («мужчина с гортензиями всегда в приоритете», помните?) и получали в ответ тенерифский адрес. Из Москвы пока ничего не приходило.

И вообще полезно спрашивать соискателей об их целях. Испанский Давид, 43, с седой щетиной, кучей времени для проработки мышц торса и фотографией собаки на доске для серфинга пишет перебинтованным английским, вероятно в неравном тандеме с Гугл переводчиком, что я очень красивая и интересная и что хочет меня знать. Я не отвечаю, поэтому они с Гуглом повторяют эти слова ещё раза три. Наконец, более опытный из них решается пригласить на ужин, на что получает «Окей, какой план?»

Эта история о том, что иногда даже не спрашивая о целях, мы спрашиваем о целях. Давид перевёл «план» как «цель» и выдал: «Although I would like to meet you at a more informal time. I like you a lot physically» (*«Честно говоря, я бы хотел встретиться с тобой в неформальной атмосфере. Ты мне очень нравишься физически» – англ.).

Спасибо, мой физический Давид, но для этих целей я лучше улыбнусь двадцатилетнему Хосе.

«Даша, привет. Позвони матери, она волнуется. Женя взял ключи от квартиры утром, а вернёт только в девять вечера. Она переживает за документы. Сказала, что полквартиры её все-таки!»

Ольгины сообщения всегда холодны и по делу. Холодность ее смсок обратно пропорциональна ее натуре – мама для всех, сюсюкающая голосом, но взаправду, всегда готовая привезти бульон на автобусе и отдать что-то свое. Выпяченная черта старшего ребенка – делиться. Хоть мы никогда и не жили вместе семьей: у нас одна мама, но разные отцы, и разница в семнадцать лет, – и тем не менее нам обеим удалось сохранить хрестоматийные архетипы. Младшая – эгоистка, моя-кровать, мои-туфли, люблю-спать-одна. И старшая – с размытыми границами и размытым же чувством принадлежности.

Мама-волнуется-документы в одно слово.

Выставить свою намоленную круглокроватную квартиру на продажу и уехать на неопределенный срок видится маме очень опасным. Как и всё, что она не планировала последние десять лет. Сегодня где-то попалось, что главный признак старения – потеря гибкости. В теле, в мыслях, в духе. Не переставать тренировки и сохранять способность сесть в ситуативный шпагат.

Мы помирились с мамой только месяц назад, после полугода невозможности общаться спокойно. Эти полгода я совершенно бесконтрольно и неожиданно для себя осознавала и болела свою внезапно нахлынувшую обиду на нее. Детскую, тяжелую, старую, а потому, наверняка, жестокую. Полгода назад я, наконец, разрешила признаться себе, что всю свою жизнь мама разыгрывала теперь всем известный треугольник Карпмана палач – жертва – спасатель. Поэтому папа всегда был для меня в любовно-надежно приклеенной мамой клыкастой маске агрессора. Мама – с вечной головной болью, опущенными уголками рта, вечно уставшая и пострадавшая и вечно от папы. Ну а мне, с того самого возраста, когда человек более ли менее начинает осознавать в себе человека, оставалась одна роль в этой семье – спасателя. Пятилетнего спасателя мамы от папы.

У мамы толком не было подруг и толком не было своей мамы. Не той мамы, которая приготовит борщ и вместо нее погладит рубашки мужа, – такая как раз была – бабушка Антонина была настоящим бойцом в быту. Но не было мамы, которая безапелляционно принимающе любит, которая просто хвалит, а не мотивирует, к которой можно прийти любой и при этом остаться лучшей на свете девочкой. Люди чахнут без такой любви, и мама ее искала. Родительские чувства включаются не у всех и не всегда. А вот чувства детские, чувства малыша к маме – привязанность, зависимость, безграничная вера и восхищение, потребность близости, отсутствие критики и оценки, – вшиты в нас крепкой заводской установкой. Любовь маленького человека к матери – безграничный источник для недополучившей кругом женщины. Поэтому стоит ли удивляться, что подругой, защитником, пажом, а порой даже мужем, моя мама выбрала меня. И все бы было не так плохо для психики девочки, если бы мужа у мамы, действительно, не было. Но у нас был папа. Которого я узнавала из маминых рассказов на кухне: что он жесток, неверен, груб, жаден, непоследователен и снова неверен. Я узнала о мужской неверности прежде, чем узнала о том, что именно нужно сделать, чтобы быть неверным. Измена в моей голове появилась прежде секса. К двенадцати я практически ненавидела отца и готова была биться с ним, защищая мать. Нужно ли говорить, что все угловатые попытки папы общаться со мной не удавались. Для меня он был врагом. В его объятиях я была настороже, разговор с ним всегда был натянутым и вымученным. Вместе мы могли заниматься только чем-то, не требующем коммуникации. Мы играли в «Танчики» в Денди. Мы ели яблоки или воблу на развернутой на полу газете. Мы ставили наш зеленый «Москвич» в гараж и потом возвращались на велосипеде – я за его спиной, на багажнике. Все молча. И еще я могла принимать его подарки. Принимать как должное и не испытывать особой благодарности.

Спустя годы, уже будучи женщиной, я постепенно начала понимать, что отец не враг. Что он даже не был палач в этой психиатрической сказке моего детства, что порой, парадоксально, он был жертвой. Он был обычный мужчина. Сдержанный на эмоции-все по делу, от подавленных же эмоций – взрывной и грубый время от времени. Что в своей семье он постоянно чувствовал себя оккупантом, террористом, неведомо, как и когда захватившим в заложники трех женщин – жену, дочь и тещу – с вечно опускавшимися при его появлении уголками рта.

Думаю, да, иногда он был неверен. Иногда он был жаден. Так же, как он был обязателен, верен слову и до мозга костей порядочен. Он обладал невероятной силой воли. Любовью к жизни, умением ей радоваться и ее принимать. И он был добрым.

К сожалению, я пришла к этому только после его смерти четыре года назад. За год он сгорел от рака поджелудочной железы, хотя ему давали полгода. До последней недели своей жизни после каждого сеанса химиотерапии он ехал в офис, летал в командировки и чистил снег во дворе дома.

Наш психиатрический треугольник распался, и мы остались с мамой вдвоем. Она была убита горем. Не знаю, любила ли она отца, но он был ей необходим как что-то жизнеобеспечивающее. Больше тридцати лет вся ее жизнь строилась на противостоянии ему. Ее печаль всегда была злой и обвиняющей, стоит ли говорить, что рухнувший мир заставил ее искать виноватых и замышляющих предательство. Отчаяние и безысходность, помешанное с одиночеством, сделали ее невыносимо агрессивной, требующей, осуждающей и подозрительной. Она постоянно говорила о наследстве, которое хотят разделить старшие дочери и их нечистые на руку мужья. В этом же она подозревала и меня. Она осталась одна в загородном доме, в котором они с отцом прожили больше десяти лет. Бытовые вопросы свалились на нее безжалостно, не давая полностью утонуть в боли потери. Выгребая воду из периодически затапливаемого подвала, она и горько оплакивала своего мужа, и досадовала на него, оставившего ее одну в доме, полном неполадок.

Именно тогда я из вечного спасателя превратилась в палача. Папино место не могло пустовать в маминой системе психологических координат. Я тут же стала плохой дочерью, бросающей, корыстной, жестокой и, конечно, предающей, неверной. Неверность – слово, которое я с самого рождения слышала от мамы в разы больше, чем слово обед. И, знаете, думаю, я и становилась такой. Отстранившейся, сухо выполняющей свою функцию человека, который раз в неделю привозит матери продукты, несдержанной. Жестокой. Мы всегда становимся тем, чем нас называют. Мы почти не могли разговаривать о чем-то, кроме бытовых вопросов, потому что это неминуемо приводило к скандалу, ее обвинениям и слезам, моей агрессии и чувству вины. Все мое существо не хотело становиться новым маминым плохим мужем.

Параллельно я неожиданно для себя глубоко переживала папину смерть.

В течение года я знала, что он умирает. Я организовывала врачей и лекарства, каждый месяц ездила в министерство здравоохранения за розовым талоном-направлением на химиотерапию с личной подписью министра. Розовый талон – так он мне запомнился. Слава богу, мне помогли с этим министром и с этим талоном. В онкологическом диспансере по месту папиной регистрации сказали «ждите, препараты не поступили». Ждать на четвертой стадии было бы излишне самоуверенно, поэтому я, в злом отчаянии, обратилась к тому, кто не раз совершал мне бюрократическое чудо одним телефонным звонком. Единственный человек, чье имя я не назову, потому что когда-то оно спасало обоих моих родителей…

Но даже зная, что скоро отца не будет, я не могла стать с ним ближе в достаточной для возмещения многолетней пустоты на его месте мере. Он тянулся ко мне. Он стал мягким. Я, наконец, училась чувствовать его любовь ко мне. Но теперь уже у меня не выходило полностью преодолеть барьер между нами. Эта ограда росла вместе со мной, с моим телом, моими костями сколько я себя помню. Много раз я уезжала из их дома, так и не сумев произнести «я люблю тебя».

Мне казалось, что я легко приму его смерть. Во-первых, потому что знала о ней заранее, во-вторых, потому что мы никогда не были близки. Но, пожалуй, по той же самой причине я до сих пор плачу, вспоминая о нем. Нет, мне не было так уж жаль его. Скорей это было чувство человека, перед которым много лет стояла чашка живительного и необходимого ему горячего шоколада. Чашка, которая могла сделать его очень счастливым, защищенным, уверенным в себе, любимым, нужным, принятым. Но он не мог к ней притронуться, он даже ее не видел. И только когда она опрокинулась, он узнал, какая она была полная.

Рыдая над гробом, я рыдала от жалости к себе.

«Больше ни один мужчина не будет любить меня так».

Спустя несколько лет после папиной смерти я не смогла больше сдерживать свою обиду на маму, обиду за то, что у меня не было горячего шоколада. Не было отца. Я стала обвинять ее в своей неприкаянности, невозможности доверять мужчинам, неуверенности в себе, замаскированной под бесконечной жаждой любовных побед и мужского преклонения. В один день я вдруг вспомнила все, что она не дала мне. Что не называла красивой, не говорила со мной о любви с верой и вдохновением. Однажды я ехала за рулем и вдруг стала рыдать от пронзившей меня мысли, что мама не любила меня на самом деле. Что вся наша близость была мнимой, все разговоры на кухне крутились вокруг нее и ее целях на меня, но никогда обо мне и моих чувствах. Я почти ее ненавидела. Ее просьбу привезти йогурт и яблоки я слышала желанием снова меня использовать. И, если честно, я чувствовала, что она ненавидит меня в ответ, я видела ее вечное недовольство мной, разочарование, все наше общение было стандартизировано клеймами-близнецами: «Ты – плохая дочь!», «А ты – плохая мать!». И нет, у нас не получалось поговорить.

Это длилось полгода. Я физически не могла не отстраниться от нее, и на это время, к счастью, она сблизилась с Олей, ее старшей дочерью от первого брака, моей любимой сводной сестрой, более приученной терпеть и прощать. Теперь она и Саша, ее муж и мамин «плохой зять», ездили с ней за продуктами и лекарствами, занимались домом и выслушивали, какая я плохая. Честно говоря, я уже плохо помню, как все это кончилось. В этот период холодной войны я приезжала раз в одну-две недели, теперь ничего не привозила и старалась появляться, когда у мамы дома были другие. Однажды я приехала, а других не оказалось. Мы сидели на кухне (измучивший маму дом был уже продан, кухня была в свежеотремонтированной маминой квартире), говорили ни о чем, традиционно начали спорить ни о чем. И вдруг я стала говорить ей правду. Всю. Жестокую и злую. Я рыдала и кричала. Я обвиняла. Я жаловалась. Я не прощала. А она, зло защищавшись поначалу, вдруг стала говорить правду в ответ и плакать тоже. Мы говорили пять часов. По дороге домой я отчетливо поняла, что это был самый счастливый день в моей жизни. К концу этих шести месяцев без мамы развалился мой второй брак и мне было уже не с кем разделить мамино возвращение. Мне хотелось позвонить Никите и поделиться, но я не могла. Поэтому написала на Фейсбуке, всем, но ему.

«Сегодня Даши Левкович шести, тринадцати и тридцати двух лет весь день говорили с мамой и простили её.

Узнали, почему мама и папа так редко навещали в детской Филатовской, почему с температурой сорок не сняли с поезда на курском.

Поняли и простили обоих.

Узнали, что маме очень нравятся их глаза миндалевидные и тёмные брови, услышали, как мама говорит про них «высокая и точёная фигурка». Узнали, что мама так всегда говорила.

О них, но не им.

Узнали, как папа восторженно сказал маме больше двадцати лет назад: «Тома, а Дашка, посмотри, будет даже тебя красивей!», – и именно тогда мама единственный раз слышала от папы, что она, мама, красивая.

Оказывается, папа всегда говорил, что дочка хороша. Не мне, но обо мне, я просто не слышала.

Слова так важны. Они мне вернулись – я их вернула.

С папой я не успела лично, и счастлива, что с мамой мы ещё не опоздали.

Пишу об этом, чтобы попросить вас поспешить с разговорами. И чтобы поделиться своим наконец наступившим миром с одним человеком»

Итак, мама переживала, что я продаю свою квартиру и оставляю ключ от нее риелтору. Удивительным образом, мамина сварливость, подозрительность, желание из всего извлекать пользу перестали меня раздражать. Я приняла ее тогда на кухне и автоматически научилась выстраивать свои границы без скандала, злости и отчаяния.

«Оль, пусть волнуется, мама без волнений никуда. Женя отдаст ключ, когда сможет. Это моя квартира и мое решение.»

Я прожила в моей студии на Коломенской восемь лет. Купили родители по отцовской строительной скидке и маминой истинно бабьей настойчивости. А ремонт, виллерой энд бохи с итальянскими дизайнерскими кавалли – ухаживания моего тогдашнего занятого семьей и Правительством Москвы любовника.

В эту квартиру вложено столько, что ее никогда не удастся продать выгодно.

Я называю ее «моя девичья квартира» и нахожу это очень независимым, почему-то дерзким и даже сексуальным. Она вся белая и полная моих аккуратно разложенных по родным коробкам туфель. Большую часть времени она была с нетронутой кухней, пустым холодильником и заставленным вазами комодом. На полу ее балкона обычно пили вино и курили Вог с ментолом. Ее сердце – огромная белая круглая кровать у окна в эркере. Большую часть из этих восьми лет кровать была только моя и изредка наполнялась лишь теми эмоциями, которые были выдающимися. Например, первая ночь «не по плану» с еще женатым не на мне Никитой. Мы регулярно проводили сутки в Ритце с пятницы на субботу и вечер среды у меня дома. Это же была среда, когда в Метрополисе (где он тогда работал маркетинг директором) был ночной монтаж оборудования перед каким-то мероприятием, и он, конечно, оставил пост и приехал ко мне до пяти утра… В общем, эта кровать была куплена для подобных вещей. Но никак не для ночей, когда засыпают в обиде, просыпаются выяснять отношения и получают вымученное предложение выйти замуж.

Это было время для новой девичьей квартиры. Уж слишком запылилась не предназначенными для нее событиями старая. Но старая никак не продавалась.

Сегодня готова рассказать про Вадима.

На первый взгляд кажется, что я пустилась в пост-депрессивные странствия после распада четырехлетних отношений и брака. Но нет, последним перед госпиталем камешком, который будто случайно и непонятно как пробрался в мои присыпанные золотом Голденгусы (читатель, к этому слову придется привыкнуть. Это кеды) и больно натер ногу, стал Порто Монтенегро, Вадим и его четыре дня.

Конечно Тиндер. Скажу сразу, здесь будет только одна другая история.

Di, 30, расстояние скрыто

Поставил суперлайк – торопится, хочет, чтобы точно.

