Как надругались над игрой

В инструментализации игр нет ничего нового. Попытки разрушить магию игры и приспособить её для других интересов предпринимались издревле. Классическим примером служат знаменитые гладиаторские игры в древнем Риме. Они – предположительно культового происхождения – во времена Империи мутировали из состязания профессиональных воинов, боровшихся не на жизнь, а на смерть, в политический инструмент в руках цезарей. Ведь с дней Августа проведение кровавых игр стало привилегией императора, которой он пользовался очень редко. Это ограничение, а также высочайшее возбуждение, которое вызывали поединки, послужили тому, что гладиаторские бои стали прекрасным способом обеспечить послушание нижних слоёв.

Лозунг panem et circenses – что можно перевести как «хлеба и зрелищ», но можно и как «хлеба и игрищ» – стал, по свидетельству римского сатирика Ювенала, орудием широкой программы пропаганды и развлечений, вследствие которой первоначально серьёзные и важные гладиаторские бои, представлявшие собой религиозный праздник смерти, полностью потеряли это качество и превратились в развлекательное зрелище кровавых поединков. Римский учёный Марк Корнелий Фронто оставил характерное свидетельство об императоре Траяне, который превратил роскошные игры в персональный PR-инструмент, будучи убеждён, что «римский народ лучше всего держать в повиновении при помощи хлебных раздач и публичных представлений». Свидетельством того, до какой степени императорская пропаганда инструментализировала эти кровавые игры, по сию пору остаются величественные руины римского Колизея, в котором начиная с 80 года н. э. 50 000 зрителей занимали свои места, чтобы лицезреть не только бои гладиаторов, но и другие кровавые представления: от постановок морских битв до сражений с дикими зверями и массовых казней.

Так же дело обстоит и сегодня: власть имущие используют игры, чтобы утвердить своё могущество и усилить влияние. Приведём лишь один из множества примеров: как сообщила газета Times of Israel, в октябре 2015 года в Беэр Шеве, был открыт новый детский сад, и не просто какой-нибудь, а цифровой, высокотехнологичный детский сад. В трёх его классах 100 пятилетних детей в на протяжении 300 учебных часов в год будут усиленно заниматься наукой и техникой. Для этого в распоряжение детей предоставляются специальные наборы «Лего»: они предназначены не для игр, а для того, чтобы собирать из них роботов. Как много ждут в Израиле от этого начинания, явствует из речи специально приехавшего на церемонию открытия садика министра образования Нафтали Беннетта: «Через несколько лет мы будем пожинать плоды этого проекта. Без сомнения, это позитивнейшим образом повлияет на жизнь детей, и от этого выиграет весь Израиль». Строительство и оборудование детского сада спонсировала транснациональная корпорация «Локхид-Мартин». Можно догадаться, какие интересы она преследует. Здесь уже и речи не идёт о свободной игре. Игра инструментализована до степени извращения. Ей задано конкретное направление, единственная колея, в которой ребёнок может проявлять свой потенциал. Может быть, так можно вырастить хороших военных инженеров, но свободную, креативную личность определенно не воспитаешь.

Таких примеров можно приводить множество, и все они свидетельствуют об одном: практика использования игры для достижения образовательных или воспитательных целей, диктуемых духом времени, распространена повсеместно. И, кажется, до сих пор никто не попытался отвергнуть это искушение. Ведь – будем честными – даже самые прогрессивные педагоги не откажутся сегодня от того, чтобы запрячь игру в свою упряжку. Да, в наших садиках и школах уже не говорят, как в XIX веке, о подготовке «настоящих солдат» или «послушных домохозяек», однако игра всё-таки обязана вписываться в пацифистские идеалы современной педагогики: ненасилие, равноправие, инклюзия и так далее. Всё это делается из лучших побуждений, и с моральной точки зрения, конечно, лучше агрессивных игр в войну и т. п., но в конечном счёте это такая же инструментализация игры, как и то, что совершенно под другим соусом творилось в наших школах 70 или 100 лет назад.

Хорошо было бы просто дать детям поиграть: вместо того, чтобы подгонять их игры под господствующие педагогические установки, предоставить им свободное пространство, которое необходимо для раскрытия их внутреннего потенциала.

В школе явственно просматривается та же тенденция. Ещё один из множества примеров: если где-то ученики начальной школы с удовольствием читают вслух или наизусть и охотно демонстрируют это искусство перед публикой, причём безо всяких конкурсов – последние лет 30 это великое событие, на которое нужно бежать покупать билеты. Ведь всё давно загнано в рамки конкурсов, которые сызмальства – причём «играючи», вы понимаете? – приучают мальчиков и девочек к тому, что жизнь – это рынок, вознаграждающий усердие, и что твой сосед – это не товарищ, которого ценишь просто потому, что он есть, а соперник, которого нужно обойти. Привычка к конкурентному мышлению исподволь протаптывает тропинку для «человека экономического», который своим духом заражает душу нашей школы, но прежде всего – загоняет в свою колею мышление и чувства детей, чьи игры быстро становятся соперниками. Теперь они видят смысл в том, чтобы утвердить себя за счёт «другого».

И это касается далеко не только школ и детских садов. То же самое творится там, где разрешают себе поиграть взрослые. Мы уже говорили о футболе и об игровых автоматах – повсюду, где игру превратили в зрелище. Наиболее распространённый вариант – превращение в состязание театра или игр на ловкость, всевозможные конкурсы и слэмы. Дух конкуренции, вольготно расположившийся в сфере экономики, пролез и в царство игры, разрушая её уже на стадии идеи. Ведь если игра на ловкость или представление происходят с целью победить конкурентов, они теряют саму логику игры, в соответствии с которой важно, что нечто проявляет себя в игре, а не кто лучше других проявит себя.

Мы ещё вернёмся к вопросу, почему именно этот путь ведёт к полному уничтожению игры. Пока достаточно констатировать: триумф homo oeconomicus нашёл своё наивысшее выражение в том, что в школе, на телевидении и вообще повсюду в социуме игра имеет шанс на признание только в том случае, если превращается в конкурс. Людей, которые просто играли бы вместе, можно встретить всё реже и реже.