Игры античной философии

Первым европейским мыслителем, который отважился сказать со всей ясностью, что игра идёт человеку, потому что соответствует его внутренней сущности, был Платон. В цитируемом пассаже седьмой главы своих «Законов» он высказал мысль о том, что проводить жизнь в игре – благо для человека. В уста одного из афинян он вкладывает следующие слова: «…Человек же, как мы говорили раньше, это какая-то выдуманная игрушка бога, и по существу это стало наилучшим его назначением. Этому-то и надо следовать; каждый мужчина и каждая женщина пусть проводят свою жизнь, играя в прекраснейшие игры, хотя это и противоречит тому, что теперь принято… Так что же, наконец, правильно? Надо жить играя. Что ж это за игра? Жертвоприношения, песни, пляски… даймон и бог внушат им, в честь кого и в какое время надо их совершать, чтобы, играя, снискать милость богов и прожить согласно свойствам своей природы, ведь люди в большей своей части – куклы и лишь немного причастны истине». (Перевод А. Н. Егунова)

Мы видим, что в основании лежит здесь древняя, восходящая к Гераклиту картина мира: божественное – Платон говорит даже бог – предстаёт здесь играющим, а человек – игрушкой или игрой в его руках. Идея игры как состояния, соответствующего бытию и природе человека, прямо вытекает из этого образа мира. А раз так – человек должен проживать свою жизнь как радостную череду праздничных игр. Ведь жить так – значит соответствовать conditio humana: осознанно становиться игрой/игрушкой/игроком.

Именно это делают греки. Ни одна из известных нам культур не придавала игре такого ведущего значения, как культура древней Эллады. В игре греки добились настоящего мастерства. Мало того что они устраивали соревнования и игры по любому поводу, от рождения до похорон – центрами притяжения их культуры были панэллинские игры: Олимпийские, Дельфийские, Немейские и Истмийские. Там греческая идентичность находила своё обновление, там греки осознавали своё единство. Сама их хронология была подчинена игровым циклам: ведь греки вели счёт лет от первых Олимпийских игр, состоявшихся в 776 году, до Рождества Христова Эллада поистине была страной игры.

И главными её играми были культовые праздники во славу богов.

Сегодня мы можем этому только удивляться. Но в греческой культуре действительно нельзя отделить друг от друга культ и игру, соревнование и праздник. Прекрасный пример – гимнастические соревнования в Олимпии, которая принадлежала Зевсу, была центром культа этого могучего Громовержца. Его славили быстрым бегом, борьбой и кулачным боем. Там человек причащался силы и демонстрировал силу. Люди мерились силами, чтобы ближе подойти к недостижимой – они это прекрасно знали – мере божественной силы. Тут мы видим, что греческая идея агона ничего общего не имеет с нашей идеей соревнования. Агон греческих Игр совершался пред взором богов: богам подобало лучшее и лучшие из лучших. Не случайно венком награждали только победителей: их не потому прославляли, что они победили других, а потому, что именно в них ярче всего проявила себя божественная сущность, и их надлежало восславить. Ведь смысл игры заключался не в том, чтобы покинуть священный город с венком победителя на челе. Нет, состязание было богослужением, и любая праздничная Игра греков происходила на небесах, была способом участвовать в празднестве богов. Причём участвовать именно так, как это подобает человеку: в чётко установленных правилами границах, в скобках, за которыми сияет имя божества – Зевса и Геры в Афинах, Аполлона в Дельфах, Посейдона в Истмии, Деметры в Элевсине. Играть под их эгидой означало вступить в тесную связь с той гранью жизни и жизненных сил, которая именно в этом боге нашла своё наивысшее воплощение. Предстать перед ними, играя, означало жить в самом высшем смысле слова.