Суперлайк – чтобы потенциальный партнер увидел тебя наверняка. Ты всегда видишь тех, кто поставил голубую звездочку (суперлайк), в отличие от зеленого сердечка (лайка), о котором ты узнаешь только если симпатия совпадет.

Светлый, худой, молодой, даже слишком (слишком светлый, слишком худой, слишком молодой), тонкие губы, глаза чуть Пьеро, фотки с претензией на искрометность и чувство юмора, без собак, слава богу, но с постановочной водкой да огурчиком на фоне созвучного сюжета из, хм, современного искусства. Текст на русском и английском.

«Real name is Vadim. Investor. London is home but I travel non-stop. Contemporary art, sport, standup comedy».

Какая-то дурацкая шутка про католического папу и презервативы.

Ни слова в простоте. Почему же вы так часто убеждены, что шутить надо на всю солонку.

Огромное сообщение. Так никто не пишет, особенно, если это не шаблон. Текст с неплохим крючком.

Di: «Даша, привет! Из твоего профиля очевидно, что ты невероятно привлекательная, умная, ироничная и фотогеничная девушка, за журфак и описание отдельное спасибо (мне как человеку, который всегда предпочтёт написать том войны и мира вместо короткого да, это особенно приятно) Ты написала многое, но скрыла главное: в чем подвох? Возможно, ты охотишься на китов, ужасно целуешься или, не дай Бог, добавляешь в Эрл Грей молоко (с моим английским менталитетом это особенно болезненно!) – тут пропущено много подобного вместо «короткого да» – Я являюсь уникальным сочетанием Бреда Питта и Альберта Эйнштейна, причём у меня мозг Питта и тело Эйнштейна, но ведь это тоже считается?! Или чтобы обратить на себя твоё внимание стоит приехать на свидание на автомобиле, сплошь состоящем из гортензий?»

Такие сообщения приходят редко. Во-первых, он прочитал меня. Это делают процентов тридцать, остальных не интересует ничего, кроме фотографий. Во-вторых, он прочитал, понял, проанализировал и смог уместно вплести это в свой, пусть и слишком старательно-нервозный текст. Не волнуйся ты так. Будет интересно. Мне уже было интересно тебя прочесть, и я улыбалась. Значит, не смогу не стараться в ответ.

«Вадим, привет! Если бы хоть одно из твоих Питт-Эйнштейн Альтер эго обладали таким не мужским качеством, как проницательность, ты бы легко считал подвох, а именно – мои недостатки – с первых же строк. Но даже их ты решил причислить к моим достоинствам, что в полной мере твоё право. По правде сказать, это самое длинное моё сообщение эвер, поскольку я ужасно ленива производить впечатление на незнакомцев. Гортензии, свидание – да. С машиной можешь не экспериментировать».

Оказалось, что он действительно живёт в Лондоне и не бывает в Москве. Поэтому в четырёх сообщениях мы договорились о встрече на «нейтральной территории» – Порто Монтенегро.

«Я все организую, и сразу оговорюсь, что ты мне ничего за это не будешь должна. Я просто хочу с тобой познакомиться, и я легко могу себе это позволить».

Тонко, но про могу позволить лишнее. Все-таки ты русский, парень, ну никак без этого. Позволить себе Черногорию? Пожалуйста, не повторяй подобное, трудно быть сдержанной на язык леди, когда он – бритва.

Четыре дня – через неделю в начале июня.

Билеты в бизнес-класс принтскрином в воцапе – через час после его пятнадцатиминутного голосового сообщения с множеством э-э-э, пауз, торопливых речевых нагоняй, и моего «договорились».

Пытался поселить нас в одном сьюте «76 метров, я уступлю тебе спальню, а сам перемещусь в гостиную на диван», но я возразила отдельным номером.

Нет, скорей всего я буду с ним спать. Но не хочу ночевать вместе и делить ванную.

Большинство женщин, которых я знаю, моих подруг и знакомых, не понимают, что должно происходить в голове, чтобы принимать такие приглашения. Они всегда слушают меня, приоткрыв скучающий рот, но никогда не решаются. Это страшно, ненадежно, это может быть опасно в конце-то концов. И я с ними согласна. Видимо моя психика застряла где-то между акулой-сорви-головой в погоне за эмоциями, красивым всем и играми на грани драмы с трагедией и тюлевой бледно-розовой юбкой-пачкой на шестилетней девочке, которую ведут на выпускной в детском саду и на ней первые и последние в ее жизни атласные перчатки по локоть. Ничто не помогает мне перестать верить в любой исход самой прозаичной интрижки. А захватывающее дух чудо победы мечты над реальностью не происходит с хорошими и понятными парнями. Это не происходит с соседом, который влюблен в тебя с десяти лет, с боссом, который два года безответно заваливает подарками, с более чем подарочным кандидатом, который с первого же свидания честно говорит о своих намерениях. Чудо преодоления, чудо осуществления невозможного или маловероятного будет только когда идешь в полной темноте, босяком, ступнями чувствуешь что-то почти раскаленное, а вокруг пахнет жареным мясом.

И да, история с Черногорией, не знающим чего хочет и ни на минуту не поколебавшимся со своим приглашением даже после новости, что я еще не разведена, парнем, который живет в двух с половиной тысячах от меня и никогда не бывает в моем городе – все это казалось отличным испытанием как раз по мне – никто другой не сможет сделать из этого буржуазный хэппи-энд в сепии. А я смогу.

Начищенное свежепобеленное Монако встретило меня с отельным S-классом в Порто Монтенегро. Аэропорт Тивата находится в стране третьего мира с какими-то проблемами, о которых мама смотрит в новостях, где уж совсем экономически плохо, безработица и грани военного конфликта. Спустя же четыре километра от него – тщеславные яхты с французскими именами, причёсанно цветущие гортензии, игрушечный променад с идеальными низкорослыми отелями. Regent Porto Montenegro (название отеля, куда я, собственно, еду, я узнала только в ночь накануне. В полной темноте – помните?) стоит в самом порту напротив полосатого крана-«Эйфелевой башни» и нескольких десятков лучших суден, владельцы которых все-таки заботятся о бюджете. Здесь дешевле держать яхту, чем на юге Франции или Сардинии. Но уже ничем не хуже.

Вадим приехал полчаса назад и уже заселился. Летел через соседнюю Хорватию – в Тиват нет прямых рейсов ни из Лондона, ни из Барселоны, где была его последняя рабочая встреча.

– Добрый день, мадам Яковлев! Приветствую Вас в нашем отеле! Позвольте, пожалуйста, Ваш паспорт. – смуглая девушка за комфортным сидячим для всех ресепшн-столом с плотным конским хвостом и лицом, сразу ассоциирующимся с горами, передает мне стакан воды с лимоном, влажное полотенце и начинает писать. – Мистер Вадим уже здесь. Спасибо, Ваша карта не требуется.

Я смотрю по сторонам. Но не оценивая. Мне ясно, где я, с ароматной цветущей арки у входа и таблички «leading hotels of the world». Здесь будет хорошо и одной. Но восторги отельной звездности, к сожалению, лет на десять меня моложе.

Если он хорош, и мне будет слишком радостно – я пропала.

В лифте рассматриваю себя в зеркало. На грани с искусством изорванная оверсайз куртка из светло-голубого денима, той самой длины, чтобы оценить, как сидят узкие черные леггинсы. Простая черная майка без белья, рубашка в клетку, рожденные уставшими кеды на босу ногу. Неприлично длинноногая, модная и небрежная – то, что надо, чтобы невольно щелкнуть по носу мальчика, решившего поиграть в миллионеры. Он младше меня на два года. Не без сожаления всматриваюсь в голое лицо с пигментом, которому позавидует Шантель Винни. Секунду смотрю на солнцезащитный с тонирующим эффектом крем в сумке, следующую – надеваю и снимаю зеркальные очки на пол-лица. Плохо. Я волнуюсь, а еще даже его не видела.

– Привет! – Вадим заходит в распахнутую еще не успевшим уйти носильщиком дверь моего номера. Бегло успеваю заметить продолговатую пухлую ванну с окном в большую спальню и террасу, уставившуюся прямо на яхты и горизонт.

– Привет! Неужели теперь ты не будешь писать? – более длинных сообщений с ядром в три с половиной слова и замотанных в нужные и ненужные шутки с ног до головы я не встречала. Он в мягко-черных крупных очках, лаконичных, но новых, белой футболке тонкого джерси, расслабленных около серого брюках. Тоже играет в небрежность. Не улыбается.

Мы выходим на террасу (теперь и я надену очки, «псевдо-тренди очки в помещении»!), перебрасываемся парой слов о том, что стоит кинуть вещи и пойти обедать.

Свой первый миллион Вадим заработал в двадцать три. Мальчик, большую часть своей российской жизни проведший в Питере, в тринадцать лет, не знаю как, потерял отца и совершенно один оказался сначала в лондонской частной школе, затем в Оксфорде и вскоре возглавил также перебравшуюся в Лондон семью из матери и двух младших сестер.

Его тонкие губы всегда плотно сжаты. И не выдают ни похоти (как у Никиты – легким изгибом), ни тщеславия, ни каких-то сомнений. Впервые вижу просто сжатый ничего не означающий рот. Он говорит много, но только о том, что сам себе негласно регламентировал, абсолютно лишенный и малейшей случайной возможности сказать лишнее. Он не пьет алкоголь. И, конечно, не курит. Ему неинтересны зависимости любого толка, он не цепляется глазами за женщин, не намекает и не флиртует. Любую простую фразу он зачем-то оплетает жирной мутной пряжей деепричастных оборотов, параллельных сюжетных линий и всегда – шуток, над которыми можно только ухмыльнуться, – губы улыбаются очень редко. Глаза никогда.

– Ты свободная женщина, выпей бокал вина. – смотрит как на неведому зверушку, которую по-русски жмут домостроевским мозолистым кулаком.

Меня это раздражает. Мы в кафе на набережной, да, солнце, но он даже не пытается снять очки. Тем не менее под ними он рассматривает мои босые ноги, которые попеременно то спускаются, то вновь забираются на диван. По крайней мере я надеюсь, что рассматривает.

Странно, мне будто писал другой человек. Тот непрестанно повторял моё имя, пытаясь придать значительности следующему за ним раздутому тексту, растягивал паузы в голосовых сообщениях от скрываемого волнения, делал нескучные комплименты в духе «на этой фотографии твоим скулам позавидовала бы Кейт Мосс на пике карьеры». Этот же будто забыл моё имя, не замечал лицо, волосы, грудь, платье, был бесстрастный как само слово з а с у х а, причём равнодушие это было такого толка, что говорило не «ты мне не понравилась», а «мне вообще никто не нужен, я и так охрененно спокойно счастлив со своим медальоном-монетой до нашей эры на груди (подарком мамы) и своими же сжатыми губами».

Подзываю официанта, прошу бокал розе и выклянчиваю две личные официантские сигареты.

– Почему ты решила стать журналистом?

– Я не стала журналистом. Но решила поступать на журфак, потому что как-то в школе прочла дурацкий мамин роман Сидни Шелдона, закрученный в психоделический детектив с раздвоением личности, – там было про журналистку. Красивую, сексуальную и дерзкую журналистку. Такой я хотела видеть себя. Поработав в разных изданиях и теленовостях пару лет еще во время учебы в МГУ, я поняла, что это не соответствует моей задумке. Меня окружали не красивые, не дерзкие и не сексуальные люди, более того – не творческие. Я там была не на месте. На этом моя история с журналистикой в чистом виде закончилась.

– Сексуальная, дерзкая…

– …и свободная. Это мое триединство. Это я.

– Правда. – в первый раз почти улыбнулся, – А чем ты тогда занимаешься?

– Мой основной бизнес это bespoke ателье – персональный пошив дорогой женской и мужской одежды. До этого я была в той же сфере – занималась премиальным модным ритейлом. А именно – работала байером у самых заметных на российском рынке тяжелого одежного люкса игроков – Меркури, Боско, Крокус. На всякий случай: байер это тот, кто заказывает коллекции в шоу-румах дизайнеров, и потом эти вещи продаются в магазинах. – не могу понять, насколько ему интересно и ясно. Он в очках, а губы в своем обычном ничего не выражающем положении. – Собственно в области моды я оказалась сразу после журфака совершенно случайно – мой тогдашний влиятельный любовник хотел меня чем-то занять и организовал замом директора в одной некоммерческой организации, занимающейся поиском и поддержкой начинающих дизайнеров.

Колючее «влиятельный любовник» намеренно. Ему, конечно, очевидно, что я не той породы подсадных дур в очках без диоптрий. Хочу реакцию. Удивление. Недоумение. Ноль.

– В общем, оказавшись в фэшн случайно, через два года я поняла, что дизайнерские закупки – это то, где я хочу продолжить. Несколько лет в разных компаниях на этой позиции, и после уже свой проект ателье. Еще я копирайтер на интересных мне проектах и пишу и читаю тренинги для линейного персонала в магазинах одежды.

– Сколько всего. Да ты совсем не триединство тогда!

Он не восхищается, не задает вопросов – а это вообще-то обычная реакция мужчин, которые слушают мое пестрое многогранное резюме. Как инвестор он понимает, что все это абсолютно провальные стартапы? Даже если так. Я же девочка – в моем случае уж точно важней процесс, чем результат. С кем ты имел дело, если слушать меня сейчас неинтересно? Успокойся. Ты слишком волнуешься. Это уже себе.

– У меня предложение. Пойдем в отель переоденемся и купаться.

Уже почти вечер, вокруг порт, очевидного пляжа поблизости нет. Я выбью из-под тебя эту отполированную, закаленную тупыми кембриджскими церемониями посвящения «выпей из вонючего ботинка» или «поцелуй бомжа», скамеечку! У меня красивое тело и купальник Agent Provocateur с небрежным «ROCKERS» на задней части плавок, я до крайней степени возбуждения прямолинейна и непосредственна как ребенок, мне как никому удается в идеальной пропорции смешивать кошачью мнимую холодность с моментами непредсказуемой нежности. Это всегда работает. Я во что бы то ни стало выбью твою скамеечку.

– Пойдем.

«Вадим Варшарин, тридцатилетний миллионер российского происхождения», говорит Гугл, отвечая на запрос «Веарта» – до того неведомый для меня набор букв. Я не спрашивала его фамилию. Мы говорили о его проектах и любимым он назвал этот музей современного искусства в Петербурге, самый крупный частный музей в России. Я не могла не полюбопытствовать.

Главное, что мне было важно понять, где он взял старт. Инвестор в тридцать? Сколько золотых мальчиков в дорогих часах и папиных машинах считают себя кем-то около того. Мой прямой вопрос, откуда деньги, на удивление ничего не изменил в его лице.

«Первый миллион – сам, в двадцать три. Избавился от комплекса, убедился, что могу с нуля, и пустил себя к семейному капиталу. Потому что никто все равно лучше им не распорядится».

Вода ледяная. Но мне приятно и радостно, потому что ни одна простая и бесплатная вещь в мире не приносит мне больше, чем море. Мы плаваем на слишком рациональном расстоянии друг от друга, и никто не пытается его сократить. Вадим, наконец, без очков, но так же равнодушно-спокойно приемлет Адриатическое, как и моё джинсовое бикини. Он все же слишком худой. Даже нет, дело не в худобе. У него будто женские плечи и руки, слишком щуплая спина для высокого и спортивного в целом мужчины.

Стоит ли вообще затевать, не знаю, но лучше переспать с ним попозже. Если в самом начале, а мне, вероятней всего, не понравится, то потом несколько дней придётся неловко отмахиваться и избегать.

Первый раз он выдаст раздражённый интерес, рассказывая о своём любимом детище, «Веарте», – и стараясь не замечать, что от холода и от намоченной просоленными волосами майки у меня торчат соски.

– Замёрзла? Хочешь мою футболку?

– Хочу.

Уже темно. Я иду пешком до отеля с голым по пояс, узкой и бледной грудной клеткой, светлым мужчиной не в моем вкусе счастливая намочить волосами надетую на меня его футболку.

Через пару часов за ужином он запишет этот момент в заметки своего телефона как тот самый, когда он мне впервые понравился. Не так уж много ты прочитал во мне, пижон. Но на этот вопрос ответил даже раньше, чем я его себе задала.

– У меня были серьезные отношения с тремя девушками. Но только один раз я сказал, что люблю, в тот момент, когда действительно это чувствовал. – он ест медленно, так же не выказывая своей симпатии или антипатии вкусу карпаччо из дорадо с трюфелем. – Нет, постой, был еще один раз. Но меня эмоционально раскачали, позже я понял, что на самом деле это не было правдой. А ты? Как часто ты говорила, что любишь?

– Я обожаю эмоциональные качели, Вадим, только так, мне кажется, и можно ощущать максимально возможное счастье. Как и максимально возможное горе. Поэтому я часто говорила «люблю».

– Но скольким мужчинам?

– Сложно сказать. Постой… – он вопросительно смотрит на меня, пока я перебираю про себя имена, – думаю, до десяти. Между пятью и десятью.

– А тебе необходимы отношения? В том смысле, что ты лучше себя чувствуешь, когда с кем-то в паре?

Мне не хочется отвечать «да», но ответ сразу высвечивается горящим табло. Да, я такая, не самодостаточная. Это сейчас очень немодно. Но я отчетливо помню, как еще пару месяцев назад крепко спала рядом с любимым человеком, курила не больше трех сигарет в неделю, и то только когда мы вместе выбирались в бар, и была счастлива отправлять ему видео, как пою песню кошачьим голосом в пробке. Теперь для сна у меня Атаракс и пачка в два дня. Разница очевидна.

– Не хочу так отвечать, но да. В отношениях я счастливей. Я умею наслаждаться жизнью и так. Но главная ценность для меня – это любовь. И я по-прежнему в нее верю. Каждый раз выходя замуж, я была уверена, что это навсегда. Убеждена, что только так и стоит затеваться. Более того, я не разочаровалась в этой идее, и знаю, что выйду замуж еще. Я вообще люблю выходить замуж, – смеюсь, но говорю правду, – Скорей всего я знаю ответ, но все же спрошу: а ты? Как ты счастливей?

– Мои эмоции придерживаются более ровного графика. Если тебя колбасит от десяти до единицы, то я привык быть на стабильных шести. Конечно, в моей жизни были болезненные моменты и расставания, но я такой человек, что не могу пребывать в унынии долго, я умею доставать себя из этого. Поэтому скажу, что у меня нет очевидных предпочтений – в отношениях или без. Да, я в том возрасте, когда начинаешь задумываться о семье, и все это будет. Большинство моих друзей уже женились или обзавелись постоянными отношениями, порой я очень скучаю по нашим холостым вылазкам, но они уже не готовы их разделить. Но я искренне рад своей жизни и тому, какая она, кроме того, у меня сейчас есть более первоочередные задачи, которые очень увлекают меня и мои амбиции.

Первоочередные задачи. Сколько же денег тебе нужно.

Снял кашемировый темно-синий джемпер с мелкими бордовыми мухами, оставшись в тонкой трикотажной футболке, и повесил его на спинку стула. Это слишком узнаваемо Гуччи. Бирки отрезаны.

– И тем не менее, Даша, тебе, наверно, быстро надоедают люди?

– Да. Как и тебе.

– Какие качества тебе важны в мужчине?

– Считаю этот вопрос дурацким, но попробую ответить.

– Почему дурацким? – рациональные вопросы не могут быть дурацкими для рационального Вадима.

– Потому что если я встречаю своего мужчину, то выбираю его не за набор качеств. Иногда даже вопреки. Но скажу так: вот, что точно есть в моем мужчине. Подвиг, сила и великодушие. Подвиг – это дерзость, отчаянная уверенность, что можно пойти против всех на свете и победить, увести из бара самую красивую девушку, даже если ты студент или просто нищий. Сила – это про принятие решений, способность переносить боль и верность слову. Великодушие – это быть добрым, благородным и щедрым. А что ты разглядываешь в женщинах?

– У меня все четко. Первое – это хороший характер. Что значит умение радоваться мелочам, наслаждаться каждой минутой, жить с легкостью. Второе – увлеченность своим делом. Причем неважно, приносит ли это какой-то доход. Главное, что человек реализуется и развивается, пишет ли он картины, выращивает цветы или учит детей. И третье – немаловажное – это материнские качества. Способность заботиться.

«Это же я!» – подростком пробежало в моей голове. Еще один очень плохой хороший признак. Уже два дня я не думаю о муже, которого нужно решиться назвать бывшим. Здесь и сейчас происходит что-то совсем в ином измерении. Далеком от решений, как собраться с силами и убрать с Фейсбука статус «в браке с Никитой Яковлевым» и что за этим последует.

– Ты боишься смерти?

– Нет.

– Правда? А я очень боюсь смерти и старости. Недавно стала бояться, так, что даже некомфортно летать в самолетах. А чего ты тогда боишься?

– Боюсь подвести того, перед кем взял обязательства. Так наверно.

– И умрешь за таких?

– Хм. За мать умру. – удивление на его лице никогда не выглядит растерянным. Зрачки наверх и вправо. На этом месте смирившиеся со статусом «человек» произносят «хороший вопрос!» и растягивают окончания, – за сестер нет, пожалуй.

Есть люди, которых нужно открывать как устрицу. Дурацкий уродливый камень весь в зацепках, кажется, не подступиться. И вроде бы нашел шов, куда можно втиснуть что-то тонкое и растянуть до раскрытия. Но момент – и шва как не бывало. Опять серый острый булыжник.

– Ты сказал, что по-настоящему любил только одну. Кого из трех?

– Самую первую. Даже жениться был готов. В двадцать один.

Двадцать один. Не смеши меня. Давай теперь расскажи историю о том, как в юности ветреная красавица не оправдала твоих надежд и поэтому ты такой независимо-счастливый и самодостаточный на всю оставшуюся жизнь.

– И что случилось? Почему расстались?

– Я понял, что человек еще ребенок. И не готов стать настоящим партнером.

– Партнером? М-м-м, как интересно. А ты все еще за партнерские отношения или все-таки повзрослел с тех пор?

– Ты считаешь уместным спрашивать повзрослел ли я? Да, я за партнерские отношения. Потому что, когда погиб мой отец, моя мать осталась одна с тремя детьми. И не будь она «хорошим партнером», не думаю, что все это было бы ей по плечу. – зло побледнел, раковина больно придавила мне палец. Впервые так промахиваюсь. Если это игра, то беги. Беги.

– Прости. Я не так прочла это твое партнерство. Не хотела тебя задеть. Но в любом случае мы же все верно повзрослели с двадцати одного года, разве не так? – не улыбается и не отходит. Раковина не разжимается, вот-вот вопьется мне в кожу. – Ты спрашивал, что произошло с моим последним браком. Я отвечу. – остается только эмоционально раздеться и снять с себя кожу. Неужели и здесь устоит. – Мы были вместе четыре года. С первого дня, когда познакомились, словно вспышка, провал. Он был женат, двое детей, почти год не уходил из семьи. Я расставалась с ним несколько раз за этот год, не хотела ждать, но нас хватало дней на десять и все по новой. Наконец, ушел, решился жить честно. При этом все потерял. Оставил только что купленную квартиру на Арбате, потерял все деньги – остался ни с чем в тридцать девять лет. Очень болезненно переживал расставание с детьми. Боялся, что они его возненавидят. Потому что всегда был реальным отцом, не тем, что только по головке треплет перед сном. Отцом, что варит супы, по пробкам после работы едет вырезать английский алфавит к завтрашнему уроку. Но мы стали вместе. Прошли через очень многое. И не разлюбили. До последнего не снижался градус. Но дело в том, что я захотела ребенка. А он нет. Поэтому я ушла.

Мне уже неважно, что он скажет.

Кто ты, Вадим, – четвертое – восьмое июня 2017 года. Я столько смогла выжечь в себе за последнюю жизнь, что твоя ракушка ничего мне не сделает. Даже если отрежет руку по локоть.

– Знаю, что ты, умный и рациональный, скажешь. Мой первый брак ты назвал тем, что переживают в подростковом возрасте. Здесь, в целом, то же самое. Огромная страсть двух не умеющих держать себя в руках людей, которую я все еще считаю любовью.

– Нет, не скажу. Мне очень жаль, что это произошло с тобой. Это очень больно.

Самое простое, честное и искреннее сочувствие за все эти месяцы долгих разговоров с подругами, сестрой и психотерапевтом. Казалось, что все уже выплакано истериками в ванной, сутками молчания, не вставая с постели, запито пластинами Атаракса. Казалось, что эта исповедь – уже запрещенная в честной игре с никак не поддающимся соперником манипуляция. Глаза защипало. Отвернись. Он снова положил тебя на лопатки. Если он играет, он победил.

– Это подтверждает мой главный принцип в любых отношениях – обо всем надо договариваться в самом начале. Начиная с понятий верности/неверности и заканчивая брачным контрактом. – Вадим смотрит мягко и торжествующе.

– Я против брачного контракта. Это как готовить белые тапки новорожденному.

– Ну, видишь, хорошо, что это мы уже сейчас обсудили.

– Значит, мы точно не поженимся? – ухмылку не забудь.

– Скорей всего нет.

Ну все, секса не будет. Зачем мне это? Сегодня после дня на солнце, белоснежных пляжных кроватей и венозно-красного бикини Agent Provocateur (эту модель, не раз видела, продавали девчонки в группах на Фейсбук за подписью «Абсолютно новый, с бирками, так и не решилась надеть»), мне уже удалось изящно выскользнуть и не оказаться в его постели, даже еще не имея такие веские причины против. При этом невыносимо ощущая шеей, как может быть хорошо. И тем не менее вышло неожиданно для обоих ответить «Понимаю» на «Так не хочется тебя отпускать», прервать поцелуй ухмылкой и завершить развилку уверенным шагом в сторону своего номера. Если тогда нет, то теперь и подавно.

Возвращаемся в отель за руку. Проходя тем самым ароматным цветочным туннелем у входа в лобби, он крепко обнимает и шепчет прямо в губы.

– Знаешь, ты не надоедаешь. Это один из самых важных комплиментов в моей системе ценностей.

– Погладишь меня?

– Да. Поглажу.

Раковина захлопнулась. Пошла кровь.

Каждый раз оказываясь напротив его бесстрастного лица, за разговором или молча, хотелось спрятаться и укрыться. Что бы он ни сказал: об отношениях, животных, любви, смерти, друзьях, Тиндере, семье – обдавало таким холодом и моим поражением, вызывало интуитивное несогласие, даже при согласии рациональном.

С Никитой я привыкла к абсолютному восхищению, бесперебойному потоку эмоций, «люблю» и «охуительная» ежедневной пилюлей. Мне нужно, чтобы обнимали и гладили как кошку, вели за руку, бросали чертовы искры из глаз. Ну зачем тебе такой скальпель в нагрудном кармане?

Но каждый раз обнаружив себя в его руках и пальцах, самых умных пальцах – можно было отдать депозитом весь воздух на двадцать лет вперёд, лишь бы они не прекращали.

Когда мы переспали, стало очевидно, что к мужу я не вернусь.

– Я всегда с тем, с кем самый лучший секс. Это главный фундамент отношений для меня, не единственный, конечно, но без него дальше можно не смотреть. – Лежу на мокром, приподнявшись на локте.

– У тебя секс фундамент? Не бывает идеально. Мне важнее такие качества, как надёжность, лёгкость характера, ум, увлеченность своим делом, признаки потенциально хорошей матери. Секс может быть на шестерку. Секс фундамент… Теперь я понимаю, почему твои браки держались два – четыре года. Первые полгода – год с тобой просто не вылезаешь из постели.

И мы, действительно, не прекращали.

– Красивая, дерзкая сексуальная. Резко вошла, расстегнула, платье упало на пол. До сих пор картинка перед глазами. И легла – погладь меня. – он, наконец, улыбается, гладит мои волосы, вспоминая второй вечер.

Платье упало так эффектно, потому что было из тяжелого, на цвет как голубика, кружева и держалось на одних тонких бретельках. Полчаса назад смотрели в постели «Дурак» Быкова с ноутбука, обсудили, что малодушней, пожертвовать своей порядочностью или близкими. Вадим рассказывал про Гумилева и его расстрел, когда тот отказался быть единственным помилованным среди офицеров. Одна из этических скрепок, поставленных его матерью в детстве.

У нас тут, похоже, разлился пробник обычных отношений молодой буржуазно-эрудированной пары.

Мы говорили обо всем. От трансвеститов до любви на расстоянии, групповом сексе и путешествиях, джинсах с завышенной талией и остается ли человек самим собой при пересадке органов (я считаю, что меня не следует идентифицировать по селезенке). Мы спорили о блокаде Ленинграда и понятии Родины. Не раз я уничижительно смотрела на него, разочарованная его ответами и ценностями. Я обходила серьезные темы, но он их поднимал: семья, дети, каким должно быть жилище, верность, как я нахожу себе приложение Тиндер и каковы мои результаты.

– Я довольна Тиндером. Каждая встреча, которая у меня была, была мне или интересна, или полезна. Но это вопрос ожиданий. Я просто наблюдатель.

– Интересно. А у меня вот противоположные впечатления. Аудитория в большинстве своем некачественная. Скучные, неинтересные, пустые люди, – эти девчонки в призывных позах – «люди» и «аудитория» – Для меня это трата времени. Вероятней всего я удалю свой профайл.

Я промолчала. К чему все это? Меня не нужно «прикармливать» подобными фантомами – я уже в твоей рубашке на голое тело. Мы вместе раскрыли твой текстильный мешочек из-под мокасин Tod’s с атласным морским шнуром для связывания, атласной же маской и мини-вибратором, я уже в курсе, что ты со всем этим путешествуешь. Ты заводишь тему про удаление с сайта знакомств и отношения на расстоянии, но не касаешься того, когда мы увидимся. Оставь уже в покое этот женский рычаг «у нас, возможно, родятся дети», – у каждой второй к тридцати годам он и так расшатан беспринципными и ленивыми умельцами лезть в трусы через душу.

Каждый вечер перед ужином он уходит бегать по набережной. Ужина может и не случиться от усталости или нежелания выбираться. Но бег всегда. Вадим бегает шесть дней в неделю и делает только один выходной. На этой неделе он был в день нашего приезда. Он бегает даже когда едва стоит на ногах от усталости. Совершенно обычное дело для человека, который расстался с еще любимой девушкой в двадцать один только потому, что не увидел в ней надежного партнера.

Каждую ночь, чуть до рассвета, я возвращаюсь спать в свой номер. Когда я ухожу, он надевает свободные серые шорты мягчайшего, очевидно, за это любимого, трикотажа («Потрогай, какая нежная ткань!»), открывает Мак минимального формата и начинает работать. В это время с запалом просыпаются Штаты и шлют отчеты. Ему постоянно приходят письма и сообщения. В те два часа, пока мы смотрим фильм, в правом верхнем углу то и дело всплывают отбивки. Некоторые из них с обилием соседствующих скобок и непонятного происхождения, но женскими именами.

Каждое утро я просыпаюсь прежде, чем почувствую себя отдохнувшей. Тревога и ужас фатального не оставляют, но по утрам особенно не дают покоя. Каждое утро я просыпаюсь и ухожу одна то ли на дикий дальний пляж без морских ограничителей, то ли в порт сидеть под полосатым краном. Спустя два – три часа после этого звонит Вадим, спрашивает, где я, и приходит меня забирать. Никогда не просит вернуться. Приходит и забирает.