Жизнь – вот что было главным для греков. Скажем даже больше: наивысшее проявление жизненных сил и самый полный расцвет того, что они называли душой – psyché. Развёртывание души получило в древней Греции имя paideia – смысл этого понятия лучше всего передаётся словом «образование». Его основная идея состоит в таком формировании души, чтобы та могла как можно лучше развиваться; то есть в такой заботе о её росте, чтобы она могла раскрыться и принести наибольшее благо. Вопрос в том, чтобы выстроить настоящего человека, areté человеческой души: добродетель, идеал цветущей жизни, различные грани и проявления которого мы видим в образах богов. Иными словами, paideia – это воплощение вечной божественной Истины, Блага и Красоты в условиях краткого игрового времени человеческой жизни.

Указать путь к такому воплощению – задача педагога. Его работа – так развивать душу человека, чтобы через неё проступил, стал видимым идеал жизни, который греки понимали как гармонию души и тела. Найти в жизни верную меру; быть в созвучии с самим собой и с миром: вот в чём находили они высшую степень жизненности и высшую добродетель. Paideia – это сонастройка души и тела, их сплетение в прекрасную мелодию, в которой звучит настоящая жизнь; смешение чувств, порывов, мыслей, телесных функций и т. д… Это многоголосный концерт, симфония – то есть со-звучие, музыка, – в совершенном исполнении которой каждый голос играет с другими и сам в себе; в её исполнении участвуют каждый бог и богиня, проявляя и осуществляя себя особым, только им присущим образом.

Поэтому Платон, наиболее чисто и ясно выразивший педагогический импульс греков, мог высказать идею образования как homoiosis theo, уподобления души богу. В наибольшей степени уподобиться божеству, взрастить в собственной душе те жизненные силы, что нашли в нём своё совершенное воплощение – этой цели, по мнению Платона, должны служить и культ богов, и игры, посвящаемые богам. В «Законах» он говорит, что праздничные игры с их мусическими и гимнастическими представлениями являются для него своего рода эмоциональной образовательной программой, при помощи которой можно было бы доступным и радостным образом сообщить людям понимание добра, истины, прекрасного.

Игра приобретает ценность для образования благодаря своей связи с божественным. Именно в игре более, чем где бы то ни было, в конечном выражается бесконечное, в человеческом – божественное, во временном – вечное, в несовершенном – идеальное. Играющий под эгидой бога – житель двух миров: мира людей и мира богов. Поскольку он живёт в мире богов, его жизнь является серьёзным предприятием, уроком вечного и истинного бытия. Поскольку он живёт в мире людей, его жизнь – игра: танец, песнь, состязание в беге, комедия или трагедия, смесь радости и страдания, о которых говорит в «Филебе» Сократ; и в этой игре неразрывно переплетены трагедия и комедия.

Как детям игра помогает сформировать чувство гармонии и согласия, так и у взрослых их игровые празднества укрепляют чувство истины и добра, помогают людям ощутить и выразить в себе красоту и силу богов; для зрелой мудрости жизнь – это священная игра, в которой божественная серьёзность и человеческая радость – нити одного полотна. И мудрым можно назвать того, для кого жизнь, чем бы она ни обернулась, остаётся священной Игрой – серьёзной и вместе с тем радостной.

На этом фоне становится видна вся глубина процитированных выше слов Платона. Он очерчивает идеал мудреца, который, играя, удостоверился, что жизнь – это игра в присутствии богов, а потому игры и празднества в честь богов ему по душе.

Этот идеал мудреца нашёл своё наилучшее воплощение в личности Сократа. Ксенофонт в «Воспоминаниях о Сократе» ярко характеризует стиль беседы Учителя: в своих философских беседах Сократ «говорил шутливо и вместе с тем серьёзно» (пер. С. И. Соболевского). Тот же Ксенофонт начинает свой «Пир» утверждением: «Как мне кажется, заслуживает упоминания всё, что делают люди высокой нравственности: не только при занятиях серьёзных, но и во время забав» (пер. С. И. Соболевского). Совершенно в этом же смысле Платон говорит, что «муж, достигший совершенной мудрости» проверяется в мыслях, в делах и в словах, «как в играх, так и в серьёзном». О ком же он думал, если не о Сократе, которого он снова и снова выводит в своих диалогах в качестве мастера вести философский диспут как бы играя? А может быть, он думал в это время о себе самом, ведь из диалога «Федр» мы знаем, что Платон описывал собственную литературную работу как «благородную игру», забаву, которая «доступна только тому, кто умеет, забавляясь сочинением, повествовать о справедливости и обо всем прочем, что ты (Сократ) упоминал» (пер. А. Н. Егунова).