Черногорию больше не хочется называть Черногорией. Невероятно красивое Средиземное, не сумевшее проглотить до конца целую россыпь маленьких островов-гор, каким-то чудом покрывшихся деревьями. Наша лодка плывет ненавязчивым, просторным, но все же лабиринтом тысячами метров выросших из воды кусками суши. Большая часть из них – совершенно пустой темно-зеленый кудрявый конус или трапеция, на некоторых мелькают единицами крохотные дома, на одном, скалистом, возвышается отель-крепость с песочного цвета не радушными стенами, вокруг соседнего с ним, тоже скалистого, но совсем маленького, кружатся птицы.

По-осьминожьи сплетясь, мы лежим на передней палубе прямо перед лобовым стеклом капитанской рубки.

– Красивый купальник, – первый комплимент моей одежде. Купальник черный, с блеском пластинки для граммофона, изображает из себя сплошной, но состоит из плавок, прикрепленной к ним спереди в двух местах ленты, которая перекинута через шею, ровно той ширины, чтобы прикрывать грудь, и узкого пояса с белой пряжкой на талии.

– Спасибо. Какой-то бразильский бренд, попался в Рио.

– Ты можешь снять верх, думаю, экипаж яхты сложно чем-то смутить.

– Я не стесняюсь. Просто не загораю топлесс, это вредно. Смотри, там какая-то круглая башня? – мы проплываем остров с приятно старым строением, по-детски указываю на него пятерней.

– …

– Вообще-то это невежливо не отвечать! – наигранно возмущенно приподнимаю очки.

– Хм… А что здесь ответить? – недоуменно-довольно смотрит мне в лицо как на что-то милое, но с неясной функцией, – Да, там что-то круглое.

– Сейчас я тебя научу. Когда женщина спрашивает что-то очевидное, не требующее анализа и даже как такового подтверждения, ты всегда можешь использовать «Ага».

– Ага.

– Ты говоришь это слишком сухо и бесстрастно! Женщина не должна в этот момент чувствовать себя идиоткой! Попробуй «Угу» – может быть тогда у тебя выйдет более естественно! – хохочу, Вадим пытается держать удивленное лицо попавшего в дом для легко, но душевно больных, но уже тоже почти смеется.

Яхта живописно встает в очевидно хорошо ей знакомом и привычном для купания пассажиров месте.

– Возьми, пожалуйста, мои очки, без них мне будет слишком ярко плавать, – надеваю его очки и медленно спускаюсь в воду по откинутой с кормы металлической лестнице.

Он быстро прыгает с верней точки идеальной «рыбкой».

Хоть как-то его поранить. Нацеплять якорей. Ты не смеешь забыть!

Кинематографично упавшее платье, Man down (моя песня), мой фильм, мой запах, вздор про круглую башню. Я никогда не ныряю и даже не прыгаю в воду – был гайморит много раз, и попадание воды в уши болезненно и страшно. Сидим на корме, почти высохли после плавания. Поднимаюсь непреодолимым сиюминутным желанием и не задумываясь, молча, делаю шаг вниз в воду.

Немногим позже возвращаемся в порт, уже одетые, с неколючим скатывающимся солнцем. Та же палуба с белым матрасом на носу, из его Айфона бесстыдно льется прекрасного US качества, но попса, он подпевает, моя голова на его коленях. «Something just like this».

Про якоря он знает не меньше моего.

– Хоть ты и говоришь, что счастливей в отношениях и тебе лучше быть с кем-то, на деле ты очень самодостаточна. Так ты просто лучше раскрываешься.

Он в том же джемпере с бордовыми мухами, тот же ресторан в яхт-клубе, что и в первый вечер. Подводит итоги.

Как всегда, много заказали. Улов дня стынет между нами, есть не хочется. Похоже, обоим. Только что в течение получасового злого спора о том, что такое сохранить свой дом, землю и родину, я презирала его за желание сдать Ленинград во время великой отечественной. Не переставая его бояться и от этого ненавидеть, за то, что в последний вечер он еще дальше от меня, чем в первый.

Мое плотно облегающее второй кожей платье цвета пудры на тонких бретелях привычно не получает никакой оценки. Совсем без макияжа. По пути в отель у меня дрожит все тело и стучат зубы. Он надевает на меня своих кашемировых мух.

«И еще одна отдельная письменная благодарность за эту поездку. Хоть у меня и неплохо развита интуиция, и уже по одному тексту в Тиндере я был уверен, что нам будет интересно вместе, но я и предположить не мог, что проведу эти четыре дня с такой притягательной, необыкновенно нежной и мудрой, действительно дерзкой и сексуальной девушкой. Как я уже говорил, но повторюсь, один из самых значимых комплиментов в моей системе ценностей – ты никогда не надоедаешь, а, напротив, раскрываешь все новые и новые грани своей личности, которые достойны большого уважения. Единственная претензия: как же мокро было спать эти последние два часа перед отъездом)))»

Сообщение приходит, пока я, на корточках примостившись к розетке, заряжаю телефон перед выходом на посадку в самолет.

Под утро я как обычно ушла спать в свой номер. Мы попрощались в дверях, сказав друг другу спасибо, несколько нетривиальных комплиментов и ничего о планах. Я ждала, что он скажет.

Утром все разлетелись по своим делам.

«Вадим, спасибо за чудесную поездку и эти слова – они очень твои. Я впервые встретила мужчину, которого не нужно вдохновлять. И это поразительно, и это страшно для таких как я, кто по большому счету больше ничего не умеет»

Света всю жизнь проработала в московском Метрополитене и трижды была замужем. У нее есть дочь Маша чуть за двадцать, которая скоро отправляет уже свою дочь в школу. Также у нее, к сожалению, есть сахарный диабет. Есть бывший муж, с которым и Света, и Маша, и дочка Маши по-прежнему живут в одной квартире на Коломенской. До работы недалеко.

Домофонная дверь протяжно скулит, сообщая, что открывается, до того, как я касаюсь ручки. Значит, сегодня Света дежурит. Из троих консьержей, каждая из которых ко мне доброжелательна (в России так приятно заслужить расположение консьержа!), только Света открывает жильцам дверь. Пустяк – просто нажать кнопку рядом со столом, за которым сидишь весь день. Но надо же заметить человека в камеру. Надо успеть до того, как он коснулся ручки. Причем это в общем-то все и не надо вовсе, потому что не входит в должностные обязанности и не покрывается ежемесячным взносом в четыреста рублей с квартиры. Света полная, с нарядной ярко-рыжей стрижкой. Всегда с макияжем, всегда красиво задрапирована. Всегда веселая (ну почти, когда дочь не обижает).

– Дарья! Как дела? Загорела как! Молодец! – Света тяжело, но задорно выкатывается в холл в желтом длинном платье. Ей красиво.

– Света, здравствуйте! Да в этот раз недолго…

– Где была?

– В Черногории… – мне хочется и вырваться от нее поскорей, и остаться в ее добром, простоватом, обнимающем любопытстве.

– Молодец, детка, езди-езди! Я уже жду не дождусь…

Каждую осень Света старается купить двухнедельную путевку на следующее лето. Так дешевле. В прошлом году она была в Испании. Теперь дожидается Греции. У нее будет отель на горе, красивый вид и тяжелый подъем, поэтому полгода назад Света бросила курить и села на диету.

– Отлично! Когда у вас?

– Двадцать седьмого июня! Вылет рано из Шереметьево, с вечера поеду. Но так даже и лучше…

Интересно, зачем с вечера? Чтобы на метро доехать? Лень спрашивать…

– Ой такая дура! Купила два купальника зачем-то! Шлепки такие, знаешь, с плетеной подошвой. Тоже двое! – Света тараторит и смеется. Света светится. Я, кажется, трезвею. – Набрала экскурсий там… Обязательно в Бари… В Италию… На пароме, там недалеко. И больше б взяла, но уже не потяну. Так дорого с этим евро. Весь год копила, надо взять с собой побольше.

– Ну и прекрасно, вы же отдыхать едете! Да и Греция. Там такие мужчины! Конечно, вам нужно два купальника!

– Ой да ну их к черту! – отказывается наотмашь, но взглядом заинтригована. – Дарья, живи для себя детка! Как вспомню в прошлом году… Повезли нас на испанский вечер, столы, скатерти, вино разносят, официанты все в белом. Потом как вышли выступать их красавцы! Играли, пели! А я сижу и плачу. Думаю «Вот посмотри, мамочка, где твоя Светка отказалась! В красоте какой! И танцуют для нее, и поют! Думала ли ты, мамочка? Сама ж ничего не видела…

– И в Греции будет хорошо! Совсем чуть-чуть вам осталось! Я пойду…

– Ну, рассказывай! Как все прошло? Я так волновалась за тебя! Ты писала такие восхищенные непохожие на тебя сообщения! Вчера прилетела? – я прилетела позавчера, но не видела ни малейшего смысла вставать с постели и даже открывать глаза. Катя, моя уже подруга, еще недавно соседка по Коломенской набережной, только переехала к парню на Университет, поэтому, увы, мы не сможем как обычно прогуляться по нашему Нагатинскому променаду и поупражняться в психологических техниках, и мной, и ей приобретенных многомесячными визитами к психотерапевтам.

– Да, вчера, – соврала, стараюсь казаться бодрой, – ну что сказать… Очень все классно, красиво, я тебе писала…

– И-и-и? На чем договорились?

– Ни на чем. Мы больше не увидимся. Все было классно, но он не влюбился в меня.

– Он так сказал?

– Нет, мы вообще об этом не говорили. Но это так.

– Так. Не додумывай за других.

– Кать, не надо. Я в клочья. Я все верно оцениваю. Я понимаю, что это четыре дня и ничего, собственно, не произошло. Я понимаю и почти кряхчу от старания воспринимать все это как радостное красивое приключение, которое можно сложить в секретный девичий альбомчик, повернуть ключик и спрятать под кроватку с прочим приданым. Но пока все это не выходит. Я познакомилась с тем, из-за кого я больше не смогу быть с Никитой. Только он не влюбился в меня. Он ни во что не играет. Поэтому женские манипуляции совершенно бессмысленны. Он действует по намеченному плану и ничто не способно сбить с него. Более независимого человека я не встречала. Он не нуждается в том, чтобы его вдохновляли, поощряли, хвалили.

Когда во второй вечер я рассказала, как скоропостижно скончался мой брак, я увидела в нем такое искреннее сочувствие, какого мне не дал ни один человек за эти пару месяцев. Чуть не расплакалась тогда – так удивительно, неожиданно было увидеть это глубокое понимание моей боли, облаченное в какие-то очень простые слова. Ему тридцать, почти все он заработал сам и уже думает о социальной ответственности, создавая музей в России, в которой он не живет. Я встречала много богатых мужчин, ты знаешь, но никто из них не думал дальше своего дома, яхты, самолета, острова, – а они-то как раз были ближе к тому возрасту, когда стоит распланировать депозит добрых дел. Я не встречала таких, как он. Да, мне не все нравилось, и я не совсем согласна, многое меня бесило и возмущало. Но мне не хотелось закрывать эту книгу, прочитав оглавление.

– Даш… Ты сейчас все так воспринимаешь, потому что еще не отошла от разрыва с мужем. Ты не можешь трезво оценивать. Очень мало времени прошло. Тебе надо побыть с собой. Разрешить себе погрустить и позлиться. Ты имеешь на это полное право. Никита подвел тебя. Какие бы ни были обстоятельства, но это так. Ты еще как раненый зверь. Поэтому и любой проходящий, пусть и неплохой, мужчина, может тебя поранить. Не спеши.

– Я знаю, Кать, я согласна. Просто уже так устала от себя. Никто не видит, ты ж знаешь. Я огурцом. Весела, цинична, в платье. Но как же я себе надоела. И Тиндер не будет спасать, как раньше. Они теперь все меня раздражают. Недостаточно умны, недостаточно богаты, недостаточно молоды, недостаточно искрометны. И в конечном итоге все достаточно смешны и посредственны. Корень зла – сравнение.

– Потерпи. К черту Тиндер. Побудь с собой. Не заглушай ими себя, только-только начинаешь, наконец, слышать. А вообще, я хочу сказать, что восхищаюсь тобой. Ты на все это решилась. Перекроила свою жизнь, не испугалась. Ищешь себя. Нет. Растишь себя. Ты очень смелая и сильная. Я смотрю на тебя и думаю, как Дашка держится, смеется, губы красной помадой красит. Я бы расклеилась. И знаешь, Даш. Он может и классный парень, твой Вадим, только во всем этом есть что-то искусственное. Ты гораздо круче и честнее сама с собой, чем он.

VV: «Привет! Я со своими перелетами и бесконечными переговорами закрутился, и только сейчас с ужасом вспомнил, что не спросил, как ты добралась. Все в порядке?»

Сообщение приходит в полночь по Москве спустя два дня после моего возвращения, как только я захлопываю дверь машины после очередного не-помню-с-кем свидания на Патриках. Вадим учтиво просил меня написать по приезду, но я и не собиралась. К чему эти условности. Прилетишь искать мои останки на месте авиакатастрофы под Химками?

Но картинка за лобовым стеклом вдруг раскрасилась.

D: «Привет! Да, все хорошо, спасибо! Как Баку?» – сухо, сдержанно, вежливо. С его стороны это в любом случае не более, чем реверанс вежливости.

VV: «Все отлично. В Баку весь в мыле, так загружен. Только жаль, в насильника тут не поиграешь, во втором дубле я бы лучше сработал». Вспоминает последнюю ночь. Тебе жаль? А может…

D: «Какие уж тут игры. Ты был так жесток. У меня и так до сих пор все болит. Пожалуйста, не надо…» Позови меня, и я поеду в аэропорт прямо сейчас!

VV: «Ха-ха, я помню это «Пожалуйста, не надо!», и оно звучало как «Только не бросай меня в терновый куст!»

D: «Именно, Братец Лис»

VV: «Спасибо, что не сказала пи*лис)))»

Все-таки и у тебя не каждый раз так феерично, мистер-мне-никто-не-нужен.

Позови меня!

Сообщения от него выскакивают с перерывом в сутки. Между ними я всё ненавижу. Когда же буквы от «Вадим Варшарин» появляются и не складываются в «я скучаю»/ «хочу тебя» / «завтра в пять я в Москве» / «когда ты можешь прилететь в Лондон или мне плевать куда?», я ненавижу всё с утроенной силой. И его я ненавижу больше всего. Шутки, книги, фильмы, шутки, исповедь рано проснувшейся совы – что угодно в его сообщениях, но не я. Уж не решил ли ты по-братски дружить со мной? Я не права. Знаю, что не права. Мне самой сейчас пока не до отношений. Он общается с тобой. Он этого хочет, значит, ему это нравится. И тебе нравится. Ты хочешь больше?

Тиндер-Тиндер-Тиндер. Мне надо переключиться, иначе всё испорчу – я себя знаю. Он даже не представляет как злят его текстовые полотна о музеях, когда каждый день мастурбируешь на записанное им в последнюю ночь видео.

Ателье, примерки, клиентки не отвлекают. Наоборот, их главным бонусом к предоставляемой услуге премиального персонального пошива с выездом на дом стало развлекательное чтиво моей личной жизни.

Рекламные тексты пишутся быстро, легко и неохотно, будто боятся отнять внимание от основного.

Новые Тиндер-соискатели только раздражают. Бледное подобие всего. Корявая, посредственная, претенциозная масса пиджаков, запонок и поло.

Я должна отвлечь себя, чем-то не менее сильным по эмоциям, чтобы защипало. Стукни правую ногу о косяк. Иначе расчешешь левую до мяса.

Никита.

«Даша, привет! Ты в Москве?)»

Фейсбук мессенджер. Аня Анимова. Платиновая блондинка с простым круглым бесцветным лицом и красивыми худыми ногами. Мы виделись всего однажды, и буквально пять минут, когда Ульянка, моя близкая подруга и брокер по продаже недвижимости, показывала мне потенциальную квартиру для покупки. Они были коллегами и вместе работали в акульем логове московского real estate люкса Kalinka Realty. Как водится у симпатизирующих актуальности незнакомцев, мы стали друзьями на Фейбсук, и с тех пор время от времени не специально наблюдали за жизнью друг друга, пролистывая фотографии в ленте, щедро поощряя лайками и поздравлениями с днем рождения в семь слов.

«Аня, привет! Да, в Москве. Как дела?»

Думаю, она просто хочет пообщаться. У меня тоже время от времени возникает такое желание – написать кому-то из фейсбучных подружек, с кем давно или вообще не встречалась лично, кто симпатичен и близок своей сетевой историей. Позвать попить кофе или виски и поболтать. Но я никогда не решалась. Поэтому мне симпатичен ее порыв.

«Я просто хотела позвать тебя выпить кофе)» – в точку.

«Давай, конечно, я с радостью! У меня сейчас встреча на Покровке, буду здесь еще часа два, а после готова)»

«Отлично! Как тебе на Фрунзенской в «MOS»? Это напротив парка Трубецких»

«Да, знаю, давай! Буду в семь, до встречи»

В Москве никак не наступает лето. Середина июня, но по улицам все еще блуждают куртки и джинсы. Дожди почти каждый день. Пару недель назад был неславянский ураган, даже люди погибли от падающих билбордов и автобусных остановок.

Тем не менее в MOS уже выставили летнюю веранду. В ожидающем цветочном жакете с не по погоде голыми ногами и балетках я узнаю Аню.

– Привеееет, красотка! – протягивает она. Почему-то в нос, голос с хрипотцой и странноватой интонацией, но я ее совсем не помню и не знаю, может и был такой. Какая разница. На ней балетки Шанель, она решилась написать незнакомой девчонке, которую считает прикольной, и пригласить ее на кофе, – она мне уже нравится!

– Аня, привет! Как твои дела? Отлично выглядишь! Рада, что ты написала, обожаю такие встречи! – какой же сильнючий душный парфюм.

– Даш, ты не поверишь. Я и не собиралась тебе писать. Сегодня утром расстелила коврик для йоги, начала заниматься, и вдруг подумала: «Хочу встретиться с Дашей». Не знаю почему. У меня очень сложный период последние три года после расставания с женихом, поэтому мои решения и идеи не всегда логичны. – она и правда странно говорит, как-то в свою некрасиво расширенную переносицу.

– Три года?? Ну это очень долго, Анют, надо себя доставать из этого. У меня три месяца после распада брака, но я очень бодро плыву. – Она не ожидает, сейчас будет уже привычное мне за это время удивление. Когда мы в расчудесной паре, часто выкладываем совместные фотографии в соцсети, пишем друг другу публичные признания и делимся с миром только нашей уникальной новогодней елью в черепах, мы уверены, что всем вокруг становится очевиден наш распад, как только эта активность пропадает. Но будьте уверены, нет. Ваши отношения – это бренд, который вы создавали месяцами или годами, и он будет жить еще долго после их кончины.

– Не может быть?!? У вас такая пара с Никитой была, я все время смотрела на вас и радовалась, что вот, у людей же получается! Как раз хотела поговорить с тобой как с той уникальной счастливицей, которой удалось создать счастливую семью… Что случилось?!? – Не без удовольствия замечаю, что мне больше не больно это слышать. Даже наоборот, получаю какое-то нездоровое удовольствие, как когда-то икона кинематографа, хвастающаяся своей подагрой.

– Ну, если коротко, Ань, я уже хочу детей, а он нет. Это было мое резкое, но обдуманное решение, к которому мы, конечно, оба оказались не готовы, потому что в остальном, как мне казалось, все было прекрасно.

– Не хочет детей? Как странно, вот что за мужики, а зачем женился тогда?

– Долгая история, есть причины. У него уже двое есть, а веры в наше совместное будущее нет, – столько раз отвечала на этот вопрос, что уже нашла наиболее точную и лаконичную форму.

– Какой ужас. Ну ты меня ошарашила… – Аня то и дело отбрасывает за спину свои белые волосы. Я уже почти привыкла к ее голосу и еще немного мне нужно, чтобы смириться с ее парфюмом. Но я очень ей рада. Как человеку, которому помощь нужна больше, чем мне. На ее фоне я успешно справляющаяся с авиакатастрофой девушка-пилот в красивом блестящем шлеме, дерзких леггинсах и с по-дорогому пепельно-каштановыми развивающимися волосами. Поэтому эта непобедимая девушка-пилот в красках и подчеркнуто радостно рассказывает все, что случилось за жизнь с ее будущим бывшим мужем.

– А у тебя же два брака было, да? Скажи, ты хранишь обручальные и помолвочные кольца? – даже для меня неожиданная смена темы. Очевидно, что человек в затяжной депрессии.

– М-м-м. Да, они у меня. А почему ты спрашиваешь?

– Мой бывший тогда сделал мне предложение, через пару недель я уехала отдыхать, что он не поддерживал, но и не запрещал, а вернулась в пустую квартиру! Он просто съехал по-английски, даже не объяснившись, оставив незакрытой арендную плату за текущий месяц и помолвочное кольцо. Спустя какое-то время он просил меня вернуть кольцо, но я отказалась. Это было три года назад, а я до сих пор не отошла от этой ситуации. Вот и подумала, может быть это из-за кольца.

Мне порой тоже свойственно видеть символы, где их нет, но девчонке явно нужна помощь.

– Ань, мне кажется, все в первую очередь в твоей голове. Если ты уже настолько зациклилась, что наделяешь это кольцо такой фатальной силой, то верни его. Мои кольца у меня – их вообще четыре, я их даже ношу иногда. Но, повторюсь, раз у тебя уже появились такие мысли, лучше избавься от него. Да и что там в конце концов, пятикаратник?

– Да какой там, и полкарата нет, ноунейм, ничего не стоит. Верну. У меня вообще все одно к одному. Полгода назад была тяжелая операция на носу (вот почему такой голос), работы нет уже год, с мужчинами полный провал, все время дома сижу, да и выходить никуда не хочется.

– Ну тем более. Возьми да отправь с курьером, закрой гештальт. Но вообще, если по делу, ультимативно посоветую тебе следующее. Раз уж ты ни с того ни с сего захотела меня увидеть, значит, это для того, чтобы я принесла тебе пользу. Очевидно, что твоя депрессия уже клинического толка, три года – это недопустимо, отсюда могут быть и другие проблемы со здоровьем. Это не просто плохое настроение и слабость, депрессия – это серьезное заболевание, которое надо лечить, как и любое другое. В твоем случае скорей всего речь уже идет о приеме препаратов, антидепрессантов. Я такое пила, тебя не должно это пугать. Поэтому, первое, что я тебе настоятельно рекомендую, это обратиться к моему психотерапевту. Его зовут Михаил, он, кроме того, клинический психиатр, поэтому сможет очень точно назначить нужный препарат. Напиши ему в воцап в понедельник, на звонок может не ответить – у него пациенты нон-стоп. Скажи, что от меня, вот номер.

Не дожидаясь ответа, я продолжаю. Радостно-деятельная, с непреодолимым желанием поделиться с подругой по несчастью. Когда тебе плохо, но ты, тем не менее, можешь помогать, чувствуешь себя лучше. Меня никогда не тянуло в хоспис или детский дом. Увы. Но в таких простых житейских женских горестях, когда ресницы накрашены, но вообще-то хочется в петлю, я очень по-мужски эффективно сопереживаю. Аня не перечит. Слушает и записывает. Видимо, ей как раз и нужен такой координатор.

– Дальше. Насчет работы. Не знаю, в курсе ты или нет, но Ульяна с Хеди открыли агентство недвижимости. Urban Property. Хеди открыла, ты же знаешь Хеди? Уникальный, обожаемый мной проект, девчонки очень амбициозно зашли на рынок. Никита создавал им бренд, я писала и пишу тексты и рекламу. Позвони Ульянке, скажи, что я посоветовала. Вы же работали с ней вместе.

– Да, я слышала! У нас были прекрасные отношения с ними в Калинке, уверена, что договоримся. В Калинке была такая ужасная атмосфера, подсиживали друг друга, тампоны воровали…

Стараюсь не замечать последний комментарий. При непреодолимой тяге спасателя спасать главное, чтобы тонущий не мешал своей глупостью.

– И последнее, но немаловажное. Надо встречаться с мужчинами, ходить на свидания. Я понимаю, что тебе сейчас не хочется. Мне тоже не хотелось. Но это надо как лекарство. После разрыва отношений, даже если ты сама была инициатором, любая гаснет. Разочарование, крах надежд, попытка разобраться, в чем причина, и частенько в сласть пообвинять себя – все это крадет твою уверенность в себе и умение радоваться.

Сначала ты идешь из любопытства, не столько к человеку, сколько в любимый ресторан, съесть свой любимый десерт, посмотреть новый фильм. Потом по мере того, как комплименты и внимание, я называю это эмоциональными поглаживаниями, будут возвращать тебе уверенность в себе, ты сама начнешь получать от этого удовольствие. Главное, не ждать от встреч слишком много. Беда большинства женщин в том, что мы не ценим и не собираем эти маленькие поглаживания каждый день. Парень на улице подарил цветок – спасибо, радостная пошла, положила в корзину комплиментов. В пробке попросили телефон – туда же. Не стоит с каждым из них общаться, искать в них родную душу или, не дай бог, будущего мужа. Все это позже. Пока просто принимай поглаживания, они вернут тебя к жизни. – Меня было не остановить. – Дело в том, что пока ты обесточена и лишена женской уверенности, ты и не сможешь встретить того, кого ищешь. В первую очередь мужчину влечет к женщине ее энергетическая наполненность, довольство собой, излучение радости и счастья. Чем сильнее мужчина (а всем нам ведь альфа подавай), тем более энергетически мощную женщину он ищет. Поэтому пока нужны батарейки. Нужно подзарядиться.

– Так я никуда не хожу… Вот бываю на приеме у врача, даже она мне говорит: «Аня, ну посмотри по сторонам! Парни головы сворачивают, когда видят такую красивую, длинноногую! А ты даже не замечаешь!»

Мой коуч-тренинг имеет моментальный эффект. Удивительно, каких физически разных женщин я видела с авто-ремаркой «Я – красивая!» И это совершенно правильно. Удивительно, как, казалось бы, необратимо придавленная многолетней печалью девушка за несколько минут способна вдруг до дерзости расцвести. И это уникальное женское качество, мужчины так не могут. Вот уж правда фениксом из пепла.

– Понимаю тебя, и я не хожу. За рулем не знакомлюсь, владельцам Гелендвагенов тактично сообщаю, что замужем. Моя панацея – Тиндер.

– Да там одни идиоты. Я регистрировалась, но что-то не пошло.

– Там много идиотов. Как, собственно, и в обычной жизни. Но, поверь мне, там достаточно интересных людей, которые смогут тебя удивить или поменять твой прочно утвержденный план на выходные.

Я чувствую себя феей крестной, достающей золушку из горячей ванны с лезвием на борту. Это окрыляет неимоверно. Чтобы воодушевить еще больше, рассказываю про свое спонтанное путешествие в Черногорию. Аня живо реагирует, восхищается и, наконец, открывает приложение с огоньком, показывая мне страницу с ее фотографиями.

– Отличные фотки, ты красотка! – мне всегда нравились худые ноги, по мне, так это ее главный козырь. Но она невысокая, поэтому их главное преимущество – худоба. Удивительно, как у не худой женщины с округлыми руками могут быть такие ноги. Лицо уж слишком простое и бесцветное, что-то отталкивающее порой мелькает в выражении, крупный и расширенный к середине нос (не люблю большие носы у женщин). Фотографии черно-белые и стильные, с ногами и кожаными митенками. Отлично! – Приступай! Я приду через три минуты. Целый чайник мятного чая!

Вернувшись, я застаю Аню с шоком на лице. Она протягивает мне свой телефон: на экране фотография моего мужа – его страница в Тиндер – и вопрошающие крестик и сердечко снизу.

В его профиле только одна фотография. Портрет. Очень удачный: с дерзкими по-монгольски раскосыми глазами-углями, ультимативно мужским напряженным взглядом, сжатыми губами без улыбки, но искривленными в чуть заметную похотливую иронию – его фирменное застывшее выражение. Никита давно побрился наголо – он из тех отчаянных смельчаков, которые не дожидаются триумфальной победы тестостерона и возраста над густотой шевелюры. На нем белая уставшая футболка All Saints с V-образным растянутым воротом и простой темно-синий пиджак. Собранный мной образ. Портрет сделан во время нашей совместной фотосессии на Патриках для моего ателье. Единственная подпись – «Куплю волосы» – в графе карьера. Лаконично, иронично, я-не-стану-стараться-быть-тебе-принцем. Прошло четыре года, ты постарел, стал толще, усталей, Яковлев, но ничего не поменял в своей подаче.

– Ну что? Лайкай! – прерываю недоуменное молчание Ани, – там разберемся, а парень хороший!

Конечно, мне неприятно. Но не настолько, каким землетрясением это могло бы стать, встреть я его на Тиндере месяцем раньше. Да что там. Неделей раньше. До Порто-Монтенегро. Сказать по правде, удивлена, что это не произошло раньше. Я плотно сижу в приложении все это время, видела анкеты многих знакомых, которых меньше всего ожидала там увидеть: кто-то из них только женился, кто-то на днях выложил в Фейсбуке счастливое фото с новорожденной дочкой и «Спасибо, любимая!», кто-то – в многолетнем идеальном на вид браке. Но ни разу мне не встретился мой муж. Невозможно не обратить внимание на удивительное стечение обстоятельств и грозди случайностей. В первый и скорей всего в последний раз за пять лет мне пишет девочка, с которой мы, считай, не знакомы, и предлагает встретиться. Мы встречаемся за заваренными крутым кипятком листьями мяты ровно на два часа. И именно в эти два часа она открывает Тиндер и встречает там именно моего мужа. Именно в этот момент, когда я сижу перед ней за столом.

Для чего-то это нужно.

– Ань, лайкай, ну что-ты сомневаешься? Я в порядке. Ну это все ожидаемо и нормально, я тоже в Тиндере и давно.

– Да мне чужое не нужно, это как со стола крошки доедать. К тому же, не обижайся, но он, мягко говоря, не в моем вкусе. На ваши совместные фотки было приятно смотреть из-за тебя и твоих текстов.

Ну не оправдывайся ты так. Во-первых, это неправда. Никита, конечно, не безумный красавчик, но он хорош, в нем есть характерная шероховатость и харизма. Он очень нравится женщинам. И то, что где-то он может не добрать внешностью, с лихвой прибирает к рукам дерзостью и очень мужским смешением небрежности с рыцарством. А во-вторых, я, конечно, к тебе не ревную. После меня он никогда не встретится с тобой больше одного раза.

– Да я не об этом, Ань, я ж тебе его не подкладываю. Я к тому, что раз такая удивительная череда совпадений сейчас происходит, значит, это для чего-то нужно. Пусть у вас будет контакт, там разберемся. Вдруг это мне, пока не знаю как, пригодится.

– О, ну если это для какой-нибудь нашей женской аферы, так я с радостью! Я помогу! Я свой парень в этом смысле, мне можно доверять, Даш!

Аня нажимает на зеленое сердце. «It’s a match!» Он уже лайкнул ее прежде.

Еще немного посмеялись, довезла ее до Modus, где она, ожившая, решила встретиться с подругой после сообщения той – «Здесь много одиноких мужчин!». Отменяю свидание за полчаса и еду домой, выключив у радио звук.

Почти три месяца мой любимый партнер в постели – Атаракс. Без него не сплю вообще, пропускаю прием только когда ну почти напьюсь, но вот с последнего путешествия алкоголь изгнан полностью. Сегодня даже Атаракс меня подвел. С трудом дождалась девяти утра, чтобы отправить Ане Анимовой сообщение.

«Аня, привет! Очень рада была нашей вчерашней встрече, отлично поболтали, спасибо! Есть дело. Можно наберу?»

Через полчаса Аня звонит сама.