Игровой характер формы философского диспута Сократа и Платона связан с тем, что оба они исходят из описанной выше идеи двойственной, земной и небесной, природы человеческой души. С одной стороны, душа влачит своё существование в отведённом ей месте и времени, с другой, она призвана воплотить в жизнь божественный идеал истины, добра и красоты. Игра жизни ограничена рамками времени и пространства. Это «всего лишь» игра, ведь каждый из играющих смертен. Но, несмотря на это, самое большее, что можно сказать о жизни человеческой, – что это такая игра, которая заключает в себе возможность воплощения божественного. А это, в свою очередь, становится возможным только потому, что игровое пространство и игровое время жизни ограничены. Эпифания вечного в конечном – в очень существенном смысле игра, и настоящее искусство жизни состоит в том, чтобы осознанно играть в неё с другими игроками.

Такая игра предполагает, что человек понимает жизнь как священную игру во славу богов. Иначе она утратит смысл, растворившись в пустой игривости и баловстве. Но, если мы играем, осознавая конечность собственной жизни и бесконечность истины, добра и красоты, которые могут в ней проявиться, душа попадает в тот чудесный лад, который звучит в жизни Сократа. В греческом языке есть для этого лада слово, которое едва ли можно перевести: тот, кто играет под населённым богами небом, тот «серьёзно весел» (anér spoudogéloios). О таком человеке Хуго Ранер пишет, что это муж «радостной свободы духа, ему присуща, если можно так выразиться, элегантность души, он обладает непробиваемой защитой, и в то же время он трагичен, он знает, что такое смех и что такое слёзы, часто он ироничен, он смотрит сквозь трагически смеющуюся жизненную маску, он измерил давящие рамки земного бытия».

Лучшим образцом такого «серьёзно-радостного» мужа становится Сократ из платоновского «Федона». В этом диалоге мудрец предстаёт перед нами в последние минуты своей земной жизни. Часами пытается он убедить своих друзей, что у него есть веские причины смело смотреть в глаза приближающейся смерти. Он всё перепробовал: и логические аргументы, и примеры из мифов, он обращался к ним то серьёзно, то шутя, чтобы объяснить им причины своей уверенности. И вот под конец этого долгого разговора, после всех попыток прийти к цели обходными путями, Критон ставит практический вопрос: «Но как нам похоронить тебя?» Сократ отвечает: «Да как угодно, если конечно сумеете меня схватить и я не убегу от вас!» И тут – пишет Платон – он тихо засмеялся.

Эта улыбка приговорённого к смерти Сократа – настоящий символ мудрого игрока. Столь же истинной остаётся эта мудрость и сейчас, по прошествии тысячелетий. Серьёзно-радостная беспечность смеющегося перед лицом смерти Сократа есть выражение истинного гуманизма, цветущей человечности, развитой души, исполненной добродетели и всего лучшего, что присуще человеку. Этот гуманизм взращён духом игры; это гуманизм, который за одну меру берёт смертность человека, прекрасно зная, что отведённое нам время ограничено, но правила игры устанавливает по другой – вечной и божественной мере: и эта мера – Гармония, Равновесие, Ритм.

Вот то, чему нам и сегодня можно учиться, глядя на игры древней Эллады: фундаментальная идея, заключающаяся в том, чтобы видеть в жизни игру, и жить, играя в разнообразные игры. Только так можно стать человеком и познать самые разнообразные аспекты человеческого бытия – эта идея нисколько не потеряла своей актуальности. Вопрос лишь в том, удастся ли нам не утратить связь Игры жизни и множества игр, в которые играют люди – с истиной, добром и красотой.

Если мы хотим спасти игру, это необходимо. А спасение игры в конечном итоге необходимо для того, чтобы у нас появилось место для мудрости и беспечности перед лицом смерти, пространство цветущей жизни и пылкой души. Будем честны сами с собой: нам бы оно не помешало.