– Привет! Да, было отлично! И продолжение вечера было классное! У нас, представляешь, машина с подругой не открылась. Не знали уже, что и делать. Парень какой-то остановился помочь, тоже не смог открыть и развез нас по домам! Подруга говорит: «Как хорошо, что я была с тобой! Я с ребенком – никто б не остановился. А тут такая блондинка с ногами!» – Никак не привыкну к ее манере говорить. Какие-то растянутые не к месту интонации и по-особенному заметные по телефону хрипы.

– Ну, отлично. Я рада, что ты воспряла духом. Даже по голосу чувствую разницу в настроении. Молодец!

– Да-а-а, спасибо тебе, ты так меня вчера воодушевила! А что за дело?

– Слушай, честно говоря, я много думала об этом твоем вчерашнем пересечении на Тиндере с Никитой. И поняла, зачем это нужно. Специально ведь не придумаешь таких совпадений. Сам бог дает в руки возможность. – даже для себя самой стараюсь звучать заговорщически-веселой.

– А он мне, кстати, написал утром, – подруга бы сказала сразу, – одно слово – «Залип».

– Отлично! Тогда тем более все будет естественно.

– Та-а-а-к… Говори!

– Ну, тема такая. Мне нужна случайная встреча с ним. Еще месяц назад мой психолог говорил мне об этом, типа закрыть гештальт и все такое. Ну то есть темы для разговора с ним у меня как таковой нет. И цели встречи тоже нет. Поэтому предлагать встретиться открыто как-то и ни к чему. Но есть какая-то внутренняя незавершенность (это и есть гештальт), для чего и нужно как бы невзначай увидится. Тогда мне это показалось слишком сложным, не хотелось тратить время и силы на угадывание места и времени. А вот она простая и реальная возможность! Он тебя не знает, не знает, что мы с тобой знакомы. Ты можешь назначить ему встречу и в последний момент не прийти. А мне от тебя будет нужно только где и когда… Поддержишь интригу?

– Хм, а зачем тебе это? Ты хочешь его вернуть? – странный вопрос в этой ситуации, но секретного агента мне выбирать не приходится.

– Нет. Особенно после Вадима, я тебе рассказывала. Но я хочу, чтобы мы увиделись, что-то вроде случайно в баре. Чтобы каждый был один. Чтобы мы стали пить и разговаривать. Это все, что я хочу. – Не вру.

– А как же я так назначу встречу и не приду? Я стараюсь свою карму не портить, так нельзя… Что он обо мне подумает? – Еще более странно. В моменты торжества женской солидарности такие вопросы в голову не приходят. Даринка бы не спросила. Ульянка тоже. И Катя. Но если бы это был кто-то из них, предприятие было бы вообще невозможно, так как их мой муж отлично знает.

– Хм. Ну если это так важно для тебя, свидание может быть реальное. Ты можешь прийти на него, побыть полчаса, сослаться на плохое самочувствие или включенный утюг и уехать. Скорей всего, он позовет тебя в бар и, скорей всего, где-то в районе Смоленки. Он там сейчас живет. Он не ищет отношений, так, ночных приключений, поэтому, думаю, будет предлагать бар рядом с домом. Главное, уехать достаточно быстро, чтобы он точно остался в баре еще на пару «дринков». Тогда я смогу появится органично.

– Ну хорошо, давай попробуем. Сейчас отвечу ему и намекну на встречу.

Весь разговор я курю на балконе одну за одной. Чувствую, что играю какую-то роль, она мне жмет, а может и моя на самом деле, не понимаю. Некомфортно. Весь этот разговор какой-то тревожный. Но, по сути, что может случиться?

Варианта два.

Первый: все получится, и мы встретимся. «Я хочу, чтобы мы увиделись, что-то вроде случайно в баре. Чтобы каждый был один. Чтобы мы стали пить и разговаривать. Это все, что я хочу» – говорила весело, но глаза защипало.

Второй: что-то сорвется и встречи не выйдет. Ну ничего.

Хотя нет. Есть третий: девочка Аня, которую ты знаешь два часа с половиной, станет играть свою игру от «я пересплю с твоим мужем» до «я расскажу твоему мужу все о твоих похождениях, еще от себя добавлю. И да, я пересплю с твоим мужем». Может быть и такое. Но да, и это тоже ничего. Все из трех мне в конечном итоге будет полезно.

Косяк, чтобы ударить правую ногу, изрядный.

Аня появляется через час со словами «Он пригласил меня в ресторан, мы выбрали «Маритоззо» на Патриках завтра в девять. Как раз рядом с «Киану бар», как ты хотела».

Она говорит «мы», не присылает принтскринов их переписки, что, по-девичьи понятно, я хочу видеть. Я из гордости не прошу. Пригласил в ресторан. «Маритоззо». Полтора года каждый наш поход в ресторан он декларировал в своей экселевской табличке расходов. Два миллиона долгов и год без работы.

– Даш, я так волнуюсь, у меня даже аллергия началась! Скажи, что надеть?

– Слушай, ну не знаю, у тебя свидание с клевым парнем, вот надевай что-то клевое. – каждый ее вопрос говорит о том, что афера будет непредсказуемой даже для ее автора. – Ты-то чего волнуешься? Я вот вообще не волнуюсь, езжу по работе весь день, даже подумать некогда. А вообще-то это мне надо волноваться – у тебя вот ужин с моим мужем! – велю себе – рассмейся.

– Ха-ха, ну не переживай, я не сделала эпиляцию! – кульминация.

– Ань, главное, я тебя прошу. Час, ну, полтора, чтобы было естественно. Не дольше, пожалуйста, потому что иначе он начнет пить «крепыш» уже в ресте и потом не пойдет в бар. Если захочет проводить, откажись. Закажешь такси – напиши мне сообщение. Сядешь в такси – тоже. Я буду в «Твинс» с парнем или с подругой, еще не решила. На твоем первом сообщении попросим счет, на втором пойду в Киану.

– Да-да, договорились! Не переживай, я свой пацан, Даш!

– Ань, он тебе понравится скорей всего. И на здоровье. Только, пожалуйста, не сегодня, встретишься еще раз. Сегодня час – полтора. И мой выход.

– Да ну тебя! Все по плану!

21.07

Аня Анимова: «Встретились, сидим»

В засаде в «Твинс», слава Богу, я с Катей. И так слишком нервничаю, чтобы держать лицо перед кем-то чужим. Здесь еще какая-то ее подружка, странная и полная, с немодным мейкапом, чтобы скоротать время, я развлекаю ее своей историей, звучит как байка. С каждым годом моя жизнь все больше и больше походит на неправду, а я похожу на вруна. Надоедает развлекать их, пью облепиху с несладким кипятком, делаю вид, что слушаю. Стараюсь смотреть в телефон хотя бы не чаще, чем каждые шесть минут.

22.15

– А я тоже есть в Тиндере, но что-то не очень идет, – говорит Маша. Это жестоко, Маша, но Тиндер не для тебя. Ты прекрасная, добрая и, наверно, очень интересная, но узнавать тебя надо только лично. Тиндер – жестокий маркетинговый конвейер с высочайшей конкуренцией. Если у тебя нет отличного вкусного билборда, в твой бар никто не зайдет. – Почему-то пишут одни иностранцы, – Маша показывает череду сообщений от турков. Известных любителей значительной красоты. – Надо проверить настройки.

23.05

Маша, единственная делавшая наш стол привлекательным для официантов, заказав два блюда и бокал вина, уходит. Мы с Катей просим еще один кипяток с облепихой.

– Кать, два часа прошло. Она не пишет. В воцапе у нее скрыто, во сколько она заходила, но у Никиты видно – он не был с 21.05. Это ужас, как я волнуюсь. Хотя уже, кажется, все ясно и такой исход я тоже не исключала.

– Ну подожди, может что-то пошло не по плану. Хотя, я согласна, что-то она мутит. Зачем столько времени?

– Ну что, ждем еще полчаса и уезжаем? Хотя… Жалко, какое-то ощущение незавершенности. Вроде столько волнений и дать заднюю перед финалом… Как струсить. Хотя мне и правда страшно. А , значит, идти надо точно. Давай ждем еще полчаса – сорок минут, и идем в Киану. Да – да, нет – нет. Суждено – увидимся. Нет – я буду знать, что сделала все, что могла. А не струсила.

Спустя почти час Аня так и не написала. Мы выходим на Малую Бронную и быстрым шагом идем по направлению к пруду. Холодно и моросит, я глобально не по погоде: в короткой кожаной юбке, белой майке, джинсовке с огромными дырами и балетках. Катя в брюках и кожаной куртке, но она спешит за моими покрытыми мурашками голыми ногами.

– Девушки, мы закрываемся.

О нет! Среда, полночь, в Киану пусто! Все. Они уехали, встречи не будет. Все зря. И не зря. Как есть.

– Дашуль, ну пойдем уж выпьем все равно где-нибудь по шоту и поедем…

Я потерялась сейчас на Патриарших прудах, и подруга пытается вывести из чащи.

– Пойдем, да… Куда? Все закрыто…

– Да вот хоть в Клаву, соседняя дверь! – Катя проскальзывает в соседний бар, я по инерции прохожу мимо, но, наконец, поняв смысл ее слов и заметив исчезновение, разворачиваюсь и вбегаю внутрь.

Клава и Москва, Москва и Клава. Все знают эти тридцать темных метров с длинной барной стойкой и растрепанным плейлистом. Группа Звери, Металлика, Рианна, U2, Майкл Джексон – здесь можно услышать все, что когда-либо было хитом, в такой невообразимой последовательности, что становится по-настоящему удивительно, как это место уже много лет не перестает быть местом модной путешествующей московской публики в кедах, девушек с красными губами и шанелями, экспатов в пиджаках с замшевыми заплатками на локтях. В пятницу-субботу сюда не протолкнуться, все и подо все танцуют. Но сегодня среда. Пусто. Барная стойка кажется еще значительней и, наконец, можно увидеть немногочисленные столики, которые скромно заняли оставшееся от барной стойки место.

За баром только два парня, Катя уже расположилась за их спинами и нетерпеливо мне машет. Один столик у входа занят. Никита. Аня.

Он в знакомых эрмесовски-рыжих брюках и фиолетовой рубашке. Она в джинсах и твидовом светлом жакете. Они сидят рядом на диване, его колени смотрят вперед, она всем телом развернулась к нему и смотрит ему в профиль. Профиль смотрит на меня. Сжав губы. Раздражение то ли осталось от нее, то ли выросло с моим появлением.

Улыбка, кивок, проходка.

– Два шота текилы, пожалуйста.

– Я не буду твою текилу, уже заказала «Олд Фэшн». – Катя их не заметила.

– Обе мне. Вон они сидят у входа.

Мы сидим за барной стойкой за двумя, к счастью, крупными парнями. Чтобы заметить парочку из моего мужа и прилипшей к нему блондинки нужно лишь сделать вид, что вполоборота смотришь на парней. Чуть вправо.

– Да ладно! Я его не видела!

– Не смотри туда. Сейчас выпьем и уйдем. Вот только может надо подойти поздороваться? Как-то это странно и трусливо как будто. Прошла, все всех узнали и поздоровались кивком с пяти метров? Если у него кишка тонка, то я только рада продемонстрировать, что у меня нет.

– А что эта сука?

За две минуты в Клаве я уже получаю свою текилу (как бармены это чувствуют?!) и пять истеричных сообщений в воцап.

Anna: «Даша, я как раз собиралась тебе писать!!»

Anna: «Он все палит!!»

Anna: «Он подумал, что я под коксом!!»

Anna: «Давай через три минуты встретимся в туалете!!!!»

– Застрочила вон. Даже открывать не буду. Предлагает в туалете встретиться. Все и так ясно. Уходим?

Катя смотрит на меня с беспокойством. У меня адреналин плещется, лихорадка и веселый оскал.

– Решила все-таки подойти поздороваться, а то как-то странно! Как дела? – стремительно, «тонкой и звонкой» (ненавижу эту фразу, но тут к месту) подхожу к Никитиному свиданию. Улыбаюсь дерзко и будто немного иронично, стараюсь сделать это так, чтобы читалось «боже, ну ты и скатился».

– Привет! Все хорошо, как ты? Познакомься, это Аня. Нашпигованный повадками джентльмена мой еще муж почему-то даже не поднимается из-за стола и даже не пытается казаться радостным, непринужденным, счастливым. Он зол и… Не знаю, что и, просто зол.

– А мы знакомы, – получай, трусливое перегидрольное ничтожество.

Аня смущается и неловко смеется своим хриплым в нос.

– Ой, да, кажется, встречались…

– Ладно, мне пора, я только поздороваться, не чужие же люди! – звонко смеюсь, и, чтобы наверняка показать, как эффективна, успешна и скора была моя реабилитация, тянусь поцеловать его в щеку.

– Чужие. – Никита, наконец, привстает с дивана и целует меня в ответ.

Бронная пустая, чистая, наглаженная. Не помню, куда исчезла Катя, не помню, куда исчезла Бронная. Случайно заказываю Убер Блэк и торжественно еду домой на белой семерке БМВ. Свадебно-погребально. С карты списывают 666 рублей.

Со словом «чужие» я провела три дня и три ночи.

Я была готова что мой белобрысый двойной агент и мой муж переспят. Что я не встречу их в эту ночь, потому что они уедут к кроватям раньше. Что я встречу их пьяных и в обнимку. Что я встречу их и еще двух разноцветных женщин.

Но злое «ЧУЖИЕ» вспороло мне разум, память, понимание, где я была несколько лет и где оказалась теперь. Беспрерывно прокручивая каждый кадр этой короткой встречи, я накладывала их на предыдущие четыре года, и у меня не совпадало. Актера подменили.

Чета Яковлевых никогда не случалась четой. Они были Бонни и Клайд, сварливые сплетники-сообщники, злобноватые насмешники. Они были больше, чем пара, не сошедшаяся в вопросах совместного будущего. Они были взъерошенными похожими животными, по запаху считавшими друг в друге нечто большее, чем давай будем вместе. Мне казалось, что это родство шершавых зверей дает пожизненный абонемент приезжать без предупреждения, звонить ночью спустя годы, писать «помоги» и «давай выпьем». ЧУЖИЕ никак не вкладывалось, резало, приехав домой я поставила ЧУЖИЕ посреди комнаты, и оно стояло чудовищно нелепо.

В такие моменты нужно сдавать кому-то телефон. Как в посольстве. Никаких колюще-режущих, никаких Айфонов. Айпад тоже сдайте. Теперь проходите.

К сожалению, мой телефон не изъяли.

«Даша, привет! Твой график поездок с Питером и Красноярском меня заинтриговал, поэтому я не поленился, погуглил, и выяснилось, что он с точностью совпадает с гастролями «Мурановских бабушек»! В твой райдер тоже входят исключительно деревянная утварь и соленые огурчики?»

Голосовое сообщение от Вадима впервые кажется таким несуразным, неуместным, глупым и поверхностным. Смешным в позавчера.

Парой вымученных строк я шучу в ответ, но все же сдаюсь:

D: «Вадим, извини, мне сегодня не до бабушек немного. У меня только что случилась, наверно, самая ужасная встреча в моей жизни, и мне надо немного ее переварить».

VV: «Хочешь поговорить?»

D: «Хочу. Но не стоит. Лучше завтра».

VV: «Хорошо. Спокойной ночи».

«Чужие» стояло дома, пожалуй, до моего бегства на Тенерифе. Приходилось обходить эту несуразицу, протискиваться из комнаты в кухню, царапаясь и спотыкаясь. Скорей всего «Чужие» было радиоактивно, потому что дурманило, замутняло сознание, вызывало тошноту, лишало сна и связи с реальностью. Его невозможно было не замечать. В какой бы части дома ты не оказался, оно все равно виднелось и обесценивало все, что было у тебя за душой. Заставляло подвергать сомнению все, во что ты верил, что знал, что видел и даже держал в руках. «Чужие» уничтожало аксиомы.

Поэтому, когда на следующий день Вадим напомнил о себе, спросив «Как ты?», я залезла в его анкету на Тиндер и нашла ее обновленной. Дописал туда фразу из сообщения, адресованного мне, что сочетает в себе качества Бреда Питта и Альберта Энштейна, внешность от второго, ум от первого. Значит, поиск продолжается. Значит, я ему не то. Значит, новая блесна на новую рыбину. Значит, уху мы точно не варим. Show must go on.

D: «Все в порядке, спасибо»

D: «Как успехи у Бреда и Альберта?)»

VV: «Все мы можем им только позавидовать!)))»

D: «Рада слышать)»

D: «Знаешь, Вадим… В свете событий последней пары дней мне сложновато отыгрывать лицом. Вчера ночью я случайно встретилась с бывшим мужем, он повел себя как мудак и показал, что все, во что я верила четыре года, – не имело и малейшей ценности, а именно – полное говно. Сегодня же я увидела, что ты изменил анкету в Тиндер. В других обстоятельствах я бы промолчала, а сейчас не могу. И не хочу. Правдорубство прорвалось и сорвало вентиль. Да, конечно, мы взрослые люди. Было и было. Сейчас не принято определять статусы, не принято их даже обсуждать. Но к чему было говорить, что ты собираешься оттуда удалиться? К чему была эта манипуляция? Поиск продолжается, и бог с ним. Только я не привыкла быть одним из блюд меню. Мне это не нравится.»

Все. Началось.

Мое сообщение мгновенно отобразилось прочитанным, и на экране появилось «собеседник печатает…»

Передумал. Звонит.

– Чтобы ты не подумала, что я стану подбирать слова в сообщении и оттачивать фразы, решил позвонить, – звучит решительно, раздраженно.

– Не подумай, я не пьяная, я вторую ночь не сплю даже со снотворным… – боже, что я несу? При чем здесь пьяная? Зачем я оправдываюсь? Почему я все время интуитивно оправдываюсь перед ним?..

– … что касается Тиндера. Честно говоря, я был удивлен твоему замечанию и даже не сразу его понял. Да, я обновил анкету. В большей степени даже в связи с твоим положительным отзывом про него. И да, я по-прежнему считаю это бессмысленной тратой времени и собираюсь его удалить, когда закончится подписка. Никакого обмана и манипуляции здесь нет и не было. Но вопрос в другом. Меня обескуражило твое замечание в принципе. Мне показалось при нашей встрече, что ты не видишь какого-либо продолжения. Эта твоя фраза про «не поженимся», твоя нелюбовь к Лондону, твое мнение о невозможности отношений на расстоянии. Я был уверен, что предельно ясно считал это в твоем поведении и твоих словах. Скажи мне, я ошибся? Ты видишь продолжение нашей встречи?

Господи, зачем я это затеяла. Это рано. Мы знаем друг друга две недели.

Но вместе со страхом, паникой и ощущением катастрофы, шевелится еще что-то вроде облегчения.

– Да, я вижу продолжение.

– А как же Лондон? Как быть с тем, что ты не любишь Лондон? Ты могла бы в него переехать?

Я из тех, кто видит самовыражение лишь в противопоставлении. Не люблю Лондон.

– Да, могла бы. Да, не люблю. Но это разве главное? Все можно решить, когда есть желание. Нужно только пробовать…

– … Я не ожидал такого ответа, Даш… Вот уж правда, обо всем нужно договариваться…

– Слушай, а ты думал эти все переписки наши, кино, театры, музеи, книги? Потому что мне заняться не чем? Мне безусловно интересно с тобой общаться, но в моей системе координат просто знакомые, которые больше никогда не увидятся, тратят на это несколько меньше времени.

– Я понял… Мне нужно подумать.

Он говорит прямо и вдумчиво. Он не звучит игроком или тешущим самолюбие. Он звучит так, что ты совершенно не можешь предсказать финал, догадаться, что там с развязкой. Или все дело в том, что впервые развязку пишешь не ты?

– А что случилось на встрече с мужем?

– Ну, скажем так, мы почти случайно столкнулись в одном баре. Он бы с девушкой. Что, в общем-то, ничего. Я подошла поздороваться, он был сух и будто зол на меня и в конце сказал, что мы чужие. Вот это «чужие» перевернуло все с ног на голову.

– Он наверняка еще не отошел от вашего разрыва и растерялся, тебя увидев. Зол? Ну, если я правильно помню твой рассказ, он ушел из семьи, чтобы быть с тобой, а потом ты ушла от него. Он может быть зол.

– Он может быть зол. Но не думала, что может вычеркнуть меня в никуда. Тот человек, которого я любила, был сильным и благородным. Он встретил бы меня как близкого друга, он помог бы, он поддержал бы, когда нужно. А этого, малодушного, я не знаю. И, выходит, жила с кем-то, кого не знала. Наделяла качествами, которых никогда не было. Вместе-не вместе – разве это важно? Я по-прежнему верила, что он крутой парень и большой человек. А он мелкий. Верила в ничтожество.

– А может и то, и то правда? И какой он был, и какой он есть?

– Как большой человек может мелочно кусаться?

– Все может. Все меняется. Разные обстоятельства, разные жизни. Не отрезай хорошее из-за одного слова. Его любовь к тебе в прошлом не становится меньше от того, что сейчас он не хочет тебя знать.

– Не по-Гумилевски.

– Ха-ха. Да. Согласен. Идеалистка.

– Я устала, пойду спать. Спасибо тебе. Ты сказал мне много важного, я подумаю об этом.

– Спокойной ночи, Даш.

Здравый смысл, поджав тонкие сухие губы, прибрасывает затею землей. Ты выдала себя с потрохами. Истеричная, властная, нетерпеливая женщина, уже зависимая, уже влюбленная.

Если до этого момента ваше общение могло привести к тепло-ироничному приятельству, подогреваемому расстоянием и памятью флирту на грани фола, то теперь не будет ничего.

Авантюрист же готовится ехать в Лондон.

На завтра в обед здравый смысл выиграл пари.

VV: «Даш, привет. Я подумал насчет вчерашнего разговора, и мысли следующие: мне очень жаль, что тебе было неприятно в связи с ожиданиями развития нашего общения в некие серьезные отношения. Если бы я знал об этом, то ситуация выглядела бы по другому, так как естественно я бы сначала поговорил с тобой на эту тему, а я наоборот, совершенно не подозревал об этом, и как бы это не было иронично, действительно открыл и изменил Тиндер после твоего мнения, что там не все так плохо, поскольку не подозревал, что это может тебя обидеть (если я бы был такой уж сволочью, то я бы сначала удалил тебя в списке контактов, сказал бы что забил на Тиндер, а сам бы наяривал!) В общем, от слов про Тиндер ни на секунду не отказываюсь, и все еще считаю, что наиболее вероятным исходом станет его удаление, но пока не истек срок подписки, решил поэкспериментировать, так как все же считаю себя свободным человеком. А так я себя ощущаю и решил я это сделать, поскольку все же не вижу перспективы развития именно отношений. Это как и слишком сложно логистически (на что накладываются дополнительные трудности с интеграцией в определенное общество) и если честно, не считаю, что сам нахожусь для этого в лучшем состоянии, так как переосмысляю некоторые вещи, да и просто не потяну ту самую дополнительную ответственность, которую безусловно заслуживают отношения в данный момент и скорее хочу сейчас ощущать себя холостяком, что мне позволяет тянуть некоторые другие вещи. Может быть тебе это покажется глупым, но я просто подумал, что ты тоже примерно так для себя решила именно так в процессе нашего общения, но скорее была рада, что у тебя возникла некая пауза после распада брака (наверно, очень подтверждает мою аксиому, что обо всем нужно очень подробно говорить). Поэтому прости меня если я не оправдал твои желания или высокое мнение, которое, возможно я и не заслуживал изначально, но я точно не хотел сделать тебе больно или неприятно. Я отлично провел с тобой время и ты – не просто дерзкая и сексуальная, но еще и очень мудрая и искренняя девушка, с которой у меня всегда будут связаны самые прекрасные воспоминания. Так как ты дала понять, что для тебя общение имеет смысл только в перспективе дальнейших отношений, мне остается лишь уважить твой выбор и пожелать тебе удачи в поиске большой любви, которую ты точно найдешь. Еще раз извини если я тебя в чем-то разочаровал, вина в этом полностью моя».

«Интеграцией в определенное общество», «отлично провел с тобой время».

Барчонок чванливый. Ненавижу. Что ты возомнил о себе.

D: «Вадим, если ты не помнишь, я все ещё замужем)

И судя по происходящему сейчас в этой части моей жизни, как мудрый человек ты можешь увидеть очевидную вещь: окончательное решение мной ещё не принято, собственно, как и второй стороной, – иначе люди несколько иначе реагируют друг на друга и обстоятельства.

Поэтому ты был прав в своём первом впечатлении – я в воронке происходящего в моих ещё не законченных по сути отношений, а не невеста в фате.

Главная мысль, которую я хотела донести до тебя вчера, – о моей исключительности и приоритетности в отношениях любого формата. Одним из блюд меню я никогда не была, и не потому, что я претендую на чью-то свободу, я сама ей очень дорожу как неотъемлемой частью триединства дерзкая-сексуальная-свободная) Единственные скрепы, в которые я верю, – это эгоизм, как ты помнишь, и здесь у меня все просто: если что-то очень нравится, это и ем. Если ем всё, значит, ничего из этого особенно не нравится.

В общем, если коротко, мы знаем друг друга четыре дня) очень классных, весёлых и сексуальных дня, которые мне были безумно приятны, и именно поэтому я по умолчанию выделила тебя, как мужчину, с которым мне было приятно и легко, но это не предложение взять меня в жены)))»

Когда надо сохранить остатки чести, притягивают гроб бывшего мужа. Конечно, все там закончено в этих отношениях. Уже сама потеряла логику в своих хитросплетенных, но жалких речевых конструкциях. Как же все это стыдно и унизительно.

VV: «Я примерно поэтому и не понял претензию на эксклюзивность с моей стороны, так как ты даже до конца для себя не определилась, что у тебя происходит с браком) – и да, это не было предложение брать тебя в жены, но я и не вижу как между нами могут развиваться в том числе и отношения, и прекрасно помня твою позицию решил, что эти 4 дня просто будут прекрасным воспоминанием без дальнейшего развития, что никак не умаляет их в моей системе ценностей. Поэтому и желаю тебе до конца разобраться в себе и в том числе, воронке отношений. А извинился, потому что если я в чем-то разочаровал тебя, не соответствуя ожиданиям, то точно не хотел этого сделать, но вина в этом явно моя, а не твоя»

D: «С браком я уже определилась, тут только одно для меня решение! А с тобой были прекрасные 4 дня в твоей и моей «системе ценностей»)»

Последнее сообщение за меня пишет Михаил, мой психолог, к которому я, увы, слишком поздно пришла за советом. Его главный принцип – интрига и недосказанность. В наших с Вадимом бесконечных полотнах в воцапе он увидел-таки что-то не бесперспективное. Пишет так много, винится вон без конца. Реанимируем.

Увы.

Главный подарок от Вадима Варшарина – важная и неприемлемая для меня до того мысль. Умный и сильный человек способен изменить свое мнение. И принципы свои может изменить. И все, что угодно. Сильный человек гибок. Тот, кто способен расти, всегда слушает и не каменеет даже в том, что ему кажется непоколебимой платформой его жизненных ценностей в данный отрезок времени. И да. Всё – отрезок.

Очень важно научиться легко отпускать и не противиться разрушению.

Тибетский монах часами кропотливо создает картину из песка на стекле. Он проводит за этим занятием дни напролет. Он улыбается. Одним равнодушным плевком ветер обнажает стекло до блеска. Монах улыбается. И продолжает.

Научиться наслаждаться процессом, а не предвкушением результата – вот моя цель. Писать книгу да побольше – отличный, кстати, тренажёр.

«Да, мы помирились… но он тоже неуловимый…» – пишет Катя, моя клиента и почти подруга по светящей нам общей палате в дурке (но, думаю, она будет в смирительной рубашке, я же пока из хитрых тихушников). Кате тридцать девять, она миловидная блондинка с детским лицом, фигурой многодетной матери и неврастеническим характером, помноженном на ежедневную винную верность. У неё глубокие шрамы на левой руке выше локтя, поэтому мы всегда шьём ей платья с рукавами. Катин бывший муж, обрусевший двухметровый американский олигарх, оставил ей дом в Летово, два пентхауса на Юго-Западе Москвы, много чего ещё, налоги на все это и четверых детей. По всей вероятности, он не выдержал её ремиссии с люблю-убью, а может просто решил продолжать собирать коллекцию – сегодня он уже счастливый обладатель двенадцати детей и стажа в четыре русских брака. Катя, если честно, мне нравится. Она добрая и очень искренняя. Но к ней надо привыкнуть как к всегда пьяному ребёнку, который вечно на чем-то зациклен, твердя одну мысль, и которого постоянно бросает из эйфории в затяжной гнев. После примерок с ней я стараюсь навестить Мишу, психотерапевта. Катя – это я, если не буду следить за своим здоровьем.

Катя и Роберт развелись больше четырёх лет назад, и с тех пор у неё не было ни одного толкового романа. Поэтому, когда сегодня она написала мне про парня, которого знает и любит неделю, «он меня не потянет» и «тоже неуловимый», тем более написала так кстати под мучаемую мной сейчас мысль, захотелось сказать «море, замри».

«Кать, они все неуловимые. Уловимый только безногий или хромой. Меня это тоже бесит, но я пытаюсь смириться. Если тебе с ним хорошо, так и наслаждайся как есть. Тебе спешить некуда, дети есть, дома есть, деньги есть. Живи просто в своё удовольствие».

Вот и наглядный пример, получше песчаной картины и монаха.

* * *

Только что на набережной в Эль Дюк встретила двух мелких дурацких собак, бегущих трусцой, в ошейниках, и сцепленных друг с другом поводком сантиметров в сорок. Хозяева позади, у них в руках поводка нет.

То есть собаки контролируют друг друга, не убегают, не носятся как сумасшедшие (что обычное дело для собак) только потому, что скреплены друг с другом коротким поводком. А так в принципе они свободны. К хозяевам не привязаны. И если бы могли договориться, то отлично бы провели время.

До уродства многогранная мысль. Застыла посреди улицы.

И почему стольким не нравится местный черный песок.

Когда вода уходит, то и песок уходит прямо из-под ног, пятки начинают проваливаться и утекать за волной в Атлантику и скорей всего в Африку.

Перед пабом «Тен О'клок», в самой красивой точке изогнутой и пошедшей в горку набережной, не доходя Порт Колон, все время тусит кот. Он довольно мелковат и угрюм, постоянно застаю его в одной и той же позе – крепко запеченной курицы. Он и окрашен как крепко запечённая курица – все оттенки всклокоченного коричневого. Если честно, он один из тех редких котов, которого и трогать-то особо не хочется. Он нелюдим, ни на кого не реагирует, тем не менее продолжает лежать курицей, пожалуй, в одном из самых проходных мест южного побережья. Он ничего не намекает, будто ничего не ждёт, по большому счету его все раздражают. Но кот здесь, значит, есть причина. Перед его глазами мелькает бессчетное число разных ног и одинаково прекрасных закатов.

Мы с этим котом побратимы. Особенно чутко не люблю сейчас людей, но лежу по середине. Вдруг кто-то решится и погладит.

Что бы там ни было, главная ценность – это я. Не смей себя обижать! Залезать в отношения-квест (*испытание, головоломка, соревнование) – любимая забава. Женат, дети? Иди сюда! Патологически неверен? – Со мной ты станешь другим! Клинический одиночка? – беру два! Я пыталась даже с геем – а что, моя жизнь ведь только для того, чтобы бесконечно доказывать свою исключительность.

Каждый удивляется, что я путешествую одна. Тиндер. Для самостоятельных (не люблю слово одиноких) путешественников – самая удобная опция, чтобы не забыть человеческую речь. А для симпатичных девчонок – снимать каждый вечер новые и самого высокого процента жирности светские сливки лучших ресторанов, баров, клубов, концертов, потратившись только на одноместный номер. Гендерное консьерж-агентство работает без перебоев в надежде на морковку.

Но мне вообще-то сейчас и одной отлично.

Тиндер – не просто ещё одно место для знакомства. Отличная лаборатория для таких, как я. Кто с восьми лет (когда Вовка из первого подъезда упал на одно колено и протянул кольцо из проволоки) ни разу не сомневался в своей феноменальной непобедимости тонкого манипулятора и флирт-гуру. А потом споткнулся о два брака, наконец, почувствовал себя второгодником, которому нужно в третий раз возвращаться в тот же класс, но одноклассники ещё мельче ростом.

Через всех этих ребят я много узнаю о себе. В формате макета один к десяти (один месяц вместо десяти) отслеживаю, в кого я неизменно вляпываюсь, а кого напрасно и необъяснимо обхожу стороной.

Засыпать чуть за полночь и незаметно для себя, просыпаться в восемь утра с блаженной улыбкой было моей давней несбыточной мечтой. Но ванильное бытие приморской «чики» и двухчасовая разница сделали свое дело. Семь сорок три. Уже знаю, раз открыла глаза – больше не засну, поэтому поехали: телефон вон с авиарежима (после последнего заплыва он не умеет выключать звук), первая горсть пилюль и капель на пустой желудок, второй рукой – киноа залить водой и на плиту. Два стакана воды. Зазвякало. Письма-письма, сообщения.

Khedi: «Привет! Как ты?»

Хеди Алиева. Urban Property. UP. Я пишу для них тексты в дурной, с занозами, манере. Они продают ими дорогие пентхаусы. Хеди собрала агентство недвижимости год назад, сняв в меру модный лофт на Плющихе и периодически вызволяя в брокеры смышленых официантов из новиковских ресторанов. Моложавые сорок, сын, развод, неизвестный инвестор. Я писала о каждом ее сотруднике, ее лофте и ее бизнесе, я писала ее коротенькую амбициозную биографию в духе Драйзеровского финансиста. Но, по сути, я чувствую правдой о ней только эти шесть слов выше. В моем присутствии она всегда строит деепричастные обороты. Без меня не знаю. Она умная в жизни. И даже как-то стабилизировала мои землетрясения чем-то меланхоличным и опытным. Она знает меня творческим тандемом с Никитой Яковлевым, потому что мы вместе лепили лицо ее агентства при рождении, как маститый маркетолог и доморощенный копирайтер. Хеди уверена, что может сделать абсолютно все лучше других. Писать тексты, картины, делать рекламу, готовить пасту с трюфелем, разрабатывать баллистические ракеты. Просто у нее нет на это времени и приходится делегировать. Она знает, конечно, что я и Никита разъехались. А я знаю, что он продолжает что-то делать для Urban Property. И он знает, что я продолжаю. В общем, она вроде как, единственное, что нас связывает, вместо детей, квартир и опечаленных родителей. Она продолжает подкидывать мне заказы на Тенерифе, чтобы я совсем не не знаю что.

D: «Хеди, привет! Рано заснула вчера. Я хорошо, как дела?»

Khedi: «Есть новости. Звони»

Не представляю, какие у нас с Хеди могут быть общие новости. Она заказывает у меня тексты и пальто. То есть приносит деньги и ощущение занятости. Забытое ощущение, мне нужное.

– Хеди, привет! Рада, что ты написала. Я и рада застрять в островной Испании, и чувствую моральное разложение. А ты меня собираешь. – Я, конечно, подтруниваю, но уже отработанно подчеркиваю ее значимость. Хеди довольно и одобрительно смеется. Наверно в этот момент включается режим «деепричастные обороты».

– Даша, привет! Как бы я тоже хотела найти себя, морально разлагающейся, деградирующей с развивающимися на испанском ветру волосами; человеком, наблюдающим за серферами и зарабатывающим с берега одновременно!

– Так прилетай! Здесь дешево и вкусно.

– Может и прилечу. Сулим хотел научиться на доске. Ты там долго еще будешь?

– Не знаю. Сегодня продлила апартаменты еще на месяц. А там посмотрим. Ну что ж мы соблюли светский этикет, что за новости, Хеди?

– Я ищу копирайтера на один проект другого, не твоего формата.

– Прекрасное начало, дорогая, пока!

– Ха-ха-ха, да там правда не твое… Но я не об этом! Это неважно.

– Хеди, у меня нет формата, если что. Я могу писать хоть от школьницы, хоть от французского пьянчуги.

– В общем. Я обратилась с этим к Никите. Попросила посоветовать кого-то. И он написал «Почему Дашу не зовешь? Она в разных жанрах делает, дай написать на пробу немного, и поймешь. Левкович крутая».

– М-м-м. Ну, приятно наверно. Но это разве новость? Мне кажется, это нормально, Хеди, нет?

– Даша, он моментально ответил. Думает, на что ты там живешь. Да и вообще думает. Разве это не очевидно?

– Честно? Мне все равно. Правда. Спасибо тебе, мне очень приятно, что ты все это говоришь. Звонишь мне, подмечаешь детали, передаешь нюансы. Я это так ценю. Ты делаешь как друг, как женщина с солидарностью.

– Ты так говоришь, потому что пытаешься переключиться. Я тебя понимаю…

– Правда, нет, не поэтому. Еще полтора месяца назад это было важно. А теперь нет. Я встретила кое-кого, я говорила, и вроде это все ерунда там, но и остальное теперь неважно.

– Этого хладнокровного из Лондона? Ты же сама знаешь, что это не то.

– И это не то, и то не это. Спасибо тебе.

Мы поколение уставших от самих себя невротиков. Каждый второй говорит «мне близки твои эмоциональные» качели». В каждом втором не заложены необходимые для выживания, должны бы фабричные, «сохранять», «принимать», «ждать». «Любить неидеальное». «Радоваться тихо», «знать об изъянах спокойно». Миша, психотерапевт, желает мне научиться не выбрасывать из своей жизни. Людей, идеи, мечты. Тебе попадаются садовые ножницы, ты пытаешься выкроить ими платье из нежнейшего муслина, и они его уничтожают. С разочарованием, отчаянием и злостью выбрасываешь их куда подальше и стараешься забыть. Все усилия направляешь на то, чтобы забыть. Мечтаешь только о том, чтобы забыть. А будь у тебя однажды грядка с гортензиями – эти уродливые жестокие ножницы стали бы твоим лучшим приятелем.

У меня нет грядки. Я не могу мечтать о гортензиях и любовно отложить ножницы, глядя на изодранную зазубринами, с торчащими тончайшими шелковыми нитками, всю в уродливых ранах нежную ткань платья, единственно которое я хочу надеть.

Живи сегодня, радуйся каждой мелкой букашке-таракашке, солнцу в небосклоне, будь принимающей женушкой да матушкой и будешь парить по своей распрекрасной жизни. Это так модно сейчас у нашего поколения уставших невротиков, что от зубов отскакивает, мы же каждое утро открываем глаза с одной целью – стать счастливыми невротиками. Каждый совместный отпуск посылаемые на хуй женушки с красными следами здоровенных пальцев на запястьях, стиснув зубы продолжают следовать к выходу вылета рейса. Искромсанные после второго кесарева матушки лежат на койках, порой, дорогих перинатальных центров в полном одиночестве, давясь болью физической и обидой другого толка, натянуто улыбаются и не могут даже себе признаться, что именно сейчас их настоящее чувство – чудовищная боль всего, что ниже пояса, боль от предательства человека, который не поддержал и не способен сопереживать или опустошенность.

Это же стыдно сейчас быть несчастливым, печальным, злым. Как для поколения наших родителей до сих пор стыдно быть беззаботным, рано обозначившиеся межбровные морщины для них атрибут уверенности в завтрашнем дне. Но наша морщина более уродливая. Позитивное мышление. Нет ничего страшнее скрючившегося от боли человека, который заставляет себя улыбаться.

Глубоко заложенную в нас генетически неспособность не замечать малейшие изъяны мы забиваем инъекциями каждый раз более сильных эмоций. Все начинают с танцев. Вера в дружбу, любовь и порядочность с колоссальной скоростью сменяется полным к ним отвращением. Потом путешествия. Залить много картинок прямиком в глаза, звуков, песка, травы, вулканического пепла на кончики пальцев. Новое-новое-новое. Нам все быстро надоедает и разочаровывает. Потому что у всего есть изъяны. Деньги. Даже нет, – атрибуты денег. Амбиции. Нужно что посильнее. Real stuff. Ребенок. Мало. Дети. Которые уж точно будут идеальны.

И мне стыдно. Да, стыдно. Не признаваться, не то что позволять себе чувствовать боль, когда я пишу главу про Вадима. Отходить неделю после каждой новой пары страниц.

Вчера днём в видовом ресторане на скале в Лос Гигантос пришлось съесть сливочный суп из цветной капусты, как следствие, тревожно спать ночью и видеть во сне психоделику (не сказали, что суп сливочный, а я молочку ни-ни). Мне здесь вообще сны не снятся, и сплю так удивительно для себя (в Москве привыкшая к снотворным капсулам), не замечая, как сплю.

Во сне был Вадим. Оправдываюсь: вчера рассказывала про черногорское приключение новой знакомой и, видимо, надиктовала себе на подкорку.

Вадим был как обычно. Только поверх брюк почему-то в элегантно не пышном, конечно, миди из прозрачной нейлоновой сетки темного цвета. Он был очень «фэшн виктим». А я просто была голая. Он водил меня по разным креативным и красиво обставленным офисам (по сну предполагалось, что это очень влиятельные организации), сажал в кресло и отходил на пятьдесят метров (поэтому я так запомнила его юбку) общаться по важным инвест-делам с важными большими чередующимися людьми. Один из них, наконец, обратил внимание на меня, и громко торжествующе сказал: «Пусть она напишет!» Вадим подошёл к моему креслу, которое тут же стало диваном, сел рядом и только повернул ко мне своё лицо, как услышал «Трахни меня, пожалуйста» от моего подсознания. В момент его удивления я проснулась с тяжёлой головой и отёкшими глазами.

Безлактозная диета все же великолепна.

Чтобы забыть, мне нужно просто получше узнать его. Парень в юбке, который легко отказывается от дозы меня, – вот и все, что осталось о нем. Отличный эскиз-раскраска, чтобы дорисовывать всю оставшуюся жизнь. Это же не более, чем мое самолюбие.

Когда мне было двадцать три, я приехала в «Авилон» на Волгодрадке покупать свой первый мерседес. «Авилон» был стеклянным сверкающим круглым зданием, которым я любовалась каждый день много лет подряд по дороге в университет, и казался средоточием лучших машин и всего. Мерседес мне продавал Денис Жидин, приятный молодой парень с широкими бровями, пухлым лицом, ямочкой на подбородке. Это была единственная моя покупка, когда я выступила очень легким и сговорчивым клиентом. Позже он позвонил и пригласил меня в кино, потом на свидание, и, в общем, не помню, как, но мы провели ночь вместе. Скажу сразу Денис мне изначально не очень-то нравился. Ясно, что и амбиции в выборе партнера с возраста чемпиона в дворовые вышибалы у меня были завышены. Я хорошо понимала, что Денис продает машины. И внешне Денис не был пределом моих девичьих фантазий. И простоват он был, шутки какие-то дурацкие. Да и приключившийся секс был, по правде сказать, не очень. Но меня просто зациклило на Денисе с того неприятного момента, когда я поняла, что он не собирается дежурить у моего подъезда с еженощной серенадой. Каждый день я выезжала из дома на своем новом белом мерседесе и драматично ставила песню на диске, который подарил мне Денис. Когда я оказывалась у него на кухне, я непременно курила и непременно голая. Раза четыре я писала ему ночью пропитанные моей независимостью и сексуальностью короткие прощальные смс. Один раз я даже отправила ему букет ирисов за две двести пятьдесят на работу с запиской «Спасибо за бабочек. Нет смысла продолжать;)» – и почему-то на английском. Денис недоумевал от счастья, но явно был чертовски испуган. И не мудрено. Как-то он очень искренне, без кокетства, воскликнул: «Да зачем я тебе нужен-то?!?» Это было удивительно отрезвляюще, и я, наконец, смогла спокойно покинуть его прокуренную мной кухню, и дать ему познакомиться с простой девочкой с такой же, как у него, ямочкой на подбородке.

Сейчас смешно звучит, но вообще-то это были как минимум полгода из моей жизни, когда я была одержима совершенно случайным и, по сути, не нужным мне человеком.

Сейчас мне тридцать два, у меня два почти развода за спиной, я сдала тест на индивидуальную непереносимость продуктов и придерживаюсь диеты, потому что решила в скором времени становиться матерью. И опять?!? Да какого черта же?

Через три часа я оставляю свой фиолетово-серебряный будуар в Маре Верде, еду в аэропорт и лечу в Рейкьявик.

Две недели назад во время дистанционного приема Миша, мой психотерапевт, наконец, назвал меня по-честному. Хватит быть жертвой, сказал он на сорок второй минуте видеосвязи из шестидесяти.

Жертвой? Я? Я всегда играла в femme fatale (*роковую женщину), из-за меня бросали семьи, теряли деньги, отказывались от друзей или карьеры в Штатах. Ради меня. На своих подружек с мужьями-я-не-вынесу-мусор я смотрела свысока. Что он сделал ради тебя? Чем вообще ради тебя жертвовали? Я была уверена, что наступи в таких семьях драма, встань выбор – и они бы закончились, потому что, кроме ипотек, совместных случайных детей и воскресного утреннего секса оптимистично раз в неделю их ничего не связывает. Возможно, большинство из них и правда было такими.

Но плевать на них. С чего ты взяла, что драма обязательна? Что ради отношений кто-то непременно должен чем-то жертвовать? С чего ты взяла, что без «он сделал это ради меня» ты не имеешь никакой ценности? Возможно, ради золотого кубка не надо ничего преодолевать. Возможно, когда он спокойно и чисто стоит на твоей полке, и за ним не надо гоняться, разбивая себе лоб и нос, это никак не обесценивает тебя, а наоборот?

За эти четыре месяца я встретила много мужчин. Многие из них были прекрасными. Come on, не прекрасными. Но достойными. Были ничего. Но я не завожу отношений. Я даже не могу сближаться с кем-то из них физически. (Пара попыток за весь срок только подтверждает умозаключение).

Прежде мне надо выздороветь. Нет, не после развода, что самое поразительное.

Мне нужно научиться жить без драмы.

Избавиться от нездоровой тяги к отношениям, в которых надо преодолевать, и, конечно, как следствие – страдать.

Мне надо, наконец, избавиться от детского комплекса «я нравлюсь всем».

И это открытие для меня: человек, который спокойно осознает, что он не всем нравится, куда более уверен в себе, чем тот, кто хочет бесконечно покорять своим блеском и болезненно корчится, если это, порой, не удается.

Не бывает безответной любви. Если нет влечения к преодолению. А преодоление – это не о любви.

Нужно отпускать людей, которые не сошли из-за тебя с ума. Отпускать, а не изгонять. Ненависть к тем, кто не полюбил тебя, – это вообще-то ненависть к себе. Такому несовершенному и ничего не заслуживающему.

Мне понадобилось полтора месяца на острове, чтобы во время традиционного сеанса веры в океан честно сказать: я больше ни по кому не скучаю. Только по своим бровям. Они страшно выгорели и их надо покрасить.

Я научилась засыпать заново, а в Исландии планирую довести этот навык до совершенства – не исключено, что местный воздух содержит что-то изящно наркотическое, учитывая сколько у них чудил на гербе.

В Рейкьявик меня ждёт Биби. Или Бёрн-научись-жить-без-драмы.